Текст книги "К вопросу о природе семейного счастья"

– Ник, шел бы ты домой. Послезавтра группа Бора уходит.

– Я как огурчик, Бумер.

– Вижу. Позеленел и весь в пупырышках. Не идет?

– Нет, не идет. Знаешь, что обидно? Будь у нас реакция как у этих тварей кремнийорганических, что снаружи бегают, никакой автоматики вообще не надо было бы. На ручном бы все делали.

– Не обманывай себя. У компа реакция в тысячу раз выше твоей. А результат? Тут надо ПРЕДВИДЕТЬ! За секунду, за полсекунды, но ЗА, а не ПОСЛЕ. Ты не можешь научить комп предвидеть.

– Правильно говоришь. Я. Не могу. Научить. Туп, однако.

– Не придирайся к словам. Суть ты понял.

– Но мне в шторм реакции не хватает!

– А ты чаще молотком по пальцам бей.

– Теперь всю жизнь вспоминать будешь?

– Кстати, почему тот парень был такой мокрый?

– На фонтан… – я давлюсь смехом, – на фонтан сел! А ты не понял?

– Нет, – тоже начинает смеяться Бумер. – Как-то не так себе это представлял!

Успокаиваемся, но еще минут пять ни с того, ни с сего начинаем хихикать. Гашу компьютер, помогаю Бумеру отключить везде свет и обесточить помещение.

Шатаюсь из угла в угол своей каюты. Тоска. Пусто, одиноко. Внезапно в голову приходит мысль, от которой в животе становится холодно. Словно я за пультом, а снаружи параллельные шторма.

База все силы, все ресурсы бросила на проект. Отгородилась хронополем от внешнего мира и существует автономно. Включать поле только на время драйва мы не можем. Слишком много надо на это энергии. Гораздо дешевле удерживать его постоянно включенным. Но срок автономности ограничен. Если проект провалится, придется снять поле, возвести защиту от здешних милых созданий, развернуть промышленность. На все это надо ресурсы. А их хватит?

Открываю встроенный в стену секретер, включаю комп, начинаю шарить по каталогам складов. Моего допуска не хватает. Дерьмо!

Вызываю по связи Бумера. Он появляется на экране буквально через несколько секунд. В пиджаке и при галстуке.

– Бумер на связи. Ты? Что случилось?

– Новая идея. Но не могу рассчитать, реально это, или нет. Надо знать резерв энергоресурса, все ли есть на складах. Объяснять сейчас, или утром?

– Ага, значит, ты все-таки знаешь, какой сейчас час. – Бумер стягивает через голову пиджак и кидает его куда-то за пределы сектора обзора. Рубашка с галстуком оказываются бутафорией. Единое целое с пиджаком. Ловко!

– Понял. Утром, так утром, – говорю я. – Сейчас нужен твой допуск к информации.

– А персидскую наложницу в кровать тебе не нужно?

– Бумер, если не дашь, так и скажи. Я капитану проекта перезвоню. Он мне допуск даст.

– Ты что, на фонтан сел? Знаешь, что с котами делают, чтоб они по ночам не орали? Вот это он с тобой и сделает. А я помогу. Думаешь, эндеру все можно? Ошибаешься!

– Но попробовать надо.

– Шантажист. Мой пароль – киник. Пользуйся до утра. Утром сменю.

Удалось. Играть на чужих слабостях – это я мастер. Хорошо, что Бумер из десантников. Десантники интриговать не умеют. Прут напролом. Даже их хитрости какие-то прямолинейные.

Вхожу в комп под именем Бумера, ввожу пароль и регистрирую в системе заместителя Бумера, некоего Ларчика. Делегирую Ларчику все права Бумера. Больше мне пароль Бумера не нужен. Я – Ларчик. Только – тс-с… Птица Говорун отличается умом и сообразительностью. Умом и сообразительностью. (Боже, где я подхватил этот бред?)

Работаю до пяти утра.

Время еще есть. Минимум – пять лет, максимум – двадцать. Потом вариантов не будет. Или снимать поле, отказаться от проекта и развивать промышленность, или идти ва-банк, держаться проекта до конца. А не повезет – снимать поле и дичать. Назад, к природе. Только вот местная природа нас не очень-то любит… Даже на вкус. На зубок возьмет, пригубит чуть-чуть, и сразу понимает, что не любит. Только сначала попробует, а уж потом понимает.

