Текст книги "Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы"

Мы продолжаем наше плавание среди девственной природы. Гигантские деревья тянутся далеко в небо, раскрывая в вышине свои роскошные опахала. С тяжелых ветвей, склоненных над водой, свешиваются вьющиеся растения с самой причудливой листвой. Но надо всем властвует каучуковая лиана, до которой в этих местах еще не дошла рука человека; ее изобилие создает иллюзорную картину берегов в убранстве огромных апельсиновых деревьев, сгибающихся под тяжестью созревших плодов[562]562
  Что касается самих апельсиновых деревьев (Citrus sinensis), то они были завезены в Тропическую Африку из Индии, Малакки или Китая португальцами в первой половине XVI в. См.: Johnston H. H. Op. cit. P. 91. Существует гипотеза, что плод апельсинового дерева, который из-за большого количества зерен считается ягодой, был древним культурным гибридом мандарина и помело.


[Закрыть].

Видя добрый прием, который павины оказывают мне во всех своих деревнях, мои оканда и адума тоже проникаются глубоким уважением к моей персоне. Со своей стороны и павины, кажется, убеждаются в том, что сплоченный отряд, возглавляемый мною, представляет силу, с которой надо считаться.

Всякий раз, когда, пройдя определенный отрезок пути, мы останавливались на отдых в каком-нибудь селении, знакомство с вождем начиналось с подарков, после чего его жены приносили мне обед, так что моя щедрость оказывалась небескорыстной. Дени, павин-переводчик, исполнявший у меня одновременно функции повара, камердинера и телохранителя, оценил все преимущества такой ситуации и превратил трапезу в один из видов ритуала для проявления почтения к моей особе. Амон тоже был не против туземных блюд, к которым я сам давно привык.

Но один обед, пожалуй, вряд ли сотрется из моей памяти.

Как-то жена одного вождя, постелив циновку в тени широкого навеса, принесла по моей просьбе сваренную на пару нежную маниоку, размягченную в кипящей воде кукурузу, зеленые бананы, тушеные с толчеными тутовыми ягодами[563]563
  Речь идет о плодах африканской шелковицы (Morus mesozygia), листопадного дерева с прямым стволом и густой кроной, растущего в лесах Центральной и Южной Африки, которое, в отличие от других видов шелковицы (обычно не выше 10–15 м), достигает в высоту 30 м. Плоды его маленькие, мясистые и шарообразные; как правило, их не готовят, а едят сырыми. См.: Katerere D. R., Eloff J. N. Management of Diabetes in African Traditional Medicine // Traditional Medicines for Modern Times: Antidiabetic Plants / Ed. A. Soumyanath. London; New York, 2006. Р. 215.


[Закрыть], копченую кабанину, приправленную семенами с запахом чеснока. Особенно мне понравился матлот[564]564
  Кушанье из кусочков рыбы в соусе из разных приправ и (в Европе) красного вина.


[Закрыть] из рыбы, крабов и креветок с острой приправой из перца и щавеля. Необычно вкусной была рыба, напоминавшая белое и плотное мясо угря. Я спросил, как она называется. «Это змея»[565]565
  Змей употребляли в пищу не только фаны, но и другие племена, например, адума (Marche A. Op. cit. P. 329), окоа и оканда (Ibid. P. 343). Жак де Бразза сообщал о тридцати семи видах змей, встречающихся в Габоне (питоны, удавы, зеленые змеи, черные змеи, рогатые гадюки и др.). См.: Bruel G. Op. cit. P. 137.


[Закрыть], – ответила хозяйка, чрезвычайно гордая высокой оценкой, данной ее мастерству.

Удивительная сила воображения! Никогда еще огромные дозы ипекакуаны, которые я проглотил, не производили столь молниеносного эффекта.

Именно своим кулинарным искусством трудолюбивая и исполненная долга женщина из племени павинов берет реванш над модницей из племени оканда. У нее всегда есть в изобилии семена ндика, нджави, разнообразная рыба и дичь. Мужчины оканда, которые добывают довольно мало живности, используют фетиши, чтобы оправдать собственное чревоугодие. Женщинам племени надлежит воздерживаться от мяса домашних животных, таких как куры, козы, бараны, а также многих видов рыбы и дичи; они вынуждены довольствоваться почти исключительно овощами и толчеными фисташками в качестве приправы к маниоке или бананам.

Между деревнями Забуре и Джокондо обитает племя шаке; они почти не живут на берегах Огове, но зато их весьма много на севере. Северяне, вероятно, приобрели привычку жить большими селениями, ибо я в первый раз за всю мою экспедицию встретил у них отхожие места.

Шаке – не каннибалы, как их соседи. Они лицемеры и хитрецы в отличие от опрометчивых и вспыльчивых павинов. Пристрастие последних к человеческому мясу несколько преувеличивалось. Не остывшие от кровавой схватки, павины съедают убитых, а нередко раненых и пленных, давая таким образом выход своей ненависти к врагам; они верят, что к ним переходят магическая сила и мужество их жертв.

Мы доплыли до деревни бангве Эпеме и на следующий день были уже в Бунджи, где нас ждали пороги.

Земли адума и шебо тянутся вдоль берегов Огове на пятьдесят километров от Бунджи до Думе.

Места здесь довольно приятные. Плантации и селения, окруженные банановыми деревьями, оживляют светлыми пятнами унылую монотонность леса, почти свободного от бурелома. Тонкие стволы разбросанных повсюду пальм создают некоторое разнообразие линий и красок на его одноцветном фоне.

