Текст книги "Ветер удачи"

– Интересно, почему это Божественное начало благоволит к близняшкам, в то время как остальные Боги Мавуно их терпеть не могут? И нет ли тут косвенной связи с культом Богов-Близнецов? – пробормотал Эврих себе под нос, не обращая внимания на нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу Тартунга. . Удивительны и необъяснимы были многие обычаи и традиции народов, населявших различные земли. У одних, например, белый цвет считался цветом радости, у других – скорби. Арранты, нарлаки и саккаремцы ненавидели змей, особенно ядовитых. В Мавуно же убить кобру считалось величайшим грехом, а заползшая в дом змея свидетельствовала об особом расположении Богов к жившим в нем людям. Но едва ли не самым странным казалось Эвриху отношение обитателей империи к близнецам, которых они, в отличие от всех прочих племен и народов, о коих ему доводилось читать и слышать, страшились и ненавидели.

Впервые узнав о столь диком предрассудке в поселке траоре, во время первого своего посещения Мономатаны, он обещал себе когда-нибудь прояснить вопрос о его происхождении. Изучая рукописи в блистательном Силионе, а затем уже здесь, в Мванааке, беседуя со жрецами святилищ Тахмаанга, Эрентаты, Белгони и Амгуна-Солнцевращателя, он пришел к выводу, что нелюбовь к близнецам была связана с весьма любопытными, но теперь уже почти позабытыми и признанными еретическими верованиями в существование некоего запредельного мира, являвшегося зеркальным отражением зримого и воспринимаемого людьми. Согласно этим верованиям, одновременно с рождением в нашем мире младенца в зеркальном появлялся на свет его близнец, и, ежели, по недосмотру Богов, оба они выходили из чрева матери в одной и той же Реальности, это грозило ей неисчислимыми бедами.

Были ли подобные представления связаны как-то с существованием Верхнего мира и в чем суть раздвоения человека при рождении и слияния двойников в посмертии, Эврих так и не уяснил, ибо собранные им сведения были крайне обрывочны и неполны. Тем обиднее было видеть, что, даже когда вера в зеркальных двойников, проживающих в потустороннем мире, была осуждена и предана забвению, близнецов в империи продолжали убивать или приносить в жертву новым Богам. Древние предрассудки проросли, невзирая на гибель и забвение питавшей их веры, и находили оправдание своего существования в совершенно уже дурацких утверждениях, будто близняшки являются неполноценными половинками, из коих должен был возникнуть один человек. И, неукоснительно следуя этим самым предрассудкам, близнецов продолжали безжалостно уничтожать как в глухих деревушках отдаленных провинций, так и в просвещенной столице. Лишь пару веков назад храмы стали брать на воспитание одного из новорожденных, оставляя второго родителям и обязуясь, за известную мзду, умолить Великого Духа восполнить обоим близнецам недостающие для полноценной жизни качества и способности. Однако статуя Мбо Мбелек, держащего на плечах близняшек, была более древнего происхождения, и, очень может статься, это Божество являлось до недавнего времени их единственным защитником на землях Мавуно…

– Ну чего ты тут еще не видел, Эврих?! Вон жрецы уже на нас коситься начали! Пошли отсюда, пока не поздно! – взмолился Тартунг, будучи не в силах понять, что же удерживает его господина в опустевшем, задымленном и вонючем зале.

– Вот и хорошо, что косятся. Быть может, кто-нибудь из них не откажется поговорить со мной и ответить на несколько вопросов, – промолвил Эврих и, видя, что парень не находит себе места от беспокойства, предложил: – Подожди меня на крыльце, если тебе тут уж очень невмоготу находиться. А то и вовсе ступай в «Мраморное логово», чем попусту маяться.

– Ну уж нет! Чего это я там не видел?! – мигом ощетинился мальчишка. – Может, ты думаешь, я этих черных, в мерзопакостных личинах боюсь? Так вот нет! Я им, если желаешь…

– Ничего я не желаю. Веди себя пристойно, пока нас отсюда, как нашкодивших щенков, не выкинули! – прервал Тартунга аррант и направился к ближайшему жрецу, несшему в глубину храма серебряный поднос, на котором тускло посверкивали оставленные прихожанами при выходе из зала чоги, дакки и даже цванги.

