Текст книги "Тайна"

Глава 11

Он остановился, приготовившись слушать.

– Ночью, когда Вас не было в доме, собаки начали лаять. На этот раз около парадной двери. Случайно я оказалась в прихожей. Я подумала, что это Вы вернулись домой, и вышла посмотреть, кто это потревожил собак.

Он встрепенулся.

– Разве я не приказывал не выходить из дома ночью? А если бы собаки набросились на Вас?

– Но они этого не сделали, милорд. Они были заняты кем-то другим, кто проник на территорию поместья. На меня они даже не обратили внимания.

– Кто же это был? – спросил он настороженно. Я пожала плечами.

– Не могу сказать. Мне показалось, я слышала чьи-то шаги по гравию, но туман был такой густой, что мне не удалось рассмотреть. Когда я подняла лампу, это существо быстро удалилось.

– Какая-то дикая собака?

– Если так, то она была значительного размера, не меньше Кастора и Поллукса. И поступь у нее была тяжелая. Это было крупное животное.

– Прикажу Уилкинсу, чтобы он был более бдительным, – он нахмурился. – А где же был управляющий? Это его работа – следить за собаками ночью.

– Он спустился немного позднее. Просто я была одета и проходила как раз около двери, когда поднялся шум. А ему, видимо, надо было одеться. Но когда он вышел, это существо уже исчезло. Он не мог слышать то, что слышала я.

Он строго взглянул на меня.

– Счастье, что никто не пострадал. Но впредь запомните, что Вы должны подчиняться моим распоряжениям. Когда я согласился оставить Вас в доме, Вы дали мне два обещания, и я вправе требовать их выполнения.

– Да, милорд.

Это был довольно мягкий упрек, я заслуживала более строгого. Просто момент был удачен для меня. Мы только что уладили одно разногласие, и он не мог отругать меня сразу после этого.

– Я не закончила, милорд, – добавила я. – У меня есть подозрение, что это существо не собака, а кто-то совсем в другом роде.

– Неужели мне стоит отлучиться из дома на одну ночь, чтобы Вы не начали заниматься тем, что Вас совершенно не касается?

В голосе звучало нескрываемое раздражение и что-то еще, что я прочла в его глазах. Раньше я этого не видела. Это был страх.

Мне всегда казалось, что он не способен испытывать страха, несмотря на его собственное признание.

– Я понимаю, что меня это не касается. Но пока у меня есть голова на плечах, я не могу не думать о том, что вижу и слышу. Или Вам придется отделить ее от моего туловища.

– Я буду не первым англичанином, который избавляется от неспокойной женщины таким образом, – отрезал он. Но тут же улыбнулся, стараясь загладить впечатление. – Хорошо. Расскажите мне подробно о Ваших подозрениях, а я решу, насколько они реальны.

– Если угодно. Только подождите минуту.

Я бросилась в спальню. Чемодан уже был заполнен моими старыми платьями и вынуть его из шкафа было нелегко, но я горела решимостью показать его. Из спальни я вышла, волоча чемодан грязными от пыли руками.

Он бесстрастно наблюдал за моими маневрами, лицо хранило непроницаемое выражение каменного изваяния.

– Ну, так как же это случилось? – голос звучал сухо и невыразительно.

– Не знаю. Кто-то располосовал крышку чемодана, когда он лежал в траве у дороги.

– Скорее всего, он повредился о камни.

– Там не было камней, только грязь и трава. Он пожал плечами.

– Значит, Дейви обошелся с ним недостаточно осторожно. Я поговорю с ним.

– Я уже говорила с Дейви. Он утверждает, что чемодан уже был таким, когда он нашел его в траве.

– Это не значит, что так оно и было. Парень может соврать.

– Полно, милорд. Я ведь не круглая идиотка и прекрасно могу сама разобраться, кто говорит правду, а кто лжет.

В самом деле, я несколько раз ловила его самого на искажении действительности. Но ему я, конечно, этого не сказала. Он молчал, видно было, что сильно зол на меня. Но гнев меня устраивал больше, чем полное отсутствие эмоций, которое я наблюдала на его лице несколько минут тому назад.