Перед Нгеме нас встречают пороги столь же яростные, как и в низовьях Огове; здесь река рассечена на части бесчисленными островками и скалистыми отмелями с густой растительностью. Наши пироги то проскальзывают между огромными каменными глыбами, и грохот падающей каскадами воды таков, что я еле слышу команды старшего на пироге; то нас задевают ощетинившиеся кусты пандануса, и мы с трудом уклоняемся от их продолговатых листьев с тремя рядами колючек[566]566
  Вечнозеленый кустарник или дерево семейства пандановых с укороченным и ветвящимся от основания стволом и отходящими от него воздушными корнями; размеры значительно варьируются – от 1 до 20 м. Имеет узкие длинные листья (от 30 см до 2 м в длину); у большинства видов их края покрыты крепкими острыми шипами, расположенными тремя плотными спиральными рядами, поэтому панданус часто называют «винтовой пальмой». В долине Огове панданусы представлены эндемичными видами Pandanus parvicentralis и Pandanus teuszii.


[Закрыть].

30 марта голова каравана уже подходит к Нгеме.

В мое отсутствие Балле и Марш перенесли штаб-квартиру к подножию Думе[567]567
  В феврале 1877 г. (Marche A. Op. cit. P. 326). Там путешественники прожили четыре месяца.


[Закрыть], поэтому мы нигде не будем задерживаться. К тому же я оставил Амона в деревне Ндумбы, чтобы поторопить опаздывающих. Подплывая к каждой деревне, мы встречаем целые толпы народа, приветствующие возвращение гребцов. Семьи приходят в полном составе – старик-отец, жена, дети; некоторые бросаются в воду, чтобы побыстрее обнять своих родных. Жены с блеском радости и алчности в глазах принимают подарки, добытые за время плавания[568]568
  Марш описывает очень похожую реакцию женщин оканда на возвращение мужей из страны адума (Ibid. P. 334).


[Закрыть].

А сколько соблазна и обещаний в глазах девушек! Сколько гордости у жен удачливых супругов! Сколько зависти и тайных угроз во взоре тех, чьи мужья отказались ехать со мной! «Я тоже стану гребцом, чтобы иметь все эти прекрасные вещи, – думал каждый мальчик, совершенно нагой[569]569
  Дети у адума, пишет Марш, «до полового созревания носят костюм нашего праотца» (Ibid. P. 309).


[Закрыть], – когда я выросту, у меня тоже будут ножи, бисер, колокольчики и красные береты». А пока он заскакивал в пирогу и ехал с нами до следующей деревни, пытаясь грести, как взрослый.

Привезенные безделушки – целое состояние для семьи, поэтому каждому надо посмотреть, потрогать, открыть сундучки из жести. Полный восторг вызывают красивые бусы и отрезы ткани с яркой и пестрой расцветкой. Сундучки кажутся неисчерпаемыми: оттуда извлекают соль, «нептуны», котелки, пустые консервные банки, которые превратятся в кухонную утварь или туалетные принадлежности.

В каждой деревне повторяется та же картина. Взрывом энтузиазма встречают не только нанятых мною гребцов, но и освобожденных рабов.

Теперь, когда бывшие невольники кое-что заработали за свой труд, к ним обращались с самыми различными предложениями, им давались самые заманчивые обещания. Их уговаривали покинуть меня, для этого прибегали ко всем средствам: использовали страх перед неизвестными странами, куда мы намеревались отправиться; доходило до того, что им угрожали вредоносным фетишем ньемба, обладающим свойством сглаза, перед которым все племена испытывали суеверный ужас. Недоверчивость и сила привычки, естественно, делали свое дело: бывшие рабы желали вернуться туда, где они долгое время жили и даже к тем, кто их продал; они шли ко мне один за другим и просили позволения уйти.

Я скептически смотрел на все знаки внимания, которые им оказывали. Я достаточно долго пробыл в этой стране, чтобы не питать больших иллюзий. Тем не менее я все же надеялся удержать кого-нибудь, но всякий раз обманывался в своих надеждах. Невозможно было убедить их, что, покидая меня, они рисковали снова быть проданными в рабство.

Подходил конец нашему плаванию. С момента прибытия в страну адума число гребцов с каждым днем сокращалось, и освобожденные рабы тоже уходили от нас.

Когда в стране оканда я выкупал их у туземных вождей, те не уставали давать мне советы, как обращаться с таким товаром[570]570
  См.: Пис. Х.


[Закрыть]. Когда же я заявил, что каждому верну свободу, меня посчитали безумцем, выбрасывающим ценный товар в реку. Иногда я оказывался невольным свидетелем странных сцен. Однажды, остановившись в полдень на отдых, я услышал жаркий спор: один из освобожденных, ко всеобщему возмущению, не желал возвращаться к своему брату, который продал его; он еще колебался и не знал, покидать меня или нет, а сей прекрасный родственник, который, может быть, мечтал его снова продать, кричал: «Посмотрите-ка на него, он не хочет признавать свою семью! Позор! Он отрекается от нас!»

Я говорил себе: «Хоть один у меня останется»[571]571
  В письме от 3 июля 1877 г. де Бразза сообщает, что один раб по имени Ньеме все же не ушел от него (Пис. Х). Однако кажется, исходя из последующего повествования, что этот раб не сопровождал его в дальнейшем путешествии; по-видимому, он остался в стране адума.


[Закрыть]. На следующий день тот ушел, даже не предупредив меня, вероятно, опасаясь, что я задержу его силой[572]572
  См. также: Пис. Х.


[Закрыть].

Оставим в стороне все эти грустные мысли, которые приходили мне тогда на ум.

Я прибыл к Думе 31 марта[573]573
  См. также: Пис. VIII.


[Закрыть]. На следующий день к нам присоединился Амон, и уже в третий раз после нашего отъезда из Габона вся наша экспедиция была в сборе.

Меня очень утомили бесконечные дни плавания в пироге под палящим солнцем.

