Текст книги "Россия неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни с начала до наших дней"

VI. ВЕГЕТАРИАНСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ: ПРИВЕРЖЕНЦЫ И КРИТИКИ

Во «Введении» уже говорилось о том, насколько велико было в России количество философов, писателей и художников среди тех, кто проявлял интерес к вегетарианству или же практиковал его. Как явствует из книг Баркас (1975) и Спенсера (1993), подобное положение дел было и в других культурах. Уже Ф. Ясковский обширную заключительную главу своей книги «Философия вегетарианства» («Philosophie des Vegetarismus», 1912) назвал «Вегетарианство и искусство» (с. 220–278). В ней, с одной стороны, он пишет о «Питании как предмете искусства» задолго до того, как современное литературоведение начало интересоваться «всеобщим социальным феноменом еды» (см., например, Wierlacher, 1987); с другой стороны, Ф. Ясковский отдает дань творчеству таких художников, как Дифенбах, Фидус и Швенк, имевшему немалое значение и для русских вегетарианцев. Кроме того, в этой главе, как и в своем «Историческом обзоре», Ясковский приводит многочисленные имена философов и писателей, признававших себя сторонниками разных форм вегетарианства.

Ева Барлёзиус в своей работе (1997), имеющей «социально—структурную» направленность, в главе о принадлежности немецких вегетарианцев к отдельным профессиям (с. 129–130), в частности, рассматривает вопрос, «почему в адресных книгах вегетарианцев группа художников была представлена сверхпропорционально». «Подавляющее большинство художников, ратующих за [немецкое] движение жизненной реформы, были живописцами, писателями или художниками—интерпретаторами вроде актеров, певцов или музыкантов» (с. 155). Она считает это фактом труднообъяснимым (с. 154–158, «Художники»). С полным основанием автор проводит различие между художниками, принадлежащими к движению жизненной реформы и считающимися его художественными представителями (как, например, Фидус, или Хуго Хёппенер), и теми, кто лишь временно симпатизировал этому движению. Но поскольку Барлёзиус усматривает мотивацию отдельных художников почти исключительно в таких социологических категориях, как материальные интересы или стремление социально отделиться от большинства, постольку в ее попытках объяснения, соответственно, уделяется недостаточно внимания этическим вопросам. Взгляд за границу (например, в англосаксонские страны – с их движением реформ, основывающимся прежде всего на христианской традиции) или на весьма многие персоналии всеобщей истории вегетарианства мог бы привести к мысли, что художники и философы вообще склонны более чутко реагировать на вопросы отношения человека к окружающему миру. «Если заново писать историю восприимчивого художника, – пишет А. Вир—лахер, – то нужно было бы ее рассматривать в соответствии с историей европейской дискуссии о моральной и физиологической концепции питания, отдающей предпочтение вегетарианской пище» (Wierlacher, 1987. S. 92).

Точно так же и в России обсуждением и пропагандой вегетарианских форм жизни занимались, в первую очередь, именно художники, опиравшиеся, как правило, на религиозную традицию или ее отдельные аспекты (этику сострадания, аскетические тенденции).

1. Московский Сократ: Н. Ф. Федоров

Одним из самых интересных русских мыслителей XIX столетия был Николай Федорович Федоров (1828 или 1829–1903). Он является автором «Философии общего дела» – фантастического проекта, рассматривающего преодоление смерти и «воскрешение отцов» как цель истории человеческого рода и совместную задачу живущих. Его учение связывает христианские воззрения с технической утопией ¹. Федоров был знаком с Л. Н. Толстым, Ф. М. Достоевским и В. С. Соловьевым; его взгляды имели влияние на «евразийское движение», на В. В. Маяковского и В. В. Хлебникова, на основателя советской космонавтики К. Э. Циолковского и его «космическую философию». С 1874 по 1898 г. Федоров состоял в должности библиотекаря Румянцевского музея. Посвящение одной из глав настоящей работы Н. Ф. Федорову – дань преклонения перед уникальностью его образа жизни, перед его отказом от всякого рода материального благополучия. Федоров «вел очень скромную жизнь, похожую на жизнь аскета или киника» ². Он получал скудное жалование, большую часть которого передавал нуждающимся: ел очень скромно, ежемесячно расходуя на еду всего три рубля; питался в основном чаем с хлебом или с баранками, а иногда ел кусок старого сыра или соленой рыбы и месяцами жил без горячей пищи. Его друзья, бывало, почти силой переселяли его на «подходящую», уютную квартиру, устраивали для него ежедневное меню из двух блюд, меблировали комнату хотя бы кроватью и периной. А если спустя неделю возвращались, то, как правило, находили комнату пустой: Федоров отдавал кровать и перину, а хозяин квартиры снабжал его, по его же настоянию, опять только хлебом и чаем ³.

