Текст книги "Ветер удачи"

Воспоминание о жаре костра не было случайным, ибо, поймав устремленный на нее взгляд Таанрета, девушка разом забыла о холодном дожде. Она чувствовала, как кровь приливает к щекам, шее и груди, как что-то начинает жечь ее изнутри, и второй раз за день, после долгого-долгого перерыва, вспомнила бесстыдные ласки Кролика. «О Нгура Защитница, если он и дальше будет смотреть на меня так, я, пожалуй, сбегу под дождь! Пусть он прекратит! О Мать Богов, спаси меня от этого наваждения! – беззвучно взмолилась юная форани. – Я же растаю под его взглядом… Это даже хуже, чем если бы он тискал и мял меня… Нет, его просто нельзя держать на свободе! Таким, как он, самое место в дворцовых подземельях, дабы не могли они похищать сердца невинных девушек!»

– Ильяс?! Вот ты где! – услышала она от входа в беседку чей-то знакомый голос и с облегчением подумала, что Нгура Милосердная вняла ее мольбам. С трудом оторвала взгляд от Таанрета и, обернувшись, увидела Усугласа, успевшего уже распроститься с маской слона.

– Ты не видела Дадават? Нахальная девчонка сбежала от меня, когда я пошел надевать этот дурацкий костюм! – Усуглас с отвращением коснулся мокрых серых тряпок, плотно облегавших его жирное тело. – Я искал ее на всех террасах! Я получил дюжины две затрещин за то, что приставал к похожим на нее форани, а моей невесты и след простыл! Может быть, ты знаешь, что она затеяла на этот раз?

– Не знаю, – честно призналась Ильяс и, не в силах сдержаться, бросила беглый взгляд через плечо. Ей не следовало смотреть на Таанрета, ей… – Где же он? – прошептала она, испытывая одновременно боль утраты и облегчение. Быстро оглядела набившихся в беседку Небожителей и разочарованно ахнула: желтоглазого среди них не было. – О Нгура! Да что же это за наказание такое? – жалобно всхлипнула девушка, прижимая руки к груди и чувствуя, что из глаз ее вот-вот брызнут горькие слезы.

* * *

Первой заметила огни, вспыхнувшие посреди ночи в разных концах города, матушка Мутамак. Грузнотелая служанка, вечно жалующаяся на духоту, отправилась спать на крышу «Мраморного логова», где проводила едва ли не все ночи, кроме сезона дождей, и едва ли не сразу спустилась к Ильяс, взволнованно заламывая могучие руки и бормоча что-то о пламени Белирона, охватившем греховный город, алчность, жестокость и развратность жителей коего отвратили от него наконец взоры добрых Богов. Уроженка одной из южных провинций Мавуно, Мутамак так и не сумела смириться с обычаями и нравами Мванааке и, несмотря на всю свою разумность, полагала священный Город Тысячи Храмов обителью греха, а посему ворчание и стенания ее Ильяс пропустила мимо ушей. Она-то сразу поняла, что могут означать зажегшиеся в столице во внеурочное время огни, и поспешила на крышу особняка, дабы убедиться в правильности своего предположения.

Тревожные алые огни пылали у подножия императорского дворца, в районе морского порта, у речных пристаней на правом берегу Гвадиары, на Извозе и в квартале сочейросов. Цепочки факельных огоньков перемещались по реке в сторону моря, дугой охватывали императорские сады, подбирались к зданиям таможенных служб. «Началось!» – чувствуя пустоту под ложечкой и холодок в груди, подумала девушка и отправила Мутамак за Газахларом, полагая, что настал момент рассказать отцу о заговорщиках, чтобы грядущие потрясения не застали его врасплох. Подозревая, что папа не придет в восторг, узнав о ее походе в святилище Балаала и услуге, оказанной ею Таанрету, она все же считала своим долгом предупредить его о тех грозных событиях, которые предвещали вспыхнувшие во мраке ночи огни.

