Текст книги "Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг (сборник)"

3

Застенчивый, робкий человек, который год за годом копает землю ногой и таращит глаза в присутствии своей дамы, ощутит после таких бесед точно то же, что ощутил бы, прыгнув в ледяную воду. Сперва он потрясен и ничего не видит, потом – приходит в экстаз.

Когда наставник его ушел, Билл довольно долго стоял в оцепенении. От самой мысли о таких действиях хребет у него извивался, как змея в серпентарии. Примерно это чувствовал он в школе, съев на пари шесть эскимо подряд.

Вдруг, к его большому удивлению, страх сменился восторгом. Он понял и оценил всю прелесть нового метода. Особенно понравилось ему, что объяснение сводится к чисто физическим действиям. Их он не боялся. Действовать руками он умел.

Пленила его и простота. Никаких изысков, никаких сложностей. Он решил проверить, все ли помнит.

Схватить за руки?

Легко.

Встряхнуть?

Чепуха!

Прижать и осыпать?

О чем разговор!

Сказать: «Ты – моя!»…

Тут он задумался. Ему казалось, что лорд Икенхем, блистательный режиссер, не слишком силен в диалоге. Все ж как-то глупо. Лучше попыхтеть. Да, именно. Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим. Замечательно!

Гонимый напряженной мыслью, он ходил по холлу, склонив голову, загибая палец за пальцем. Когда вдохновение подсказало ему, что хорошо бы попыхтеть, он услышал глухой удар, а потом жалобный рев.

Решив, что за окном разбилась машина, он присмотрелся, разглядел неподалеку что-то весомое и, приглядевшись еще, опознал своего дядю; но только начал перед ним извиняться, как сердце его подпрыгнуло, словно балерина, репетирующая новое па. За сэром Эйлмером, невыразимо прекрасная, стояла Гермиона.

Она ему улыбнулась; она вообще сияла. Сгрузив издателя у кабачка, она подъехала к дому, когда сэр Эйлмер из него выходил, и так сильна была ее личность, что убедить его удалось за две минуты с четвертью. Издательство могло спать спокойно.

Тем самым она сияла. По-своему, как сестра, она любила старого друга и обрадовалась ему.

– Здравствуй, Билл, – сказала она, и он обрел дар речи, откликнувшись:

– Здравствуй.

Обрел этот дар и сэр Эйлмер.

– Какого черта ты тут торчишь? – спросил он, стоя на одной ноге, массируя другую. – Ходит как носорог! Смотри под ноги.

Однако Билл смотрел на Гермиону. Он что-то такое слышал, но сосредоточиться не мог.

– Конечно, конечно, – сказал он.

– Что «конечно»?

– Да, правда? – откликнулся Билл.

Мастеру фырканья оставалось одно, и он фыркнул, после чего прошел в музей, решив разобраться во всем попозже. Стоит ли тратить силы на человека, который вообще идиот, а сейчас – в особенности?

Гермиона все сияла.

– Вот ты и вернулся, – сказала она. – Я очень рада. Как там, в Бразилии?

– Здорово.

– Хорошо?

– О, а, э, спасибо.

– Ты загорел. Много было приключений?

– Э, да, а.

– Наверное, много змей?

– О, о!

– Непременно все расскажи, а то я спешу. Надо повидать одного знакомого.

Билл откашлялся.

– Э… постой… – сказал он.

Сейчас или никогда, думал он. Они одни. Шагнешь – и схватишь. Пыхтит он и так. Лучших условий ждать нечего.

Но двинуться он не мог. Его сковала та слабость, которая сковывает стольких в наше время, а исцеляется только бодрящей микстурой доктора Смита. Будь у него бутылка, что там – ложка микстуры, он бы пришел в себя. Но ее не было; и он копал ногой, таращил глаза, как все эти девять лет.

– Да? – сказала Гермиона.

(«Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим», – подсказало его суперэго, но тело не послушалось.)

– Да?

– Гермиона!