– Так какой же вывод Вы сделали, уж не откажете в милости сообщить. Ведь Вы же пришли к какому-то выводу?

– Конечно.

– И к какому же?

– Чемодан повредил тот же зверь, или не зверь, кто убивает овец ночью на болотах. Собака этого не могла сделать, у нее нет таких острых клыков. Даже у дикой собаки, не говоря уже о Касторе и Поллуксе.

Он нахмурился и внимательно осмотрел порезы.

– Может быть, дикая кошка?

– На Бодминском болоте?

– Я припоминаю, что недавно здесь проезжал бродячий цирк. Какой-нибудь зверь мог сбежать и теперь рыщет по болоту…

– Но об этом было бы слышно. Они бы наверняка попытались вернуть беглеца.

– Не обязательно. Они могли испугаться, что придется платить компенсацию за повреждения, оставленные этим животным, – он улыбнулся необычайно приятной и беззаботной улыбкой. – Извините за чушь, которую я наговорил. Я понимаю, что для себя Вы нашли ответ, и Вас трудно переубедить. Что касается чемодана, то я прикажу Дейви достать для Вас другой. Этот можете выбросить, им уже нельзя пользоваться.

– Благодарю, милорд. Но я не собираюсь путешествовать в ближайшем будущем. Нет необходимости беспокоить Дейви.

– Чепуха. Конечно, у Вас будет новый чемодан. Если не для поездок, то для того, чтобы хранить платья от моли.

Он посмотрел на угол платья, видневшийся из прореза.

Давно ли он только и желал, как бы моль скорее съела мои траурные платья? Но мне хотелось сделать широкий жест, я не стала вспоминать прошлое и приняла его доводы.

Пообещав вскоре прислать замену, он забрал чемодан с собой. Только когда он вышел, я сообразила, что с моего согласия он лишил меня единственного доказательства, что странное создание действительно существует.

В сравнении с теми сложными отношениями, которые сложились у меня с хозяином дома, трудности общения с Клариссой казались ничтожными. Занятия продвигались хорошо, здоровье ее улучшалось. Я привязалась к ней, она стала для меня гораздо большим, чем ученица. Смотреть на нее как на дочь я не решалась, но постепенно привыкла считать ее младшей сестрой.

По крайней мере, эту роль у меня никто был не вправе отнять.

Каждый вечер, если только меня не приглашали обедать в обществе Его Светлости, я читала ей книжки и сама укладывала спать, чтобы потеплее укутать одеялом. Часто я оставалась в комнате уже после того, как она засыпала. Однажды, решив, что Клариссе будет интересно посмотреть на полную луну, я прикрутила лампу и подошла к окну, чтобы раздвинуть занавесы.

Кларисса выпрыгнула из постели и встала между мною и тяжелыми складками темно-лилового бархата штор.

– Нельзя, Джессами, папа не разрешает, он расстроится.

В ее голосе было столько отчаяния, что я отпрянула.

– А в чем дело? Я только хотела показать тебе луну.

Она затрясла головой.

– Нет, не нужно. Пожалуйста, Джессами.

– Как хочешь, – согласилась я, не желая расстраивать ее еще больше. – Но объясни, почему ты считаешь, что папе это будет неприятно.

Я почувствовала, что она уходит в себя. Словно между нами вырастает стена, и я уже больше не любимая Джессами, а посторонний человек, которому нельзя довериться ни при каких обстоятельствах. Она даже не смотрела мне в глаза, а делала вид, что рассматривает кружева на рукаве ночной рубашки.

– Кларисса?

– Занавесы нужно задергивать с наступлением сумерек и не открывать, пока не взойдет солнце, – пробубнила она, словно заученный урок. В нем угадывался стиль Мэри, ее язык. Но Мэри была суеверна и осторожна, она не стала бы говорить без причины, да еще убеждать ребенка. Руки у меня покрылись гусиной кожей от неприятного чувства, которое трудно было объяснить.