Отец выслушал ее, не перебивая, и ничем не выразил своего недовольства сумасбродными проделками дочери. Что прошло, то прошло. Ильяс, надобно думать, извлекла урок из случившегося, и он не собирался читать ей нотации. Теперь следовало думать о будущем и том, какую пользу он может извлечь из не слишком-то разумных и, прямо скажем, совсем не достойных форани поступков своего отчаянного чада. Отослав Ильяс спать, Газахлар некоторое время размышлял, наблюдая за перемещениями огней и прикидывая шансы заговорщиков на успех. А утром, чуть свет, во главе двух дюжин слуг и рабов покинул «Мраморное логово», велев дочери запереть ворота и не пускать в особняк ни единой живой души.

Мутамак, подслушавшая, разумеется, беседу своей госпожи с отцом, принялась громко возмущаться легкомыслием Газахлара, оставившего дом в столь тревожное время почти без защитников, но Ильяс велела служанке помолчать, твердо веря: папа знает, что делает, и найдет способ позаботиться о безопасности «Мраморного логова» и его обитателей. Поднявшись на крышу особняка, она попробовала представить себе творящееся в городе по движению судов и челнов на реке, по вздымавшимся тут и там в безоблачное небо столбам дыма, свидетельствующим о начавшихся в столице пожарах, неизбежно сопровождавших любые военные действия. Где-то там, внизу, на улицах раскинувшегося у ее ног города рубился сейчас с сочейросами, руководил стрельбой из катапульт, бежал по коридорам дворца, чтобы добраться до императора и собственноручно отомстить за смерть родителей и безумие сестры, или же умирал от ран метких лучников, успевших забаррикадироваться в казармах или зданиях таможенной службы ее ненаглядный Таанрет. Представляя его то возглавлявшим отряд победителей, то поверженным, истекающим кровью, она горячо молилась Нгуре, упрашивая Всесильную Мать Богов сохранить желтоглазому жизнь и даровать победу, даже если, одержав ее, он никогда не вспомнит о встретившейся ему в храме Балаала, а затем в императорских садах форани…

От надежды она переходила к отчаянию, почти не вспоминая о покинувшем особняк отце, о котором, казалось бы, должна была беспокоиться в первую очередь. Не тревожилась она и о себе, хотя к полудню дымные столбы начали подниматься над особняками Небожителей как на Рассветных, так и на Закатных Холмах. Слуги и рабы были возбуждены и несколько человек, как доложил ей Изим, покинули «Мраморное логово». Слухи о заговоре, дворцовом перевороте, мятеже или восстании – каждый называл происходящее в городе, как ему заблагорассудится, – распространялись с молниеносной быстротой. Каждый высказывал свои догадки о том, кто одерживает верх, однако все они были в равной степени неутешительными. Восставшие, захватив дворец, вполне могли приступить к погрому близлежащих особняков на том основании, что те принадлежат сторонникам Димдиго. Сочейросы, разгромив мятежников, среди которых, безусловно, находились и представители старших кланов, способны были использовать это как повод для того, чтобы разграбить оказавшиеся в пределах досягаемости дома состоятельных Небожителей. Да и сам Димдиго мог отдать им такой приказ, стремясь свести счеты с неугодными и вместе с тем, не входя в расход, вознаградить воинов за верную службу.

Словом, напряжение к середине дня достигло апогея, и одному Тахмаангу ведомо, скольких слуг и рабов недосчитался бы Изим к ночи, если бы у ворот особняка не появился один из ушедших с Газахларом телохранителей. Наотрез отказавшись рассказывать что-либо о происходящих в столице событиях, он повторил распоряжение хозяина ни под каким видом не покидать «Мраморное логово», не впускать никого чужого, а буде станут ломиться восставшие, уведомить их, что жилище это находится под личной охраной Орочи Мунга, в подтверждение чего навесил на ворота привезенный с собой треугольный щит с изображением поднятого вверх кулака. Сколь ни скудны были адресованные Газахларом своим домочадцам распоряжения, из них можно было сделать следующие выводы. Во-первых, восставшие побеждают. Во-вторых, хозяин «Мраморного логова» сумел войти в доверие к мятежникам и заручиться поддержкой одного из их предводителей. И наконец, в-третьих, ежели Белгони не отвернется от заговорщиков, обитатели особняка могут спать спокойно и рассчитывать на то, что грядущие перемены пойдут им на пользу, ибо господин их сподобился оседлать скакуна удачи, в то время как менее расторопные и сообразительные Небожители уже пали под ударами его копыт.