– Да?

– Гермиона…

– Да?

– Так, ничего, – сказал Билл.

И оказался один. За окнами, судя по звукам, отъехала машина. Гермиону он не винил. Вспомнив, как он мерзко блеял, словно диктор Би-би-си, он задрожал и удивился такой нечеловеческой трусости.

С горя он собрался было биться головой об стену, но передумал и решил пойти к себе и зарыться лицом в подушку.

4

Стремясь поскорее сообщить Отису благую весть, Гермиона решила не мешкать. Задержись она хоть на минуту, то увидела бы молодого человека без шляпы, но с выпученными глазами, который мчался от корта к дому. Кажется, Реджинальда Твистлтона уже сравнивали с кошкой на раскаленных кирпичах. Именно это сравнение пришло бы сейчас в голову стороннему наблюдателю.

Пронесясь над террасой, он влетел в дом; пронесясь над холлом, взлетел по лестнице; пронесясь над коридором, ворвался в свою бывшую комнату, и Салли, отдыхавшая в шезлонге, как амазонка после битвы, поднялась ему навстречу. Точнее, она тоже взлетела, словно снизу, сквозь подушки, быстро вылез большой гвоздь. Она умела владеть собой, но, когда столкнешь в пруд констебля, это как-то возбуждает, и она подумала было, что ворвался Поттер.

Распознав свою ошибку, она стала спокойней, но ненамного.

– Мартышка! – сказала она.

– Салли! – сказал Мартышка.

Если мы сообщим, что его очень тронул разговор с лордом Икенхемом, направившимся позже в кабачок потолковать о Бразилии, вы вправе обвинить нас в сдержанности. Чувства бушевали в его груди, и среди них выделялись благодарность, стыд, любовь, какой он еще не испытывал, хотя влюблялся регулярно с самых юных лет.

Он совершенно забыл о Гермионе. Он помнил только о Салли. Примерно так же, как Билл, собирался он хватать, трясти, целовать и пыхтеть, с той лишь разницей, что Билл представлял себя в роли костоправа, а Мартышка – скорее паломника, приближающегося к святыне. Да, мы не точны: слова «хватать» и «трясти» тут не подходят. Оставим «пыхтеть» и «целовать».

Пыхтел он и так; что же до поцелуев, Билл Окшот, окажись он рядом, получил бы наглядный урок.

– О Салли! – говорил Мартышка.

– О! – говорила и Салли.

Время не двигалось. Во внешнем мире люди чем-то занимались. Констебль переодевался. Лорд Икенхем шел по деревне. Гермиона ехала в том же направлении, на полмили дальше. Сэр Эйлмер поправлял экспонаты. Билл Окшот лежал лицом в подушку. А в Лондоне леди Босток, пересмотрев журналы, впала в легкую дремоту.

Мартышка же и Салли в благоухании фиалок и роз слушали нежную музыку, которую исполнял на редкость умелый оркестр, состоявший в основном из арф и скрипок. Констеблем, лордом Икенхемом, сэром Эйлмером, леди Босток, Биллом и Гермионой они не интересовались. Обняв Салли поудобней (они сидели в шезлонге), Мартышка удивлялся, что бывают такие идиоты, такие редкие кретины, как этот полный дурак, расставшийся с единственной девушкой на свете.

– Нет, какой болван!

– А я?

– Я хуже, никакого сравнения.

– Это я виновата.

– Нет!

– Я.

– Нет!

– Я!

Спор разгорался, и Мартышка уже произнес было: «Нет», но лицо его перекосилось, как за четырнадцать часов до того, когда в гостиную вошел Билл Окшот.

– Что такое? – забеспокоилась Салли. Мартышка нервно глотнул.

– Ничего, – отвечал он. – Просто вспомнил про Гермиону.

Салли задрожала. Многое – в сущности, все – зависело от того, считают ли Твистлтоны, что слово – это слово.

– А я? – спросила она. – Может быть, честь не позволяет тебе расторгнуть помолвку?