К черту природу. Какие шансы у проекта? Да можно считать, никаких. Если за восемьдесят лет, за две тысячи драйвов один раз попали за триста лет до момента «ноль», и один раз – полторы тысячи лет после момента «ноль», то все идет по теории вероятности. А сколько народа положили! Восемьдесят лет назад надеялись, что смогут пристреляться, что каждый следующий старт будет точнее предыдущего. Но чудес-то не бывает. Чтобы точно отправиться в прошлое, нужно отвалить на пару светолет от всех гравитационных масс. А еще лучше – за пределы галактики. Вот там точность будет определяться точностью аппаратуры. А здесь любая паршивая комета может отбросить тебя на пару тысяч лет в любую сторону. А сколько этих комет было за два миллиона лет? Кто их считал? Они же, сволочи, массу теряют, орбиты меняют, с планетами сталкиваются.

Конечно, всегда есть крошечный шанс, что очередной десант высадится точно в момент «ноль». Тогда забегают люди, завоют на полной мощности генераторы базы… А я останусь без работы. Пойду в водопроводчики. Макс со Стасем протекцию окажут. Что же делать?

… стучусь в дверь каюты Лани.

– Ник? Ты думаешь, можешь припереться под утро к любой женщине, и она будет тебе рада?

Просачиваюсь в ее каюту.

– Лань, послушай, я всю ночь работал, очень устал и плохо соображаю, что делаю. Посмотри на эту распечатку.

– А до утра ты со своей распечаткой подождать не мог?

Тут я срываюсь.

– Мог! – ору я. – Конечно мог! И задницу ей подтереть мог! Дело терпит. Восемьдесят лет терпело, и еще пять потерпит! Тысячу человек положили, еще полсотни положим. Главное, все при деле! «Идите смело, дело твердо, когда под ним струится кровь!» Так? Вы – герои. Жизнью рискуете. Мы заняты Большим и Важным делом. Ночей не спим, технически обеспечиваем ваш героизм. Все при деле, так?! А ты хоть раз задумалась, кому он нужен, ваш героизм? У проекта шансов – ноль! Ноль целых, шиш десятых! Понимаешь, ноль! Круглый!

– Ну чего ты орешь? – совсем тихо говорит Лань. – Отоспись, утром спокойно поговорим.

– Вот-вот, утром! Потом! Когда-нибудь! Черт возьми, Лань, я же не в койку к тебе лезу! Я как к другу пришел! Мне двадцать семь, а я себя стариком чувствую. Вы все чокнутые, вы на смерть с сияющими рожами идете. У меня руки дрожат, а у тебя на старте рот до ушей! Вы привыкли к смерти, привыкли убивать. Забыли, что жизнь – она только раз! Другого не будет…

– Выспись, Ник. Утром серьезно поговорим. – Забирает у меня распечатку, не взглянув убирает в секретер. Тянет меня к кровати.

– К черту утро! Прощай! – вырываю руку и вылетаю, хлопнув дверью. Шагаю по темным коридорам базы. Сворачиваю на развилках куда глаза глядят. Забредаю в бассейн. Темное зеркало воды, пара тусклых зеленоватых дежурных светильников. Чуть слышное бормотание фильтровальной установки. Тишина. Никогда не был здесь ночью. Озеро под луной… В жизни не видел ни одного озера. Десантники, может, видели. Но им там не до прелестей природы.

Медленно обхожу бассейн, забираюсь на двенадцатиметровую вышку. Никогда здесь не был. Днем – если сюда влезешь, то надо прыгать. А я не десантник. Сейчас – другое дело. Красиво. С высоты бассейн смотрится совсем не так, как снизу. Он кажется огромным.

Неужели никто до меня не задумывался над цифрами? Или гордость не позволяла отказаться? Боялись, что за трусов примут. А потом Бор вернулся из драйва, сел за стол и сказал: «Я больше в эти игры не играю». А я подумал, что он сломался. Ему надоело ставить жизнь на кон ради ложной гордости. Ради женщины – другое дело. Но за просто так – это же глупо!

