Текст книги "Тайна"

Глава 12

Неужели я никогда не пойму его? Мы жили под одной крышей, ели одну и ту же пищу, встречались в коридорах и холле, сидели напротив друг друга в креслах, но полного контакта у нас не было. Я видела ясно, что он переживал эту отчужденность даже острее меня. Он постоянно искал возможность остаться со мной наедине, я нужна была ему, но зачем – мне было не понятно. Однако он, не задумываясь, бесцеремонно отдалял меня, когда ему казалось, что дистанция между нами слишком сократилась.

Я как бы находилась на ничейной территории, что со мной уже не раз бывало в моей короткой жизни. Те, кто поместили меня туда, не очень нуждались во мне, но все же не разрешали ее покинуть. Раньше мне удавалось оградить свой внутренний мир от постороннего вторжения, возвести вокруг себя надежные стены и убедить не реагировать на него. Это удавалось благодаря тому, что я не питала теплых чувств к тем людям, которые считали меня ниже себя. Я могла позволить себе презирать их так же глубоко, как они презирали меня.

Но в Вульфбернхолле положение изменилось. Здесь ко мне относились с почетом и благоговением. Меня это тяготило и лишало средств самозащиты. Чувства, которые я подавляла в себе с детства, теперь рвались наружу, и мне хотелось излить их на тех, кто проявлял доброту ко мне.

Что ждало меня впереди?

Должна ли я была дать волю своему влечению к этому человеку, которому легче было насмехаться, чем произнести похвалу?

Я не решалась.

Привилегия недоверия принадлежала не ему одному. Вместо этого я старалась щедро проявлять привязанность к Клариссе, ей это было нужно, и она способна была оценить ее. Лорд Вульфберн тоже старался уделять дочери больше времени. Как только он появлялся, я чувствовала, что переставала для нее существовать.

Однажды он вышел из кабинета, когда мы только вернулись с прогулки, на губах его застыла таинственная улыбка.

– Папа! – бросилась она к нему. Ленты в волосах ее развязались и болтались по спине. Она прижалась к нему, крепко обхватив руками. Он не сделал попытки освободиться, но изобразил удивление.

– Кто эта девочка? – строго спросил он, обращаясь ко мне. – Вы взялись обучать дочь местного фермера вместе с моим ребенком?

Кларисса счастливо рассмеялась.

– Боже мой, я узнаю этот смех! Это ты, Кларисса? На тебе столько грязи, что я тебя не узнал.

Он подбросил ее и поцеловал в щеку. Она попробовала ответить тем же, но он опустил ее на пол, изобразив ужас:

– Нет уж, с меня хватит, грязнулька. Если ты начнешь меня целовать, мне придется принять ванну, а Мэри будет нелегко отмыть тебя. Ей надо будет натаскать много воды.

– Но, папа! На болотах нельзя гулять и не запачкаться!

– Почему же? Мисс Лейн сумела ведь остаться чистой. Хотя что это у нее на носу? Уж не ком ли грязи? – он сделал вид, что внимательно разглядывает мой нос.

– Вполне возможно, – ответила я, опустив глаза. Я знала, что он искал не грязное пятно на моем лице. Даже не глядя на него, я чувствовала – он чего-то ждет.

Это было несправедливо. Не все, что он ожидал от меня, я была в состоянии ему дать. Полное взаимопонимание между нами было невозможно. Также я не принадлежала к тем женщинам, которые согласились бы на близкие отношения вне брачных уз. Он это должен был понять и не претендовать на то, чего я не могла ему дать.

То же самое мне следовало самой хорошо запомнить.

Когда я оторвала глаза от своих башмаков, лорд Вульфберн снова занимался дочерью. Он шутливо погнал ее наверх, приказав оттереть грязь как следует, иначе он откажется признать в ней своего ребенка.

Я тоже пошла к лестнице.

– Мисс Лейн, – остановил он меня.

– Слушаю, милорд.

– Пообедаете сегодня со мной?

