Текст книги "Ветер удачи"

– Чушь, разумеется От опийного мака или серого порошка, изготовляемого из хуб-кубавы, человеку может привидеться еще и не такое, – прервал рассказ служанки донельзя смущенный Дархаш. – Ничего подобного с моей дочерью, конечно же, произойти не могло. Но если даже предположить, что она и в самом деле болтала о каких-то мучивших обезьяну цветах, то кошмар этот был, без сомнения, навеян ей сильным запахом. Ты, любезный врачеватель, чужак в нашей стране и, естественно, не знаешь, что запах некоторых произрастающих в Мономатане цветов способен вызвать грезы наяву…

– Знаю, – не слишком вежливо прервал его Эврих и, покосившись на Мфано, понял, что Такни обречена.

Служанка говорила чистую правду, хозяйка ее действительно пережила все то, о чем поведала ей, и Мфано знал об этом с самого начала. Он страстно хотел подставить своего недруга арранта и на сей раз это ему удалось. Ибо как остановить рост семян, заброшенных в тело дочери Дархаша пакостными цветами, он не мог себе даже представить.

Тем не менее Эврих сделал все, что мог. Вернее, то немногое, что было в его силах. Но кончилось все именно так, как и предполагал Мфано, скромно удалившийся из «Приюта влюбленного звездочета», сославшись на свое бессилие. Такни, мечась и извиваясь, разрывая рот в беззвучном крике, умерла на руках у Эвриха, и безутешный Дархаш, встав в обличающую позу, обвинил шарлатана-иноземца в том, что это он, и никто иной, виноват в безвременной кончине его любимого чада.

А вернувшись в «Мраморное логово» и поговорив с Малаи, аррант узнал, что на берегах некоторых притоков Гвадиары действительно встречаются растения, размножающиеся и распространяющиеся весьма экзотическим способом, хотя, вообще-то, многие травы и кусты используют животных для транспортировки семян и это никого не удивляет. Старый лекарь припомнил, что охотникам неоднократно приходилось сталкиваться с трупами обезьян, бурно прораставшими лианами, а в каком-то старом трактате читал о врачевателе, вскрывшем тело одной из таких обезьян По его словам, организм несчастной был насквозь пронизан странными нитями, которые он назвал растительными волокнами, формирующими некое подобие корневой системы.

Автор трактата полагал, что спасти жертву лиан-насильников невозможно, даже если помощь будет оказана ей немедленно. По прошествии же двух-трех дней врачеватель в состоянии помочь ей лишь тем, что облегчит ее кончину при помощи быстродействующего и безболезненного яда. По мнению Малаи, Мфано тоже читал этот трактат и был далеко не столь безграмотен, как представлялось Эвриху. Вот только он-то, в отличие от простака арранта, прекрасно понимал, что бывают случаи, когда лечить Небожителей несравнимо выгоднее, чем излечивать.

* * *

Намерение Эвриха посетить улицу Оракулов и стоящий на ней храм Мбо Мбелек не вызвали у его телохранителей восторга.

– Чего ты там позабыл? Неужто своих лжецов в Аррантиаде мало, что ты чужих решил послушать? – спросил Аджам, речи которого не отличались вежеством и изяществом.

– У нас принято говорить так: «Не верь смеху жены, улыбке господина и предсказаниям оракулов», – с кислой миной сообщил Хамдан, ничуть не сомневавшийся, что упрямый аррант настоит на своем.

Обходительность, тихий голос и любовь к умным книгам давно уже перестали вводить его в заблуждение относительно характера заморского лекаря, который, когда того требовали обстоятельства, умел проявлять упорство и твердо шел к намеченной цели. При этом он не орал, не расталкивал толпу, но неизменно оказывался там, где считал нужным быть. И, ежели занадобились ему предсказатели, он попадет к ним, точно так же как попал в храм Тахмаанга, дабы полюбоваться на танцы джевадаси, несмотря на все старания телохранителей не допустить этого.