Хорошо, Бор десантник. Последнее звено в цепочке. Уйдет, никто от этого не погибнет. Стартовики уйдут, тоже никто не погибнет. Энергетики могут уйти. Обесточат старт, и уйдут. Но я-то эндер! Что будет с десантом, если эндеры уйдут? Возвращается десантник в круг, а за пультом эндера – никого. Или – еще хуже – салажонок. «Если эндера нет на своем посту, значит ты не заметил конца света» – поговорка такая у десантников. Какого черта я в эндеры поперся? Надо было в сантехники идти. Унитазы чистить.

Надо меньше думать, вот в чем дело. Сиди, делай, что умеешь, и поменьше задавай вопросов. И все будет нормально. Не лезь в самые-самые, и нервы будут целы. Работай в кругу. Ну, не дальше двух тысяч. У тебя же руки дрожат. Любой медик справку даст, что тебе вообще за пульт садиться нельзя. И все у тебя будет на высшем уровне. И бабы будут – из стажерок, самые молоденькие, самые сочные, нетронутые. Какая же баба эндеру откажет?

Тошно?

Тогда тащи свою лямку и не рыпайся. Середины-то нет, парень. Или строй свое маленькое счастье в отдельно взятой каюте, или потом и кровью… Тебе еще повезло. Пот твой, а вот кровь – не твоя. Твоих друзей, которых ты зарезал. В десант-то побоялся идти. За пульт от трусости сел. Как увидел, какими десантники возвращаются. А тут – чисто, аккуратно. День работаешь, три отдыхаешь. Уважают все. Ты ведь так думал.

А в сантехники и сейчас не поздно. Лань в драйв, а ты – в сантехники. В дерьме тебе самое место. Подобное к подобному.

Не заметил, как уснул. Проснулся, когда освещение уже переключилось на утреннее. Все волшебство исчезло. Серые стены, серый потолок. Вода какая-то линялая… Куда делись красота и загадочность ночного озера? Тело болит и ноет. Спать на бетоне – это же надо догадаться! Хорошо, что не скатился. Мимо бассейна. Никто бы не поверил, что случайно. В одежде на вышку просто так не лезут.

Подхожу к лесенке и лезу вниз. На половине спуска вижу, что дверь открывается и в зал входит Мета. Вот дерьмо!

Резко разворачиваюсь и лезу наверх. Если она сейчас не уйдет, придется прыгать. Солдатиком. По другому не умею.

– Ник!!! Постой!!! Два слова! – бежит и лезет по опоре с ловкостью обезьяны. На верхней площадке мы оказываемся одновременно. Теперь придется прыгать. Стягиваю через голову рубашку.

– Черт бы тебя побрал, Мета. Я без плавок. На мне трусы семейные, а тут ты приперлась.

– Господи, Ник, тебя вся база разыскивает! Лань ночью приперлась к Бумеру, вытащила его из постели. Мы всю базу дважды обшарили. Где ты был?

Бедный Бумер. Дважды за ночь! На меня нападает нервный смех. Стягиваю штаны, путаюсь в них и скачу на одной ноге по краю трамплина. Мета – словно львица, готовая к прыжку. Не спускает с меня глаз. Делаю десяток приседаний, пару раз отжимаюсь от пола.

– Отвернулась бы ты, в самом деле. Я солдатиком прыгать буду. Смотреть не на что. – Иду к трамплину и, не останавливаясь, шагаю вниз. Вода больно бьет по подошвам, локтям, обжигает холодом. Трусы рвутся по шву. Придерживая их рукой, вылезаю из воды. Руки горят, словно по ним ремнем отхлестали. А так – совсем не страшно. Совсем не так страшно. Полторы секунды невесомости.

Мета спускается с вышки с моей одеждой в руках. По лесенке. Я из-за нее прыгнул. На подвиг пошел, трусов лишился, а она – по лесенке! Нет в жизни справедливости. Зачем я Бумеру понадобился? Двух мнений быть не может. Из-за распечатки.

– Видишь, что из-за тебя сделал, – ворчу на Мету, демонстрируя разорванные трусы. – Нельзя в трусах с двенадцати метров прыгать.

Отбираю штаны, поворачиваюсь к ней спиной и натягиваю на мокрое тело. Иду в раздевалку, сушу волосы под струей горячего воздуха.