Где-то неподалеку противники и сторонники императора резали друг другу глотки, звенели мечи, свистели певучие стрелы, копья пронзали трепещущую плоть, лачуги и особняки вспыхивали от оброненного масляного светильника или нарочно брошенного на груду циновок факела, а обитатели «Мраморного логова», обретя уверенность в собственной безопасности, продолжали жить почти так же, как до начала мятежа. Работы по хозяйству шли своим чередом, и даже Ильяс постепенно успокоилась и все реже поднималась на крышу. Раз уж заговорщики одерживают верх, то за Таанрета можно не беспокоиться, а следить за поднимавшимися там и тут дымами ей вскоре надоело. По Верхней дороге то и дело проносились отряды всадников, приходившие из соседних особняков слуги, сами ничего толком не зная, болтали всякий вздор, и обитатели Газахларова дома пребывали в полном неведении относительно того, что творится в городе, до тех пор, пока на исходе второго после начала мятежа дня у ворот, украшенных треугольным щитом, не остановились пятеро нищенок. Одна из них назвалась подругой дочери Газахлара, и трудно было описать изумление Ильяс, когда она признала в закутанной в невообразимые лохмотья женщине красавицу Дадават.

Любимая подруга, матушка ее, две служанки и переодетый нищенкой слуга были немедленно проведены в гостевые покои и засыпаны вопросами. Однако, прежде чем отвечать на них, несчастным беженкам пришлось выпить по чаше «солнечного нектара», ибо на них не только лица не было, но и языками они едва владели. Даже выслушав заверения Ильяс, что здесь они находятся в полной безопасности, измученные женщины продолжали вздрагивать и озираться по сторонам с таким видом, будто окружены толпой жутких призраков.

Слушая их сумбурный рассказ, Ильяс, Изим и Мутамак тоже почувствовали себя в высшей степени нехорошо, ибо беда, обрушившаяся на соседей, не сегодня, так завтра могла добраться и до них, а висящий на воротах «Мраморного логова» щит представлялся им теперь не слишком-то надежной защитой.

В ночь, когда тысячи факелов запылали на улицах столицы, императорский дворец был одновременно атакован с трех сторон и к утру взят штурмом. Отряд мятежников, ворвавшийся в Ворота Корабелов, был истреблен едва ли не полностью, сумев перебить перед этим несколько сотен дворцовых стражников. Пятьсот воинов, размещенных недавно по специальному распоряжению Димдиго на территории дворца, полегли, защищая ворота, выходящие на Верхнюю дорогу. Они честно исполнили свой долг и, вероятно, дождались бы подкрепления, если бы третий отряд заговорщиков, проникнув в императорские сады, не ударил по ним с тылу. В результате этого вызванная из Пиета при помощи сигнальных огней тысяча всадников – дромада, ведомая ирбаром Куталибо, – не только не успела спасти дворец, но и попала под обстрел спешно установленных мятежниками перед его главным фасадом корабельных баллист. Ир-бар спешил своих людей и повел на штурм дворца, однако крики заговорщиков о том, что Димдиго, его сын и жена мертвы, заставили их отступить. Не слишком понимая, что он должен делать в сложившейся обстановке, Куталибо велел играть «отбой» и расположился неподалеку от дворца. Между тем Димдиго, в отличие от своей жены и малолетнего наследника, не был ни убит, ни захвачен в плен.

– Уж лучше бы его прикончили! – с отчаянием пробормотала мать Дадават.

Такого же мнения, похоже, придерживались и остальные женщины, однако желания их на существующее положение дел повлиять, разумеется, не могли.