До поры до времени им удавалось кормить арранта обещаниями показать выступления храмовых танцовщиц при первом же удобном случае. Но случай все не подворачивался, и Эврих, заподозрив неладное, вынудил Аджама признаться, что храмы, где танцуют джевадаси, почитаются особо священными, а выступления их дозволено смотреть лишь истинно верующим. Традиция бессмысленная, ибо для обращения человека в свою веру его надобно прежде познакомить с ней. При императоре Бульдонэ запрет этот, постепенно утрачивавший силу, был официально снят, однако Кешо, использовавший любую возможность, дабы ограничить права инородного населения империи, вновь возродил его.

Аррант, способный ласковыми речами уговорить льва питаться травой и листьями, попросил телохранителей, раз уж они сами ни за какие деньги не берутся провести его в нужное время в нужный храм, не заметить отлучки своего подопечного из ближайшего к облюбованному им святилищу постоялого двора. Что касается Аджама, то он готов был пойти навстречу Эвриху, если тот даст слово не злоупотреблять их доверием. Парень, невзирая на все свои чудачества, был щедр и относился к ним по-человечески. Тяготясь постоянным присутствием подле себя телохранителей-соглядатаев-караульщиков, он все же проявлял о них товарищескую заботу: не было ни одного особняка, где бы их не накормили и не напоили, пока Эврих занимался излечением недужных. Сопровождая его в бесконечных блужданиях по Мванааке, они чувствовали себя не слугами, а друзьями арранта, считавшего себя в то же время обязанным платить за всю компанию. Одним словом, Аджам не видел причины, по которой бы им не следовало ответить Эвриху любезностью на любезность, но Хамдан категорически этому воспротивился.

Разочарованный, а может быть даже и разобиженный, аррант поморщился, но настаивать на своем не стал и больше к этому разговору не возвращался. А через пару дней улизнул от них из очередного особняка и отправился в храм Тахмаанга. Обнаружили они его уже около «Мраморного логова», где он поджидал их у придорожного бассейна для поения лошадей, закусывая абрикосами и читая один из постоянно таскаемых с собой трактатов. О, надобно было видеть лицо Хамдана, когда тот узнал в чернокожем и чернокудром мужчине, закутанном в пестрый саронг, арранта! Вот и возражай ему после этого, и толкуй, что ничего-то интересного он на улице Оракулов не увидит…

Против гадальщиков и предсказателей, испокон веку селившихся и занимавшихся своим ремеслом на улице Оракулов, телохранители ничего не имели. Не по душе им было намерение Эвриха посетить храм Мбо Мбелек, заслуженно пользующийся в Мавуно столь же дурной славой, сколь и само это Божество – или, вернее, одно из Трех Божественных начал. Породившее или зачавшее Хаг-Хагора, Белиора и еще дюжину не слишком благоволящих к людям Богов и Богинь, принимавшее то женское, то мужское обличье, Мбо Мбелек было изменчиво, коварно и непредсказуемо. К нему прибегали лишь совершенно отчаявшиеся, и милость его могла обернуться бедой, а гнев и недовольство – способствовать преуспеянию. Исстари считавшееся покровителем предсказателей, воров, разбойников, «дев веселья», шулеров и сводниц, Божество это вызывало у добропорядочных граждан империи страх и отвращение.

Святилище его располагалось в соответствующем районе города и, несмотря на притеснения власть имущих, имело изрядное количество почитателей, знакомиться с которыми лекарю-арранту не было, по мнению телохранителей, никакой необходимости. Эврих, естественно, думал иначе. Раз уж недобрые Боги с весьма скверной репутацией существуют в пантеоне Мавуно, значит, зачем-то они нужны, и понять их роль в жизни обитателей империи несравнимо интереснее, чем место, занимаемое, скажем, Тахмаангом. С тем-то и так все ясно, а Мбо Мбелек было единственным в своем роде, ибо ничего подобного в других религиях арранту не встречалось. Да и в район трущоб, по старинке прозываемый Гнилой падью, он давно намеревался заглянуть, и ворчание телохранителей, конечно же, не могло его остановить.