В первые апрельские дни я могу наконец отдохнуть. Доктор Балле обустроил штаб-квартиру на славу; туземцы щедро снабдили его домашней птицей, баранами и дойными козами. Наши хижины, расположенные на высоте шести или семи метров над средним уровнем реки, прекрасно проветриваются; они окружены банановыми деревьями со спеющими плодами; на ухоженных грядках зреют редис, тыква, фасоль и шпинат[574]574
  А также сахарный тростник и табак (Пис. VIII). Листья шпината путешественники употребляли в пищу сваренными в бараньем жире с перцем и солью (Там же).


[Закрыть]. Естественно, время от времени сторож недосчитывается какого-нибудь животного, попавшего в лапы тигра[575]575
  Т. е. африканского леопарда (Panthera pardus pardus), самого крупного и распространенного вида леопардов; вес его достигает 90 кг, длина – 1,9 м, не считая хвоста (около 1 м). В Габоне он обитал и обитает преимущественно во влажных экваториальных лесах; в эпоху де Бразза похищал не только домашних животных, но и нападал на людей. Марш сообщает о большом количестве пантер к югу от Думе. См.: Marche A. Op. cit. P. 295–296.


[Закрыть], правда самые опасные воры – адума, но их поползновения сдерживаются вождями, наверняка подкупленными Балле и Маршем[576]576
  См.: Пис. VIII.


[Закрыть].

Все, таким образом, к лучшему. Наш стол не оскудевает; нам все поставляет земля, кроме сахара, кофе и водки, предназначенных исключительно для важных случаев.

Конечно, потребовалось очень много труда, чтобы перенести сюда нашу штаб-квартиру; мы не только собрали достаточное количество пирог и гребцов, не только возвели в короткий срок все постройки, не забыв ни одной детали, но общими усилиями приступили к серьезному исследованию соседних областей.

В то время как Марш продолжал пополнять свои коллекции, которые дают теперь достаточно полное представление о регионе, доктор Балле за три экспедиции собрал информацию о неизвестных территориях, куда мы намереваемся проникнуть. Он смог также подняться по Огове до ее слияния с рекой Нкони[577]577
  Т. е. Ликони (Лекони), правый приток Огове длиной 210 км; в своем основном течении имеет ширину 50–60 м. Впадает в Огове выше БонгоБадума. Река была открыта Маршем 22 сентября 1876 г. (Marche A. Op. cit. P. 304); Марш оказался также первым европейцем, попытавшимся подняться по ней, однако смог пройти не более 4 км (Ibid. P. 305).


[Закрыть].

Так как его данные подтверждаются сведениями, добытыми Маршем, мы выбираем местом нашей будущей штаб-квартиры пункт в окрестностях водопада Пубара, после которого, по утверждению аборигенов, Огове становится уже недоступной для пирог.

С 10 мая я тоже включаюсь в работу: обхожу окрестности и наношу визиты вождям, пытаясь заинтересовать их нашими планами.

Они, кажется, не очень привлекают адума.

Основная проблема, которую необходимо решить, – это транспортировка на далекое расстояние огромного груза.

До этого времени при общении с более бедными племенами соблазн хорошего заработка был главным стимулом при найме гребцов; теперь приходилось действовать иначе.

Адума соглашались в крайнем случае сопровождать меня до реки Нкони, где они обычно покупают рабов[578]578
  По свидетельству Марша, адума покупают рабов у аванджи и обамба (Ibid. P. 328).


[Закрыть], баранов[579]579
  Марш сообщает, что в верховьях Огове туземцы (анджани) разводили бесшерстных баранов, внешне напоминавших антилопу, которые давали очень вкусное мясо (Ibid. P. 315).


[Закрыть], козлят и железо[580]580
  По свидетельству Марша, железо адума, как и анджани, получали от нджаби (Ibid. P. 316).


[Закрыть] за те редкие товары, которые могут достать. Но они никогда не переходят этого рубежа[581]581
  По словам Марша, адума никогда не заплывали дальше острова Эбеди, южной границы владений обамба на Огове (Ibid. P. 303).


[Закрыть]: никакая выгода не заставит их идти дальше.

Действительно, европейские товары высоко ценятся на некотором расстоянии от Думе, но их ценность падает по мере того, как поднимаешься выше Мопоко, где соль и некоторые другие вещи, уже вошедшие здесь в употребление, получают непосредственно с побережья, из Маюмбы[582]582
  В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза сообщает, что с некоторых пор батеке стали получать европейские товары из долины Конго (Пис. VIII).


[Закрыть].

Новые племена, с которыми мы намеревались познакомиться, не использовали Огове как судоходную трассу, и нам не было никакого смысла доставлять груз до реки Нкони, поскольку тамошние туземцы не умеют управлять пирогами и никто из них не смог бы помочь нам продолжить наше путешествие[583]583
  У них также не было больших лодок, необходимых для такой экспедиции (Пис. VIII).


[Закрыть].

Рассчитывать на оканда, которые до того сопровождали меня, уже не приходилось: те были слишком поглощены своей торговлей. Если мы смогли тогда уговорить их подняться с нами по Огове, так только потому, что они понимали выгоду, которую представляло для них возобновление прежних коммерческих отношений, и были уверены, что наше присутствие защитит их от оссьеба. Но ни за что на свете оканда не согласились бы переступить через заколдованную черту. Суеверный страх останавливал их на границе регионов, доступ к которым находился под запретом фетишей адума. Впрочем адума наверняка сумели бы заставить уважать религиозное верование, стоявшее на страже их торговой монополии, и фетиш ньемба мог бы стать настоящим ядом для тех, кто осмелился бы пренебречь табу. Только адума могли дать мне гребцов, но они хотели, чтобы я подольше оставался у них. Разве мое присутствие в их стране не гарантировало им безопасность торговых связей с оканда? Они надеялись, что из-за недостатка транспортных средств мне придется надолго задержаться у Думе.