Мартышка глотнул еще раз.

– Не то чтобы честь… – ответил он. – Ты ее не видела? То-то и оно. Если бы видела, сама поняла бы. Как к ней подступиться?

– Очень просто. Пойди и скажи, что ты ошибся.

– М-да…

– Или напиши.

Мартышка дернулся, как сильный пловец, который стал тонуть и вдруг увидел, что кто-то бросает ему спасательный круг.

– Написать?

– Все же легче.

– Верно! – обрадовался Мартышка, в порыве благодарности прижимая Салли к груди и покрывая ее лицо поцелуями. Однако ему помешала Элзи Бин, которая, тихо постучавшись, внесла поднос, а на нем чайник, чашку, тосты и кусок пирога.

– Чай, – объяснила она.

Мартышка рассердился.

– Почему вы не трубите в рог? – спросил он.

Элзи не испугалась ни этих слов, ни нежной сцены. В Боттлстон-Ист такого не пугаются.

– Чай, тосты, пирожок, – сказала она. – Толкнули вы Гарольда, мистер Твистлтон?

Салли взяла власть в свои руки:

– Конечно, толкнул. Он ведь обещал? Вот! Разве он обманет?

– Значит, плюхнулся?

– Еще как! Слышала вся округа.

– Красота! Спасибо вам, мистер Твистлтон. Мисс Гермиону видели?

Мартышка подскочил вершка на два:

– Разве она здесь?

– А то! На машине приехала.

Мартышка не ответил, зато сжал голову руками.

– Пойду похожу по корту, – сказал он. – Тут надо подумать.

Глухо застонав, он вышел, обретя былое сходство со злополучной кошкой, а Элзи критическим взглядом проводила его.

– Хороший человек, – признала она. – Только не в своем уме.

– Есть немного, – согласилась Салли. – Это очень приятно.

5

Когда Гермиона подъехала к кабачку, кабачок на месте был, Отиса в нем не было. Ей сообщили, что он куда-то ушел; и, огорчившись, как огорчится всякий, если он принес добрую весть из Аахена в Гент, а Гент исчез, она поехала обратно. В конце концов, подумала она, если уж ты здесь, можно повидаться и с женихом. Вспомнила она о нем только теперь.

Однако и огорчение, и мысль о Мартышке исчезли подобно Генту. У первого же камня, отмечающего милю, что-то ударило ее меж глаз. То был замысел первого из трех романов (двадцать процентов, а после трех тысяч экз. – двадцать пять), которые Отис сможет теперь выпустить. С писателями всегда так. Едут, или идут, или просто спят в кресле, ни о чем особом не думают, и вдруг – бамц!

Твердо зная, что загонять идею в анналы памяти нельзя ни в коем случае, писатели эти немедленно делают заметки. Остановив машину, Гермиона отыскала старый конверт и принялась строчить, напряженно дыша носом.

Примерно в это же время лорд Икенхем достиг кабачка.

6

Шел он легко, как ходят те, кто уверен в хорошем приеме, ибо в прошлый раз имел здесь оглушительный успех. Блондинка, ее дядя (хозяин) и несколько посетителей слушали его затаив дыхание. Жителям Хемпшира нечасто доводится слушать человека, который знает Бразилию вдоль и поперек, укрощал взором аллигаторов и может рассказать об этом просто и доходчиво.

На сей раз аудитория была поменьше. Собственно, осталась только блондинка. В конце концов, при всем желании английские сельчане не могут пить непрерывно. Видимо, именно сейчас они разрешили себе отдохнуть.

Но истинный артист играет во всю силу перед любой аудиторией. Опершись на стойку и заказав пива, лорд Икенхем продолжил свой рассказ о низовьях Амазонки так, словно зал набит битком, и блондинка стала слушать.

– Ах ты, как жаль! – сказала она, когда он отвлекся, подняв кружку.