– ,Не сочти за назойливость, глубокоуважаемый. – Эврих с поклоном положил на поднос пару серебряных шестигранных монет. – Мне бы хотелось побольше узнать о Неизъяснимом Мбо Мбелек, и, если бы ты указал служителя храма, который может удовлетворить любознательность чужеземца, я был бы тебе чрезвычайно признателен.

Несколько мгновений жрец посверкивал на Эвриха полу скрытыми маской глазами, а затем, словно нехотя, промолвил низким, глуховатым голосом:

– Дабы заручиться согласием кого-либо из братьев отвечать на твои вопросы, тебе следует переговорить с настоятелем храма. Он один может разрешить им беседовать с тобой о Неизъяснимом.

– Где же мне найти почтенного настоятеля?

– Тебе нет надобности искать его. Я передам ему твою просьбу и сообщу тебе ответ.

– Эх, зря ты это затеял! – простонал Тартунг, едва жрец, двинувшийся к алтарному возвышению, за которым высилась серебряная статуя Мбо Мбелек, растворился в дымном полумраке бокового прохода. – Не доведут тебя до добра разговоры с Безликими. Всякое про них бают, а только не слыхал я, чтобы хорошее. Да и станет ли достойный человек лицо свое под маской прятать?

– А подумай-ка, братец, много ли о тебе самом хорошего можно сказать? И станет ли достойный человек своим ближним пакостить? Да так, что в одном доме ему за его проделки три ребра сломали и бок кипятком обварили и в другом дело к тому идет, – ответствовал Эврих.

Обычно он жалел тратить время на душеспасительные беседы с рабом, которого намеревался отпустить на свободу, а точнее, послать куда подальше, как только тот подлечится достаточно, чтобы суметь самому позаботиться о своем пропитании. Заниматься воспитанием неуживчивого юнца у него не было ни досуга, ни желания, но уж коль скоро случай подвернулся…

– Слушай-ка ты, аррант! Я тебе чего-нибудь худое сделал? – окрысился парень, привычно горбясь, узя глаза и выпячивая вперед острый подбородок. – Сделал или нет? Ну то-то! А за что меня в «Калебасе» били, ты толком-то и не знаешь. Не знаешь ведь?

– И знать не хочу! Наслышался о твоих проделках в «Мраморном логове», – отмахнулся Эврих, раскаиваясь уже, что затеял этот никчемный и неприятный разговор. Завтра же надо будет растолковать мальчишке, как до поселка траоре добраться, и пускай отправляется разыскивать матушку свою и сестрицу. Путь куда как не близкий, но с Газахларом за слонами его брать – всю поездку себе испортить, а в особняке оставить – так сломают ему остатние ребра с руками и ногами вместе.

– А ты захоти! – упорствовал Тартунг, повышая голос и не думая уже ни о снующих в вонючем дыму Безликих, ни о поразившей его воображение статуе Мбо Мбелек и гнетущем убранстве молитвенного зала. – Меня дочка Зитина нарочно подставила! Ей, суке, все равно перед кем ноги расставлять было, вот она меня и подловила. Сначала-то позабавиться думала, а когда Зита с мужем набежали, целочкой прикинулась. Ну они меня и взялись месить…

«Отец Всеблагой, неужели и я таким же был? – с тоской и отвращением спросил сам себя Эврих. – Неужто всем нам надо наворотить целую гору глупостей, натворить ворох гадостей, прежде чем до нас начнет доходить, что в большинстве наших неприятностей сами же мы и виноваты? И невинными мним себя лишь до той поры, пока не перестанем искать виноватых вокруг и не начнем беспристрастно оценивать то, что сами же успели наделать?»

– Почему ты меня не слушаешь?! – возмутился мальчишка, у которого ажио губы от обиды и негодования затряслись.

– Слушаю-слушаю, – успокоил его аррант. – А теперь давай-ка вместе послушаем то, что скажет нам многоуважаемый жрец.

