Текст книги "Ветер удачи"

– Лучших из тех, кто не был разорван толпой или казнен по обвинению в колдовстве? – уточнил Эврих, полагавший, что внести в этот вопрос ясность будет совсем не лишним.

– Да, – нехотя подтвердил Шарван. – Но позволю себе заметить, что болезнь, превратившая Газахлара в смердящий полутруп, была, по их уверениям, наслана колдунами пепонго. В отместку за тот самый не слишком достойный трюк, проделанный с вождями их племен. Позволивший, к слову сказать, преемнику Газахлара стремительным рывком достичь Аскула и завладеть им почти без боя…

Солнце стояло уже высоко, но в открытой каменной купальне, отделанной желтоватым мрамором, было по-прежнему прохладно. Парень, притаскивавший кувшины с горячей водой и хорошо знавший вкусы капитана «Верволики», разжился еще одной калебасой с легким пальмовым вином и прихватил к ней пару изумительно нежных лепешек с кунжутом, испеченных на саккаремский манер.

"Сидеть бы так и сидеть, – расслабленно подумал Эврих, начавший было забывать, что является рабом, чья судьба всецело зависит от каприза хозяина. Таковым он, впрочем, себя не чувствовал ни на «Верволике», где ухаживал за медленно оправлявшимся от раны Лоче, ни на разгрузке «Ласточки». Ничем особенно не выделяя его из других захваченных и обращенных в рабство, Шарван все же дал почувствовать окружающим, что чудной аррант нужен ему целым, невредимым и не слишком утомленным. Возможно, и это было, пожалуй, еще важнее, он и сам видел в плененном лекаре не раба, но уважаемого человека, волей обстоятельств оказавшегося в трудном положении, из которого с честью выйдет в самое ближайшее время.

Вспомнив о времени, Эврих покосился на солнечные часы, примеченные им еще при входе в купальню, и с огорчением убедился, что до полудня осталось всего ничего.

– Газахлару, однако, от известия о взятии его преемником Аскула не стало легче, – предположил он, возвращаясь к прерванному появлением слуги разговору.

– Не стало. Язвы по-прежнему продолжали нарывать, он страшно исхудал, вздрагивал от каждого шороха и спал урывками. Хотя, – прервал себя капитан «Верволики», – вскоре ты встретишься с ним и сам все увидишь. Я не собираюсь описывать тебе симптомы болезни, а хочу рассказать совсем о другом.

– Прости, что перебил. Я слушаю тебя с должным вниманием, – промолвил Эврих, догадываясь уже, чем кончится повествование Шарвана.

И не ошибся: все произошло в точности так, как он и предполагал. Император, придворные, старые друзья и родичи – едва ли не все, включая некогда облагодетельствованных им людей, отступились от Газахлара. Смердящий полутруп, которому усилия лекарей приносили едва заметное, да и то мимолетное, облегчение, не то чтобы попал в немилость, но был забыт. Кому охота иметь дело с вечно страдающим и пребывающим от того в отвратительном состоянии духа больным? Кому охота чувствовать себя предателем, покинувшим страждущего подданного, родича или друга на одре тяжкой болезни? Таковых нашлось немного – раз-два и обчелся. Но и эти немногие не осмеливались упоминать где-либо имя страдальца, ибо поступить так – значило бросить всем иным в лицо упрек в неблагодарности. А упрекать в чем бы то ни было императора – занятие в высшей степени неразумное и рискованное.

– Разумеется, Кешо не взыщет с меня за то, что я привез Газахлару очередного лекаря, – задумчиво ответил Шарван на не заданный аррантом, но вертящийся у него на языке и, видимо, написанный на лице вопрос. – Однако, ежели кому-то вздумается присовокупить к этому известию какое-нибудь пакостное измышление о непочтительных выражениях в адрес императора, мне несдобровать. Тем паче если подобное обвинение будет подтверждено хотя бы одним свидетелем.