– Это делается для того, чтобы в дом не проникали холод и сырость, – ответила я как можно спокойнее, чтобы вернуть ее к реальности. – Ты же не принимаешь за правду сказки Мэри?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда зачем придавать значение всяким мелочам? Она промолчала.

Я решила не продолжать этот разговор. Какой бы тайный страх ни притаился в ее душе, я только испортила бы наши отношения и подорвала ее доверие, если бы стала настаивать изменить мнение.

– Ладно, ложись скорее в постель, пол холодный, а ты стоишь босиком.

В тот вечер я еще не осознала, как серьезно Кларисса воспринимала правило, чтобы с наступлением темноты окна зашторивались. Несомненно, она придавала ему большее значение, чем я. Ей передавался неясный страх прислуги и усиливал ее собственный. Дети всегда остро воспринимают моральную обстановку того места, где живут.

К этому нельзя было отнестись легкомысленно.

На следующее утро, не позавтракав, я спустилась вниз, чтобы поговорить с лордом Вульфберном. Он обычно вставал рано и сразу после завтрака занимался делами в кабинете.

Там я и застала его. Он сидел за своим столом, а перед ним возвышалась стопка свежей корреспонденции. Когда я, постучав, открыла дверь, он оторвался от чтения письма, не скрывая раздражения, что его прерывают. На нем был очень приличный костюм, скромный, но подобающий обстановке. Волосы аккуратно зачесаны набок, лицо тщательно выбрито. От меня также не укрылось, что он подрезал и вычистил ногти, отполировал их до блеска. При виде меня его лицо просветлело.

– Мисс Лейн, не ждал Вас увидеть. Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного, милорд.

– Тогда чем обязан раннему визиту?

Еще не так давно он объяснял мои появления в кабинете желанием пожаловаться или выразить протест. Кто же из нас двоих изменился, спрашивала я себя. Или это новый способ подразнить меня?

– Можно сесть? – спросила я, желая собраться с мыслями.

Он кивнул.

Я села в кресло по другую сторону его стола, расправила юбку и посмотрела на него. Как я и ожидала, он внимательно наблюдал за мной. Я вдруг почувствовала, что начинаю нервничать, и пожалела, что не позавтракала, так как от волнения засосало под ложечкой.

– Спасибо, что соглашаетесь поговорить со мной, – сказала я.

Он усмехнулся.

– Не смею отказать Вам, ибо уверен, что придется раскаяться в своей грубости.

– Право же, милорд.

– Простите, – произнес он без тени сожаления. – Прошу, продолжайте.

– Я хотела бы обсудить один момент, который случайно попал в поле моего зрения.

Он ждал.

– Это касается шума вокруг занавесей. Этому ритуалу придается такое значение, что у ребенка возникла уверенность, что за окнами можно увидеть что-то ужасное в сумерках. Ее это страшно пугает. Думаю, было бы лучше, если бы этому уделялось меньше внимания. Уж лучше лишний раз почистить медные украшения, если они темнеют от сырости, или добавить угля в камин, чем держать ребенка в страхе.

– А кто Вам сказал, что окна завешивают от сырости?

Я не ожидала такого ответа.

– Если не ошибаюсь, Мэри. Думаю, она повторила то, что ей говорила миссис Пендавс.

– Конечно, вездесущая миссис Пендавс, – он откинулся в кресле. – У нее были благие намерения. В этом деле чем меньше сказано, тем лучше. Однако она ввела Вас в заблуждение, хотя и не желая того.

– Значит, причина в другом? Он кивнул.

– Это делается ради Клариссы. Три года назад эта обязанность считалась для горничной самой обычной, не важнее других. Сейчас приходится придавать ей особое значение.

– Почему? Что произошло?

– Это случилось вскоре после смерти жены. Кларисса очень переживала, была особенно впечатлительна. Именно поэтому ей часто что-то мерещилось.

– Что именно? Он пожал плечами.

– Не знаю точно, она никогда ничего толком не рассказывала. Я могу Вам сообщить только то, что передали мне.