– Настоятель храма, Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек Аканума желает взглянуть на тебя, чужеземец, – коротко сообщил подошедший Безликий, успевший избавиться от подноса с пожертвованиями и совершенно неотличимый теперь от остальных жрецов. – Следуйте за мной.

– Вот счастье-то привалило! – проворчал Тартунг и, в ответ на укоризненный взгляд Эвриха, состроил за спиной жреца такую рожу, что аррант едва удержался от смеха.

Вход в глубину храма располагался за спиной статуи Мбо Мбелек и декоративной стеной из черного матового мрамора, на фоне которой серебряное изображение Неизъяснимого выглядело особенно впечатляюще. За этой-то стеной, в закуте, куда не проникал дым от напольных светильников и почти не достигала распространяемая ими вонь, и поджидал Эвриха с Тартунгом Просвещенный и Угодный Неизъяснимому Аканума. Был он высок, сухощав и уродливой личины, в отличие от всех виденных ими в зале жрецов, не носил.

– Что привело тебя в святилище Мбо Мбелек, чужеземец? – вопросил Аканума, и Эврих подумал, что иссеченное морщинами лицо его неподвижностью и выразительностью своей напоминает маску, олицетворяющую бесстрастие и высокомерие.

– Мною руководила любознательность, стремление постичь суть вещей и явлений, – промолвил аррант и, видя, что ответ его не удовлетворяет настоятеля храма, добавил: – Странствуя по градам и весям, я описываю земли и обычаи народов, дабы свет истины и любви воссиял над миром. Ибо люди страшатся и ненавидят непонятное. Предрассудки и особенности жизни разделяют их вернее морей, гор, пустынь и крепостных стен, заставляя враждовать тех, кто мог бы стать не только добрыми соседями, но и хорошими друзьями.

– Ты желаешь постичь непостижимое и соединить несоединимое. И собственная малость и несовершенство не смущают тебя? Ведь Боги, надо полагать, не без умысла сотворили наш мир таким, каков он есть? Наложив запреты и установив границы, они вряд ли сделали это случайно, так что едва ли пристало смертным срывать покровы с тайного и соединять разъединенное.

– Следует ли из твоих слов, что люди, дабы снискать милость Богов, должны сровнять с землей города, сжечь выстроенные ими корабли и прекратить пользоваться проложенными дорогами? – вопросил Эврих, понимая уже, что познавательного разговора со здешними братьями не получится. Каким бы Богам ни служили те или иные жрецы или священники, все они, по его наблюдениям, делились на две категории. К первой, немногочисленной и глубоко почитаемой аррантом, несомненно, относились пастырь Непра и Тразий Пэт. Это были созидатели, полагавшие, что Боги, поселив людей в несовершенном мире, завещали им переустройство и благоустройство его, надеясь, что в процессе этой деятельности люди и сами будут становиться лучше, поскольку высоких целей невозможно достичь низкими средствами.

Вторая категория, условно названная Эврихом «прозябателями», не верила в возможность человеческого усовершенствования и потому не видела смысла в преобразовании существующего мира. Ссылки «прозябателей» на то, что с улучшением условий жизни порочность людей – увы и ах! – ничуть не уменьшается, звучали убедительно – слов нет, однако стремление к цели, пусть даже недостижимой, но пленявшей воображение, было, на взгляд Эвриха, неизмеримо предпочтительней безнадежной констатации человеческого несовершенства, из коего вытекала бессмысленность изменения окружающей среды.

– Не тот ли ты лекарь-аррант, о предстоящем визите которого уведомил меня почтенный Нгардмай? – поинтересовался настоятель, не отвечая на вопрос Эвриха и показывая тем самым, что позицию его уяснил и вступать в дальнейшие дебаты считает нецелесообразным.