– Жаль? – немного обиделся граф, поскольку говорил о чудесном спасении от пумы. – А, понимаю! Вы огорчились, что пума осталась голодной. Да, огорчилась и она: я заметил, что глаза ее полны невыплаканных слез.

– Нет, – возразила блондинка, – мне жаль, что вы разошлись с тем джентльменом. Зашел он выпить и говорит: «А я прямо из Бразилии». Наверное, он бы хотел вас по видать.

Лорд Икенхем заметил, что желание это чрезвычайно распространено, хотя на самом деле не обрадовался.

– И впрямь, какая жалость, – сказал он. – Я был бы очень…

– Да вот и он, – сказала блондинка.

Дверь открылась, и взорам явился немолодой человек с довольно хмурым и очень загорелым лицом. Местное пиво было так прекрасно, что многие, отведав его, вскоре возвращались.

– Простите, сэр, – сказала блондинка, когда новоприбывший подошел к стойке, нетерпеливо облизываясь. – Этот джентльмен тоже из Бразилии. Да вы про него слыхали, он очень знаменитый. Майор Брабазон-Планк.

В это мгновение раздался крик «Ми-и-иртл!», и блондинка, которую родители нарекли именно этим именем, убежала, бросив: «Простите». Видимо, суровый опыт научил ее, что дядя ждать не любит.

– Расскажите про эту пуму! – кинула она на бегу. Пятый граф и сам рассказал бы, но пришелец как-то странно и пристально смотрел на него. В нашей хронике мы упоминали суровые, невидящие взгляды – вспомним Коггза, дворецкого из Икенхем-Холла, – но этот их превзошел.

– Брабазон-Планк? – проверил новоприбывший. – Я не ослышался?

– Нет, – отвечал лорд Икенхем. – Я майор Брабазон.

– Исследователь Южной Америки?

– Он самый.

– Вот и я тоже, – сказал пришелец, взволнованный таким совпадением.

Глава 121

Когда два сильных человека называют себя Брабазонами, возникает некоторое напряжение. Поначалу они молчат. Так случилось и теперь. Первым заговорил лорд Икенхем.

– Да? – сказал он. – Тогда отдавай два шиллинга.

– Два шиллинга?

– Если нет мелочи, дам сдачи.

Краснодеревое лицо майора немного потемнело:

– Что вы порете?

– Гони деньги.

– Вы в себе?

– Тут мнения расходятся. Одни говорят – да, другие – нет, – отвечал терпеливый граф. – Но сейчас не до этого. Зад, гони деньги. Помню, идем мы с тобой по крикетному полю дивным летним вечером, и ты говоришь: «Зараза, ты не хочешь дать мне два шиллинга?» А я отвечаю: «Нет, не хочу, но все равно придется». И дал.

Майор Брабазон-Планк схватился за стойку.

– Зад? – повторил он. – Зараза? Крикетное поле? Господи! Ты – Зараза Твистлтон!

– Как давно это было! – сказал ему друг детства. – Перед тобою, любезный Зад, – Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский.

Майор Брабазон-Планк мечтательно глотнул из кружки.

– Зараза! – проговорил он, явственно и глубоко растроганный. – Да, а почему ты сказал, что ты – это я?

– Так, к слову, – отвечал граф.

– Зараза… А, чтоб меня черти драли! В жизни бы не узнал.

– Как и Балбес. Ты помнишь Балбеса? Знаешь, что он тут живет?

– Я приехал к его племяннику.

– В Эшенден-Мэнор?

– Да.

– Уезжай, Зад, – посоветовал лорд Икенхем. – Тебе нельзя туда ехать.

– Почему?

– Потому что там я – под твоим именем. Балбес забеспокоится, если нас будет двое. Казалось бы, чем больше Брабазонов, тем лучше, но ему этого не понять.

Майор еще раз отхлебнул пива.

– Под моим именем? – переспросил он.

– Совершенно верно.

– Он думает, что ты – это я?

– Естественно.