– Ага, – пробормотал Эврих, начиная понимать, почему доставка его к Газахлару если и не была тайной, то, во всяком случае, не афишировалась и произошла уже после того, как все товары и захваченные на «Ласточке» купцы и мореходы были переданы таможенной службе Мванааке. И, глядя на капитана «Верволики», подумал, что этот чернокожий детина, показавшийся ему сначала тупой, злобной и кровожадной скотиной, имеет верное и честное сердце. То есть такое, которое подданным Кешо иметь не рекомендуется. Иначе зачем бы Шарвану было постоянно напоминать своему рабу, что, намереваясь подарить его Газахлару, делает он это из корыстных побуждений, надеясь нажить на нынешнем благодеянии большие проценты?

«Подстраховывается со мной так же, как давеча с возницами арб. В зузбарах-то он своих, как в себе самом уверен, а меня опасается», – внутренне усмехаясь, решил Эврих, сделав тем не менее из всего услышанного вывод, что язык в этой стране надо действительно держать на привязи, дабы не лишиться его вместе с головой.

* * *

Подойдя к низкому ложу Газахлара, Шарван неспешно начал рассказывать почти невидимому остальным человеку о захвате двумя сторожевыми джиллами «Ласточки», и аррант сосредоточил свое внимание на собравшихся в комнате больного людях.

Прежде всего его взгляд задержался на Нжери – жене Газахлара, стоявшей около полузанавешенного изящной тростниковой шторой окна. Невысокая женщина лет двадцати была одета в бледно-фиолетовое сари, оставлявшее руки открытыми выше локтя, зато целиком закрывавшее ноги. Точеные запястья ее украшали тонкие серебряные браслеты, высокую шею охватывало несколько ниток мелкого жемчуга, в аккуратные ушки были вставлены крохотные серьги с крупными каплевидными жемчужинами, чей матовый блеск прекрасно оттенял глубокую черноту кожи. Густые шелковистые волосы были не убраны в прическу, а просто отброшены за спину; круглое лицо с пухлыми губами выражало презрительную скуку. На Шарвана Нжери взглянула лишь раз, а вид Эвриха заставил ее скривиться от отвращения и устремить взор в окно, дабы не осквернять его созерцанием очередного жулика, стремящегося нажиться на чужом горе.

Сходные чувства, вне всякого сомнения, испытывал, глядя на арранта, и Мфано – домашний лекарь Газахлара. Седовласый крепыш, смахивавший на бывшего кулачного борца, сидел на циновке за низеньким столиком и демонстративно процеживал какие-то мутные настои. Он не собирался терять время даром и, будь его воля, отправил бы нового раба чистить конюшню или полоть сорняки в огороде.

Молчаливый слуга Изим – тот самый, что встретил их давешней ночью, отвел в комнату, где они переночевали на груде рисовой соломы, а затем проводил в поварню и купальню, – единственный из всех троих взирал на Шарвана с симпатией, а на Эвриха – печально и соболезнующе. Вероятно, он ценил заботу капитана «Верволики» о своем хозяине и некогда с надеждой встречал каждого входящего в «Мраморное логово» лекаря. Их неудачи не озлобили его, приучив всех без исключения врачевателей огульно почитать обманщиками или неумехами. Он-то, в отличие от домашнего лекаря Газахлара, не был ослеплен ревностью к коллегам и, в отличие от его жены, видел, как они из кожи вон лезли, дабы облегчить страдания скорбящего. Но надежда со временем умерла, и теперь он смотрел на все новые и новые попытки помочь больному с усталой обреченностью. Хуже его господину стать уже не могло, и ежели не суждено ему почувствовать облегчения физического, так пусть хоть знает, что есть еще люди, которые о нем думают и заботятся.

Сам Газахлар был не слишком-то растроган приходом Шарвана. Едва тот закончил превозносить лекарское умение молодого арранта, о котором, оказывается, успел порасспросить у плывших с ним на «Ласточке» купцов и мореходов, и объявил, что дарит его своему благодетелю, как с ложа раздался хриплый и раздраженный, похожий на клекот разгневанного ястреба, голос:

– Подойди ближе, ты, краса и гордость врачевателей! Еще ближе, дабы я мог как следует разглядеть тебя!