– В случае необходимости я могу оказать страждущим некоторую помощь, хотя не считаю это своим призванием, – осторожно ответил аррант. – Странствующему ученому надобно чем-то кормиться, и мне приходилось добывать пропитание, работая переписчиком, переплетчиком и толмачом. За миску похлебки я пел песни и рубил дрова. – Он поймал изумленный взгляд Тартунга и закончил: – Нгардмай сообщил мне в записке о нынешнем богослужении в храме Неизъяснимого и намекнул, что, коли я сошлюсь на знакомство с ним, какой-нибудь жрец, возможно, снизойдет до разговора со мной.

– Стало быть, тот самый, – удовлетворенно заключил Аканума. – Ну что ж, если ты последуешь за мной, то и впрямь приблизишься к постижению сути вещей и явлений. Лишь избранникам Богов знания и талант приносят радость, достаток и славу. Но коль скоро ты уверен в их расположении – милости прошу.

Не дожидаясь ответа, настоятель шагнул к высокой узкой арке, ведущей в глубину храма, а Тартунг быстро зашептал:

– Господин мой, не ходи с ним! Еще не поздно уйти из святилища! Ты ведь слышал, он предупреждал, что избранников мало. И тебя, чужеземца, попавшего в Мванааке не по своей воле, он, конечно же, не относит к их числу!

– Чушь! Это что-то вроде испытания, целью которого является отделить праздно любопытствующих от истинно взыскующих знания, – не слишком уверенно возразил Эврих, ибо и самому ему почудилось, что Аканума вовсе не шутит. Да и где граница между любопытством, любознательностью и стремлением к знаниям во что бы то ни стало? То есть сам-то он понимал, что различия выявляются в процессе применения полученных знаний, но, вполне возможно, на взгляд Просвещенного и Угодного Неизъяснимому Мбо Мбелек жреца, составление им «Дополнений» к Салегриновым «Описаниям стран и земель» есть глупая причуда, достойная порицания? Тогда дела их с Тартунгом плохи, ибо причастные к эзотерическому знанию не жалуют посягнувших на их тайны…

Следуя за Аканумой по скудно освещенным редкими светильниками коридорам и лестницам, аррант чувствовал, что начинает раскаиваться в собственной самоуверенности. Для обычной беседы их незачем было вести в глубь храма, в центральную его и к тому же подземную часть. Эвриха так и подмывало сказать об этом Просвещенному и Угодному, но не кричать же ему о своих страхах и подозрениях в спину. Впрочем, учитывая, что по пятам за ними следовало по меньшей мере четверо жрецов, чья тяжкая поступь наводила на очень и очень неприятные размышления, требовать у Аканумы объяснений не было никакого смысла. Разумеется, можно было утешать себя предположением, что он ведет их в келью некоего древнего старца, любящего просвещать жаждущих знаний чужеземцев, однако верилось в это почему-то с трудом… Встреченные в переходах жрецы присоединялись к процессии по мановению руки Аканумы. У двоих оказались факелы, и один из них устремился вперед, дабы отомкнуть мощные, окованные потемневшими серебряными листами двери. Барельефы на их внешней стороне аррант видеть не мог, на внутренней же красовались гигантские скорпионы, туловища которых венчали женские и мужские головы.

– Уж лучше бы я сдох в «Веселой калебасе»! – пробормотал Тартунг, переступая порог небольшого квадратного зала, являвшегося, по-видимому, конечной целью их путешествия.

Эврих промолчал, разглядывая выложенный из гранитных плит пол с изображением оскаленной клыкастой пасти, глотка которой представляла собой воронку с крутыми стенками, оканчивавшуюся черным жерлом круглого колодца. Все было так просто и так неотвратимо, что он почти не испугался. То есть испугался, но не за себя, а за Тартунга, для коего приключение это, грозившее стать последним в жизни, было на чужом пиру похмельем.

Шестеро жрецов выстроились по трое справа и слева от Аканумы, вставшего в центре нижней губы напольного изображения. Шестеро образовали полукруг за спинами Эвриха и Тартунга, причем слаженность их действий свидетельствовала о том, что жертвоприношения проводятся в этом зале отнюдь не впервые.