Это был не приказ, а приглашение, так он вел себя впервые. Раньше он оперировал высочайшими повелениями, исключавшими неподчинение. Что это? Перемена отношения или уверенность, что отказа не последует? Я надеялась на первый вариант, но понимала, что второй более реален.

И более соответствовал действительности.

Я кивнула в знак согласия.

– Благодарю, милорд, с удовольствием.

Обед прошел мирно. Он занял не много времени, но начищенная, горевшая всеми огнями люстра рассеивала гнетущее ощущение мрака, и действительность отошла на задний план, уступив место светлым надеждам. Мне даже захотелось поверить, что мы – вовсе не мы, а другие люди, сидим не в Холле, а в другом, более приятном и романтичном месте, где можно не думать о тяжелом, а можно беззаботно смеяться, где никогда не заходит солнце и можно не бояться наступления ночи, а встречать ее с надеждой на добрый отдых и покой после дневных трудов.

В продолжение нашей негромкой беседы, сопровождаемой звоном серебра и блеском хрустальных бокалов, лорд Вульфберн сохранял то же таинственное выражение, которое я заметила еще днем.

Я положила вилку и отодвинула тарелку с чувством удовлетворения, которое было вызвано не только вкусным обедом.

– Вы кончили? – осведомился он с некоторым нетерпением. Эти нотки прозвучали впервые за целый вечер.

Я кивнула, улыбнувшись.

– Обед был отличный, милорд. Он не придал значения похвале.

– Не перейти ли нам в гостиную? Я хочу что-то Вам показать.

– Если угодно, милорд.

– Очень даже угодно, – он улыбнулся многозначительно.

В камине горел огонь, газовые рожки приятно мерцали вдоль стен. Миссис Пендавс постаралась красиво расставить розы в вазах. Уютное тепло наполняло комнату.

Я огляделась вокруг, ища объяснения поведению Его Светлости. Все было на обычных местах, комната блестела чистотой и свеженаведенным порядком. Я перевела внимание на хозяина.

– У меня для Вас есть небольшой подарок, – сказал он, улыбаясь и вынимая небольшой пакет из кармана сюртука.

– Вы уже сделали достаточно мне подарков, – запротестовала я.

Он поднял палец, предостерегая от лишних слов.

– Если припомните, Вы согласились принять платья как уступку мне. К тому же на этот раз это нечто другое. Платья были вызваны необходимостью. Этот подарок более личный.

Вряд ли мне нужно было доказывать, что личные подарки между нами неуместны. Он не мог не понимать, что его поведение неразумно. Я дала понять, что он поставил меня в неловкое положение.

– К чему это официальное выражение лица, мисс Лейн? Приберегите свою строгость для Клариссы, когда ей вздумается пошалить. Я уже не мальчик и учительская тактика на меня давно не действует. Вы только разбудите желание спровоцировать Вас на очередной взрыв. Кроме того, Вы даже не развернули сверток и не знаете, что в нем, – убеждал он.

Я чувствовала: он заманивает меня в ловушку, из которой будет сложно вырваться. Но он сделал предложение в такой форме, что было глупо упорствовать в нежелании хотя бы взглянуть на вещь. Именно это ему было нужно.

С не очень большой готовностью я развернула пакет. В нем находились два тонко выделанных серебрянных гребня для женской прически. Это были старинные тяжелые украшения, несомненно, очень ценные.

– Я купил их для жены. Но она вскоре умерла, так и не надев их. Думал сохранить их для Клариссы, когда она станет постарше. Но если Вы согласитесь их принять, мне это будет даже приятнее. Они помогут Вам красиво уложить волосы.

– Но я не могу…

– Давайте я покажу, как ими пользоваться. Если разрешите, конечно.

Не получив моего согласия, он вытянул шпильки из моего туго скрученного узла. Тяжелая коса упала на спину, расплетаясь при движении. Я покраснела.

– Милорд, в самом деле. Это не совсем…

– Не могу похвалиться, что являюсь большим экспертом по части женских причесок, скорее, я любитель, но желание побеждает там, где не хватает умения.