У адума мы ни в чем не нуждались; их жены делали жизнь наших лапто максимально приятной, не забывая при этом рассказывать всякие ужасы о стране, куда мы намеревались отправиться.

Они поведали им об обамба[584]584
  Обамба (омбамба) – этнос группы бадума (адума), обитавший в лесистой зоне между Себе и Лекони (совр. провинция Верхняя Огове); в середине 1870-х годов самое южное их селение на Огове располагалось на острове Эбеди (Marche A. Op. cit. P. 303). Первым европейцем, посетившим земли обамба, стал Ленц (Lenz O. Expédition dans l’Ogoway // Revue Maritime et Coloniale. Т. 54. 1877. P. 532–533).


[Закрыть] и умбете[585]585
  Умбете (мбете, мбеде, амбете) – этнос группы бадума (адума), населявший лесистую область к востоку от Верхней Огове и к югу от Лекони.


[Закрыть], обитателях лесов, которые, по слухам, растворяются в воздухе, чтобы в каком-нибудь отдаленном месте неожиданно напасть на врага и уничтожить его; они поведали также о таинственных батеке[586]586
  Батеке (теке) – этнос, обитающий на западе ДРК, на юге РК и в Юго-Восточном Габоне. По местным поверьям, происходит от легендарного вождя Ндууну. Еще до появления первых европейцев батеке основали королевство Анзика, занимавшее обширные пространства к востоку от Лоанго и к северо-востоку от Конго. В XVI–XVIII вв. батеке активно участвовали в атлантической работорговле. Марш называет их племенем каннибалов (Marche A. Op. cit. P. 316). 3 октября 1880 г. королевство Анзика признало французский протекторат. В настоящее время этнос насчитывает 800 тыс. чел. (в Габоне, в провинции Верхняя Огове, – 54 тыс.). О батеке см.: Ebiatsa-Hopiel-Opiele. Les Téké: Définition historique des hommes et de leur espace (avant le XVIIIe siècle) // Muntu. No. 7. 1989. P. 33–47; Idem. Les Téké, peuples et nation. Montpellier, 1990; Mouayini Opou E. Le royaume téké. Paris, 2005.


[Закрыть], которые не говорят, а только поют, как птицы; от одного лишь прикосновения их боевых ножей необычайной формы воспламеняются хижины[587]587
  Ср.: Пис. VIII.


[Закрыть]. Слушая такие рассказы, наши сенегальцы и габонцы начинали терять решимость в страхе перед неизвестностью.

Нам же, скептикам, говорили, что река полна непроходимых порогов.

Одним словом, туземцы не жалели доводов, чтобы разубедить нас.

Тем не менее, несмотря на их уверения, мы были убеждены, что можем доплыть на пирогах до Машого, где предполагали разбить временный лагерь.

Я знал, что мне потребуется много дипломатии и особенно терпения, чтобы достичь этой цели.

К несчастью, оканда принесли с собой бациллу оспы[588]588
  Эпидемия началась уже в первой половине апреля 1877 г. (Пис. VIII; ср.: Marche A. Op. cit. P. 327–328).


[Закрыть], и последствия с каждым днем становились все серьезнее[589]589
  См.: Пис. VIII.


[Закрыть].

Мои старые друзья, не устававшие повторять, что никогда не откажут мне в помощи, первыми покинули лагерь. Мата, которому я доверял как никому другому, пал жертвой эпидемии, а его сына Лидиенго мало заботили мои планы. Что касается Думбы и Джумбы, то они были слишком заняты торговыми операциями с оканда. Многие из вождей умерли, а остальным надо было решать коммерческие дела.

Недовольный своим предвыборным турне по стране адума и шебо, я понял, что единственно правильным решением в этих условиях было ждать конца эпидемии, а также конца торговой лихорадки, ибо, несмотря ни на что, на стоянках оканда работал невольничий рынок[590]590
  В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза сообщает, что с началом эпидемии оканда из Ашуки спешно вернулись домой, однако оканда из Лопе остались в стране адума (Пис. VIII).


[Закрыть].

Эпидемия особенно свирепствовала среди гребцов, прибывших с нами из страны оканда. Началась всеобщая паника. Адума говорили, что собираются покинуть свои деревни и укрыться во внутренних областях у аванджи[591]591
  Аванджи (баванджи, совр. ванджи) – этнос, обитавший к западу от Верхней Огове южнее земель адума, к которым аванджи близки в культурном и лингвистическом отношении; жители преимущественно внутренних областей, они существовали в основном за счет охоты. Первым европейцем, посетившим аванджи, стал Ленц (Lenz O. Op. cit. P. 532–533). Ныне численность аванджи составляет около 11 тыс. чел.; они населяют пограничные районы провинций Огове-Лоло и Верхняя Огове, в том числе и города (особенно их много в Ластурвиле и Моанде). См.: Akalaguelo A. Op. cit. Р. 3–32.


[Закрыть].

Туземцы были убеждены, что мы – виновники бедствия. Один из них так говорил мне:

«Когда мы спустились с тобой в страну оканда, болезни не было. Ты сказал нам: “Оканда и адума! Мы отправимся в путь в новолуние”, и тогда адума собрались на песчаной отмели Пассангои; там ты спросил нас: “Где оканда и остальные адума?” Мы тебе ответили, что они придут завтра. Тогда ты страшно разгневался, и, когда оканда наконец явились, ты рассеял болезнь по воздуху».

Мог ли я тогда подумать, что вспышка магния причинит такой ущерб моей репутации!