Прежде всего он подошел к двум приглянувшимся ему оракулам. Сначала к болезненного вида мужчине с отстраненным, немигающим взглядом человека, смотрящего внутрь себя. Предсказатель не был похож на шарлатана и, судя по его наряду, пришел в Город Тысячи Храмов из какой-то южной провинции. Бедра его были обернуты шкурой пятнистой антилопы, на груди красовалось ожерелье из косточек человеческих пальцев, у пояса висела большая раковина. Длинная клиновидная борода и медный полумесяц, укрепленный на повязке из змеиной кожи, которой были перехвачены надо лбом вьющиеся, достигавшие талии волосы, делали его похожим на пророка, а когда он вытащил из обтянутого Тахмаанг знает чьей кожей ларца предназначенные для гадания крысиные черепа с врезанными в них непонятными серебряными значками, Эврих был совершенно очарован. Если даже перед ним был жулик, то относился он к своему делу в высшей степени серьезно и заслуживал уважения хотя бы за одно это.

Трижды раскладывал предсказатель крысиные черепа в разной последовательности на пестром коврике, представлявшем круг, разделенный на цветные треугольники и разбитый затем на еще более мелкие фигуры наложенными сверху квадратами. Трижды, бормоча себе под нос мантры на незнакомом арранту диалекте, кидал он цветные кубики, инкрустированные такими же серебряными значками, что и крысиные черепа, после чего торжественно изрек: «О юноша! Надлежит тебе знать о четырех вещах, которые неизмеримо важнее, чем ты думаешь. Это твои годы, твоя вина, твои враги и твои ошибки…»

Гороподобная гадалка тоже была недурна. Густые, выкрашенные в красный цвет волосы ее были свиты в жгуты и собраны в пучок на макушке, а вокруг пучка, словно ленточка, была завязана кобра, почитавшаяся в Мавуно священной тварью. Огромные полушария чудовищных грудей покрывала затейливая трехцветная татуировка, изображавшая глаза, помещенные в разинутые клыкастые пасти. Многочисленные, выточенные из белого, зеленого и черного нефрита браслеты покрывали магические символы, смысл которых был для Эвриха темен, но, безусловно, имелся, ибо телохранители его взирали на них с нескрываемым ужасом и отвращением. Любопытно, что гадалки и предсказатели почти не пострадали во время охоты на колдунов. По одной версии, они сумели предвидеть грядущую бойню, по другой же – благодаря тому, что жили кучно, успели, получив предупреждение, дружно покинуть Гнилую падь прежде, чем до них добрались настатиги Триумвирата.

Оракул со змеей в волосах пользовалась для предсказаний костяными квадратиками, и, хотя выглядели они не столь убедительно, как черепа крыс, наблюдать за тем, как она раз за разом раскладывает их в одной ей ведомой последовательности, было увлекательно. И удивительнее всего было, что сделанные предсказателями пророчества, несмотря на некоторые противоречия, оказались схожи между собой и в известной степени дополняли друг друга. Хотя каждый, естественно, делал упор на чем-то своем и гороподобная, в отличие от предыдущего прорицателя, начала с того, что «если будешь жить не торопясь – тебя поторопят, ежели поспешишь – подставят ножку». Впрочем, запев у них мог быть одинаковым для всех клиентов, по-настоящему интересно было то, что последовало за общими фразами вступления.

Последовало же, если очистить смысл от шелухи заумных слов, вот что. Зеленоглазому арранту не следовало задерживаться в Городе Тысячи Храмов и вообще в Мавуно, и это было более чем разумно, но не оригинально. Покровитель Эвриха – а о том, что у чужеземца в столице должен быть покровитель, догадаться было не трудно, – ходит по лезвию ножа, и иноземцу не следует особенно полагаться на его благорасположение. Что ж, исходя из того, что молнии не бьют в долины, а состоятельные люди избалованны и капризны, с этим тоже нельзя было поспорить – это вытекало из предыдущего утверждения. Но далее оба предсказателя сходились на том, что Эврихова покровителя ждет путешествие и арранту предстоит его сопровождать. «Уж не на войну ли?» – подумал Эврих не без внутреннего содрогания и поклялся себе утроить усилия, дабы в ближайшее время покинуть Мванааке.