– Возрадуйтесь, братья! – торжественно провозгласил Просвещенный и Угодный Мбо Мбелек настоятель храма. – Нынче мы не только ублажим Неизъяснимое Божественное начало, держащее каждого из нас в длани своей, но и исполним заветную мечту этого чужестранца, всеми силами души стремящегося постичь суть вещей и явлений. Достичь этого можно, лишь слившись с одним из Божественных начал либо с самим Великим Духом. Может ли существовать более достойный и простой способ слияния с Мбо Мбелек, нежели войти в его уста и навечно стать частью Неизъяснимого?..

Тартунг оскалился и угрожающе заворчал, как загнанный в угол зверек. Бросил вопросительный взгляд на Эвриха и, когда тот отрицательно мотнул головой, процедил сквозь стиснутые зубы:

– Дай мне кинжал!

Рабам в Мванааке не дозволялось носить оружие, и сейчас аррант был этому несказанно рад. Мальчишке, быть может, и доводилось пускать в дело нож, но ведь и храмовые служители обучались не только светильники зажигать. Это прямо-таки сквозило в движениях всех двенадцати. Что же касается Аканумы, то повадки его напомнили Эвриху Агеробарба, и он бы не удивился, узнав, что настоятель храма Мбо Мбелек понимает толк в магических искусствах. На фанатика он не походил, а кто, кроме мага, мог извлечь пользу из человеческих жертвоприношений?

– Дай кинжал! – яростно повторил Тартунг и, не дождавшись ответа, принялся шарить по висящей на левом боку арранта сумке, где лежало несколько остро отточенных ножичков, едва ли годившихся даже на то, чтобы отсечь голову курице.

«Эх, нету с нами Волкодава! Вот с кем в подобные переделки одно удовольствие попадать!»

Аканума продолжал вещать нечто высокопарное, весьма смахивавшее в данной ситуации на издевательства, однако Эврих давно уже перестал слушать его. Зародившийся у арранта план, позволивший бы им с Тартунгом выбраться в случае удачи живыми из этой западни, к коей Нгардмай не имел, естественно, ни малейшего отношения, требовал полной собранности и душевного спокойствия, обрести которое, имея перед глазами зияющую глотку Мбо Мбелек, было не так-то просто.

Впрочем, один верный способ имелся. Упивающийся собственным красноречием Аканума, на коего грядущее жертвоприношение подействовало как немалая фляга доброго саккаремского вина, вызывал у Эвриха такое отвращение, что ему без особого труда удалось перестать замечать его и вызвать перед внутренним взором образ колышущегося под ветром золотого пшеничного поля. Увидеть, как взбираются по приставным лесенкам на стоящие вдоль дороги серебристо-зеленые деревья легконогие и быстрорукие сборщики олив.

У каждого из них к животу была привязана корзина, и действовали юноши и девушки с изяществом и грацией, не залюбоваться которыми было невозможно. Притягивая к себе ветви левой рукой, правой они обирали мелкие черные плоды, причем ловкие пальцы их скользили сверху вниз, как при дойке коров, а рты не закрывались ни на мгновение. Сидя по двое на каждом дереве, они шутили, смеялись, обменивались любезностями, поддразнивали друг друга и казались беззаботными детьми, увлеченными забавной игрой. Золотоволосые аррантки замолкали, завидев телегу, влекомую парой круторогих волов, и, помахав Эвриху рукой, а то и послав ему воздушный поцелуй, вновь начинали щебетать с парнями, радуясь теплому солнечному дню, обильному урожаю и легким облачкам, плывущим в голубом небе Верхней Аррантиады – лучшей из всех земель, по которым ступала когда-либо нога человека.

Извилистая дорога, огибая гряду холмов, спускалась в долину, затем исподволь карабкалась на гору, где женщины в цветных платках на голове жали пшеницу. А с горы уже виден был Фед – чудеснейший из городов, с бело-розовыми домами и красными черепичными кровлями, кажущимися погожим солнечным днем присыпанными золотой пылью. В этот город Эврих приезжал изредка и ненадолго – на день, от силы на два: навестить родителей, проведать братьев и сестренку, старинных друзей и приятелей. Уехав из Феда, дабы не быть выдворенным из него по приказу префекта, он был объявлен изгнанником до конца своих дней и, может быть, именно поэтому продолжал считать свой родной город самым замечательным из всех городов Верхней Аррантиады. Здесь вызревали самые сладкие груши и самые хрустящие и сочные яблоки, здесь варили самое лучшее пиво, пекли самый вкусный хлеб и… умереть он хотел, въезжая в свой родной город на исходе жаркого дня в конце лета.