От доктора Балле мы узнали, что один из вождей оканда добавлял к этой версии несколько новых деталей. «Белые – злые, – говорил он, – они носят с собой ящик с болезнями. Когда белые останавливаются в какой-нибудь деревне, они открывают его, и люди быстро умирают»[592]592
  Ср.: Пис. VIII.


[Закрыть]. Но если туземцы считали нас способными распространять болезни, то одновременно они верили, что мы обладаем силой излечивать их[593]593
  Оспой не заболел ни один из европейских участников экспедиции (Пис. IХ). Туземцы несколько раз пытались выяснить у де Бразза причины их неуязвимости. (Пис. VIII).


[Закрыть]; вожди приходили за лекарствами, и доктору Балле приходилось разрываться на части, чтобы успеть обойти всех заболевших.

Состояние гигиены у аборигенов отнюдь не способствовало прекращению эпидемии, совсем наоборот; доктору Балле с неимоверным трудом приходилось заставлять их следовать его предписаниям, ведь таких больных выгоняли из деревни и оставляли без помощи в буше[594]594
  Марш приводит несколько ярких примеров жестокого отношения туземцев (прежде всего оканда) к больным – как к рабам, так и к свободным (Marche A. Op. cit. P. 328, 331, 340). В письме от 3 июля 1877 г. де Бразза рассказывает историю об одном заболевшем вожде адума, которого бросили умирать в лесу его собственные жены (Пис. Х).


[Закрыть].

Когда же несколько человек вылечилось[595]595
  В письме от 17 июня 1877 г. де Бразза сообщает, что в области верхних адума, где находился лагерь экспедиции, число умерших, благодаря усилиям Балле, оказалось невелико, тогда как в области нижних адума эпидемия собрала очень обильную жатву (Пис. IX).


[Закрыть], новость об этом разлетелась мгновенно[596]596
  В письме от 20 апреля 1877 г. де Бразза выражает опасения, что адума из-за этого начнут относиться к Балле как к божеству и постараются всеми способами задержать его в своей стране (Пис. VIII).


[Закрыть].

Доктор Балле пишет в «Бюллетене Географического общества»: «Лечение у туземцев состояло в принятии холодных ванн в реке[597]597
  Об этом способе лечения и его летальных последствиях сообщает также Марш (Marche A. Op. cit. P. 327).


[Закрыть]. Во время появления сыпи они вскрывали пустулы[598]598
  Пустула – гнойничок, элемент кожной сыпи.


[Закрыть] и покрывали все тело красноватой мазью, составленной из растертого в порошок красного дерева и пальмового масла. Те, кого смерть до того щадила, умирали очень быстро. Мое лечение состояло в следующем: купание было запрещено, больного помещали в закрытое помещение, защищенное от внешнего атмосферного воздействия, где огонь очага поддерживал постоянную температуру. От запора давалось слабительное из сульфата натрия[599]599
  Глауберова соль.


[Закрыть], а отвар сахарного тростника с несколькими каплями алкоголя провоцировал потоотделение. Все те, кто прошел эти простые процедуры, начали выздоравливать, и смертность заметно снизилась».

Доктор Балле полагал, что эпидемия, которая так легко поддавалась лечению, не была серьезной, но это также свидетельствовало, насколько меньшей была бы смертность у этих несчастных племен, если бы их научили и особенно заставили следовать элементарным правилам гигиены.

15 июня эпидемия уже подходила к концу; оканда собирались возвращаться к себе домой, и Марш решил присоединиться к ним: из-за болезни[600]600
  Лихорадки (Ibid. P. 323–324).


[Закрыть] и перенесенных трудностей он был уже не в состоянии продолжать путешествие[601]601
  См. также: Пис. IX.


[Закрыть]; он увозил во Францию необычайно интересную коллекцию по естественной истории Африки[602]602
  Марш расстался с членами экспедиции 15 июня 1877 г. (Marche A. Op. cit. P. 325). Чтобы добраться до Лопе, он присоединился к флотилии оканда, возвращавшихся домой. 19 июня он отплыл из страны адума, а 22 июня прибыл в страну оканда (Ibid. P. 329–334).


[Закрыть].

Я же снова стал посещать деревни. Никогда еще мое терпение не подвергалось такому жестокому испытанию; я скоро понял, что все уверения адума в преданности были просто притворной лестью, имевшей целью выиграть время, чтобы дождаться сезона, когда они смогут отплыть в страну оканда. Тогда я решил закрыть дорогу, которую сам же и открыл для них.

Я попросил прийти ко мне Мбуенджиа, великого мага оканда, с которым был в самых лучших отношениях и сказал ему, что если адума ради своих торговых дел хотят спуститься вниз по Огове до того, как помогут мне подняться до Машого, то я пошлю сообщение моим друзьям павинам, чтобы они снова закрыли путь между землей адума и землей оканда. Он поверил и объявил адума, обитавшим выше Нгеме, запрет на дорогу к оканда[603]603
  Это произошло перед самым отъездом Мбуенджиа домой: он возглавил ту флотилию оканда, к которой примкнул Марш (Ibid. P. 331, 335).


[Закрыть].

Не зная точно, произвела ли эта мера большой эффект на адума, поскольку они уже перестают верить в фетиши, я решил подкрепить ее более решительными действиями.

Водопад Думе, крайняя граница страны адума, является стратегическим пунктом. Через него можно перебраться, только разгрузив пироги и перетащив их по берегу. Выше по течению река не знает препятствий на протяжении трех дней пути. Мы наблюдали из нашего лагеря, как по ней ежедневно проплывают пироги. Гребцы часто останавливались у нас, выпрашивая горсточку соли или пороха или же, если это были вожди, более существенные вещи. Мы радушно принимали всех, ибо адума – славные люди; хотя они и прикидывались глухими, когда речь шла о нашем отъезде, все же в глубине души, в са́мой глубине, они были благодарны нам за свое процветание. Но если мы не хотели затягивать до бесконечности наше пребывание здесь, необходимо было действовать жестко.