Чужеземцу также следовало иметь в виду, что им заинтересовалось очень высокопоставленное лицо, чье внимание едва ли принесет ему пользу. Вот это было уже действительно нечто конкретное, на лице у арранта не написанное. Припомнив, что имя его внесено в список тех, кого выпускать из империи запрещено, Эврих решил, что мономатанские предсказатели будут, пожалуй, получше аррантских, да и всех прочих, с коими ему приходилось иметь дело. Сообщение о том, что он излишне влюбчив, аррант готов был приписать наблюдательности оракулов, однако обладатель крысиных черепов тут же уточнил, что нынешняя его влюбленность – пустоцвет, а грядущие принесут неизмеримо больше тревог и волнений, чем радости.

– Не припомню, чтобы с любовью не было связано сильных переживаний, да иначе, наверное, и быть не может! – проворчал Эврих. – Когда думать, заботиться и переживать приходится еще за кого-то, кроме себя, то понятно, что хлопот и забот становится по меньшей мере вдвое больше…

Ежели золотоволосому удастся избежать опасностей, подстерегающих его в Мавуно, то он еще вдоволь постранствует по свету, и это как-то связано с человеком, разыскивающим либо наблюдающим за ним исподтишка уже долгое время. «О Хаг-Ха-гор! – искренне изумился Эврих. – А ведь я и думать забыл об Иммамале! Неужто нам с ним еще предстоит встретиться?» Единственный человек, которому он был до зарезу нужен и кто взял на себя труд наблюдать за ним, – это посланец Мария Лаура. Почему-то аррант был уверен, что долго Иммамал носить рабский ошейник не будет, и как знать, может, и сумеет разыскать его в Городе Тысячи Храмов. Ни видеть его, ни встречаться с саккаремским шадом у Эвриха не было ни малейшего желания, а вот кого бы он точно попробовал разыскать, ежели суждено ему оказаться в Саккареме, так это Зелхата Мельсинского.

Арранту, впрочем, как никому другому, было известно, насколько редко человеческие намерения совпадают с возможностями, – взять хотя бы, к примеру, не состоявшееся посещение им острова Печальной Березы, где должен он был поведать вовсе не правдивую историю гибели Астамера его престарелым родичам. Или же путешествие его в Умукату, прерванное появлением двух сторожевиков Кешо…

Размышляя о превратностях судьбы, он двинулся дальше по улице Оракулов, мимо сидящих на циновках у стен домов предсказателей к храму Мбо Мбелек, не подозревая, что желанию его заглянуть в вырастающее на глазах святилище в этот раз тоже осуществиться не удастся. Подойдя к кучке толпящихся у крыльца храма зевак, он узнал, что в нем проходит сейчас какая-то таинственная церемония и для непосвященных двери его откроются лишь завтра поутру. Телохранители удовлетворенно заулыбались: предупреждали, мол, арранта, что впустую время потратит. Эврих развел руками, подумав, что рано они радуются: не удавшееся нынче может удаться завтра, – и в этот момент почувствовал, как слева от него стало как-то подозрительно свободно. Наученный горьким опытом, потянулся к висящему на поясе кошелю и, памятуя, в каком районе находится, мигом сообразил, в чем дело.

– Кошель! – крикнул он и ломанулся сквозь толпу зевак за парнем, надумавшим поживиться за его счет и уже скрывавшимся в ближайшем переулке.

Хамдан с Аджамом рванулись за ним, зеваки прыснули в разные стороны, кто-то, сообразив, в чем дело, радостно завопил: «Держи вора!» Послышались радостные улюлюканья, и любители споров начали биться об заклад: сумеет ли аррант с телохранителями догнать ловкача и вернуть похищенное, или же тот скроется от них в лабиринте узких улочек и переулков, словно специально созданных, дабы помогать беглецам уходить от погони.