В разгар штурма дворца, когда стало окончательно ясно, что удержать его не удастся, придворный маг Мукла-Шаргол и его ученики вывели императора, едва ли не на глазах у мятежников, через сотворенный ими Портал или каким-то иным колдовским способом, в безопасное место. И сами последовали за ним в тот самый миг, когда атакующим казалось, что они уже достигли желанной цели.

Все это обитатели «Мраморного логова» узнали от одного из приближенных императора, сумевшего уцелеть во время штурма благодаря самой что ни на есть простой уловке. Залив одежду красным вином – настоящим, виноградным, привезенным из Халисуна, – он прикинулся мертвым и проделывал этот трюк трижды, пока не выбрался из дворца. Затем он, по собственному признанию, не чуя под собой ног, бежал до тех пор, пока окончательно не выбился из сил у ворот «Спелого зерна». Сил у него оставалось немного, ибо особняк родителей Дадават находился неподалеку от дворца, и, выслушав рассказ придворного, они могли бы сообразить, что скорее рано, чем поздно, мятежники надумают сорвать свой гнев на обитающих поблизости Небожителях. Прежде всего на тех, кто был в милости у Димдиго, благо повод для этого имелся – поиски сбежавшего императора-самозванца.

Отец Дадават, к несчастью, особой догадливостью не отличался и, вместо того чтобы бежать со всех ног в одно из своих дальних поместий либо, по крайней мере, просить приюта у родичей или друзей, чьи особняки находились подальше от дворца, – как, к слову сказать, и советовал ему прыткий придворный, задавший стрекача, чуть только силы вернулись к нему, – велел закладывать ворота «Спелого зерна» и готовиться к осаде. По словам одной из служанок, он был твердо уверен, что мятежников вот-вот выбьют из дворца, хотя даже ребенку было ясно, что, пока Димдиго не найдется, заниматься этим никто из его военачальников не будет. Одно дело – хранить верность живому императору, и совсем иное – мстить за убитого, малолетний наследник которого, вероятнее всего, штурма не пережил, ибо вместе с матерью находился в женских покоях, захваченных заговорщиками первым же ударом.

Итак, отец Дадават решил забаррикадироваться в своем особняке и принялся закапывать в саду деньги и драгоценности, не слушая убеждений супруги и дочери, у которых мозгов оказалось не в пример больше. Понимая, что защищать «Спелое зерно» от взявшей дворец толпы мятежников – занятие такое же безнадежное, как и вразумлять закусившего удила хозяина особняка, они решили при первых же признаках опасности спрятаться в подвальном помещении, из которого имелся тайный лаз, выводивший к мосту на Верхней дороге.

Так бы они и поступили, однако любовь к мужу и отцу сыграла с ними скверную шутку. Увидев с крыши особняка отряд мятежников – прекрасно вооруженных и явно не понаслышке знакомых с воинской дисциплиной, они так перепугались за жизнь своего господина, что предприняли еще одну отчаянную попытку уговорить его спастись бегством и постараться вывести из «Спелого зерна» как можно больше народу. Вместо того чтобы внять голосу рассудка, отец Дадават, пропустив увещевания любящих его женщин мимо ушей, торжественно поклялся защищать свой дом до последней капли крови, а им, дабы не сеяли они панику, велел оставаться в своих покоях.

– Тогда мама не выдержала и закричала, что мы убежим одни, а он пусть пропадет пропадом с ослиным своим упрямством и тупостью. И это нас едва не погубило. – Дадават содрогнулась от нахлынувших воспоминаний и залпом осушила стоящий перед ней кубок с «солнечным нектаром». – Папа разгневался и приказал запереть нас в маминых покоях.