Несмотря на то что день выдался ясным и солнечным, в алькове, где стояло ложе больного, царил сумрак, и Эврих не сразу смог различить черты мужчины, прикрытого до плеч тонким белым покрывалом. Перво-наперво он ощутил резко усилившуюся вонь, которую не в состоянии были заглушить ни остро пахнущие, похожие на сирень цветы, стоящие в больших глиняных корчагах по обеим сторонам скорбного ложа, ни дымящиеся в медных поставцах тонкие благовонные палочки. Затем взгляд его остановился на безвольно лежащих поверх покрывала руках. Бугристые, жирно поблескивавшие от какой-то желтоватой мази, они поражали худобой и распухшими суставами. «Ай-ай-ай!» – мысленно ахнул аррант и, переведя взгляд выше, встретился с горящими неприкрытой ненавистью глазами, казавшимися противоестественно большими на сморщенном, изможденном лице, начисто лишенном волосяного покрова.

– Шарван, ты старый услужливый дурень! – На этот раз голос, вырвавшийся из приоткрывшейся щели рта, больше всего напоминал змеиное шипение. – Ты не ведаешь, что творишь! Молодая жена лишает человека сна, а молодой врач – здоровья. У меня же его и без того нет, а яд я могу выпить без чьей-либо помощи!

Эге! Дух в немощном теле еще крепок, и, стало быть, не все потеряно, подумал Эврих, разглядывая воспаленные, жутковато выглядевшие без обрамления ресниц и бровей, глубоко запавшие глаза, покрытый струпьями лоб, ввалившиеся щеки и упрямо торчащий подбородок.

– Что ты вылупился на меня, как голодающий на рисовую плюшку? Любуешься? Не видал, поди, в своей Аррантиаде этаких красавчиков? Отвечай!

Если бы сила ненависти могла материализоваться, взгляд страждущего испепелил бы Эвриха на месте. Сытый, умытый, с чисто выскобленным лицом, на котором не осталось и следа многодневной щетины, в новой тунике, он не мог не вызывать у «смердящего полутрупа» раздражения и зависти, и Эврих решил, что ежели сразу не возьмет быка за рога, то жизнь его превратится в сплошное мучение.

– Выглядишь ты пакостно, и все же видал я зрелища более отвратительные, – старательно подбирая слова, произнес он.

– Что?! Да этот ублюдок еще издевается надо мной! – взвизгнул Газахлар, приподнимаясь на подушках. – Выкидыш шакала! Безмозглый червь! Испражнение Хаг-Хагора! – Стиснутые кулаки разжались, и скорбящий со стоном откинулся на спину. – Нарван! Шарван, уведи отсюда своего раба и проследи, чтобы его бросили на съедение земляным крабам!

– Вай-ваг, почтенный! Так не пойдет. Ты торопишься, точно вдова в постели, – ворчливо укорил Газахлара капитан «Верволики». – Испытай парня в деле, а уж коль окажется нехорош, хоть режь, хоть без масла ешь.

– Где это ты видел более омерзительные… рожи? – с нескрываемой угрозой в голосе спросил Газахлар.

– В зеркале. После того как трое или четверо суток провел во чреве кита, – ответствовал Эврих, ничуть не кривя душой. Зеркала у него тогда, понятное дело, не было, но увиденное им в воде отражение собственного лица произвело на него, помнится, неизгладимое впечатление.

Он взглянул в лицо Газахлара, похожее на страшную, препротивнейшую маску и, как это случалось с ним уже не раз, когда приходилось ему торговать своими знаниями и умениями, ощутил приступ отвращения и к себе самому, и к тем, кто вынуждал его вступать в этот позорный торг. Видеть людские страдания – удовольствие ниже среднего, и он охотно помог бы Газахлару из одного только сострадания, но совсем не был уверен, что исцеленный Небожитель ответит ему добром на добро. Более того, был абсолютно убежден: бескорыстная помощь будет воспринята хозяином «Мраморного логова» как проявление слабодушия и трусости. Власть имущие, как показывал Эврихов опыт, не умеют быть ни щедрыми, ни великодушными и потому, вероятно, любые поступки окружающих склонны объяснять их низменными побуждениями. Так что, хочешь не хочешь, говорить с ними надобно на понятном им языке. То есть, находясь в волчьей стае, выть по-волчьи, как бы ни было это тошно и тягостно. Или же научиться бестрепетно смотреть, как убивают твоих друзей, и смириться с тем, что шею твою будет до конца дней украшать рабский ошейник.