– Почему? – спросил Брабазон-Планк, хватая быка за рога. – Зачем тебе это нужно?

– Долго рассказывать, Зад, устанешь. Ты не волнуйся. Просто прикинь: «Станет добрый старый Зараза делать это без причины?» и «Если причина есть, благородна ли она?» Ответы будут: «Нет» и «Да», по ходу вопросов.

Майор оторопело помолчал. Мозги у него трещали от напряжения.

– Господи! – сказал он наконец.

По-видимому, нырнув в прошлое, он вспомнил юного Твистлтона. Заразой зря не назовут. Он припал к кружке; глаза над ней внезапно налились кровью.

– Какого черта! – вскричал он. – Нет, под моим именем!

– Оно красивое, Зад, – сказал лорд Икенхем. – Через черточку. Очень красивое.

– Ты меня позоришь.

– Ну что ты! Я тебя прославляю. Жители этих мест в восторге. Скажи спасибо, что такой человек, как я…

– Не скажу. Возвращайся к Балбесу, складывай вещи. Допью это пиво – выдам тебя.

– Выдашь? Старого друга?

– К черту!..

– В которого ты бросал бумажные дротики?

– Они тут ни при чем.

– Кто тебе дал два шиллинга?

– Шут с ними.

– Ты суровый человек, Зад.

– Нет, я не суровый. Я берегу свою репутацию.

– Сказано тебе, она в надежных руках.

– Да уж, в надежных! Слушай, – майор посмотрел на часы, – выдам я тебя в пять ноль-ноль. Остается двадцать три минуты. Поторопись.

Но граф торопиться не стал. Он смотрел на друга детских лет с той же нежной жалостью, с какою смотрел недавно на констебля Поттера. Он был добр и не хотел обижать примитивных людей, собиравшихся его выдать. Поэтому он вздохнул, приступая к делу.

– Оставь надежды, юный Зад, – сказал он, – ничего у тебя не получится. Билл Окшот рассказал мне разные вещи.

– Какие именно?

– У тебя есть ахиллесова пята, или, если хочешь, щель в доспехах. Назовем ее острой неприязнью к младенцам. Что же, если ты выдашь меня Балбесу, ты немедленно окажешься на их лежбище. Вскоре тут будет праздник, а среди развлечений – конкурс детской красоты. Я согласился быть там судьей. Видишь, где опасность? Нет меня – механически берут тебя.

– Почему?

– Потому что, дорогой мой Зад, какой-то Брабазон им нужен. Все его ждут, о нем объявили. Если я уеду, ты станешь единственным носителем этого имени. Быть может, ты думаешь, что Балбес, человек крутой, и его жена, еще круче, выпустят тебя с миром? Не думай, не обольщай себя. Надежды нет.

Загар несчастного Планка был слишком густ, чтобы мы могли определить, побледнел ли он; но он задрожал, а в глазах его появилось то, что появляется в них, когда человек посмотрит в пропасть.

– Почему бы им не позвать священника? – спросил он. – У нас в Лауэр-Шегли этих чертовых младенцев судит настоятель. Для чего же еще его держать?

– Священник заболел корью.

– Идиот!

– Жестоко говорить так про страдальца, который лежит в постели весь в алую крапинку. Но я понимаю твои чувства. Тяжело не выдавать кого-то, когда уже решил выдать. С удовольствием помог бы, но как – не знаю. Скажу хотя бы, что через сотню лет тебе будет все равно. Что ж, приятно было увидеться. Рад бы поболтать, да не могу, дела. Мы, Брабазон-Планки, – деловые люди. Загляни как-нибудь – я тут, рядом. Вспомним былое: школу, Бразилию… Достанешь два шиллинга – захвати с собой.

Снова похлопав друга по плечу, он удалился; а несчастный друг, тяжело дыша, допил свою кружку.

2

У Гермионы работа спорилась. Как и бывает обычно, главная мысль вызвала к жизни много второстепенных, одна другой лучше. Вскоре конверт уже не мог вместить их, и она перешла к водительским правам, но, случайно подняв глаза, увидела, что к ней приближается немолодой человек исключительно изысканного вида.