Это предложение прозвучало также неожиданно, как и предыдущий ответ. Зная, как неохотно он обсуждает свои тайны, можно было только предположить, что видения Клариссы не являлись секретом.

Или он начал больше доверять мне?

Лорд Вульфберн задумался и машинально забарабанил пальцами по столу.

– Клариссе было шесть лет. Шестью месяцами раньше умерла ее мать, в ту же неделю нас покинула очередная гувернантка. Как-то девочка сидела в холле для прислуги, миссис Пендавс играла с ней в куклы. Потом экономке понадобилось выйти по делу, Кларисса осталась в холле одна с Матильдой.

Он потрогал волчью голову перстня на пальце.

– Через несколько минут раздался ее страшный крик. Это был не просто короткий крик, но долгий отчаянный вопль ужаса. Ее нельзя было успокоить, даже когда прибежала миссис Пендавс и одна из служанок.

Кларисса сидела у окна, держа на руках Матильду. Взгляд ее был устремлен в туман на что-то, что было видно ей одной и что ее так напугало. Она впала в истерику. Когда удалось ее немного успокоить, она продолжала всхлипывать, пока ей не дали снотворные капли и она не заснула.

– Так и не удалось узнать, что ее напугало?

Он нахмурился и бросил взгляд на бумаги на столе, намекая, что его ждут дела.

– Я же сказал, никто ничего не видел. Там и не было ничего. Просто ей померещилось.

– Вы хотите сказать, что ребенок склонен к галлюцинациям или верит в духов, милорд?

Он напрягся, выпрямил спину.

– Нет, этого я не имел в виду. Спиритизм, общение с душами умерших – занятие для старых дев или праздных женщин, которым нечем занять себя. Просто в тумане ей что-то показалось, туман может принимать самые причудливые формы. Но в действительности там ничего не было.

– Тогда почему Вы зашториваете окна? Он начал сердиться.

– Разве не ясно? Если ей померещилось один раз, то это может повториться. Кларисса неделю после того болела, потом не помнила, что с ней приключилось. Но остался страх смотреть в туман. Я не хочу, чтобы инцидент повторился.

Объяснение было логично. Хотя и не такое, как я ожидала. Мне подумалось, что отец поступил бы разумнее, если бы объяснил ребенку ошибку, а не поддерживал бы ее сомнения, создавая столько шума из-за окон.

– Вы догадались выйти во двор и посмотреть, что это могло быть, милорд? – спросила я. – Может быть, забрела чья-то овца?

– Если бы я был на месте, я бы так и сделал. Или Вы считаете меня законченным дураком? К несчастью, в тот день я отлучился в Даблбуа и не успел вернуться, когда это случилось.

В голосе звучало раздражение, я подумала, из-за чувства вины. Так оно, похоже, и было. Защитить Клариссу теперь мог только один человек – ее отец. Вот почему его присутствие в доме было так важно.

Я вздохнула.

– Я сама не раз поражалась ее богатому воображению. Матильда для нее живой человек даже в этом возрасте, когда многие дети теряют интерес к куклам. А когда я впервые появилась в Холле, она приняла меня за призрак.

– Призрак? Вы? Под этой крышей жило много робких созданий, каждое из которых можно было лихо принять за призрак. Все они были серыми скучными тенями, не имевшими ни индивидуальности, ни собственной жизни, кроме той, которая была им уготована в этих стенах.

Я неловко заерзала в кресле.

– Милорд, неужели Вы не можете не потешаться надо мной?

Он растянул губы в усмешке, раздражение исчезло.

– В самом деле. Неудивительно, что мисс Осборн испарилась, исчезла, так что мы даже не заметили, когда она вышла из дома. Удивляться приходится тому, что другие не растаяли на глазах, как призраки.

– Вы говорите глупости, а я…

– А Вы, мисс Лейн, – лукавая улыбка мелькнула по лицу и покрыла мелкими морщинками уголки глаз, – а Вы – теплый южный ветер, который принес весну в наши края. Своим появлением Вы вернули нас к жизни. Ваше исчезновение не могло бы остаться незамеченным.