– О, Белгони, не покинь нас! Не отвращай от нас лик свой в годину испытаний! – слабым голосом воскликнула ее мать. – Мой муж никогда не блистал умом, а тут на него словно помрачение нашло! Но дрался он как положено мужчине и Небожителю, защищавшему свой дом! И слуги и рабы наши бились с ним плечом к плечу, как разъяренные львы. – Голос ее окреп, стан распрямился, а глаза засияли. – Среди наших людей не нашлось ни одного предателя! Ни один не перешел на сторону мятежников и не покинул в скорбный час своего господина…

Женщины, наблюдавшие из окон второго этажа за разгоревшейся у ворот битвой, забыли о своем намерении бежать, потрясенные видом того, как гибнут один за другим с детства знакомые и близкие люди. Им ничего не стоило взломать запертые двери, но они даже не помышляли об этом и, верно, приняли бы смерть в своих покоях, если бы служанки, знавшие о замысле хозяек, не выпустили их из заточения и не уволокли в подвал. Они успели прошмыгнуть в него в то самое мгновение, когда в ворота особняка ворвалась толпа разъяренных, алчущих крови мятежников. Последнее, что запечатлела их память, были кухарка и ее двенадцатилетний сын, выпускавшие в атакующих стрелу за стрелой.

– Мне страшно представить, что сделали с ними эти злодеи! – с ужасом прошептала Дадават, прижимая ладони к щекам. – А ведь и их, и всех остальных мы запросто могли бы вывести, и они были бы сейчас живы и здоровы! О Великий Дух, прости папе его упрямство! Он погубил всех, кто любил его!

– Не говори так! Он действовал в меру своего разумения, и не его вина, что Боги, в избытке снабдив твоего отца отвагой, обделили чем-то другим.

Рассказанное гостьями произвело на обитателей «Мраморного логова» тягостное впечатление, но завершение их истории оказалось еще более мрачным, чем начало. Миновав, где на четвереньках, а где ползком, полузасыпанный подземный ход, женщины выбрались на Верхнюю дорогу, беспрепятственно перешли мост Тяжких вздохов и к середине дня добрались до «Каменного цветка». Они прошли мимо двух дюжин особняков, в трех из которых уже хозяйничали мятежники, предводители коих воспользовались, видимо, случаем, чтобы свести старые счеты с их владельцами, и, припомнив, что муж Яади не пользовался при дворе Димдиго особым влиянием и, стало быть, дом его не подлежит немедленному разорению, попросили у хозяев дать им приют, дабы собраться с силами и решить, как жить дальше. Яади радушно приняла беженок и, сообщив, что супруг ее отправился к заговорщикам, намереваясь примкнуть к ним и уберечь тем самым свой особняк и поместья от разорения, отвела их в купальню. Затем снабдила новой одеждой и проводила в гостевые покои, где они могли бы отдохнуть и хоть немного оправиться от обрушившегося на них удара.

Переволновавшиеся, не помнящие себя от горя, измученные событиями минувшего дня женщины уснули почти мгновенно, полагая, что самое страшное уже позади, однако судьба еще не исчерпала запас предуготованных им испытаний. Проснувшись среди ночи от яростных криков и душераздирающих призывов о помощи, они обнаружили, что внутренний двор традиционно выстроенного в форме подковы особняка освещен пламенем факелов и заполнен сражающимися людьми. Решив было, что на «Каменный цветок» тоже напали мятежники, они вскоре убедились, что дела здесь обстоят, если можно так выразиться, еще хуже. – Недовольные хозяином рабы, воспользовавшись его отсутствием, напали на нас, рассчитывая, разграбив особняк, податься потом к заговорщикам, – пояснил пришедший с Дадават и ее матерью слуга, многие годы работавший истопником при поварне в «Каменном цветке».

Среди Небожителей ходили слухи о том, что Бабахрат скверно обращается со своими рабами, причем особенно достается от него женщинам. Рассказы о его извращенных и жестоких забавах, дошедшие будто бы до Димдиго, и послужили причиной того, что владельца «Каменного цветка» перестали приглашать во дворец. Возмездие, однако, как это нередко случается, обрушилось не на виновника, истощившего терпение рабов, а на его домочадцев, которые сами немало настрадались от жестокого господина. Преданные не столько Бабахрату, сколько его жене слуги пытались с оружием в руках защитить Яади и двух ее дочерей, но силы были слишком неравны. Три с половиной десятка рабов живо перебили дюжину слуг и начали выволакивать во двор их жен и детей, над которыми собирались вволю натешиться, прежде чем всерьез взяться за Яади и ее чад, которых самые нетерпеливые уже насиловали на женской половине дома.