Я изменил линию поведения.

Адума были проинформированы, что я запрещаю им пересекать Думе, пока они не помогут нам подняться к Машого.

Лапто, расположившись с двух сторон от порога, следили и днем и ночью за тем, чтобы никто не перебрался через него. Гребцам не причиняли никаких неприятностей, пироги не конфисковывались, просто им не позволяли проходить. Многочисленные визитеры пытались уговорить меня отказаться от такого решения; в ответ я клялся в своих искренних намерениях, в своей дружбе, спрашивал, как поживают их жены, их дети и даже покупал по цене золота (соли) пальмовое масло, которое они собирались продавать в другом месте; но что касается разрешения на переход через Думе, то тут я был неколебим.

Адума стали понимать, что сопротивление нашим требованиям может нанести ущерб их коммерческим интересам и что чем дольше продлится наше присутствие, тем больше неприятностей оно принесет. Вот этого-то я и добивался.

Вожди уже заверяли меня в своей доброй воле и давали самые заманчивые обещания; но теперь я прекрасно знал, чего они стоят, и, дав соответствующие указания, вновь отправился по деревням. На этот раз я ограничился соседними поселениями. Зная, что вожди адума, обитавших у Думе, не пользовались большим авторитетом, я явился к Дуомалам-бомбе, влиятельному правителю нескольких деревень, расположенных выше Нгеме. Ему очень мешала блокада, и я надеялся, что соблазн быть богато одаренным привлечет его на мою сторону.

Но как же долго он испытывал мое терпение, этот властитель черной страны, в котором я так нуждался! С какой щедростью я оплачивал его гостеприимство! Сколько было платонических заверений, которые ни на шаг не продвигали дело! У него всегда находился предлог, чтобы отказать мне, когда речь заходила об отъезде.

Раздраженный и уставший от уверток вождя, я прервал переговоры, готовый на все, даже на глупость.

К счастью, мои гребцы сидели у костра и варили бананы, и я успокоился, осознав, что если выдержка покинет меня, то наш отъезд будет откладываться до бесконечности. Признаюсь, что мое терпение никогда не подвергалось такой жестокой проверке, как в тот день[604]604
  Ср.: Пис. Х.


[Закрыть].

Со своей стороны, и вождя посетила мудрая мысль; переговоры возобновились и прошли с большим успехом. Неужели он испугался резкого разрыва отношений? Или его поколебал ценный подарок, который я ему обещал? А может быть, мое возвращение польстило его самолюбию? Как бы то ни было, я уходил от него, получив заверение, что через два дня мы встретимся у Думе, чтобы прийти к окончательному решению.

Наконец-то наступал некогда обещанный – ближайший – срок отъезда, задержавшийся на восемь месяцев.

Действительно, спустя два дня в складском помещении между мной и Дуомалам-бомбой состоялся решающий разговор с глазу на глаз. Вождь, исчерпавший до дна мое терпение, завершил мое образование путешественника, показав, что любой из нас обречен продвигаться по стране не иначе, как только с помощью ее жителей. Теперь он был моим лучшим другом. Но сколько раз он рисковал быть наказанным!

Все хорошо, что хорошо кончается. Мы начали переговоры с другими вождями, которые обещали нам содействие при условии, что этот великий и могущественный правитель, столь же маленький, сколь и противный, поможет нам.

В результате они согласились предоставить нам двенадцать команд[605]605
  Первоначально де Бразза рассчитывал только на три – четыре пироги и сорок – пятьдесят гребцов (Пис. IX).


[Закрыть]. Оставалось еще договориться с гребцами и со старшими по пирогам о вознаграждении.

Каждый получал за свой труд[606]606
  В своем письме от 3 июля 1877 г. де Бразза называет эту плату «немыслимо высокой» (Пис. Х).


[Закрыть] четыре метра ткани (намба), коробочку пороха (мпира), нож (мбьеле), мерку соли (унгуа), зеркальце (дизи), колокольчик (игеленге), платок (рака), два[607]607
  Четыре, согласно письму де Бразза от 3 июля 1877 г. (Пис. Х).


[Закрыть] кремня для ружья (адо минджиали), кружку (нгонго), бусы из белого бисера[608]608
  Двое бус (Пис. Х).


[Закрыть] (матанга манвула), так называемые “капли дождя белых людей”[609]609
  А также медную цепочку, медный прут, медную проволоку и звонок (Пис. Х).


[Закрыть].

Каждый старший по пироге, сверх того, имел право на ружье (нджиали), красный берет (дуку), медный тазик (мбумбу), бусы из стеклянных колец голубого цвета[610]610
  В письме де Бразза от 3 июля 1877 г. упоминаются, кроме конголезских бус (голубых), также красные бусы из долины Ивиндо (Пис. Х).


[Закрыть] (нджи нгонголо) и голубое ожерелье (нджи отьюбу)[611]611
  А также на бочонок пороха, десять метров ткани, два зеркальца, два ножа, четыре кремня для ружья и одну саблю (Пис. Х).


[Закрыть]. Это богатство мы выставили напоказ под складским навесом, чтобы все могли полюбоваться им.

Но мы подумали не только об оплате. Нас беспокоило еще, как бы гребцы не сбежали от нас в первой же попавшейся на нашем пути деревне. Поэтому я решил остаться вместе с пятью своими людьми[612]612
  Один сенегалец и четыре габонца (Пис. Х).


[Закрыть] у Думе, пока весь наш груз будет плыть к Машого.

Что касается вознаграждения, гребцы получат его по возвращении.