Несмотря на игривый тон, он поедал меня глазами, как голодный зверь. Я покраснела и отвела взгляд. Но это не остановило его.

– Если Вы покинете нас, это мы превратимся в призраки и исчезнем с лица земли.

– Мы говорили о Клариссе, милорд, – мой голос прозвучал неуверенно и на слишком высоких нотах.

– Да? Я думал, мы закончили эту тему.

– На какое-то время. Теперь я должна идти в класс, она ждет меня.

Он вздохнул, откинулся на спинку кресла и проводил меня глазами до двери.

Я не рассказала Клариссе о разговоре с ее отцом. Но перед сном, уже надев ночную рубашку и расплетя косу, я все же раздвинула занавеси и выглянула в окно. Луна светила бледным пятном, туман был негустой, можно было различить очертания предметов на близком расстоянии, но вдали деревья и кустарники сливались в одно неясное пятно. Все вокруг приобрело расплывчатые контуры, словно было окутано облаками.

Что все-таки могла увидеть тогда Кларисса?

В движущемся тумане легко было увидеть несуществующие вещи. Он то извивался причудливыми завитками, напоминая распущенные волосы русалок, то приобретал очертания не то человеческого лица, не то морды фантастического животного.

Я вглядывалась в туман и ждала, когда он, наконец, примет очертания какого-нибудь знакомого предмета. На моих глазах начала вырастать фигура человека. Она постепенно выплывала из серых клубов, двигаясь в мою сторону, как будто кто-то шел с лужайки к дому, чтобы остановиться под моими окнами. Я следила с интересом. Вот появились широкие плечи мужчины, плечи, форма которых мне была слишком хорошо знакома.

Лорд Вульфберн.

Неужели он так прочно вошел в мои мысли, что стоило немного расслабиться, как его образ вставал передо мной? Я заморгала, стараясь прогнать наваждение, потом снова взглянула вниз.

Человек все еще стоял под окном.

Его очертания были нечетки, но он был абсолютно реален, сомнений быть не могло.

И голова была поднята вверх, он смотрел прямо на меня.

Что это было? Одинокая прогулка, чтобы заглушить бушевавшие в душе чувства? Что могло привести его под окна моей комнаты? Поддавшись порыву, я отодвинула задвижку и распахнула окно, потом высунула голову – волосы упали и закрыли лицо. Убрав их с глаз, я позвала: «Лорд Вульфберн!»

Фигура выпрямилась.

– Лорд Вульфберн, все в порядке?

Он знал, что я его вижу, но не отвечал. Неужели я ошиблась? Может быть, это Уилкинс? Но управляющий был меньше ростом. Бастиан или Дейви? Но у первого плечи были гораздо уже, второй же был намного тоньше и стройнее.

Внезапно я осознала, что стою у открытого освещенного окна в одной ночной рубашке с распущенными волосами. Я захлопнула окно и опустила занавес.

В эту ночь я больше не выглядывала в окно.

Прошло несколько дней, прежде чем я снова увидела лорда Вульфберна. Я пошла в библиотеку положить на место несколько книг, которые я брала для занятий по истории с Клариссой. Там я застала его. Он рассматривал карту и, заметив, что я нерешительно стою в дверях, жестом пригласил меня войти и присоединиться к нему.

Я быстро положила на место использованный материал и нашла нужный мне для дальнейшей работы. Было трудно сосредоточиться, потому что он не отрывал взгляда от моего лица.

– Я сейчас уйду, – пролепетала я, надеясь отвлечь его от созерцания моей особы.

– Но мне нужно поговорить с Вами, – сказал он. – Если, конечно, Вы можете уделить мне несколько минут.

Я согласилась без большой охоты. Он выдвинул два кресла с высокими спинками, стоявшими в углу библиотеки, и расположил их друг против друга на близком расстоянии, перед окном, из которого видна была главная аллея и цветущие кусты красных роз. Сцена получилась просто идиллическая, но меня трясла нервная дрожь. Захочет ли он упомянуть ту ночь, когда стоял под моим окном? Если нет, я намеревалась не заводить об этом речи. И я не была уверена, что хочу услышать о причине его ночного бдения.