– Они кричали так, словно с них живьем сдирают кожу! – с содроганием рассказывала Дадават. – Но мы ничем не могли им помочь. Нам бы и самим не удалось выбраться из «Каменного цветка» живыми, если бы не Атанабас. – Она указала кивком головы на пришедшего с ними слугу. – Он вспомнил о нас прежде, чем опьяненные жаждой мщения и рисовой водкой рабы, и вывел через черный ход во фруктовые сады, расположенные позади особняка.

– И вновь мы вынуждены были бежать сломя голову, пока не добрались до «Мраморного логова», – заключила ее мать. – На Верхней дороге нам встретилось несколько беженцев, и, если заговорщики не угомонятся, с каждым днем их будет все больше и больше.

– Но откуда они набрали столько людей, да еще и обученных военному делу? – поинтересовался Изим.

– Спасшийся из дворца оксар упоминал, что видел на мятежниках значки дромад восточных и южных провинций. Возможно, это те отряды, которые были призваны в Пиет на переформирование, но, не дойдя до него, повернули к столице. Хотя, судя по их численности, это могут быть и дромады, специально вызванные заговорщиками в Мванааке, – предположила мать Дадават, и пришедшие с ней служанки утвердительно закивали головами.

– Стало быть, ветераны, – задумчиво промолвил Изим. – Худо, что они упустили Димдиго. Уж коли взялся рубить голову змее, так изловчись сделать это с одного удара, иначе укусит.

Ворчание домоуправителя оказалось пророческим. Этой же ночью в Городе Тысячи Храмов запылали кварталы оружейников и ткачей, а под утро дюжина пришедших по Гвадиаре джилл высадила воинов в речном порту. Появившийся около полудня Газахлар был мрачнее тучи. Не отвечая на расспросы домочадцев, он, скинув иссеченные доспехи, повалился спать, а пятеро вернувшихся с ним телохранителей рассказали совершенно неправдоподобную историю о том, что Димдиго собрал магов и колдунов из двух или трех десятков городских храмов и с их помощью вернул себе императорский дворец. О том, как проклятые чародеи метали молнии, сжигавшие людей заживо, мановением руки останавливали человеческие сердца или, произнеся какие-то чудовищные заклинания, заставляли противников истекать кровью, сочившейся у них изо всех пор, подобно поту.

– С ними невозможно сражаться! – жаловался Сабаар, постаревший за эти дни лет на десять. Он вливал в себя рисовую водку чашу за чашей и все же оставался трезвым, напуганным и разъяренным. – Стрелы сгорают, не долетев на полтора-два локтя до этих прислужников Хаг-Хагора, я сам видел. А Губошлепа они прикончили вообще непонятно как. Стоял он, стоял, а потом брык – и с копыт долой. Мы подбежали, а у него грудь вмята, будто по нему каменюкой из баллисты врезали! Ни одной косточки целой, а камня-то рядом нет!

– Вы когда-нибудь видели, чтобы копье зигзагами летело? – вторил ему Хамдан. – Так вот на моих глазах гналось одно такое за несчастным!..

Что в их рассказах было правдой, а что ложью, понять Ильяс не могла, но страхом от парней разило, как вином из винной бочки, и придумать все это они, конечно же, не могли. Приукрасить, преувеличить – запросто, но что-то неслыханное и невиданное в основе их побасенок безусловно было.