Предназначенные для этого товары находились в запаянных жестяных ящиках, по тридцать килограммов в каждом; чтобы предохранить их от ударов, мы поместили эти ящики в деревянные и держали, хорошо закрепив, в охраняемом месте.

Туземцы считали, что ящики, заполненные товарами, могут быть отправлены только со мной. Поэтому они не чинили никаких препятствий поспешному отъезду доктора Балле; они уже мечтали о долгих и счастливых днях, посматривая на огромный склад товаров, которые, по их предположению, являлись моей собственностью.

Остальные ящики, действительно набитые вещами, вместе со всем, что принадлежало нам, были погружены на тринадцать пирог, на которых Балле 1 июля со ста двадцатью адума двинулся в путь[613]613
  1 июля (Пис. Х).


[Закрыть] навстречу неизведанным регионам Верхней Огове. Они уезжали первыми; со мной же у Думе был только груз, предназначенный для оплаты гребцов.

Наконец-то наш громадный багаж покидал эти места.

<Я хочу несколькими штрихами охарактеризовать народ адума>, но перед этим я должен признаться, что на мои оценки, естественно, повлияли те неприятные моменты, которые мы пережили у них.

Основная черта адума – склонность к коммерции. Они продают и покупают все; но с той поры, как фаны прервали их связи с низовьями Огове, оставшиеся у них рабы стали почти полноправными членами семей и, трудясь на плантациях, обеспечили продовольственное изобилие, которое мы нашли в этой стране.

Адума ловко управляют пирогами-муссиками, вмещающими не более трех человек. Некоторые отваживались иногда спускаться вниз по течению, привязав рабов ко дну легкой лодки типа байдарки[614]614
  Ср.: Marche A. Op. cit. P. 330.


[Закрыть], и возвращались под покровом ночи, но это случалось крайне редко, так что европейские товары почти не доходили до них. Хитрый, непорядочный, раболепствующий перед сильными, жестокий и наглый со слабыми, адума лишен всякого благородства[615]615
  Еще более негативную характеристику адума де Бразза дает в письме от 20 апреля 1877 г. (Пис. VIII).


[Закрыть].

Племенные и семейные узы у адума так слабы, что они с легкостью избавляются друг от друга, не исключая и родственников[616]616
  О практике адума продавать в рабство членов своих семей де Бразза говорит также в письме от 20 апреля 1877 г. (Пис. VIII). Не обходит ее вниманием и Марш. «Те, кто не могут купить раба <у аванджи или обамба>, – пишет он, – продают членов своей семьи – отца, мать, братьев, детей; ибо того, кто при прибытии работорговцев не продаст хотя бы ребенка, сочтут бедняком. Чтобы заслужить уважение, нужно торговать» (Marche A. Op. cit. P. 328).


[Закрыть].

Я приведу один типичный пример, свидетельствующий о их нравах. Среди небольшого количества освобожденных рабов, оставшихся с нами, были четырнадцатилетний юноша Мадьянга и молодой мужчина по имени Ликупа; они были родом из соседних деревень, расположенных недалеко от Думе, в нескольких часах плавания вниз по Огове.

Они попросили разрешения пожить у нас, пока мы не отправимся в экспедицию во внутренние области. Они мне очень нравились, особенно юноша, который уже начинал говорить по-французски, поскольку долгое время находился при мне.

Когда же пришло время нашего отъезда из страны адума, оба попросили отпустить их домой.

Очень довольные вознаграждением, полученным от меня, они сели со своим достоянием на плот, сооруженный из стволов банановых деревьев, и доверились воле течения, которое уносило их к родным берегам.

Оканда находили большое удовольствие держать меня в курсе моих филантропических провалов[617]617
  Марш рассказывает, что, когда он пытался помочь одной больной рабыне, его спутники оканда и даже их рабы смеялись над ним, говоря: «Как же ты, великий вождь и белый, можешь заботиться о женщине, которая к тому же еще и рабыня?» (Ibid. P. 331).


[Закрыть]. Я знал, что почти все освобожденные рабы были заново проданы ими. Несколько дней спус тя после отъезда Мадьянги и Ликупы они изложили мне, хитро улыбаясь, историю Мадьянги: не успел плот исчезнуть из виду, как его спутник, крепкий детина, набросился на юношу, связал и привез к себе как раба.

Это уже переходило всякие границы.

Ранним утром следующего дня я прибыл в деревню нашего мерзавца. Местный вождь, которого мои люди отыскали, рассказал, что Ликупа отправился в лагерь оканда, чтобы продать несчастного Мадьянгу; он показал мне юношу, сидевшего за прялкой с колодками на ногах и рогатиной на шее – тот что-то прял для своего нового хозяина.

В полдень мы увидели его «верного товарища», который появился в великолепном красном берете и в красивой набедренной повязке, прикрепленной к яркому цветистому поясу. Он приближался, ни на кого не глядя, поглощенный звоном колокольчика, висевшего на его пука[618]618
  Пука – 1) корзина для копченой рыбы; 2) мешок. См.: Van der Veen L. J. Gedandedi Sa Geviya: Dictionnaire Geviya-Français. Louvain, 2002. P. 386; Jacquot A. Lexique laadi (koongo). Paris, 1982. P. 35.


[Закрыть]. Лапто остановили Ликупу в тот самый момент, когда он переступал порог, прервав его приятные мечтания о славе и богатстве.

Роли переменились: теперь уже маленький Мадьянга вел за рогатину большого Ликупу; мы же сели в пироги и вернулись к Думе[619]619
  История эта имела продолжение. Де Бразза предложил Мадьянге остаться у него на службе, но тот снова сбежал и снова вместе с Ликупой (Пис. Х).


[Закрыть].

Цена раба минимальная: за него дают два килограмма соли, медный таз, два отреза ткани, бусы – в целом примерно десять французских франков по европейскому курсу.