– Ты побывал во чреве кита? Врешь! – убежденно заявил страждущий, забыв от удивления о нанесенной ему аррантом обиде.

– Конечно врет! Выкручивается, байками лживыми головы морочит. Цену себе набивает. Не может человек из брюха кита выйти, – подтвердил Мфано, забывая об оставшихся непроцеженными настоях.

– Нет, отчего же, приходилось мне слыхать о чем-то похожем, – возразил Шарван, с интересом поглядывая на молодого арранта.

– Самые отталкивающие рожи были, разумеется, у изваянных умельцами Угадага Каменных Богов, все еще высящихся над Ржавым болотом, – продолжал Эврих, решив как следует разжечь любопытство Газахлара. – Однако и у пепонго, увидевших Серый Ужас, личики стали ничего себе, хотя единственным мучившим их в тот миг недугом был страх.

– О Тахмаанг, Отец Богов! А парень-то, кажись, знает, о чем говорит! Хорошо, Шарван, я принимаю твой дар. Лекарь он, естественно, никакой, но хоть болтовней своей меня потешит.

– Ну вот, не поймал сокола, а уж перышки ощипываешь! – пренебрежительно процедил Эврих. – Ежели ты и других лекарей заставлял сказки тебе сказывать, вместо того чтобы язвы врачевать, остается лишь дивиться, как ты до сих пор заживо не сгнил. Ну да все к тому идет.

От неслыханной дерзости Газахлар, потеряв дар речи, выпучил глаза так, что те, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Шарван, знавший уже немного повадки чудного арранта и потому ожидавший чего-то подобного, сохранил каменное выражение лица. Мфано ласково улыбался, едва не потирая руки от удовольствия, предвкушая расправу над конкурентом, погубившим себя беспримерным своим нахальством. Нжери возмущенно крикнула:

– В оковы его! На скотный двор его и бить бамбуковыми палками, пока не испустит дух!

– А может, и верно: пусть лечит? Голову оторвать рабу никогда не поздно. Но коли свой пес след не берет, это еще не значит, что и чужие нюх потеряли, – подал голос старый слуга.

– Истинно говоришь, почтенный. Готовность лечиться – начало исцеления, – поддакнул Изиму Эврих, испугавшийся уже было, что зашел слишком далеко.

– Ладно, пусть лечит, – неожиданно согласился Газахлар, и без того жуткое лицо которого исказила судорога. – А ты, Мфано, доглядывай за ним. Чтобы прежде времени меня к праотцам не отправил.

– Нет уж, уволь! – живо запротестовал аррант, которому достаточно было бросить на домашнего лекаря беглый взгляд, чтобы понять: с этим самонадеянным и донельзя довольным существующим положением дел павианом он не сработается во веки вечные. – Кому лечить – тому и ответ держать. Мне в моем деле ни советчики, ни помощники, ни надсмотрщики не нужны. Я тебя лечить не вызывался, да и сейчас не рвусь. А уж ежели возьмусь, то с условием.

– Бить палками до смерти! – мелодичным голосом приговорила Нжери.

– Струсил, – презрительно изрек Мфано. – Врун, трус и наглец. Роскошное сочетание! Я бы такому и ослиные хвосты задирать не доверил.

– Со мной он тоже торговался, – напомнил капитан «Верволики». – И я не жалею, что заключил с ним сделку, от которой мы оба выиграли. Во всяком случае, каждый получил то, что хотел. Зачем ты потребовал сохранить жизнь Ираму, ведь не был он тебе ни родичем, ни другом? Я узнавал, – обратился Шарван к Эвриху.

– Кто из лекарей, да и просто нормальных людей, не спасет две жизни вместо одной, если есть у него такая возможность?

– Может, хватит болтовни? Мой супруг устал и нуждается в отдыхе, – брезгливо кривя пухлые губки, напомнила Нжери.