Так он, разумеется, и умрет. Но будет это еще очень и очень нескоро, ибо далеко ему до Верхней Аррантиады, а нынче находится он от нее дальше, чем когда-либо.

Эврих не дрогнул, ощутив на плечах сомкнувшиеся по знаку Аканумы руки Безликих. Болью отозвался в сердце крик рванувшегося ему на подмогу Тартунга, тотчас же скрученного служителями Мбо Мбелек. «Раб да последует за своим господином» – удобная формулировка, позволяющая избавиться от ненужного свидетеля. Ну что ж, поделом мальчишке, в другой раз не станет у него под ногами путаться. Ежели только этот «другой раз» будет. Но висящий у пояса кошель и сияющий на безымянном пальце его левой руки золотой перстень с огромным плоским изумрудом не может не привлечь внимания Аканумы. Особенно перстень.

Ну так и есть, слава Всеблагому Отцу Созидателю, Богам Небесной Горы и, конечно же, Мбо Мбелек, не лишившему Просвещенного и Угодного ему настоятеля здравого смысла и некоторой алчности.

Тартунг и Аканума с одинаковым недоумением взирали на безмятежного арранта, который если и питал какие-то иллюзии и недопонимал чего-то с великого перепуга, уж теперь-то, когда с плеча его сорвали сумку, с пальца – перстень, а с пояса – кошель и кинжал, должен был сообразить, что Курносая уже протянула к нему свои костлявые лапы. Нет, не сообразил! Совсем, видать, разум отшибло! Тартунг грязно выругался и плюнул под ноги Эвриху. Настоятель знаком велел Безликому подать ему кольцо с изумрудом. Покрутил его перед глазами, полюбовался отсветами факелов в чудесном камне, и тут заглянувший в Эврихов кошель жрец издал приглушенный вскрик и поспешил к Акануме, зажав в ладони овальную серебряную бляшку. Тот самый чингак, который приведет арранта в камеру пыток, ежели попали они сюда с Тартунгом стараниями огорченного проигранным спором Амаши, или же поможет им уберечься от каменной глотки Мбо Мбелек. Мальчишка и в том и в другом случае выскочит сухим из воды, хотя нельзя исключать и третий вариант, при воплощении коего в жизнь Неизъяснимое Божественное начало получит-таки свои жертвы, а чингак, выдаваемый агентам имперского сыска, отправится в храмовую сокровищницу.

Невозмутимое до сих пор лицо Аканумы исказила гримаса разочарования. На высоком лбу вздулась вертикальная жила, и Эврих догадался, что первое предположение – о причастности ко всему происходящему Душегуба – отпадает. Значит, камера пыток ему не грозит, и это уже недурственно…

– Как попала к тебе эта безделушка, чужестранец? – сдавленным от досады голосом спросил настоятель храма.

По виду его нетрудно было понять, что победу праздновать рано, но Эврих ведь и не надеялся, что Аканума отпустит их, едва узрев Душегубов чингак.

– Птичка в клюве принесла.

Он хорошо представлял ход мыслей настоятеля, колеблющегося между желанием принести их с Тартунгом в жертву и попросту вышвырнуть из храма, дабы не провоцировать Амашу на ответные действия.

– Каким образом ты, чужестранец, – Просвещенный и Угодный голосом выделил последнее слово, – сподобился заслужить доверие Душегуба? И зачем пожаловал в храм Неизъяснимого? Чего тебе надобно от скромных служителей Мбо Мбелек?

– А ты брось меня в глотку своего Бога, тогда и получишь ответы на все интересующие вопросы. Либо от своего бессмертного покровителя, либо в дворцовых подвалах, – ядовито уточнил аррант. – Хотя заплечных дел мастера предпочитают сами задавать вопросы и вряд ли изменят своим привычкам даже ради тебя.