Несмотря на свой аскетический образ жизни, Федоров не был мрачным отшельником – он почти всегда имел в кармане сладости для детей.

После первой встречи с Толстым в 1878 г. Федоров не раз встречался с ним на протяжении 1880–х—1890–х гг. Об этих встречах сохранилось много свидетельств. Встречи их происходили либо в Румянцевской библиотеке, либо в доме Толстого в Хамовниках, либо в убогих обиталищах самого Федорова. Личность Федорова, последовательная непритязательность и аскетичность его образа жизни произвели на Толстого большое впечатление: «Он живет в крошечной комнате. Тут стоит деревянный сундук, прикрытый газетой, это – его постель. Платье у него только то, что на плечах; пища – молоко, за которым он ходит в молочную, где и выпивает его. Одно! (.) он курит! Говорит, что от этой привычки отстать не может» ⁴. В. Ф. Лазурский сообщает об одном разговоре с Толстым летом 1894 г., в котором последний сказал об авторе «общего дела»: «Это святой человек (.) у него ничего нет; всякую книжку, которую купит или ему подарят, он сейчас отдает в музей. Дома спит на сундуке и на газетах в маленькой комнате; живет на квартире у какой—то старушки. Он, конечно, вегетарианец, но не любит и стесняется говорить об этом» ⁵.

Федоров, с своей стороны, замечал часто обсуждаемое несоответствие между требованиями и действительностью в жизни Толстого; ему же самому удовлетворение личного тщеславия было неведомо. В отличие от Толстого он никогда не позволял себя портретировать. Толстой, как известно, не принимал икон, называя их «дощечками». Однако, критикуя непоследовательность Толстого, Федоров замечал: «свои изображения, свои иконы Толстой распространяет всюду, так как если собрать все разнообразные иконы Толстого, – а это и будет когда—либо сделано, – получится громадный иконостас» ⁶. Сфотографировать себя Федоров «позволил» лишь однажды – на смертном одре. Те немногие портретные эскизы, которые существуют, были набросаны тайно: так, например, на тайно сделанном рисунке основывается знаменитая картина Леонида Пастернака «Три философа», которая висит в «комнате философов» в Московском музее им. Толстого и изображает Федорова, Толстого и Вл. Соловьева за беседой (илл. 3) ⁷. Сама картина была закончена только в 1919 г.

Со временем между Толстым и Федоровым установилось взаимное отчуждение: Федоров решительно отрицал учение Толстого о непротивлении злу, а также его все более положительное отношение к смерти, и страстно защищал науку, веря в ее великое будущее.

И Вл. Соловьев, высоко чтивший Фёдорова с момента первого знакомства с его идеями (1878), неоднократно встречался и беседовал с ним. Об этом, в частности, свидетельствует картина Пастернака. В одном из писем середины 1880–х гг. Соловьев называет Федорова своим «дорогим учителем и утешителем». Автор «Трех разговоров», правда, имел другое представление о воскресении: «Простое физическое воскресение умерших само по себе не может быть целью. Воскресить людей в том их состоянии, в каком они стремятся пожирать друг друга, воскресить человечество на степени каннибализма, было бы и невозможно, и совершенно нежелательно» ⁸.

2. Христианская этика: В. С. Соловьев

14 февраля 1905 г., как уже говорилось выше, у Толстых гостил Анри де Вогюэ. Толстой спросил его: «Вегетарианских столовых много в Париже?» На это Вогюэ ответил: «Есть, но немного. Я знал одного русского вегетарианца, Владимира Соловьева: бледный, высокий». Толстой заметил: «Но он рыбу ел. Не был вегетарьянцем.» ¹.