– Нет-нет, я не устал. Этот шрамолицый развлек меня, как никто другой. Так какие же предлагаешь ты мне условия, раб? – проскрипел скорбящий, напрасно стараясь придать своему голосу надменное выражение.

– Если я возьмусь тебя лечить, никто не должен вмешиваться в мои распоряжения. А выздоровев, ты возвратишь мне свободу, – промолвил Эврих, мысленно обращаясь за помощью к Всеблагому Отцу Созидателю. – На твое слово можно положиться? Или в вашей стране принято записывать подобные сделки и заверять подписями достойных людей?

Он пер на рожон и сознавал, что это может дорого ему стоить, но, если Газахлар не поверит в него, нечего и затевать всю эту канитель с излечением «смердящего полутрупа». А уж коли затевать, то не уподобляться при этом свинье, которая, как общеизвестно, копит сало не для себя. Прикидываться серой мышкой, дабы тихонечко улизнуть из дома Газахлара, было недостойно, имея в руках тюки с лекарскими припасами и трактаты лучших врачевателей обоих миров, списки коих умница Ниилит собирала и заказывала именно для того, чтобы такие, как он, могли дать бой любым человеческим недугам. И он даст его сначала неверию мономатанского вельможи, а потом скрутившей его болезни, какого бы происхождения она ни была. И будет только справедливо, если в награду за победу над ней он получит свободу…

– Надеюсь, твое искусство врачевателя не уступает твоей дерзости. В противном случае тебе придется пожалеть, что ты не умер еще в колыбели! – промолвила Нжери, приближаясь к Эвриху, чтобы получше рассмотреть раба, диктующего условия сделки с такой уверенностью, будто ему в самом деле не составит никакого труда исцелить ее мужа.

– А что явится порукой тому, что лечение твое не принесет вреда и новых страданий твоему новому хозяину? – вкрадчиво спросил Мфано у Эвриха.

– Моя жизнь. И это не так уж мало, ибо больших гарантий не мог бы предложить ни один смертный.

– Мое излечение за твою свободу? Ну что ж, будем считать нашу сделку заключенной. Сколько времени потребуется тебе, чтобы поставить меня на ноги? – просипел со своего ложа скорбящий.

– Полгода. – Эврих задумчиво погладил уродовавший его левую щеку шрам. – Могу я тотчас же осмотреть тебя и задать кое-какие вопросы?

– Можешь. Оставьте нас одних.

– Вели лучше забить его палками, о высокочтимый супруг мой! – взмолилась Нжери, опускаясь на корточки перед ложем Газахлара. – Наглец чужеземец уморит тебя, и старшая ветвь клана Леопарда перестанет существовать!

– Не верь ему, господин мой! Бревно и под водой не превратится в крокодила, а этот шрамолицый молодчик и за полвека не станет мудрым врачевателем, – простер руки к ложу скорбящего Мфано, поднимаясь из-за уставленного склянками стола.

– Полно, полно! Ишь раскудахтались! Ступайте вон! И ты, Шарван, ступай. Благодарю тебя за доброе намерение, а чего стоит твой подарок, увидим через полгода, – распорядился Газахлар.

Уловив в словах больного насмешку, капитан «Верволики» пожал широкими плечами и, промолвив: «Твоя правда: дерево узнают по плодам, а человека – по делам его», – вышел из комнаты вслед за Нжери и Мфано.

Изим тоже собрался уходить, когда Эврих обратился к нему с просьбой присмотреть за сохранностью его тюков.

– Об этом-то я и хотел распорядиться, прежде чем провожать Шарвана, – ответил старый слуга. – Господин мой, прислать к тебе Дихтиар?

– Нет. Приходи сам, как управишься с делами, – велел скорбящий, после чего перевел взгляд на Эвриха, и в глазах его появилось затравленное выражение.