Петляя мимо мазанок, сотворенных из глины, рубленого тростника и коровьего навоза, Эврих готов был поклясться, что такого хаотически-идиотического квартала ему до сих пор видеть не приходилось. Узенькие кривые улочки переходили в убогие пыльные дворики, из которых щелеподобные проходы вели на соседние улицы и переулки, над многими из которых, из одного дома в другой, шли по второму этажу крытые переходы. Всюду сновали голые чумазые малыши, воняло отходами и экскрементами, дымом и какой-то на редкость неаппетитной стряпней. Несколько раз Эврих терял похитителя кошеля из виду и вынужден был бы отказаться от погони в первом же дворике с двумя выходами, если бы кто-то из малышей не указал ему нужное направление.

То ли вор был нездешним, то ли взаимовыручка была тут не в заводе, но, как бы то ни было, аррант и отстававшие от него на несколько шагов телохранители неслись по горячим следам и должны были вот-вот настичь незадачливого вора. Дюжина золотых полновесных цвангов, несколько дакков, не считая мелочи, – сумма немалая, и Эврих не собирался расставаться с ней без борьбы. Помимо нежелания дарить честно заработанные деньги какому-то проходимцу, подстегивала его еще и обида и гнев на себя самого. Обкрадывали его, обкрадывали, а он ну никак не может усвоить, что со своего добра глаз спускать нельзя! Тем паче в районе, кишащем всяким отребьем, о чем Хамдан и Аджам его совершенно недвусмысленно и настойчиво предупреждали…

Выскочив в очередной двор, он остановился как вкопанный, заметив группу вооруженных мужчин. Инстинктивно вырвал из ножен кинжал, вспомнив, что так же вот некогда в Аланиоле они с Хрисом, погнавшись за похитителем Хрисовой сумки, угодили в засаду, едва не стоившую им жизни. Теперь, однако, ситуация была явно другой. Двое залитых кровью мужчин лежали в пыли, а трое других, бросив своего противника на колени, вязали ему за спиной руки, вполголоса ругаясь и покряхтывая.

– Чего вылупился? Туда твой похитчик драпанул. – Один из мужчин поднял искаженное злостью лицо и указал головой на проулок в противоположной стороне двора.

– Помоги! – прохрипел стоящий на коленях, вскидывая голову и впиваясь в лицо Эвриха умоляющим, полным гнева и отчаяния взглядом.

«Эге! Да это женщина!» – подумал аррант и, бросив сумку с лекарствами наземь, с яростным ревом ринулся на вязавших ее незнакомцев.

– Стой! – разом завопили Хамдан, Аджам и тот самый злобнолицый, что указал на проулок, в котором скрылся похититель кошеля.

– Руки прочь! – рявкнул Эврих, видя, как один из незнакомцев пригибает голову женщины, а второй торопливо обматывает ее темным плащом.

Кинжал его со звоном столкнулся с мечом злобнолицего. Аррант отскочил, крутанувшись на пятках, и, не особенно полагаясь на свое умение владеть подобного рода оружием, метнул его в набегавшего – слишком быстро! – нового противника. Оголовок кинжала ударил нападавшего в лоб, и детина, словно врезавшись с разбегу в стену, осел на разом ослабевших ногах.

Кончик клинка злобнолицего едва не достал Эвриха. Сияющая молния пронеслась в вершке от лица, и, чудом уходя от сокрушительного удара, аррант с раскаянием припомнил слова Волкодава о необходимости каждодневных тренировок, ежели намерен он защищать свою жизнь, используя не только ловко подвешенный язык, но и чудесное искусство кан-киро.