Страна адума весьма населенная; деревни, расположенные по берегам, совсем близко подходят друг к другу[620]620
  Перед входом в деревню адума обычно вырывали небольшую яму, служившую ловушкой для ночных воров; ее дно было утыкано острыми отравленными эбеновыми колышками (Marche A. Op. cit. P. 289).


[Закрыть]. Плантации ухожены[621]621
  Когда адума «хотят разбить плантацию бананов, сахарного тростника или маниоки, они срубают деревья, которые убирают по мере надобности» (Ibid. P. 290).


[Закрыть]; с помощью запруд были созданы, во вред условиям обитания, многочисленные пруды, где заботливо выращивают одно крестоцветное растение[622]622
  Семейство двудольных растений, включающее одно-, двух– и многолетние травы и полукустарники.


[Закрыть]; из его пепла получают содовую соль[623]623
  «Адума добывают соль, – сообщает Марш, – …из одного водного растения, которое они выращивают. Одну из этих странных соляных плантаций я видел в окрестностях Думе. Она располагалась в очень живописной долине, по которой протекала прозрачная речушка; каждый туземец устанавливал на ней загородку, отмечавшую его участок. Корень растения стелится по дну, а цветы находятся на поверхности. Его листья грязно-зеленого цвета, а цветок, кажущийся дряблым и липким, производит отталкивающее впечатление. Адума срывают его в момент цветения; они используют только головки, которые высушивают в деревне, разложив на земле, затем сжигают на медленном огне, собирают пепел, кипятят до полного выпаривания и таким путем получают соль, которая, по моему убеждению, является сильным слабительным средством» (Marche A. Op. cit. P. 306–307).


[Закрыть], которая заменяет редко попадающую сюда морскую соль.

Когда идешь по деревне адума, всегда слышишь шум прялок. Торговля местной тканью из волокон Raphia vinifera приносит значительный доход[624]624
  Марш пишет, что адума изготавливают эту ткань «очень искусно», а оканда покупают ее за высокую цену и шьют из нее не только набедренные повязки, но и накомарники, которые затем весьма дорого продают иненга (Ibid. P. 330).


[Закрыть]. Развито производство пальмового масла (Elaeis guineensix), которого нет в районах выше и ниже по течению. Здесь разводят в большом количестве кур, козлят и баранов; в каждой деревне можно насчитать от двадцати до тридцати голов скота. Козлята и бараны в основном предназначены для продажи, а также для больших праздников или палавр.

Шебо, живущие около Бунджи, отличаются от адума; их язык напоминает язык бакале и шаке. Шебо образуют многочисленное племя, обосновавшееся на севере: на берегах Огове встречается только несколько деревень. Их жители переняли обычаи адума.

Аванджи, живущие вдали от Огове, не умеют плавать на пирогах. Их деревни довольно большие, а их земли, расположенные между реками Лоло и Огове, тянутся на юго-восток до Мопоко. Шебо, обитающие в буше, и аванджи поставляют адума немало рабов.

В этих регионах процветает полигамия. У богатых бывает до восьми жен, у остальных смертных – одна или две. Те же, у кого их три, считаются зажиточными.

В отличие от оканда, которые заключают браки исключительно между собой и для которых приданое имеет второстепенное значение, адума и шебо выбирают себе жен среди аванджи, окота[625]625
  Речь идет об основной группе окота, обитавших в то время во внутренних областях к юго-западу от Думе (Ibid. P. 294); их следует отличать от окота, населявших долину Средней Огове (см. выше гл. VI), о существовании которых, по свидетельству Марша, они ничего не знали (Ibid. P. 294295). Первым европейцем, посетившим этих окота, стал Ленц (Lenz O. Op. cit. P. 532–533).


[Закрыть], шаке, а иногда и обамба – племен, более удаленных от торговых центров, у которых европейские товары в большой цене.

Но семейные связи у них непрочные. Если мужу надоедает одна из жен, он отдает ее за плату другому или же продает в рабство[626]626
  О подобном случае сообщает Марш: «Жена одного из моих соседей пожаловалась на то, что муж плохо исполняет свои супружеские обязанности; оскорбленный муж уступил ее одному из своих друзей за умеренную цену. Новый же хозяин, в свою очередь тоже женатый, причем первая жена была стара и к тому же ревнива, подарил ее третьему» (Marche A. Op. cit. P. 329).


[Закрыть].

Богатые торговцы из племен, обитающих ближе к побережью, отправляясь по своим делам к адума, попадают в страну изобилия. Женщины готовят для них пищу и селят в своих жилищах. Толика соли и несколько стеклянных бус – королевская плата за необыкновенное гостеприимство, которое женщина оказывает гостям мужа. К торговцам же из внутренних областей относятся совсем иначе: они становятся жертвами женских соблазнов, и их рано или поздно застают на месте преступления, хватают и продают в рабство, если только родственники не покупают им свободу за несколько баранов или одного раба. Представление адума о морали основано на меркантильности, присущей всему этому племени, ведь чувство стыда свойственно лишь бескорыстным душам.

В определенные периоды[627]627
  В период менструации.


[Закрыть] женщины живут отдельно; тогда им запрещается покидать свои хижины и готовить пищу.

Для меня было откровением обнаружить, что они не имеют никакого представления, как долго длится беременность, и не знают, что у нее есть точный срок.

Рыбная ловля и труд на плантациях – удел женщин; мужчины же в основном заняты торговлей. Из украшений женщины предпочитают стеклянные изделия, конголезские бусы и круглый голубой жемчуг. Они прокалывают большое отверстие в мочке уха и вставляют в него резные тростниковые палочки; после нашего прихода они стали заменять их пустыми гильзами. В прически втыкаются маленькие лезвия и железные булавки, служащие для удаления волос.