Ну что ж, так и должно было случиться. Бой с недоверием он выиграл, и теперь перед ним лежал не знатный мономатанец, Небожитель из старшей ветви клана Леопарда, а страждущий человек, нуждавшийся прежде всего в утешении и ободрении. Эврих вспомнил Тилорна, глубокие глаза Сигины и, подумав, что участия и внимания не хватает всем людям, постарался представить, что лежащий перед ним – едва знакомый и в общем-то не слишком приятный ему мужчина – является одним из его братьев. Ощутил, как кончики пальцев наливаются теплом…

Так, хорошо, он уже почти любит этого измученного, изуродованного болезнью человека и, безусловно, избавит от мерзкой, подлой, смрадной шелухи, разъедающей его тело. И произойдет это скоро. Очень скоро…

* * *

Это был мучительно сложный, медленный и болезненный процесс.

Установив с Газахларом эмоциональный контакт, осмотрев его и побеседовав с ним с глазу на глаз, Эврих отправился к Нжери, а затем к Мфано. Молодая женщина не удостоила своим вниманием дерзкого и лживого раба. Домашний лекарь Газахлара торжественно заявил, что снимает с себя какую-либо ответственность за жизнь и здоровье своего подопечного, и пригрозил покинуть «Мраморное логово» в ближайшее время. Смотреть, как какой-то юнец аррант измывается над страдальцем, имевшим несчастье довериться наглому самозванцу, было выше его сил. Если его услуги не потребуются Газахлару в течение полугода, то впоследствии они будут ему и подавно не нужны.

Под последним утверждением Эврих готов был подписаться, а все остальные благоразумно пропустил мимо ушей, ибо от Мфано он хотел лишь одного – получить сведения о том, какими средствами и от чего лечили Газахлара его предшественники. Видя, что от обозленного лекаря ему ничего не добиться, он переговорил с каждым обитателем «Мраморного логова» о болезни их господина и, помимо весьма любопытных наблюдений и соображений, узнал о существовании толстой книги, в которую Мфано заносил все, что делалось для излечения Газахлара им самим и приглашенными к больному врачевателями. Придумано было здорово, и Эврих вынужден был признать, что седовласый, похожий на кулачного борца лекарь недаром заедал свой рис в «Мраморном логове». Оставалось только заполучить эту книгу скорби, для чего он обратился за помощью к Изиму.

После долгих и сложных переговоров толстая пачка аккуратно сшитых листов была доставлена в отведенную Эвриху комнату, где он заканчивал распаковку тюков, и началась упорная и кропотливая работа, лежащая в основе того, что со стороны виделось непосвященным легким, изящным и быстрым чудом исцеления.

Ознакомившись с «бортовым журналом Мфано», как назвал бы эти записки капитан «Верволики», Эврих, не слишком полагаясь на свой опыт и память, взялся перечитывать извлеченные из тюков трактаты врачевателей. И в конце концов отыскал-таки несколько описаний болезни, весьма схожей с той, которая, изъязвив тело Газахлара, лишала его сна, заставляла жмуриться даже от приглушенного света, вздрагивать от громких звуков, впадать то в ярость, то в беспросветное отчаяние.

Причины возникновения этого странного недуга указывались разные, и злые чары колдунов пепонго среди них, естественно, не значились. Но из хорошо памятных Эвриху рассуждений Тилорна следовало, что хвори, насылаемые на людей магами и колдунами, были сродни обычным болезням, поскольку точно так же ломали что-то в сложнейшем механизме человеческого тела. Они могли поражать сердце, печень, почки и легкие, нарушать обмен веществ и двигательные функции организма, но не являлись постоянно действующим фактором, а носили характер разового вмешательства, и потому бороться с ними было можно и нужно. Отыскать поломку, починить испорченное – и следствия ее исчезнут сами собой. В конечном счете, налетел корабль на рифы, пробит ли его корпус пущенным из баллисты камнем или венчавшим нос вражеского судна тараном, было не столь уж важно. В любом случае пробоина должна быть заделана брезентовым пластырем, подведенным под днище, после чего судно следует вести в ближайший порт для дальнейшего ремонта корпуса – расшатанных шпангоутов и изорванной обшивки.