– Извини, – говорит Мета. – Не знала, что ты по утрам голышом с вышки сигаешь. Скажи, а орган об воду не отбиваешь?

– Ехидна ты. Правильно тебя Бор хотел через «психушку» провести.

Мета вдруг взрывается.

– Не смей о Боре плохо говорить! Он чуткий, добрый! Вы его не понимаете!

Я с удивлением замираю с расческой в руках.

– Думаешь, психопрофиль действует? Нету психопрофиля. Бор любит меня. Ни один из вас, мужиков, так любить не умеет. Он пылинки с меня сдувает, на руках носит. – Мета постепенно успокаивается. – В постель кофе подает. Можешь не верить, но только на третью ночь меня взял. В первую я бы сорвалась… Ты у нас начитанный. Шекспира читал? «Любовью за любовь»? Вот это со мной и произошло.

– Я тоже Лани кофе в постель подавал, – вздыхаю я. – Ладно, все это в прошлом.

Сижу в релаксационной и философствую. На темы Марсизма-Лунанизма, неправильных планет с неправильными животными, черных дырок и прочего. Ни Марса, ни Луны в глаза не видел, но философствовать это не мешает. Зато планета эта самая что ни на есть неправильная! Впервые ее открыла и исследовала беспилотная станция дальнего поиска. Будь у нее сознание, она бы с катушек съехала. А так – нечего. Прилетела, доложила…

Сенсация первая – на планете с кислородной атмосферой и очень приятным климатом – кремнийорганическая жизнь. Причем, нервные сигналы эти монстры передают электронами, а не ионами. Можно сказать, по проводам. А это на два порядка быстрее.

Сенсация вторая – пару миллионов лет назад на эту планету высаживалась экспедиция братьев по разуму. В зоне палеоконтакта остались неоспоримые свидетельства их разумности и высоких технологий.

Ученые всех мастей дружно взвыли от восторга и организовали экспедицию. А службы безопасности тут же засекретили все материалы. Зачем? У них спросите.

Как делается звездолет? Берется железоникелевый астероид, выгрызается изнутри, оснащается двигателями, эпсилон-деритринитатором – и порядок. Как проходит экспедиция? Звездолет разгоняется до субсветовой скорости, покидает Солнечную систему, удаляется от гравитационных масс и включает деритринитатор. Опасно? Да не опасней, чем на фотонной тяге. Разница лишь в том, что на фотонной тяге опасности растянуты на годы, а здесь – секунды. А как иначе, если от Солнца до ЕН 7031 полторы сотни парсеков. На такие расстояния еще ни один пилотируемый корабль не летал. Сам принцип деритринитации еще не до конца изучен. После прыжка звездолет тормозится и подлетает к цели на обычных двигателях. На обратном пути – то же самое. Простая, отлаженная схема. Погубившая уже десяток кораблей с экипажем и несколько сот беспилотных разведчиков. Уверен, что за десять-двадцать лет деритринитацию довели до ума, и полеты стали безопасней прогулки по лесу. Но нашим предкам не повезло. В чем сами виноваты. Не захотели ждать пару десятков лет. Как же – там следы братьев по разуму! Окаменевшие два миллиона лет назад. Глупо! Как и все в этой жизни.

Как мы теперь знаем, большинство пропавших кораблей не погибли. Они разделили нашу судьбу. Так говорят расчеты. Попадаются иногда в космосе планеты-шатуны. А может, это была маленькая черная дырочка. Все бы ничего, да эта пакость имела при себе гравитационное поле. А когда фокусы со скручиванием пространства производятся в гравитационном поле, результат вызывает слезы. Траектория искривляется еще в одном измерении – во времени. Короче, наши предки провалились в прошлое. Это дало богатый фактический материал по разработке единой теории многомерного пространства-времени. Теперь наши физики о времени знают все. Почти все. Кроме одного – как вернуться в СВОЕ время. Можно забросить физический объект в прошлое, но назад – только с естественной скоростью. Секунда в секунду. Час в час. Век в век. Или по микротуннелю хрономаяка, как мы вытаскиваем десантников. Но маяки держат микротуннель с момента старта. Можно сказать, десантник привязан ниточкой к родному времени. Порвись эта ниточка, и назад дороги не будет. Для нас дороги назад нет. Я умру от старости задолго до того, как в Египте построят первую пирамиду.