Я села в кресло, убеждая себя, что он будет говорить о Клариссе.

Оказалось, что в обоих случаях я ошибалась.

– Хочу спросить, прочитали ли Вы книгу, которую я Вам дал, – сказал он, когда я устроилась удобно. Говорил он с плохо скрываемым напряженным интересом к тому, что я отвечу.

– Я читала понемножку каждый вечер, – сказала я, ощущая, что в нем неуловимо что-то изменилось.

– Ну и…?

– Я дошла только до середины. Но я читала очень внимательно и могу сказать, что его теория хорошо продумана и позволит сделать далеко идущие выводы.

Он вытянул ноги, положил локти на ручки кресла и поднес к лицу плотно сложенные ладони, внимательно глядя на меня поверх пальцев. Я сочла, что его интерес – просто дань вежливости.

– Вы согласны с Дарвином, что человек произошел от низших форм?

– Это вполне возможно. Но к этой мысли нелегко привыкнуть.

Он кивнул в знак согласия и задумался.

– Все же я убежден, что Дарвин прав.

– Почему, милорд?

Он думал так долго, что я стала сомневаться, ответит ли он на вопрос. Наконец, он заговорил, тщательно выбирая слова, словно боялся сказать лишнее.

– Мы все носим внешний слой, который мы называем цивилизованным поведением. Это даже не слой, а тончайшее покрывало. Отбрось его нечаянно или в силу обстоятельств, и что останется? – его речь звучала очень взволнованно. – Не человек, а нечто примитивное и мало соответствующее нашему пониманию о человеке. Создание, движимое инстинктами и страстями, – только и всего. Мне не трудно поверить, что все мы произошли от низших видов животных, точнее, я считаю, что невозможно верить в иное происхождение человека.

Мне было неловко его слушать, потому что он сам, больше чем кто бы то ни был, походил на примитивное существо. Не скованное условностями. Презирающее нормы общественного поведения. Действующее под влиянием настроения или порыва. По этой ли причине он поддерживал теорию Дарвина?

Чтобы не выдать своих мыслей, я сказала тихо:

– Зверь. В каждом из нас сидит зверь.

– Значит, эта мысль Вас не шокирует?

Он подался вперед, в глазах вспыхивали огоньки. Взяв мою руку, он бессознательно гладил мои пальцы. Обычно первым его стремлением было вывести человека из равновесия, но теперь он старался поймать мой взгляд с такой надеждой, что я поняла – ему нужна поддержка.

– Конечно же, человеком руководит что-то более высшее, чем страсти, мы сотканы не только из страстей, – сказала я, стараясь не придавать значения интимности его жеста. – Разве интеллект не возвышает нас над животными?

– Даже самые сильные и опасные звери проявляют ум и хитрость.

Я вспомнила первые годы жизни в семье Вульфбернов, Генриетту, и подумала, как близка я была к тому, чтобы поддаться инстинкту убийства. Только случай спас нас обеих. Случай, который помог сделать вывод из этой случайности.

– Как Вы оцениваете разум? – спросила я. – Можно ли свести существо, обладающее разумом, к простой сумме страстей? Уверена, что страсти можно укротить разумом. И если мы развивались с незапамятных времен, разве наш разум не развивался вместе с нами?

Он сжал мою руку.

– Что Вы говорите?

– Что неважно, кем мы были раньше, мы уже далеко ушли от наших предков, – нетвердо высказала я, смущенная его пристальным вниманием. – Считать, что сейчас мы стоим на том же животном уровне, как миллионы лет назад, значит полностью отвергать теорию эволюции.

Он задумался. В этот момент лицо его казалось изваянным из гладкого темного мрамора, а драгоценные камни на перстне отражали солнечные лучи, проникавшие в окно. Они слепили глаза и не давали возможности сосредоточиться. Я испытывала странное чувство дискомфорта. Но если бы в этот момент мне предложили уйти из библиотеки, я сделала бы это с большой неохотой.