Но еще до того, как Эврих принялся за изготовление многодельных настоев и отваров, призванных потушить бушевавший в глубинах Газахларова тела пожар, он взялся за врачевание души своего пациента, сознавая, что надежда так же придает силы и столь же важна, как и лекарства. И уже через два-три дня усилия его начали приносить плоды. Газахлар заметно повеселел, из глаз исчез яростный огонь, а вместо него в них затеплился ровный свет веры в искусника арранта. Несколько маленьких добрых чудес, совершенных Эврихом для его домочадцев, слухи о которых, разумеется, тут же дошли до владельца «Мраморного логова», изрядно способствовали поднятию Газахларова духа.

Мазь для снятия боли в суставах прогнала болезненное выражение с морщинистого лица Изима. Мерзкая на вкус микстура, которой Эврих угостил вечно кашляющую Белуб, превратила сухонькую сварливую швею в ярую его поклонницу и защитницу. Страдающий запорами конюх, приняв разом все выданные ему аррантом на седмицу порошки, полдня не выходил из отхожего места, после чего со счастливой улыбкой объявил во всеуслышание, что стал легким как перышко и никогда не чувствовал себя лучше. Не жалея сил, Эврих массировал спины, ноги и плечи, растирал остропахнущими составами поясницы, делал противоглистные настойки и избавляющие от нарывов пластыри, недоумевая, почему всем этим не мог заняться Мфано, чьей прямой обязанностью было всячески помогать жившим с ним под одним кровом людям.

– Зачем ему было заниматься нашими болячками? – в свой черед удивился Изим, услышав как-то ворчание арранта по поводу некоего «самовлюбленного бездельника». – Мфано считается одним из лучших врачевателей столицы, и его постоянно приглашают в особняки других Небожителей, где расплачиваются за оказанную им помощь не улыбками и слоеными пирожками, до которых ты такой охотник.

– Пирожки, приготовленные Хаурикой, являются вершиной кулинарного искусства, а благодарные улыбки стоят подчас дороже полновесных цвангов, – ответствовал Эврих, разминая сильными пальцами целебную смолу, из которой собирался приготовить заживляющий язвы состав.

Временно он отказался от всяких мазей и притираний, дабы понаблюдать внешние проявления болезни в чистом виде. При этом он, перепробовав четыре-пять успокаивающих настоев, в самый простой из которых входило восемь различных ингредиентов, добился того, что к Газахлару вернулся сон и настроение его выровнялось. Теперь пришло время испробовать «Животворный бальзам» на основе кольцелистника, использовавшийся в аналогичной ситуации Аквилием Певтским. А потом можно будет применить целебную смолу, секрет изготовления которой Эврих разыскал в трактате Ибрагара Гургиена из Шо-Ситайна.

Изучая скорбную книгу Газахларовой болезни, он пришел к выводу, что основным недостатком пользовавших страдальца врачевателей была, помимо недоученности, умопомрачительная торопливость, стремление достичь немедленного результата любой ценой. Запросив полгода, аррант получил по меньшей мере двукратный запас времени и, читая о том, что некто Местан брался исцелить владетеля «Мраморного логова» за пару седмиц, едва сдерживал возмущенное фырканье. Нетрудно догадаться, что за излечение в кратчайшие сроки лекарям было обещано наибольшее вознаграждение, но поспешность их и неразборчивость в средствах бесспорно свидетельствовали либо о крайне поверхностном знании врачебного дела, либо о чудовищной алчности, едва не стоившей Газахлару жизни.

Эврих же, не видя особых причин для спешки, действовал кропотливо и осторожно. Принимая во внимание сложившуюся обстановку, он решил извлечь из пребывания в Городе Тысячи Храмов максимум пользы и приятности. Покидать «Мраморное логово» ему было запрещено, но кто мог помешать арранту расспрашивать его обитателей о здешних нравах, обычаях, праздниках и верованиях? Стоило Эвриху только намекнуть, и Газахлар охотно позволил ему пользоваться своей библиотекой, распорядившись, чтобы Изим хоть из-под земли добыл три-четыре трактата здешних врачевателей, слухом о которых полнилась земля, но видеть которые, а тем более держать в руках, арранту не случалось. В свободное время, которого оставалось, как всегда, прискорбно мало, Эврих читал, делал выписки из Газах даровых книг и, конечно же, вел дневник, который впоследствии должен был послужить источником материала для продолжения «Удивительных странствий» и «Дополнений» к трудам достославного Салегрина по описанию стран и земель.