Вдобавок, из-за перегрузки сгорели силовые системы звездолета. Сгрели – не то слово. Испарились, расплавились, слились с исходным материалом астероида. Но машину спасли. Звездолет всего-навсего потерял ход. Правда, на борту остался планетолет. С огромным энергоресурсом. Этот планетолет я хорошо знаю. Я в нем живу. Теперь он называется базой.

Планетолет – хорошая машина. Но он не предназначен для межзвездных перелетов на полторы сотни парсеков. У него нет брони толщиной в километр для защиты от радиации. Ведь на субсветовых скоростях любое встретившееся тело, любая пылинка становится радиацией. Планетолет хорош для полетов на низких скоростях внутри системы.

Когда звездолет пролетал мимо цели, весь экипаж перешел на борт планетолета, лег в анабиоз, и автопилот быстренько, за месяц, на десяти-пятнадцати "g" погасил скорость. Из каждых десяти человек очнулись семь. Восьмиметровой толщины железный щит уберег анабиозные саркофаги от тяжелых ионов, жесткого гамма и всех прочих излучений, но не от запредельных перегрузок. Перед посадкой щит выбросили в космос.

Нечего говорить, что вся научная программа полетела кувырком. Одно дело – изучать мир с точки зрения экскурсанта в музее. Ах, какая интересная кремнийорганика! Ах, какой смешной, любопытный казус! И другое дело – жить с этой кремнийорганикой на одной планете.

После потери звездолета вся программа была урезана до одного пункта. Нащупать в прошлом пришельцев и просить у них помощи. Тогда, восемьдесят лет назад, это казалось реальным. Было создано подразделение хронодесанта.

И вот я сижу, положив ноги на стол, потягиваю апельсиновый сок, а через час в прошлое уходят Бор, Мета и еще двое, которых вы не знаете. В какое время они попадут, никто не знает. Могут провалиться на четыреста лет, а могут на четыре миллиона. Вот такой разброс. Пришельцы жили здесь около десяти лет. Возвели грандиозный город-завод, который продержался порядка тысячи лет. Есть гипотеза, что завод был оставлен для нас. Пришельцы получили наше послание и помогли, чем смогли. Но, за тысячу лет что-то разладилось, и у киберов началась гражданская война. Пышным цветом расцвела киберэволюция. И усохла триста тысяч лет спустя. Десантники не любят этот период. Двойная опасность. Живые монстры охотятся за людьми, а кибермонстры – за металлом. С металлом у них напряжонка. В ходе естественного отбора ненароком усушили всех рудокопов. Или забыли, как руду в металл переплавлять. Начали вырабатывать металл исключительно друг из друга, и довольно быстро вымерли. Как мамонты, как динозавры, как шерстистые носороги, как пещерные медведи. Продолжать?

Сижу в той же позе, но уже за пультом. Группу Бора сбросили пятнадцать минут назад. Пока они внутри круга. Осматриваются, производят необходимые анализы. Даже не знаю, какие. Меня это не касается. Поскольку они внутри круга, пульт меня тоже не волнует. Внутри круга их вытащат салажата. Вот когда они выйдут за круг, наступит мой черед поволноваться. Три часа дежурства. Пока они не отойдут от круга на десять километров. Не помню уже, когда последний раз работал в круге. Конечно, надо обучать молодых. Приучать к ответственности за жизнь человека. Но хотелось бы хоть изредка получать простой случай.

Когда десантники удалятся на десять километров, можно будет расслабиться. Уйти в релаксационную, например. Если что, позвать успеют. После двадцати километров можно идти домой.

Некоторые удивляются, почему в группе нет главного. Да потому что идут каждый сам по себе. Каждый десантник прокладывает свой собственный маршрут. Статистика говорит, так больше шансов выполнить задачу. А задача простая – приблизиться к зоне палеоконтакта, определиться во времени, оставить капсулу с посланием, вступить в контакт, или попытаться подчинить себе технику пришельцев – смотря в какое время высадился десант. На все – максимум двадцать дней. Потом сядет маяк. Двести пятьдесят километров в один конец. Обычно хватает недели. Бор, будучи стажером, часто укладывался в пять дней. Сейчас не торопится. Подбирает лишившихся маяка.