Тяжелый, остро отточенный меч вновь просвистел у щеки Эвриха – атаковавший явно не считал его серьезным противником и ни на какие хитрости и уловки пускаться не собирался. Более того, памятуя о двух Эвриховых телохранителях, он желал разделаться с придурковатым неумехой как можно скорее и, конечно же, не ожидал, что верткий аррант, ухитрившись избежать очередного смертоносного рубящего удара, рухнет ему под ноги, увлекая за собой на пыльную, неласковую землю…

Эврих не хотел убивать этого человека. Он предпочел бы вообще пройти мимо, но ежели трое мужиков вяжут женщину, то всякому ясно, что делают они это не из благих побуждений и участь ее ждет незавидная. А если они к тому же имеют подле себя два свежих трупа, то даже выходец из Верхнего мира сообразит, что затевать с ними диспут бесполезно. И все же, когда он услышал глухое хаканье Хамдана и тупой звук разрубающего плоть меча, ему стало нехорошо. Ему сделалось очень даже погано, потому что привел-то к смерти злобнолицего он, а Хамдан всего лишь выполнил свой долг, защищая человека, которого ему поручено было беречь как зеницу ока.

Аррант ужом выскользнул из-под навалившегося на него тела, и что-то обожгло его правое плечо. Увидев над собой занесенный для очередного удара меч, он успел боднуть головой в живот нового противника, рванулся в сторону и, дивясь, что все еще жив, покатился по земле именно так, как учил его Волкодав. Вскочил на ноги, осмотрелся и сразу же понял, что драться более не с кем. Злобнолицый был недвижим, подле него лежал ничком второй, остановленный его кинжалом и приконченный скорее всего Аджамом противник, а оба телохранителя теснили последнего уцелевшего негодяя в глубь двора.

Мечи столкнулись с веселым лязгом, разлетелись, незнакомец что-то крикнул и, видя, что его не слышат, сделал обманный бросок в сторону Аджама. Повернулся на пятках, пригнувшись, нырнул под руку Хамдана, но тот, угадав его намерение, сделал шаг в сторону, и сверкающая дуга меча перечеркнула голову последнего из оставшихся в живых мерзавцев.

– О Всеблагой Отец Созидатель! Охранники-то мои и впрямь шутить не любят! – пробормотал Эврих, поднимая с земли кинжал и силясь привести свои мысли в порядок. Что кричал третий из поверженных негодяев? Какими словами он надеялся остановить его телохранителей?..

– Ты что, родной, хадиши накурился? Или шасвы нажевался? Солнце с непривычки голову напекло? Зачем ты набросился на этих парней? – накинулся на Эвриха не на шутку разозленный Аджам. – Сдурел от избытка знаний? Объясни-ка, что это на тебя нашло?

– Ты же видел. Они напали на женщину и ее спутников. Убили их, а ее хотели уволочь с собой… – растерянно промолвил Эврих, который и сам не мог понять, откуда взялись у него ярость и решительность, заставившие его броситься на помощь воззвавшей к нему женщине. И стоившие жизни трем незнакомцам …

– О Тахмаанг! Да нам-то до этого какое дело? Мы гнались за вором, а ты… – Аджам замолк и несколько мгновений взирал на Эвриха, словно впервые увидел. – Слушай, ты ведь ее не знаешь? Ты ведь с ней не знаком? Так какого же…

Он обернулся, разыскивая взглядом спасенную, и, не найдя ее, коротко хохотнул.

– Ну так и есть – сбежала! Хамдан, посмотри на него! – Он ткнул пальцем Эвриху в грудь. – Этот чудо-аррант дожил до двадцати пяти или шести лет и все еще лезет спасать первого встречного! Да тебя, братец, надо в клетке держать и за деньги показывать…

– Кстати, насчет денег. Давайте-ка обыщем их и уберемся отсюда подобру-поздорову, – вмешался Хамдан, не находивший в происшедшем ничего смешного. – Три человека, превращенные нами в холодеющие трупы, могут доставить нам массу неприятностей. Вай-ваг! Да ты ранен!

Эврих покосился на залитое кровью плечо и немедленно ощутил жуткую боль. Ну вот, только этого ему и не хватало!

Виновато улыбнувшись, аррант склонился над брошенной сумкой и извлек из нее чистую тряпицу.

– Перевяжи, чтобы встречные не пугались.