Мягкими и ловкими движениями пальцев он собрал волосы сзади, туго затянув их на лбу и по бокам, так что мне стало больно, и, не обращая внимания на мою гримасу и неуклюжую позу, продолжал колдовать, мурлыча под нос, как довольный кот.

Затем, придав моей голове нужное положение, отошел и критически осмотрел свою работу. Видимо, оставшись доволен результатом, он взял из моих рук сначала один гребень, затем другой и воткнул их в прическу, нимало не смутившись моим сердитым взглядом и пунцовым цветом щек.

– Значительно лучше, – произнес он. Взяв меня за руку, он подвел меня к зеркалу в золоченой раме, висевшему над камином, и заставил полюбоваться делом рук своих. Его лицо отражалось в зеркале позади моего и немного выше, что сковывало меня еще больше.

– Правда же, так лучше? – настаивал он.

Я старалась не смотреть на него в зеркале. На голове у меня было довольно неуклюжее сооружение, еще менее удачное, чем мои собственные попытки. Но цели он добился. Я не могла дольше сохранить то, что он называл «выражением гувернантки», прическа сделала меня моложе и в лице проглядывали совсем незнакомые чувства, которые меня даже испугали.

– Что-нибудь не так? – забеспокоился он, поймав этот мимолетный страх в моих глазах.

Я отрицательно покачала головой. Мне была непонятна причина охватившего меня панического чувства. Я только сознавала, что причина крылась в нем и что меньше всего мне хотелось бы с ним обсуждать мое состояние.

– Сама себя не узнаю, – только и сказала я. Одна бровь вопросительно поднялась, я поняла, что он уловил ложь. К моему облегчению, он не стал допытываться и требовать правды. Вместо этого он кивнул и сказал:

– Годы проходят очень быстро, с ними проходит молодость и приходит старость. Нет необходимости ускорять этот процесс, как Вы пытаетесь сделать. Но Вы так и не сказали, нравятся ли Вам гребни.

Что я могла ответить? Отказаться было бы неделикатно и неблагодарно. Принять от него подарок – это поставило бы меня в двусмысленное положение, я просто не могла себе этого позволить.

Я посмотрела на него в зеркало.

– Ваше искусство произвело на меня сильное впечатление, милорд, а гребни просто неотразимы…

– Разрешите поправить Вас, – он прошептал это чуть ли не касаясь губами моего уха. – Это не гребни неотразимы, а Вы сами. Гребни просто украшение, но мне приятно видеть их в Ваших волосах.

– Но Вы должны понять, что я не могу принять их.

– Ничего подобного мне даже не приходило в голову.

Он протянул руку и погладил меня по голове. Затем пальцы его скользнули к моей шее. Я говорила себе, что нужно немедленно отойти от него, чтобы он понял – я не принимаю такого поведения по отношению к себе и заслуживаю большего уважения, пока нахожусь под его крышей.

Но я не могла сдвинуться с места. В нежном прикосновении его пальцев была какая-то неведомая гипнотическая сила, она исходила и от его темных глаз, смотревших на меня с нежностью. Меня словно опутало теплое светлое облако. Каковы бы ни были секреты, которые он скрывал в душе, никто до него не был так добр и ласков со мной. Он первый отнесся ко мне с уважением, оценил мои человеческие качества и отбросил как несущественное мое происхождение.

Я понимала, что поступаю неправильно, выдавая себя с головой. Оттолкнуть его в эту минуту значило бы навсегда проститься с мечтой о любви и добром расположении, которых мне всю жизнь так не хватало.

И у меня не было желания отталкивать его.

Его пальцы нежно гладили мою шею, лицо, губы. Мир перестал для меня существовать, все стало незначительным и ненужным, кроме легкого движения его теплых пальцев.

Но вдруг я вновь ощутила панический страх. Я думала только об одном – как убежать, скрыться, вырваться из его объятий.