Соловьев, между тем, все—таки был вегетарианцем, как указывал в 1992 г. лучший, пожалуй, знаток его дела и жизни Людольф Мюллер ². В 1904 г. А. И. Воейков назвал Соловьева «вегетарианцем по убеждению»: «Вегетарианцы между молодежью были и в 70–х годах, когда граф Толстой еще не был вегетарианцем, затем и позже можно указать, напр., на Влад. С. Соловьева, которого уже никто не назовет последователем гр. Л. Н. Толстого» ³. Соловьев знал о тех силах, которые можно черпать из воздержности; в его философии вопросы питания играют значительную роль.

В третьей главе труда «Духовные основы жизни», созданного между 1881 и 1884 гг. и отдельной книгой опубликованного впервые в 1884 г., он говорит «О посте»: «Как воплощенный Бог спасает человечество, так воссоединенное с Богом человечество должно спасти всю природу. (.) Весь природный мир должен стать живым телом возрожденного человечества» ⁴. Этот тезис полностью соответствует одной из главных мыслей Л. Н. Толстого: улучшать мир человек может только тогда, когда он улучшает сам себя. Не может быть сомнения в том, что аргументы Соловьева в пользу поста являлись для Толстого подтверждением и его собственных убеждений ⁵.

Соловьев различает пост духовный, пост умственный и пост в собственном смысле, или пост физический: «Есть пост духовный – воздержание от самолюбивых и властолюбивых действий, отказ от чести и славы человеческой. Этот пост особенно необходим общественным деятелям. (.) Есть пост умственный – воздержание от односторонней деятельности ума. (.) Не ищи знаний для знаний, без пользы для ближнего и для дела Божия. (.) Наконец, третий пост, в собственном смысле пост, есть пост чувственной души, т. е. воздержание от чувственных наслаждений, неуправляемых и не умеряемых сознанием ума и властью духа» ⁶. Затем Соловьев излагает свой взгляд на эти три вида поста в отдельности: «Основным и главнейшим видом физического поста всегда по справедливости считалось воздержание от кровавой пищи, от мяса теплокровных животных, ибо этого рода пищи прямо противоречит идеальному назначению нашей физической деятельности. Истинная задача нашей чувственной жизни – возделывать сад земли – превращать мертвое в живое, сообщать земным существам большую интенсивность и полноту жизни – животворить их. Прямая противоположность этому – умерщвлять живые существа в особенности там, где жизнь достигает наибольшей силы и напряженности, как у теплокровных животных. Пока мы еще не способны животворить мертвую природу [это, может быть, намек на теорию Н. Ф. Федорова. – П. Б.], мы по крайней мере должны как можно меньше умерщвлять живую. Таким образом, начальная обязанность физического поста направлена не только к ограничению наших чувственных наслаждений, но и к исправлению наших прямых отношений к внешней природе.

Мы не можем сразу исправить эти отношения, не можем совершенно избавиться от необходимости умерщвлять, чтобы жить; но мы можем и обязаны постепенно ослаблять и уменьшать эту необходимость. Если зло не может быть совсем уничтожено, то во всяком случае чем меньше его, тем лучше, и мы должны по мере возможности сводить его к наименьшему. Поэтому мудрость св. церкви, не требуя безусловного воздержания, признает много степеней и видов физического поста» ⁷.

Во второй главе своего труда «Оправдание добра. Нравственная философия», написанного между 1894 и 1899 годами, Соловьев вновь говорит о воздержанности. «В области телесной жизни наша нравственная задача состоит собственно в том, чтобы не определяться страдательно плотскими влечениями – особенно в двух главнейших отправлениях нашего организма – питания и размножения» ⁸. Рассмотрев вопросы, касающиеся контроля дыхания и борьбы со сном в различных исторических формах аскезы, Соловьев обращается к питанию:

«У животных перевес материи над формой происходит от избытка питания, как это наглядно можно видеть на примере гусениц между низшими и откормленных свиней между высшими животными. У человека та же причина (избыток питания) обусловливает перевес животной жизни, или плоти, над духом. Вот почему воздержание в пище и питье – пост – всегда и везде составляло одно из основных требований нравственности. Это воздержание касается, во—первых, количества – и тут не может быть общего правила – и, во—вторых, качества. В этом последнем отношении правилом всегда и везде было воздержание от пищи животной и в особенности так называемой мясной (т. е. мяса теплокровных животных). Причина этого состоит в том, что мясо, легче и полнее претворяемое в кровь, скорее и сильнее повышает энергию плотской жизни ⁹. Воздержание от мясной пищи, без сомнения, может утверждаться как всеобщее требование. Все возражения против этого правила не выдерживают критики и давно опровергнуты не только моралистами, но и естествоведами. Было время, когда употребление сырого или прошедшего через огонь человеческого мяса считалось делом нормальным ¹⁰. С точки зрения аскетической, воздержание от мяса (и вообще животной пищи) вдвойне полезно: во—первых, поскольку этим ослабляется энергия плотской жизни, во—вторых, так как наследственная привычка развила естественную потребность в этой пище, то воздержание от нее, упражняя силу воли на счет материального влечения, повышает тем самым духовную энергию ¹¹.

Что касается до питья, то самое простое благоразумие запрещает употребление крепких напитков, доводящее до потери разума. Аскетический принцип требует, конечно, большего. Вообще вино повышает энергию нервной системы и чрез нее психической жизни; на наших ступенях духовного развития, где преобладающая сила в душе еще принадлежит плотским мотивам, все, что возбуждает и поднимает служащую душе нервную энергию, идет на пользу этото господствующего плотского элемента и, следовательно, крайне вредно для духа; поэтому здесь необходимо полное воздержание «от вина и сикера». Но на более высоких ступенях нравственной жизни, какие достигались и в языческом мире, например Сократом (ср. Платонов «Пир»), – энергия организма служит более духовным, нежели плотским целям, и повышение нервной деятельности (разумеется, в пределах, не затрагивающих телесного здоровья) усиливает действие духа и, следовательно, может быть в известной мере не только безвредно, но даже и прямо полезно. Всеобщим и безусловным правилом остается здесь одно: сохранять духовную трезвость и ясность сознания» ¹².

В примечании к этому месту следует дополнение: «Впрочем, так как при действительном уровне человечества господство плотских влечений есть правило, а преобладание духовных побуждений – только исключение и притом довольно неустойчивое, то проповедь трезвости и борьба против искусственного одурения может без всяких практических неудобств выставлять своим правилом полное воздержание от крепких напитков и всяких других возбуждающих средств. Но это уже имеет значение педагогическое и профилактическое, а не принципиально—нравственное» ¹³.

Вопрос о вегетарианстве затрагивается Соловьевым и в 1892 г. – в споре с критиком—народником Н. К. Михайловским, назвавшим Достоевского «жестоким талантом». Это дало Соловьеву повод выступить в защиту писателя в статье «Несколько слов по поводу „жестокости“», опубликованной, правда, лишь в 1989 г. ¹⁴ Ссылаясь на роман Эжена Сю «Парижские тайны», Соловьев критикует теорию Фурье, согласно которой и дурные наклонности, вложенные в человека природой, нуждаются только в известном приспособлении, чтобы сослужить обществу полезную службу: «Положим, вы грубо—кровожадны. Хорошо! говорит общественный идеал: ступайте мясником на бойню (причем предполагается, что бойни должны существовать вечно)». И это место показывает, как вопрос сознательного убиения невинной жизни не переставал занимать Соловьева; здесь слышится отзвук надежды, что человечество когда—нибудь будет обходиться без боен.