– И дернул же тебя Хаг-Хагор лезть не в свое дело! – скрипнул зубами Хамдан, ловко накладывая повязку и морщась так, словно это по его телу пробегали волны острой, пульсирующей боли. – И надо же было нам как раз сегодня тут очутиться… Вот уж истинно говорят: Боги за руку привели…

Замотав Эвриху предплечье, телохранитель, указав на первого убитого незнакомца, коротко бросил: «Обыщи!» – и направился к тому, который успел крикнуть напоследок что-то невразумительное. Аджам, явно озадаченный реакцией товарища на случившееся, нагнулся над сраженным им негодяем, и Эвриху не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.

С отвращением он перевернул на спину человека с ловко раскроенным черепом, стараясь не глядеть на страшную рану. Срезал кошель с пояса убитого. Плохо соображая, что делает, распустил тесемки и ссыпал на ладонь находящиеся в кошеле монеты. Вместе с чогами и дакками на ладонь выпала овальная серебряная пластинка, на которой, под изображением стилизованного дерева хасы, увенчанного императорской короной, было мелкими буковками выгравировано: «Оказывать помощь и содействие».

Мысленно ахнув, Эврих покосился на телохранителей и, удостоверившись, что они заняты своими мертвецами, сунул чингак имперского сыска в стоящую подле него сумку. Хамдану с Аджамом совсем не обязательно знать, кого они с его легкой руки прикончили. Сон их от этого крепче не станет, скорее наоборот. Высыпал монеты обратно в кошель и принялся наблюдать за телохранителями.

Обшарив тела поверженных противников, они взялись обыскивать трупы мужчин, убитых еще до появления их во дворе. Ни тот ни другой не обнаружили еще одного чингака, и Эврих вздохнул с облегчением, решив, что едва ли его спутники стали бы утаивать страшную находку.

«Вот ведь угораздило!» – с тоской подумал он, протягивая подошедшему Хамдану снятый с убитого кошель.

Буркнув что-то невнятное, тот спрятал его за пазуху, с подозрением оглянулся по сторонам, проверяя, не оставили ли они на месте схватки чего-то такого, что позволило бы друзьям убитых, буде те объявятся, напасть на след убийц. Аджам между тем ловко завернул собранное оружие в подобранный плащ, тот самый, которым негодяи закутывали женщине голову, и, с усилием вскинув тяжелый сверток на плечо, вопросительно взглянул на старшего товарища.

– К храму возвращаться не будем. Надо уходить другой дорогой. – Хамдан замолк, прикидывая что-то, и спросил: – Как ты собираешься поступить с оружием?

– Отнесу к Нушапери, не пропадать же добру! – с вызовом произнес Аджам.

– Хорошо, но только никаких рассказов. И вообще никому ни словечка о наших геройствах. – Хамдан одарил Эвриха мрачным взглядом и, не дожидаясь ответа, устремился к щели между глинобитными хижинами.

Аррант последний раз взглянул на плотно затворенные двери и ставни окружающих лачуг, подумав, что хозяева их, вероятно, привыкли к подобным потасовкам, раз до сих пор носа наружу не кажут. Но наблюдают-то они за всем происходящим во все глаза и уж его-то, благодаря светлому цвету кожи, хорошо запомнят. И очень скоро человек, руководящий тайным сыском Кешо, будет знать приметы тех, кто прикончил его людей. Хотя оставалась еще надежда на то, что обитатели двора, не желая осложнять себе жизнь, стащат в сумерках бездыханные тела к реке и на все вопросы будут отвечать равнодушным пожатием плеч и традиционным: «Знать ничего не знаем, ведать не ведаем». Со временем, разумеется, кто-нибудь из них проговорится, и хорошо бы, чтобы к тому моменту его уже не было в священном Городе Тысячи Храмов.

Шагая за Хамданом, Эврих попытался разобраться в воцарившемся в голове сумбуре, но сделать это удалось далеко не сразу. Все произошло так стремительно, что мысли разбегались в поисках ответов на множество вопросов. Прежде всего его мучило собственное, несообразное ни с чем поведение. Уж если он решился ответить на призыв о помощи и бросился в бой, то почему не дрался, как положено мужчине? Почему предоставил сделать всю грязную работу своим телохранителям? Рассуждая здраво, он не мог не признать такое решение разумным: они, конечно же, должны были справиться с этим делом лучше него, и так оно и оказалось. Однако разумные решения далеко не всегда самые верные, и его действия попахивали если не трусостью, то подлостью. То есть смелость он проявил прямо-таки дурацкую, но жар-то загреб чужими руками.