Он, видимо, прочел эти мысли на моем лице, потому что притянул меня к себе и крепко держал за талию. Наши тела совсем слились, я ощущала силу его мускулов и тепло его тела, прижимавшего меня к себе. Мне стало так жарко, словно я горела в пламени.

– Пустите, – взмолилась я. – Вы не должны этого делать.

Он застонал.

– Не делайте вид, что Вы не догадываетесь о моем чувстве к Вам. Вы так искусно обходили эту тему, что одно это доказывает – Вы все понимаете.

– Если Вы знали, что я избегаю Вас, то должны были считаться с моими желаниями и не имели права пользоваться моим зависимым положением.

– Имел полное право.

– Вы думаете, если я живу в Вашем доме и пользуюсь Вашим покровительством, Вы можете делать со мной, что хотите?

– Боже Праведный! Вы действительно считаете меня отпетым негодяем?

– Что еще мне прикажете думать?

– Что Вы мне нужны, я хочу Вас. Вы мне необходимы, и я не собираюсь ждать, я хочу, чтобы Вы принадлежали мне. И если Вы станете утверждать, что я Вам безразличен, я не поверю.

Он прижался щекой к моей щеке и закрыл глаза. Его слова не развеяли мои страхи, но только разожгли чувства. Охваченная необъяснимым ужасом, я стала вырываться из его объятий.

Внезапно он разжал руки, и мой сжатый кулак нанес ему чувствительный удар по челюсти.

Я замерла, готовая пожалеть о содеянном. В этот момент раздался стук в дверь.

Он резко отступил, словно между нами выросла огненная стена, но не из-за удара, а потому что кто-то помешал. Я облокотилась о мрамор камина и старалась перевести дух, хотя мое состояние было результатом охватившей меня паники и ничего больше.

Лорд Вульфберн отошел к противоположному краю камина и ждал, пока я приду в норму. Затем сказал мрачно: «Войдите».

Дверь открылась, и в комнату вошла миссис Пендавс, за поясом позвякивала связка ключей. Увидев меня, она очень удивилась. Я молила, чтобы причиной этого удивления была неожиданность, а не мой взволнованный вид, и чтобы она не догадалась, что здесь произошло минуту назад.

– Извините, милорд. Я думала, что мисс Лейн поднялась к себе. Я принесла отчет о расходах, но это не срочно. Можно отложить.

– Мне как раз пора идти, милорд, – сказала я, пользуясь возможностью ускользнуть. – С Вашего позволения.

Он нахмурился, но не решился меня удерживать.

Миссис Пендавс сказала: «Спокойной ночи, мисс Лейн. И если позволите заметить, новая прическа Вам очень к лицу».

Так вот что бросилось ей в глаза!

– Спокойной ночи, – ответила я не своим голосом и вылетела из комнаты, словно освобождение дало мне крылья.

Только когда я, наконец, вошла в свою комнату и плотно закрыла дверь, я почувствовала себя в безопасности и вспомнила о подарке. Гребни плотно держались в волосах. С облегчением я выдернула их и швырнула на постель. А сделав это, сама удивилась своей запальчивости.

Я готова была растерзать эти гребни, словно они были во всем виноваты, хотя они безропотно лежали на покрывале, не способные причинить вред. Но я их почему-то боялась.

Постепенно я успокоилась и снова могла рассуждать хладнокровно. Теперь я испытывала только смущение от осознания своего глупого поведения.

Мне было непонятно, что привело меня в состояние такого смятения и неистовства. Это не было отвращение к нему. Он всегда казался мне привлекательным. И не возмущение его характером – я всегда считала, что он сам страдает от своей несговорчивости. Мне даже отчасти было жаль его. За многие качества я его глубоко уважала, ибо ему нельзя было отказать в уме, прекрасных манерах – когда возникали соответствующие обстоятельства – и он так старался быть хорошим отцом для Клариссы.

Я не находила ни объяснения, ни оправдания своему поведению. Если мне так неприятны его ухаживания, достаточно было сказать и попросить его вести себя корректно.