3. «Писатели—сердобольники»

Писатель Д. В. Григорович (1822–1899), один из авторов «натуральной школы», известен прежде всего своим рассказом «Антон—Горемыка» (1847). В 1910 г. в ВО был посмертно опубликован его очерк «Горькая доля», написанный незадолго до смерти и направленный против разных форм жестокого обращения с животными: с пониманием относясь к профессиональной охоте, автор, тем не менее, решительно осуждает разные виды охоты «забавы ради». Он с возмущением говорит о том, что происходит в северных морях, когда тюлени, моржи и котики выползают на лед с тем, чтобы выкармливать своих детенышей: люди беспощадно убивают их дубинами – «в 1895 году одним только норвежским судном увезено было 30 000 шкур несчастных животных» ¹. В тех же морях «то же происходит с китами, а на юге, в Индии, на Цейлоне и в Африке, – со слонами и птицами». Рассказчик напоминает и о том, что в течение долгих лет на Ходынском поле в Москве устраивали «медвежью травлю»: к столбу в центре арены «привязывали цепью медведя, которого предварительно томили жаждой и голодом, затем выжигали ему каленым железом глаза, выколачивали зубы и отпиливали когти. В таком виде несчастное животное должно было защищаться против нескольких меделянских собак, выпущенных их владельцами» ². Это происходило задолго до того дня, когда во время давки на том же Ходынском поле в 1896 г. во время торжеств по случаю коронации Николая II, по официальным данным, погибли 1597 человек. Григорович осуждает, кроме того, голубиную стрельбу и оспаривает право человека выставлять животных в цирке – вопросы, актуальные и сегодня: «Все эти танцующие под музыку лошади, обезьяны, скачущие на собаках, балансирующие слоны, собаки, бегающие на передних лапах и кувыркающиеся через голову на подобие клоунов, все эти зрелища, возбуждающие смех и удивление, – ничего больше, как страшное злоупотребление силою над бессловесным, беззащитным живым существом, вынужденным молча покориться своей горькой участи» ³.

Довольно сомнительную роль, однако, сыграл Григорович при первой в России попытке основания вегетарианского журнала. Вскоре после публикации статьи Толстого «Первая ступень» студент К. Н. Смирнов в 1892 г. впервые выработал план издания такого органа (ср. ниже гл. V. 4). Подробная программа этого журнала предусматривала обсуждение не только вопросов питания, но также этических и сексуальных проблем. Программу согласовали с Толстым, который письменно ⁴ и устно обещал сотрудничать с журналом и предложил Смирнову связаться с издательством «Посредник». Григорович случайно присутствовал на одной из этих встреч. Ввиду того, что он, как официальный «чтец» царского двора, имел связи с высшими кругами, Толстой попросил именно его ходатайствовать о цензурном разрешении. Проект программы был передан Григоровичу на дом для личного ознакомления. Очевидно, по неосторожности он выдал его своему собеседнику при дворе. Когда немного времени спустя Смирнов пошел в Комитет по делам печати осведомиться по поводу проекта, к нему вышел начальник и на вопрос о журнале сказал, что он журнала не разрешает, так как не может одобрить программы. – Но программа журнала очень скромная, – сказал Смирнов. – Да, та, которую вы мне представили, скромная; но которую мне передал Григорович, выходит за пределы допустимого, – сказал начальник и показал Смирнову подробную программу, переданную Григоровичу в Москве… ⁵

Малоизвестно, что далеко не последнюю роль в возникновении вегетарианского движения в России сыграл Н. С. Лесков. Вегетарианство повлияло на жизнь и творчество писателя, в особенности с момента личного его знакомства с Толстым 20 апреля 1887 г. в Москве ¹.

В 1889 г. в газете «Новое время» Лесков опубликовал заметку «О вегетарианцах, или сердобольниках и мясопустах» – в этой заметке он высказался по поводу проживавшего в Петербурге г. Малиновского, о котором газеты тогда сообщали, что он якобы «не кушает мясо животных и рыб и пользуется до 60 лет прекрасным здоровьем и бодростью сил» [! – П. Б.], впрочем, от мясной пищи он отказался «по отвращению». Лесков задается вопросом, к чему именно г. Малиновский почувствовал отвращение: к качеству ли мясных кушаний, или к тому убийству, которое необходимо совершить над животным, прежде чем подать часть его тела на блюде? «В этом есть огромная, очень интересная и очень существенная разница, которая занимает многих людей. В первом случае мы очевидно имеем дело только с особенностью вкуса, а во втором с причиною гораздо более сложною и поучительною. О вегетарианцах, которые не едят мяса потому, что не любят мясной пищи или считают ее нездоровою, говорить нечего. Это дело их вкуса и их личных гигиенических соображений. Но вегетарианцы или мясопусты по отвращению к убийству представляют собою очень характерное явление нравственного свойства, независимое ни от каких теорий и учений. В народе уважают только „сердобольников“, т. е. таких людей, которые не хотят есть мяса не потому, что оно не вкусно, а потому, что оно есть убоина. (…) Есть в народе молодые люди и старики, которые ничего не слышали о „вегетарианизме“, а (…) едят ничего ни мясного ни рыбного. Их не очень много, но, однако, все—таки их более, чем следующих вегетарианству. Они следуют просто одному своему чувству жалости» ².