«Экий ловкач! – с отвращением думал Эврих, стискивая зубы, дабы не начать поносить себя распоследними словами. – Экий добряк! Он и попавшей в беду помог, и рук не замарал! Ах ты наш многосовестливый чистюля! Не с руки тебе, значит, ножичком своего ближнего ткнуть, пускай другие в кровище мараются, а ты бочком-бочком и в кусты! Я, мол, не боец, я лекарь… Ну так и сидел бы со своими склянками, не лез в благодетели. .»

Но не лезть он не мог Не умел. И в то же время слишком памятен ему был затравленный взгляд Зачахара, прочитавшего на лице поднявшего лук арранта свой смертный приговор. Залитый кровью и заваленный трупами двор Зачахарова дома. О Боги Небесной Горы, ну почему Волкодав не моргнув глазом отправил к праотцам шестерых насильников, а у него не поднялась рука вонзить кинжал в брюхо хотя бы одному? Ведь не был бы он, верно, столь щепетилен, не окажись за его спиной Хамдана с Аджамом?..

А впрочем, какое дело спасенной ими женщине до того, кто именно прикончил ее обидчиков? И были ли в самом деле обидчиками три убитых по его вине человека, состоящих, судя по чингаку, на службе у императора? На тайной службе – стало быть, облеченных особым доверием и выполнявших задания особой важности? И кем же тогда была женщина, ухитрившаяся сбежать, пока его телохранители убивали вязавших ее мужчин? И почему она сбежала?

В первый момент это не удивило его: боязнь попасть из огня да в полымя многое объясняла. Хотя враги тех, кто совершил на нее нападение, вольно или невольно оказывались в стане ее друзей… Но она могла и не желать иметь их в числе друзей. Особенно ежели знала прежде одного из них. Не его, Эвриха, – а ведь было, было в ее обрамленном коротко стриженными, похожими на шапочку волосами лице что-то знакомое! Не Аджама – тот вел себя совершенно естественно, в то время как Хамдан…

– О Хаг-Хагор! – пробормотал потрясенный аррант. – Значит, они с Хамданом узнали друг друга! Любопытно было бы знать… – Он уставился в спину шагавшего перед ним телохранителя и решил, что по меньшей мере эта его догадка верна.

Теперь, после находки чингака в кошеле убитого, он мог со значительной долей уверенности предположить, что теснимый его телохранителями негодяй кричал что-нибудь вроде: «Остановитесь! Именем Кешо!» Но был ли он в таком случае негодяем? Или они убили блюстителей порядка, изловивших воровку, отравительницу, муже– или детоубийцу? Ведь то, что она женщина – увы и ах! – еще не говорит о ее безупречности.

– Помоги мне Отец Созидатель, если я по неведению и дурости, вместо того чтобы спасать свой кошель, избавил от заслуженной кары преступницу и убил тех, кто охраняет жизнь и покой обитателей Города Тысячи Храмов… – прошептал Эврих, ясно сознавая, что не обретет покоя, пока не выпытает у Хамдана, что за женщину они выручили из беды.

Он вспомнил молящие о помощи, широко распахнутые глаза незнакомки и зябко передернул плечами. Неужели у преступницы и злодейки может быть такой обжигающий, проникающий в самую душу взгляд?

Взгляд безвинно страдающей жертвы, подобрал ему наконец определение аррант, и на душе у него чуть-чуть полегчало. Не мог он так ужасно ошибиться. Не столь уж он наивен, чтобы перепутать палача с жертвой. Но разве сам он не был палачом Зачахара? Ничуть, кстати, не походившего на жертву до тех пор, пока не увидел в руках Эвриха натянутый лук, пока длинная стрела не вонзилась ему в грудь по самое оперение…