Лорд Вульфберн вздрогнул и вернулся в реальность.

– Значит, Вы считаете, что верить в наше происхождение от примитивных существ означает верить в то, что эту стадию человек оставил далеко в прошлом?

Я кивнула.

– Я уверена, что первая мысль естественно ведет ко второй.

– Возможно, – он сдвинул брови. – Но я меньше в этом убежден. Посмотрите, как легко человек совершает убийства. Разве это означает, что он преодолел свое первоначальное состояние?

Не настолько, по крайней мере, для меня, чтобы будучи ребенком, я считала убийство невозможным. Жилища первых древних обитателей Корнуэлла, высеченные в скалах и напоминавшие ульи, были все еще видны из окон Холла и подтверждали, что мы не очень далеко ушли от предков. Да и его собственное поведение, его смены настроений и приступы дикости роднили его с низшими братьями нашими и делали его присутствие неприемлемым в воспитанном обществе. Даже я не чувствовала себя в безопасности, когда им овладевали темные силы, гнездившиеся в его душе.

Отвечая, я тщательно обдумывала каждое слово.

– Сомневаюсь, что сейчас можно встретить в людях многое из того, чем отличались друиды или пещерные жители. Но если Дарвин прав, то будущие поколения, оглядываясь назад, найдут в нас больше общего с первобытными людьми, чем мы сами находим.

Глаза его заволокло грустное выражение, он смотрел куда-то вдаль, сквозь меня; куда – известно было только ему одному. Это был совсем не добрый взгляд.

– Могу сказать, как далеко мы ушли от древнего человека.

Он притянул меня к себе и говорил почти на ухо, приблизившись к моему лицу и не давая мне возможности видеть ничего вокруг.

– Нас отделяет меньшее расстояние, чем шаг ребенка, меньшее, чем пространство, когда можно расслышать шепот. Мы даже одной страницы истории не перевернули, даже не вписали полный параграф. Просто заменили одно название другим. И вот теперь мы блуждаем по свету, неуверенно, наощупь, и не можем с точностью предвидеть, что нас ждет: будем ли мы отброшены назад или все же стихия увлечет нас вперед, к тому, чем мы хотели бы стать.

Мне стало не по себе. Что за дикий зверь скрывался в его груди, заставляя смотреть на мир и человека сквозь такое темное стекло?

Какая-то часть меня протестовала и хотела опровергнуть, доказать, что человеческая раса чиста и благородна. Сказать, что главное стремление человека – усовершенствовать жизнь и себя в ней. Но другая часть подсказывала, что лучше промолчать. Он был так взволнован, словно спорил не с Дарвиным, а с самим собой. Я не могла сказать ему, что он не прав, и после этого смотреть ему в глаза как ни в чем не бывало.

Я положила руку ему на рукав и почувствовала, как напрягся мускул под моими пальцами.

– Конечно, любому предположению можно найти разумное объяснение. Мы действительно не знаем, что с нами будет. Но какие бы демоны ни владели нами, Грозя зачеркнуть достижения цивилизации, мы должны их победить. В этом я уверена.

– Победить? Как? Вы предлагаете окропить меня святой водой или пригласить священника, чтобы он прочитал проповедь?

– Я не этих демонов имела в виду, а темные стороны нашей натуры. И если мы не находим в себе достаточно силы воли, чтобы справиться с ними, тогда нужно обратиться за помощью к себе подобным и бороться сообща.

Он усмехнулся.

– Вы предлагаете свою помощь?

– Если позволите.

Он выпрямился и отошел.

– Борьба, которую я веду, касается только меня, мисс Лейн. Не искушайте меня нежными глазками и мягкими ручками, не то Вам придется горько пожалеть о своем милосердии. На самом деле я намного сильнее, чем Вам кажется. Может быть, мне не удастся выйти победителем, но я не сдамся по своей воле.