Три года спустя, 25 июня 1892 г., в той же газете под рубрикой «письмо в редакцию» Лесков опубликовал свой призыв «О необходимости издания на русском языке хорошо составленной обстоятельной кухонной книги для вегетарианцев» ³. Чувствуется надобность, – пишет автор, – в издании на русском языке хорошо составленной, обстоятельной кухонной книжки для вегетарианцев, в которой были бы только изложены рецепты и способы приготовления вкусных столовых блюд без убоины. «Таких книжек есть уже на немецком языке и очень много на английском. Последние особенно одобряются. В Лондоне, как известно, существует несколько вегетарианских ресторанов (без убоины) и в числе их есть два перворазрядных. Наши русские вегетарианцы до сих пор обходились кое—как, но теперь, когда число их стало значительно и еще постоянно увеличивается – они тоже озабочиваются иметь для себя лучшие удобства в стол, что очень важно для людей слабых, престарелых и больных. Для достижения этого, теперь на очереди стоит издание русской поваренной книги для вегетарианцев. Для этого ими уже собраны иностранные книжки в подходящем роде, и есть лицо, готовое принять на себя расходы по изданию. Дело останавливается за недостатком хорошей, опытной хозяйки, которая знала бы английский язык настолько, чтобы понимать кухонные рецепты английской вегетарианской поваренной книги, и могла бы их передать по—русски, и не без выбора, а именно выбрать из всего только такие кушания, которые соответствуют русским продуктам и русскому привычному вкусу. Издатель и лица, озабоченные изготовлением такой книги для русских вегетарианцев, встретили большие затруднения в отыскании такой особы и обращаются теперь к посредству печати с просьбой – помочь этому затруднению приданием искательству гласности.

Кто пожелает взять на себя труд составления вегетарианской кулинарной книги, тех просят сообщить свой адрес и свои условия Н. С. Лескову, Усть—Нарова, Шмецк, № 4».

Этот бесстрашный призыв известного писателя вызвал в русской прессе многочисленные насмешливые реплики. Критик В. П. Буренин, например, напечатал, между прочим, фельетон, в котором Лесков пародийно выведен в главе «Благо—лживый Авва, литературный древокол»: «Он во сне бредит убоиной, наяву же, пропустив стаканчик и закусив ветчиной и т. д. пишет фельетон „о вреде употребления в снедь убоины“» ⁴. Лесков ответил на такого рода нападки и клевету письмом в редакцию, озаглавленным «Литературная справка» ⁵. Я привожу его дословно ввиду малодоступности текста:

В местности, где я провожу лето, мне неизвестно многое, о чем пишут теперь в газетах, и я до вчерашнего дня не знал, что с тех пор, как в «Новом Времени» (25–го июня) напечатан мой анонс о намерении одного из моих друзей издать русскую поваренную книгу для неупотребляющих в пищу убоины – я сделался предметом значительного внимания и обильных насмешек. Вчера мне прислали несколько листов различных изданий, где осмеивают мое юродство, и попутно изъясняют, что заводчиками этой «нелепости» (не есть убоины) должно считать Льва Толстого и Владимира С. Соловьева.

О моем «юродстве» я не смею говорить ни одного слова, но по отношению к «нелепости», которая «выдумана» будто Толстым и Соловьевым я считаю себя обязанным сделать поправку.