Скажете, нужно передвинуть базу ближе к зоне палеоконтакта? Нельзя! Уровень грунта и всего прочего менялся. Здесь, на побережье – уникальное место. Но – штормит. Предки об этом не подумали. Тогда не было такого понятия – финиш вне круга.

Возвращаюсь домой усталый, словно опять в тренировке десантников участвовал. Один раз попробовал – хватит. А ведь ничего не делал. Весь день просидел – руки в карманах, ноги на стол. Дежурство первого дня – вот как это называется. Старики называют – собачья вахта. Не знаю, почему. Но постепенно сам начинаю ботать по фене.

Врывается Лань. Без стука. Ведет себя как развязная девчонка. Словно между нами не было… м-м-м… разногласий. Включает громкую музыку. Интересно… Лань так себя не ведет. Обнимает меня, валит на койку, сует руку под подушку. Пока она меня целует, будто в охоте за ее ладонью, сую туда свою руку. Лань покорно разжимает пальцы и дает мне ощупать небольшую коробочку. Меньше зажигалки. Моим пальцем нажимает на кнопку.

И тут же становится официальной. Убирает руки, отодвигается на полметра, выпрямляет спину, будто жердь проглотила. Жаль. Я только вошел во вкус.

– Я здесь по поручению Бумера. Ночью хотела рассказать сама, но ты на фонтан сел. Сейчас ты вышел на такой уровень информированности, что должен знать все. Иначе начнешь делать глупости и натворишь бед. Десант преследует собственные цели во время проведения драйвов, проводит собственную политику. Совет об этой политике ничего не знает, и знать не должен.

– Здорово! Что же это за политика?

– Мы стараемся адаптировать планету под человека. Для этого необходимо заменить кремнийорганическую форму жизни нашей, углеродной. Желательно, земной.

– А почему совет об этом не должен знать?

– Потому что мы уничтожаем уникальное явление во вселенной. Планет с углеродной жизнью навалом. С кремнийорганической – только одна. Совет может решить, что восемь тысяч человеческих жизней стоят дешевле уникальной и очень перспективной биосферы.

– Лань, ты не считаешь, что нас здесь слишком мало, чтоб начинать политическую борьбу?

– Так и я об этом! Кто в совете? Люди они, конечно, хорошие. Гуманисты с большой буквы. Для них любая жизнь священна. А я этих монстров ненавижу! Ненавижу их синие шкуры. Ты не понимаешь, и нам, и им на планете места нет. Или – или. Я ставлю на нас. Хочу, чтоб мои дети небо над головой видели, а не потолки эти облезлые. Чтоб на воле жили, а не в бункерах бетонных. Пусть гуманистов из совета совесть не мучает. Пусть мои руки по локоть в крови будут. Придет время, снимем поле, правда все равно выплывет. Тогда я приму любое наказание. Ты что замолчал?

Я перемножаю цифры. Две тысячи драйвов. По четыре человека. Восемь тысяч человекодрайвов. Возьмем по среднему – по неделе. Приблизительно сто шестьдесят человеколет. Могут сто шестьдесят человек за год уничтожить всех живых существ на планете?

– Давно вы этим занимаетесь?

– Приблизительно, семьдесят лет.

– И совет ничего не заметил?

– В совете распространен абсолютно секретный документ, что нас якобы ищет вторая экспедиция. Наши десантники сплошь и рядом натыкаются на следы деятельности их десантных отрядов. Если найдем их действующий маяк, они всех нас вытащат.

– Они попались на откровенную лажу?

– В совете нет хронофизиков. Вернее, те, кто есть, на нашей стороне. В первые десять лет выплыло очень много надежно задокументированных странных фактов. Интерпретировать их можно по-разному. Мы запустили в совет нужную нам версию.

– А на самом деле?

– Десантники в драйве столкнулись с результатами деятельности наших же десантников в более раннем периоде.

– Следы нашли? Отпечаток кирзового сапога в окаменевшей глине?

– Нет. Развалины сооружений пришельцев выглядели совсем не так, как было зафиксировано предыдущей экспедицией.

– Не въехал.