– Ты мне угрожаешь?

– Да нет, скорее размышляю вслух. Накатила со страху болтливость. Случается, знаешь ли. – Эврих напрягся и отправил настоятелю мысленный посыл: алая волна боли, хруст выходящих из суставов костей, зубовный скрежет и затопляющий душу ужас перед мощнорукими молодцами в замызганных кожаных фартуках.

– Люди поговаривают, ты не только лекарь, по и колдун. Сознайся, как тебе удалось охмурить Душегуба?

Что-то в неподвижном лице Аканумы дрогнуло и едва уловимо начало меняться. Ментальный посыл достиг его и подтолкнул мысли в нужном направлении. Страх уже начал свое разъедающее душу действие, и, ежели этот процесс слегка подтолкнуть…

– Зачем мне охмурять Амашу? Я просто поделился с ним кое-какими сведениями, собранными мною для моего трактата.

– Какими такими сведениями может располагать чужеземец? Вчерашний раб, жалкий лекаришка, бабник и выпивоха? – проскрежетал настоятель храма, сжимая кулаки и надвигаясь на арранта с таким видом, будто намерен собственными руками свернуть ему шею, вырвать язык, разодрать в клочья.

– Сведениями столь интересными и важными, что почтенный Амаша подарил мне за них снятый с собственной руки перстень. Тот самый, который тебе так приглянулся.

Аканума уставился на все еще зажатый в руке перстень с таким видом, будто это была готовая укусить его ядовитая гадина. Один из Безликих неслышно приблизился к нему и начал что-то почтительно нашептывать. «Ага! – мысленно потер руки Эврих. – Детинушка видел колечко на руке Душегуба и спешит сообщить об этом отцу настоятелю. Очень своевременно!»

Он ободряюще подмигнул изумленному до глубины души Тартунгу, начавшему наконец понимать, что господин его – тот самый еж, коего ударом кулака не прикончить, и подобрался, дабы отправить новый ментальный посыл. Серьезно повлиять на решение, зревшее в Аканумовои голове, он, понятное дело, не мог, но чуть-чуть подтолкнуть, качнуть в желаемую сторону был вполне в состоянии.

Эврих представил садящуюся на чашу чутких, используемых ювелирами весов бабочку и, стиснув зубы, отправил посыл: боль, страх, захлебывающиеся крики о помощи…

Обычно он применял Тилорнову науку для того, чтобы облегчать человеческие страдания, но в случае нужды готов был использовать ее и в качестве оружия. Пришельцу со звезд это пришлось бы не по душе, да и самому Эвриху не слишком-то нравилось, однако еще меньше его прельщала перспектива сгинуть вместе с Тартунгом в каменной глотке Мбо Мбелек.

А ну-ка еще раз! Боль. Страх. Скрежет зубовный. Крики пытаемых…

Лицо Аканумы начало плавиться, глаза беспокойно забегали, и он хрипло приказал Безликим:

– Отпустите их. Я хочу задать этому чужеземцу несколько вопросов наедине. И возьми ты свой проклятый перстень! – Он сунул его Эвриху с таким видом, будто тот жег ему руку.

«Дело сдвинулось с мертвой точки, дальше будет легче!» – подбодрил себя аррант, подумав, что рассказ о Зале Уст Божьих займет не последнее место в его описаниях достопримечательностей Города Тысячи Храмов.

* * *

– Теперь ты пожалуешься Амаше на Нгардмая? Или сам будешь убивать гада, из-за которого нас едва не принесли в жертву Неизъяснимому? – спросил Тартунг, когда они свернули с улицы Оракулов на улицу Мечников.

– Нгардмай тут вовсе ни при чем. Это проделки Мфано и его коллег. А Душегуб, да будет тебе известно, даже не подозревает, что у меня находится чингак одного из его доверенных людей, – устало сказал Эврих и в нескольких словах поведал разинувшему от удивления рот мальчишке о том, как попал к нему чингак Амаши.