– Добрый день, – сказал он, приподняв шляпу с учтивостью былых времен.

В наше время, когда распущенность давно заместила учтивость, пожилые незнакомцы нередко подходят к очень красивым девушкам. Кто как, а Гермиона в этих случаях бывала резка, и настолько, что незнакомцу казалось, что он рассердил дикую кошку. Однако пятый граф был так приличен с виду, что она немного растерялась. Брови у нее дрогнули, словно вот-вот поднимутся, и все.

– Если не ошибаюсь, – продолжал незнакомец, – передо мною мисс Босток? Разрешите представиться – Брабазон-Планк. Гощу у вашего отца.

Гермиона успокоилась и даже выказала радушие.

– О! – сказала она. – Добрый день.

– Добрый, – согласился граф. – Не уделите ли мне минутку?

– Конечно, с удовольствием. Как странно, что вы меня узнали!

– Ничуть. Такие лица забыть нельзя. Мне посчастливилось увидеть ваш портрет…

– А, да, в «Тэтлере»!

– Нет, не в «Тэтлере». Мне показывал его ваш кузен, который с ним не расстается. Дело в том, – пояснил граф, – что я возглавлял экспедицию, в которой такую огромную роль играл Уильям Окшот. Всякий раз, как у него начиналась лихорадка, другими словами – температура, он вынимал вашу фотографию и еле слышно шептал: «О ты! О ты!» Я чуть не плакал, как, впрочем, и другие. Мы становились лучше, тоньше.

Гермиона глядела на него. Будь она менее красива, мы бы сказали, что она вылупилась. Чувства у нее были такие, словно она прожила много лет у подножия тихого холма и вдруг обнаружила, что это действующий вулкан.

– Не думайте, – продолжал граф, – что Уильям Окшот бредил. Нет, каждые полчаса он вынимал и целовал вашу фотографию. Как видите, он не забывал вас, он верен, в отличие от многих молодых людей. Когда он шептал: «О ты!», я думал о том, что слова эти однозначны: «О» – это «о», «ты» – это вы. Разрешите заметить, – прибавил он, отечески улыбнувшись, – что он не ошибся. Ваш союз исключительно удачен.

– Но я…

– Ему повезло. Но и вам повезло, мисс Босток! Мало на свете людей, которых я уважаю, как Уильяма Окшота. Только ему доверюсь я, если встречу аллигатора. Вы скажете, что в семейной жизни аллигаторы не так уж важны, и все же… Человек, который способен вставить ему в пасть палку и, увернувшись от могучего хвоста, разрубить его топором, в доме пригодится. Надеюсь, теперь, когда Уильям Окшот вернулся, свадьбу откладывать не станут?

Гермиона, неоднократно пытавшаяся вставить слово, растерянно проговорила:

– Я за Билла не выхожу.

– Ну что вы! – возразил граф. – Выходите, как не выйти!

– Я выхожу за другого человека. Он тоже тут гостит.

Лорд Икенхем перепугался.

– Помилуйте, не за Твистлтона же! – воскликнул он. – Истинный остолоп…

Манера у Гермионы стала наконец такой, какой могла стать изначально.

– Мне очень странно, – заметила она, грозно сверкнув глазами, – что вы считаете его остолопом.

– При чем тут «считаю»? – возразил граф. – Это объективная истина. Спросите любого человека: «Вы знаете Твистлтона?», и он ответит вам: «А, остолопа?!» Бог с вами, моя дорогая, за него нельзя выходить! Разве станет хорошим мужем тот, кого непрестанно арестовывают на собачьих бегах?

– Что?!

– Поверьте мне. А он называет чужое имя.

– Какая чушь!