– Ну, другие дома, на других местах, если по-простому. Хотя, может, это и не дома вовсе. Понимаешь, каждый наш визит в прошлое изменяет настоящее. Мы отгородились от внешнего мира хронополем, и этого не видим. Но, если его снять, то там совсем не то, что видели наши предки. Там новая формация.

Чего-то такого я и ждал. Иначе зачем хронополе? В мозгу еще пара квадратиков встали на свои места в мозаике. Но не все. Далеко не все.

– Не сходится. Представь, я лезу в прошлое и убиваю динозавра. В следующий драйв я лезу в прошлое на два года глубже и убиваю того же самого динозавра в молодости. Вопрос: кого я убил в первом драйве?

Лань делает жалобную гримаску.

– Ник, я в этом не разбираюсь. Я умею метко стрелять, быстро бегать, ловко прыгать. Но не выбивай из меня тонкости хронофизики. Под пыткой не скажу. Потому что не знаю.

– Двоешница! А чем вообще вы занимаетесь в драйве?

– Ты термин такой слышал – биоценоз? О пищевых цепочках имеешь понятие?

– Да.

– Зубрилка! Вот мы и рвем эти пищевые цепочки. Вся цепь не может быть крепче самого слабого звена. Мы выбиваем эти слабые звенья. Но в природе из этих цепочек сплетены такие канаты! Пока все нити в канате оборвешь…

– На пальцах объясни.

– Ну, какие там хищники, ты знаешь. Любому нашему сто очков форы дадут. А вот с одноклеточными наоборот. Наши более активные, более живучие. А одноклеточные – это фундамент, основа любой пищевой цепочки. Сине-зеленые водоросли, например. В борьбе с местными наши побеждают. Вытесняют, отодвигают на второй план, травят отходами жизнедеятельности. А как только закрепились одноклеточные, можно запускать тех, кто их кушает. И так далее. Постепенно, шаг за шагом, мы замещаем местную биосферу на земную.

– Лань, скажи честно, положа руку на… область желудка, что вы там делаете?

– В ручейки из склянок земных амеб выпускаем, мальков всяких, головастиков. Травку земную сажаем, мышек, хомячков из клеток выпускаем.

– И приживаются?

– Все зависит от того, в какое время мы попадаем. Заранее это неизвестно, поэтому берем все подряд. Если глубоко в прошлое уходим, то мышки, конечно, с голоду дохнут. А поближе к нашему времени очень даже неплохо живут. Растут, эволюционируют. В таких монстров превращаются! Ты шрамы у Меты видел?

– Да.

– Это ее саблезубый крыс в агонии два раза лапкой приласкал. Вообще-то он не крыс, а от хомячков произошел. Но одичал сильно.

– А местные хищники их не трогают?

– Они же взаимонесъедобны. Задерет одного-двух на пробу, от остальных нос воротит.

– Насколько далеко вы в этом продвинулись?

– Ну, я думаю, в принципе, жить можно. Понимаешь, сначала мы пробили брешь. На фоне кремнийорганической жизни появились монокультуры нашей, углеродной. Например, все их океаны были забиты нашей инфузорией туфелькой. Она отвоевала плацдарм и помогла укорениться сотне других видов. Сейчас мы с каждым драйвом расширяем количество земных видов, приближаем биосферу к земной. Тут такие парадоксы времени выплывают! Драйвы, которые раньше считались неудачными, неожиданно дают результат. Вот как с травоядными было. Высадили нескольких на острове. Они с голоду сдохли. Другая группа на этом же острове, только поглубже в прошлом, клевер с люцерной посеяла. Смотрим – а остров кишит кроликами! Пошел другой вариант истории, и они не сдохли! Сейчас таких отыгрышей с каждым драйвом становится все больше и больше. Они как снежный ком – нарастают и нарастают. Как только планктон в океанах прижился, так легко работать стало. Ты не поверишь, все приживается! Нам бы отодвинуть границу появления планктона пониже. Сейчас она приблизительно минус два и семь миллиона. То есть, каждый третий драйв, считай, впустую. Если отодвинем до минус трех с половиной, представляешь, что будет! – Лань с мечтательной улыбкой уставилась в потолок.