Для дневника, вопреки ожиданиям, времени с каждым днем удавалось выкраивать все меньше и меньше. Подлечив хвори и недуги обитателей «Мраморного логова», аррант рассчитывал несколько увеличить свой досуг, но не тут-то было. Из полусотни слуг и рабов кто-нибудь постоянно обращался к нему с жалобами на то или иное недомогание. Почувствовавший себя несколько лучше, Газахлар начал требовать, чтобы аррант не только лечил, но и развлекал его, рассказывая о дальних странах, а порой и сам припоминал всевозможные случаи из своей жизни. Уйму времени занимало изготовление лекарств, но главное, чего не предвидел Эврих, – с ростом его известности рос и круг людей, которым он был до зарезу нужен.

Сначала это выглядело вполне безобидно: толстуха Хаурика, для которой Эврих отыскал в одном из трактатов рецепт не слишком сложного травяного сбора для похудания, робея и хихикая, привела к нему подругу из соседнего особняка и попросила «присоветовать ей что-нибудь от колотья в боку». Потом привезший мешки с рисом возница начал слезно умолять его подшить порванное в драке с приятелями ухо: «Через три дня свадьба, а оно, проклятое, мало того что не заживает, так еще и гнить принялось». Балагур бочар притащил знакомца-колесника из стоящего неподалеку особняка: задыхается, дескать, бедняга, нельзя ли ему чем помочь? Изготовил колеснику капли, а он, глядь, тещу с тестем ведет – оба трясутся и жаром пышут – подхватили где-то лихоманку-болотницу.

Дальше – больше. Идут и идут к «золотоволосому лекарю», поскольку к Мфано им соваться без толку, а знакомый цирюльник, кроме как кровь пустить или там пиявок поставить, может разве что нарывы вскрывать да листья сирени и подорожника к ним приматывать. То есть, коли приходила нужда, цирюльники эти, вестимо, и раны чистили и зашивали, и вывихнутые руки-ноги вправляли, и лубки на переломы накладывали, но делали это так, что, глядя на результаты трудов их, Эврих только зубами скрежетал и ругался затейливо: по-аррантски, сегвански, саккаремски – в общем, на тех языках, которых местные жительницы не разумели.

А причины ругаться очень даже были. Привела к нему как-то соседка мальчишечку показать – ладонь тот больше года назад порезал, и срослись у него мышцы этак скверно, что пальцы едва шевелились. Все вроде на месте, а на деле-то – одноручка. Шорник прихромал ногу показывать. Сломал, мол, по пьянке, давненько уже все зажило. Да только так, что одна нога другой короче и болит, стерва, временами – сил нет! На шрамы Эвриху тоже полюбоваться довелось: кривые, корявые – точно пахарь-забулдыга по каменистому полю с сохой прошел. Мужикам-то, конечно, хихоньки да хахоньки: «Мы красоту свою в штанах прячем. По нам, были бы кости целы, а мясо пусть хоть вкривь, хоть вкось нарастает». А девицам да мужатым молодицам как быть? Им такое украшение не к лицу: хоть на ноге, хоть на руке, хоть еще где бы то ни было…

Учитывая все это, Эврих не особенно удивился, когда у ворот особняка начали появляться носильщики со страждущими. Не удивился и Изим. Языком лишь задумчиво поцокал и велел во флигеле для рабов выделить две комнаты. Одну для того, чтобы было где лекарю-арранту скорбных телом принимать, а вторую для тех, кому надобно было отлежаться в покое денек-другой, дабы по пути домой не отправиться невзначай в страну предков. Единственное, о чем строго-настрого предупредил старый слуга, бывший в особняке кем-то вроде управляющего, чтобы никто о лечебнице этой не болтал при хозяйке, хозяине и «великом лекаре Мфано», ибо только Великий Дух ведает, как отнесутся они к этому нововведению.