Но в глубине души я знала, что если сейчас он постучит в мою дверь, я не смогу вести себя ни более спокойно, ни более разумно.

Ночью я плохо спала и утром встала в плохом настроении. С ужасом подумала о встрече с лордом Вульфберном, но решила, что верну ему гребни, не откладывая на другой день.

Посмотревшись в зеркало, я остервенело закрутила привычный узел на затылке и затянула спускавшиеся на лоб завитки с такой силой, что заболела кожа у корней волос.

Открыв платяной шкаф, выбрала самое невзрачное платье и была очень огорчена, когда убедилась, что оно не прибавило мне авторитетного вида. Оно было слишком женственным и слишком нежного цвета. Оставалось надеть черное траурное; но это означало бы расстроить Клариссу. Пришлось оставить то, в котором я была, и утешиться мыслью, что другие в данной ситуации были бы еще хуже.

В учебной комнате я появилась поздно и в плохом настроении. Кларисса что-то чертила, сосредоточенно склонившись над альбомом, выпятив губки от напряжения. Рука ее, зажав грифель, короткими быстрыми движениями скользила по странице.

– Доброе утро, Кларисса, Матильда, – сказала я. Мне казалось, что она слышала, как я зашла, но при звуках моего голоса она вскочила и поспешно закрыла альбом, чтобы скрыть набросок.

– Ты не хочешь показать мне рисунок? – спросила я, стараясь не высказывать особого интереса. – Раньше ты не прятала от меня свои работы.

Она колебалась.

– Не стоит, если сомневаешься. Она сосредоточенно думала.

– Это Матильда не хочет, чтобы я показывала, – сказала она с неохотой.

– Значит, нужно спросить разрешение у Матильды, если ты все-таки хочешь показать мне альбом.

Я ожидала, что она начнет шептать на ухо кукле, потом сделает вид, что слушает ее ответ, но она продолжала сидеть за столом, болтая ногами и опустив глаза, так похожие на глаза отца.

– Можешь просто описать свой рисунок, я смогу представить его себе.

Она решительно отказалась, что меня еще больше удивило, так как она никогда не была упрямым ребенком.

Тут же поняв, что отказ может обидеть меня, она сказала:

– Это секрет. Его знаем только Матильда и я. Мы дали друг другу обещание, что никому не скажем, но это было до Вашего приезда, Джессами.

Я улыбнулась.

– Матильда сказала тебе, что мне можно доверять?

– Она сказала, что мы можем нарисовать картину, это ведь не то же самое, что рассказать.

– Нет, конечно, – подтвердила я, уверенная, что именно это ей хотелось услышать.

Кларисса кивнула.

– Я тоже так думала, но…

Машинально она наклонилась ближе ко мне. Ей отчаянноч хотелось о чем-то рассказать, но она не решалась легко расстаться с тайной, которую хранила долгое время. На лице была написана напряженная внутренняя борьба, пальцы ее нервно теребили альбом. Я не могла позволить ей находиться в таком состоянии, зная, что оно может плохо отразиться на ее здоровье.

– Не волнуйся, покажешь в другой раз, когда захочешь. А теперь вымой руки и начнем заниматься.

Она охотно согласилась и выбежала из комнаты, облегченно вздохнув; это напомнило о моем вчерашнем бегстве из гостиной. Я дала себе молчаливое обещание не ставить ее больше в такое положение, как бы глубоко ни была уверенность, что она должна довериться мне.

Конечно, можно было самой посмотреть в альбом, но это означало обмануть ее доверие. Это могло принести больше вреда, чем пользы. Я решила, что нужно сохранять терпение. Терпение и решимость. Мне это всегда удавалось.

Через несколько минут Кларисса вернулась с чисто вымытыми руками, если не считать серых полосок под ногтями. Она весело сказала: «Доброе утро», словно мы еще не виделись с утра, и заняла свое место.