Неслыханное и невиданное не потому, что они наделяли колдунов несвойственным им могуществом. Нет, чудеса-то как раз те творить умели. Однако девушка никогда не слышала, чтобы маги и чародеи принимали участие в боевых действиях. Они успешно занимались врачеванием, отвращали либо призывали дожди, помогали изобличать и ловить преступников и за небольшую плату способствовали прорастанию зерен, увеличению поголовья скота, делали предсказания, отыскивали пропавшие вещи и наилучшие места для рытья колодцев. Это было мирное ремесло или вид искусства – в зависимости от величины дара, коим обладал чародей, – которое наистрожайшим образом запрещалось использовать людям во вред. За колдунами-отступниками, по чьему-либо наущению наводившими, например, злые чары или порчу, охотились, как за бешеными псами, их же коллеги и наказывали за содеянное либо лишением чародейских способностей, либо смертью.

Так почему же они, забыв собственные свои правила и установления, пришли на помощь Димдиго и принялись действовать столь страшными методами? Ответов могло быть множество, но по крайней мере два напрашивались сами собой. То ли победа заговорщиков была чревата такими ужасами, что колдуны решили изменить традициям, дабы предотвратить грядущие беды, то ли император-самозванец предвидел, что рано или поздно ему потребуется помощь чародеев, и еще во дни благополучия склонил сильнейших из них на свою сторону, заручившись обещаниями и клятвами, преступить которые ныне они не сочли возможным. Но не мог же он предвидеть все на свете? – спрашивала себя Ильяс, дивясь прозорливости императора и стремлению его во что бы то ни стало удержать власть в своих руках. Любыми средствами, в том числе и теми, применение коих могло подорвать многовековые устои империи. Несмотря на молодость и неискушенность, даже она понимала, что, вовлекая колдунов в борьбу за власть, Димдиго в корне нарушил сложившийся порядок вещей и совершил поступок, последствия коего необратимы и непредсказуемы.

Отоспавшись, Газахлар вновь покинул «Мраморное логово», захватив с собой всех слуг и рабов, способных носить оружие, а прибывший вечером в особняк Усуглас привез известие о том, что Димдиго мертв. Приехавший в паланкине под охраной двух десятков телохранителей толстяк, узнавший от Газахлара, что Дадават и ее мать нашли приют в его доме, поспешил за своей очаровательной невестой, невзирая на то что улицы Города Тысячи Храмов все еще напоминали поле боя. Не только Небожители, но и ремесленные цеха, разделившись на два лагеря, бились не на жизнь, а на смерть, в то время как беглые рабы и мародеры всех мастей резали тех и других, торопясь набить потуже мошну и сбежать из столицы прежде, чем победители восстановят в ней хотя бы видимость порядка. Теперь, впрочем, ждать этого, по словам Усугласа, оставалось недолго.

Император-самозванец, как и следовало ожидать, не сумел предусмотреть всего и умер от внезапного приступа удушья. Кто-то из чародеев, если верить слухам, из тех, что поклонялись Богам-Близнецам, отыскал брешь в магической защите Димдиго и нанес один-единственный верный удар, положивший конец разгоравшейся усобице, грозившей перерасти в пагубную для империи гражданскую войну. Таким образом, Димдиго погиб от того самого оружия, коим надеялся сокрушить мятежников, что было весьма знаменательно. Из пятерых предводителей восстания двое были убиты: Эркан Ог и Орочи Мунг, – и власть в стране временно взял в свои руки Триумвират, состоящий из Мандлы Татама, Бибихнора Кешо и Таанрета, сына Валаматмаха…

«Жив!» – мысленно ахнула Ильяс, разом перестав слышать Усугласа, видеть Дадават и ее мать и думать о чем-либо, кроме желтоглазого. Он жив! Ему не надо больше скрываться! Ничто больше не угрожает его жизни, раз Димдиго убит! Слава Нгуре, Тахмаангу и Мбо Мбелек! Девушке хотелось петь, танцевать и кричать от радости. Солнце светило на редкость ярко, воздух был насыщен дивными ароматами, жизнь была прекрасна, и грядущее представлялось ей сплошным праздником. Напрасно она беспокоилась и не находила себе места все эти дни, напрасно ворочалась ночами, не в силах уснуть, представляя Таанрета раненым, искалеченным, убитым самыми разными способами. Он жив, и, пусть она даже никогда его больше не увидит, с нее достаточно знать, что желтоглазый цел и невредим.