– Дорогая моя, это не чушь, а факт. Не верите – крикните ему сзади: «Эй, Эдвин Смит!» Подпрыгнет до неба. Не знаю, как вы, а я отношусь с подозрительностью к собачьим бегам. Там очень смешанное общество. Ну хорошо, допустим, ходи – но веди себя прилично! Что надо сделать, чтобы тебя арестовали? Вы скажете, он выпил. Выпил, конечно, – но что с того? Кстати, вы примирились с тем, что он алкоголик?

– Кто?!

– Алкоголик.

– Реджинальд вообще не пьет.

– При вас – возможно. В прочее время он сосет как пылесос. Ах, жаль, вас не было прошлой ночью! Спустился в гостиную и тако-ое устроил!..

Гермиона все время порывалась уйти, но тут порываться перестала. Когда узнаешь, что твой снежно-белый жених скорее похож на рубашку портового грузчика, трудно проронить: «Вот как? Ну, мне пора». Ты застываешь. Ты тяжко дышишь. Ты говоришь:

– Не скрывайте от меня ничего.

Пока граф рассказывал, прекрасное лицо Гермионы становилось все мрачнее. Девушке с идеалами неприятно узнать, что она вскормила змею – а змеиные свойства Твистлтона открывались ей с каждым словом.

– О! – сказала она.

– Господи! – сказала она.

– Боже мой! – сказала она.

Рассказ подходил к концу. Гермиона смотрела вдаль окаменевшим взглядом. Что-то делала она и зубами; вероятно, именно то, что называют в книгах «скрежетать».

– Может быть, – завершил свою повесть граф, никогда не терявший милосердия, – может быть, он просто болен. Душевнобольной. Говорят, он в родстве с лордом Икенхемом. Тут призадумаешься. Вы знаете графа?

– Только по слухам.

– Но по каким! Многие полагают, что место ему – в сумасшедшем доме. Мне известно, что он получал самые лестные предложения. Безумие наследственно. Когда я увидел этого Твистлтона, мне было ясно, что он сбежал из лечебницы. Когда же я услышал то, что случилось сегодня…

– А что такое?

Гермиона дрожала. Она не думала, что будет и акт II.

– Вскоре после завтрака леди Босток зашла в свою спальню, открыла гардероб и обнаружила там на полу Реджинальда Твистлтона. Он сообщил ей, что хочет взять помаду.

Гермиона вцепилась в водительские права. Акт I достаточно тронул ее, но II его превзошел.

Рассуждая о девушках, идеалах и змеях, мы забыли сказать, что особенно неприятно, если змеи эти употребляют помаду. Люди и сейчас беседуют о кризисе 1929 года, спрашивая друг друга: «Помните, как упали такие-то акции?» – но рейтинг Реджинальда Твистлтона упал гораздо быстрее.

Гермиона щелкнула зубами.

– Я бы с ним поговорил, – продолжил граф. – Я бы потребовал объяснений. Иногда задаешься вопросом, различает ли он добро и зло.

– Ничего, различит, – пообещала Гермиона.

Граф смотрел ей вслед, когда она уезжала, довольный тем, как нетерпеливо нажимает она на педаль. Потом он перелез через ворота, сел на душистую траву и, глядя в чистое небо, подумал о том, как приятно распространять сладость и свет. Если сердце его и кольнула жалость к Мартышке, он ее подавил; после чего впал в легкую дремоту.

Гермиона тем временем затормозила у входа и собиралась войти в дом, когда услышала голос отца:

– ВОН!

Сразу вслед за этим выбежал Поттер, похожий на констебля, побывавшего в плавильной речи. Гермиона подошла к окну.

– Отец, – спросила она, – ты знаешь, где Реджинальд?

– Нет.

– Я бы хотела его повидать.

– Зачем? – с удивлением спросил сэр Эйлмер.

– Чтобы разорвать помолвку, – отвечала Гермиона, еще раз скрипнув зубами.

Завидев в этот самый миг изящный силуэт, движущийся по корту, она ринулась туда. Из ноздрей ее вылетали небольшие язычки пламени.