Я вспомнила, что она ни разу не спросила о Пенгли после нашего недавнего визита. Уже во второй раз я убедилась – она может забывать то, чего не хочет помнить. Эта способность мне показалась несколько странной для ребенка. В конечном итоге такая привычка могла в дальнейшем принести вред.

Но во время занятий Кларисса была более внимательна, чем я. Я даже подозревала, что она очень удивилась, слыша, как я несколько раз запнулась посреди предложения и не всегда могла расслышать ее вопрос.

– Вы нездоровы, Джессами? – спросила она, когда я снова забыла, чем мы занимались.

– Нет, я чувствую себя хорошо – заверила я.

– Вы выглядите не так, как обычно, – продолжала она. – Я подумала об этом, когда Вы пришли, и теперь…

– Что теперь?

– Вы кажетесь… – она не могла найти нужное слово.

– Озабоченной, – подсказала я. – Это значит, что я думаю о чем-то другом.

Она кивнула.

– Наверное, ты права. Но тебя это не должно беспокоить. Я же здорова.

– Мне не хотелось бы, чтобы Вы заболели. Вспомнила ли она мать в эту минуту? Я улыбнулась и постаралась отогнать навязчивые мысли, которые отвлекали меня от работы.

– Не волнуйся. Я даже не помню, когда болела еще чем-нибудь, кроме простуды.

– И Вы не покинете меня?

Ее вопрос поразил меня. Мне не приходило в голову, что она объяснила мое состояние тем, что мне не нравится жить в Холле.

– Дорогая Кларисса, разве я не дала обещание, что никогда не сбегу из этого дома? Ты должна мне верить.

– Я думала, что Вы разозлились на меня.

– Почему я должна была злиться?

Она вздохнула и несколько расслабилась. Очевидно, мое искреннее удивление успокоило ее подозрение.

– Даже если бы ты меня чем-то огорчила, я бы попыталась побеседовать с тобой, а не пускаться в бегство.

Глазки ее забегали, я наклонилась и поцеловала ее в щеку.

– Ну, хватит заниматься ерундой. Мэри скоро принесет второй завтрак и может подумать, что я тебя ругала.

– И скажет папа.

– И нам обеим достанется.

Она хихикнула: он никогда ее не бранил.

– Почему ты решила, что я недовольна тобой? – спросила я, видя, как румянец вернулся на ее щечки и глаза снова оживленно засияли.

Она бросила взгляд на альбом, который еще лежал на столе возле доски.

– Я собиралась показать Вам, правда, собиралась.

– Я знаю.

Ее нижняя губка задрожала, но она все же улыбнулась и, схватив альбом, сунула его мне в руки. Так как я не сразу его открыла, она снова забрала его и стала листать страницы, пока не нашла то, что искала.

Я посмотрела на рисунок, пытаясь понять, что на нем изображено. Кларисса не обладала художественными способностями, свойственными некоторым детям ее возраста. Но она явно изобразила окно. Оно было высокое и узкое, пересеченное линиями, видимо, обозначавшими перекладины рам. По одну сторону окна сидели две скрюченные фигуры, одна сжимала другую. Я поняла, что это должно было обозначать Клариссу, державшую в руках Матильду.

По другую сторону окна было изображено что-то неясное, но тоже похожее на человеческую фигуру. Мужскую или женскую – разобрать было невозможно. Она была нарисована в более светлом цвете, чем первые две, и контуры ее были нечеткими.

Но в целом фигура производила страшное впечатление. Все линии были искажены, то ли от недостатка умения, то ли специально, трудно было сказать. Ведь фигуры ее и Матильды были нарисованы вполне правильно. По крайней мере, они не производили впечатления чего-то угрожающего, что чувствовалось в третьей фигуре.

– Что это? – спросила я, надеясь получить объяснения.

– Иногда у меня бывают кошмары. Тогда я вижу это чудовище.

Взгляд ее был прикован к листу, лицо побелело.

– Это мой… моя…

Она задрожала и выбежала из комнаты.