* * *

Узнав в предводителе въезжавшей в ворота особняка группы воинов Таанрета, Ильяс глазам своим не поверила. Она не вскрикнула, не ойкнула, и только сцепленные на груди пальцы рук приобрели пепельный оттенок.

Несколько мгновений она вглядывалась в знакомые до боли черты: квадратный подбородок, широкие скулы, гриву волос, стянутых на лбу серебряным обручем, горящие хищным огнем глаза .. А потом до нее вдруг дошло, что мужчина из клана Огня тяжко болен, быть может ранен, и держится в седле высокой молочно-белой лошади из последних сил. Девушка рванулась ему навстречу, чтобы поддержать, помочь, и тут желтоглазый, разомкнув потрескавшиеся, пересохшие губы, хриплым, прерывающимся голосом обратился к сопровождавшим его воинам:

– Скачите во дворец и передайте Татаму, что я остаюсь здесь. Эта форани позаботится обо мне. Ее отец наш друг. Можете не беспокоиться, в «Мраморном логове» я буду в большей безопасности, чем где-либо.

Молочно-белый конь сделал несколько шагов к Ильяс, остановился перед ней, поводя ушами и кося по сторонам удивительными светло-коричневыми глазами. Таанрет качнулся в украшенном золотом седле и начал медленно вываливаться из него, словно помогавший ему держаться прямо стержень сломался одновременно сразу в нескольких местах. Подбежавшие женщины подхватили его и, повинуясь знаку все еще не обретшей дара речи Ильяс, понесли в гостевые покои, а один из сопровождавших желтоглазого воинов, отделившись от группы товарищей, подъехал к ней и, сурово сдвинув густые брови, промолвил:

– Он велел нам уезжать, ты слышала. Он сказал, что единственный человек, которому полностью доверяет в столице, – это ты. Хотя у него приступ болотницы, говорил он связно, и я не могу его ослушаться. – Воин в медном панцире и белом тюрбане вместо шлема не обладал способностями оратора и явно мучился, составляя из не желающих становиться в нужном порядке слов более или менее складные фразы. – Если ему будет причинен в твоем доме вред, мы уничтожим всех. Слуг, рабов, хозяев, дом. А землю, на которой он стоял, посыпем солью. Долгие годы здесь не будет расти даже трава. Клан Леопарда перестанет существовать. Ты поняла меня?

– Поняла, – коротко ответила Ильяс.

Она не сомневалась, что, если Таанрет умрет, все будет именно так, как сказал хмуролицый воин, служивший, судя по значку на пластинчатом панцире, в одной из дромад, стоящих на границе с Кидотой и Афираэну. Убедила ее в этом не столько мрачная внешность ветерана, сколько рассказы беженцев, временно укрывшихся в «Мраморном логове».

Услышав из уст Усугласа известие о гибели Димдиго, Ильяс, как и многие другие, наивно полагала, что теперь-то порядок в столице будет быстро восстановлен, однако поджоги, грабежи и разорение особняков продолжались вот уже вторую седмицу. Количество их пошло на убыль, но зато совершались они ныне на законном основании. Триумвират разыскивал сообщников сверженного императора, и прежде всего пытавшихся вернуть ему трон колдунов. Под этим предлогом отряды яр-нуарегов – «ревнителей справедливости» – хватали людей на улицах, врывались в жилища и творили суд и расправу со столь умопомрачительной быстротой, что получили в народе прозвище настатигов – «быстроразящих». Привыкнув подавлять постоянно вспыхивавшие в восточных провинциях империи мятежи, они усвоили методы и манеры своих не слишком-то цивилизованных противников и с одинаковой легкостью и стремительностью лишали жизни как заподозренных в приверженности к Димдиго простолюдинов, так и Небожителей. Последних даже более охотно, ибо рассчитывали поживиться за их счет и очистить богатые особняки от всего ценного, прежде чем те станут достоянием имперской казны.