А я – в пол. Глупо, но я втрескался в десантницу. Чего всегда боялся. Из десанта она не уйдет, это ясно. Вот как глаза сияют. Придется взять в жены десантницу. Но сначала доходчиво объяснить, кто в доме хозяин. Раз – и на всю жизнь. Вы бы рискнули? Девушке, которая на пол головы выше вас и втрое сильнее? Для которой смертельный риск – профессия, норма жизни. Которая привыкла в любой ситуации рассчитывать только на себя, свою реакцию, силу мышц и меткость глаза.

Думаете, у меня ни одного шанса? А кто меня зубрилкой обозвал? Правда, это в ответ на двоешницу. Защитная реакция организма. Мда… Помоги мне, Господи…

– Ник, ты не уснул?

– С политикой десанта мы разобрались. Теперь я собираюсь как следует наказать одну предательницу. – Валю ее на койку.

– Когда это я тебя предала?

– Ночью! Я пришел поделиться сокровенным, а у тебя только койка на уме!

– Я как раз хотела объяснить, но ты на фонтан сел.

– Не оправдывайся. Это не отвратит наказание.

– Но ты же сам убежал!

– Могла бы догнать! Если хотела объяснить.

Лань мучают угрызения совести. Самый подходящий момент. Рвется материя, с треском отлетают пуговицы. Лань визжит и сопротивляется. К счастью, больше для вида. Иначе я бы вылетел сквозь гермопереборку. Как Бумер сквозь стекло. А так – добиваюсь победы, оголяю и наказываю предательницу. Лежим рядом в полном изнеможении. Слегка жжет спину. Забыл провести ритуал обрезания когтей хищника. Сам виноват. Но дело того стоило.

– Завтра переезжаешь в мою каюту.

– Слушаюсь, мой господин.

Приятно звучит. Но где-то я такое слышал… Вспомнил! Кажется, начался процесс дрессировки. Дрессируют меня…

– Запомни список правильных ответов на мои замечания: Да, милый. Слушаюсь, милый. Будет сделано, милый. Как скажешь, милый.

Лань тихо смеется и трется носом об мое плечо.

– Слушаюсь, милый. Ох, пропала моя бедная головушка. Говорила мне бабушка: «Не связывайся с эндером. С ним тебе век воли не видать».

Сижу за пультом, думаю, чем заняться. Делать абсолютно нечего. До маяков больше сотни километров. Если там что и случится, мы бессильны. Как же это по фене будет? У них – марш-бросок с полной выкладкой. А у нас?.. Старый Гай много раз повторял. Вспомнил! Солдат спит, служба идет!

Чем должен заниматься глава семьи в свободное от работы время? Жена – создавать уют. Пардон, я же на службе. Тружусь. Бремя несу. Которое – ответственности. Все-таки, удивительно, до чего все изменилось. Неделю назад хотелось с тоски на стену лезть. Или – головой об стену. Сейчас – словно в коридорах вдвое светлей стало. Ничего ведь не произошло. Склады по-прежнему пустуют, запасы – на исходе. Ребята по-прежнему из драйвов не возвращаются. Но снова хочется жить. Как в детстве. Потому что дома меня ждет Лань. А может, потому что снова в жизни есть цель. Наверно, со стороны я смотрюсь так же глупо, как Бор. Говорят, видели, как он прыгал по коридору на одной ножке. С Метой на руках. Сказал – тренируется.

Час спустя все еще продолжаю нести бремя ответственности. В поисках занятия обшариваю карманы и натыкаюсь на кассету. С трудом вспоминаю, что она там делает. Сую в щель вьюера, вдавливаю клавишу. На экране – «психушка». Включаю выборочный показ. Теперь на экран выводятся только те кадры, в которых что-то движется. Кто-то из техников проходит профилактический мониторинг. Включаю ускоренный показ. Суетливые человечки один за другим садятся в кресло, опускают на голову шлем, вскакивают, убегают. Асистент в белом халате мечется от стола к пульту. Несколько минут смотрю, потом надоедает. Надо подписать кассету, проставить даты начала и конца записи и вернуть в хранилище. Перематываю запись на конец и замираю с авторучкой в руке. На экране – Бор выходит из «психушки». Пускаю запись задом наперед. Бор спиной вперед врывается в комнату, достает отвертку, инструменты, снимает колпак со шлема, начинает там копаться. Интересно…