– Вот это да! – Тартунг остановился посреди пустынной, залитой лунным светом улицы и уставился на арранта так, словно впервые увидел. – Так ты все врал этому Акануме? И если бы он нас в Уста Божьи отправил, никто бы ничего не узнал и на дыбу его не поволок?

– Ни в коем разе. Сгнили бы наши косточки на дне колодца, а Просвещенный и Угодный Неизъяснимому жил бы себе поживал, горя не зная, – подтвердил Эврих, высматривая, где бы выпить стаканчик пальмового вина. В глотке у него пересохло, ноги гудели и противно подрагивали, да и чему удивляться: денек выдался нелегкий, а во рту с утра маковой росинки не было.

– Ну ты даешь! Тихоня, тихоня, а такую штуку удрал, что только держись! Рассказать кому – не поверят!

Преисполнившийся восторга мальчишка скакал вокруг арранта веселым щенком, и не тревожили его, похоже, ни сломанные ребра, ни ошпаренный бок. «Зажило как на собаке, – с завистью подумал Эврих. – И все-то ему хиханьки да хаханьки. А Мфано-то с коллегами на этом не остановятся, и Амаша едва ли в покое оставит. Тут не прыгать от радости – слезы горькие лить впору. Особенно ежели учесть, что Газахлара я в Тор-Богазе здорово разочаровал и он, надобно думать, тоже не прочь меня со света сжить».

Он вспомнил выражение лица хозяина «Мраморного логова» в тот миг, когда Нжери сказала ему, что носит в своем чреве ребенка, и зябко передернул плечами. Окажись он на месте Газахлара, так и его бы, верно, одолевали весьма противоречивые чувства.

– А вот и «Душевная жаба»! Хорошее, говорят, местечко. Зайдем?

– Зайдем, – согласился аррант, чувствуя настоятельную потребность прополоскать горло и хотя бы немного посидеть в тишине и покое.

Поднеся к губам глиняную кружку с обколотыми краями, он убедился, что пальмовое вино здесь не хуже и не лучше, чем подают в других трактирах. Спасибо и на том. Он сделал несколько жадных глотков, отломил кусочек лепешки и, мысленно возвращаясь к последнему разговору с Газахларом, решил, что самым разумным будет, выехав с ним за слонами, в Мванааке не возвращаться. Столица, в конце концов, не единственный портовый город империи, и в любом другом договориться с корабельщиками будет легче. В том же Аскуле, к примеру. Чем дальше от императорского дворца, тем меньше страх перед Кешо и его грозными указами…

– А знаешь, Газахлар говорит, что тебя принес в Город Тысячи Храмов ветер удачи, – сказал Тартунг, успевший опустошить свою кружку и заново наполнить ее. – Я думал, он так, пустое болтает, но теперь вижу – Белгони и впрямь о тебе здорово печется.

– Ветер удачи, принявший образ двух сторожевиков, захвативших «Ласточку»? – усмехнулся Эврих, отметив, что глаза у мальчишки заблестели, а мышцы лица расслабились, – пальмовое вино начало оказывать свое благотворное действие.

– Посланный Белгони ветер удачи может принимать любой образ. Я слышал, как Газахлар говорил об этом с Хамданом. И остальные обитатели особняка согласны с ними. Ты-то, наверное, думаешь по-другому, но со стороны виднее.

– Мфано и его приятели из гильдии лекарей вряд ли с тобой согласятся, – забавляясь неожиданным поворотом разговора, возразил аррант. – Для кого-то мое появление в Мванааке, может, и явилось подарком судьбы, но сам я не считаю удачным стечение обстоятельств, приведшее меня в столицу Мавуно.

– Ты просто еще не понял, что тебе тоже зачем-то надобно было очутиться здесь, – упорствовал мальчишка. – Не только тем, кому ты помог, но и тебе самому.

– Ну разве для того, чтобы в сочинениях моих появились главы о Городе Тысячи Храмов. Пожалуй, это будут не худшие страницы, и в этом смысле ты прав, – покладисто согласился аррант. В конечном счете все зависит от того, с какой точки зрения оценивать события, и некоторые поражения, бесспорно, стоят победы…