«Нелепость» – не есть плоти животных «выдумана» до Соловьева и до Толстого. Помимо огромного количества, имена которых ничем особенно не известны, – в ряду лиц, прославившихся и известных, не употребляли в пищу плоти животных следующие достопримечательные люди старого и нового века: Зороастр, Сакия—Муни (Будда), Ксенократ, Пифагор, Эмпедокл, Сократ, Эпикур, Платон, Сенека, Овидий, Ювенал, Плутарх, Аполлоний Тианский, Климент Алекс., Ориген, Лактанций, Василий В., Иоанн Злат., Иероним, Августин, Вольтер, Руссо, Бернаден де с. Пиер, Монтень, Франклин, Паскаль, Говард, Байрон, Шелли, Гете, Шиллер, Ламартин, Ричард Вагнер, Алекс. Гумбольдт и мн. др.

Следовательно, Толстой и Соловьев в «заводчики» этому делу не годятся. Другое издание приводит в особенное раздражение та «уверенность, что род человеческий когда—нибудь отстанет от мясной пищи», но и эту «уверенность» в новой литературе выразили не Толстой и Соловьев, а ее громче всех провозгласил Ламартин. Я не могу сейчас в точности цитировать его слова, но помню, что он выводил свою «уверенность» из такого рассуждения: «Когда люди пожирали тела других людей, то им, в тогдашнем их состоянии, это казалось ни мало не противно и вполне естественно, но потом, когда люди стали умнее и нравственнее – они перестали есть тела своих стариков и пленников, и теперь это им уже противно и несвойственно».

По такому неведению Ламартин заключал, что «в отдаленном будущем, – когда люди проникнутся тем состраданием, которого ожидает и о котором стенает вся тварь* [Рим. VIII, 19–22], – людям того времени сделается жалко убивать животных и станет неприятно и страшно съедать их».

Ламартин почитал это «только за вопрос о времени», и находил, что воздержники от мясной пищи по мере сил своих приближают оное «реченное время», когда «корова будет пастись с медведицею и детеници их будут лежать вместе»* [Иса—ия 6–8].

Следовательно, шутки над ожиданием «оного реченного времени» надо начинать по меньшей мере отсюда. В заключение еще одно издание смеется над самым словом «вегетарианство», и предлагает называть вегетарианцев «зеленщиками».

Делая такое предложение, почтенное издание, вероятно, думает, что словом «вегетарианизм» выражается известный род пищи… Но это – ошибка: англичане и немцы производят слово Vegetarier от латинского слова Vegetas, что соответствует значению «здоровый» или «мощный».

Называть вегетарианцев «зеленщиками» пристойно не более, чем, например, назвать «мясниками» тех, которые, поев мяса, приходят в ярость на других за то только, что эти не едят мяса…

Все эти сведения, излагаемые мною здесь в литературной справке, конечно, очень отрывочные, но все—таки я надеюсь, что и они могут пригодиться для тех литераторов, которые вступают в полемику без всякого знакомства с литературою обсуждаемого вопроса и потому принимают иногда очень старинные вещи за нововведения того дня, в который процвели в России господа такие писатели.

Последовавшая за этим травля со стороны прессы – в особенности в фельетонах В. П. Буренина – вызвала возмущение у многих современников Лескова, в частности, у А. П. Чехова. Сам же Лесков не дал себя запугать насмешками – напротив, в декабре 1892 г., в том же «Новом времени», он публикует заметку под заголовком «Вопрос вегетарианских дам. Письмо в редакцию» ⁶. И этот текст привожу здесь дословно, так как мне пришлось переписать его из очень растрепанного экземпляра этой газеты в филиале Российской государственной библиотеки в Химках:

Я получил из разных мест письма, в которых меня спрашивают: когда именно в Петербурге будет открыта гигиеническая выставка и могут ли вегетарианцы рассчитывать на то, что им дадут возможность представить на суд общества продукты, обработанные и приготовленные так, как это принято в вегетарианских хозяйствах? При желании не маскировать свои предметы, а прямо назвать их приуготовлением вегетарианским. По—видимому, для этого у них есть и основания, так как опытные люди говорят, будто «обработка зерновых и фруктовых продуктов у вегетарианцев доведена до замечательного совершенства». Во всяком случае вопрос стоит ответа, а я этого ответа дать не могу, так как я нигде не мог получить верных сведений даже о том, когда (наверное) будет открыта в Петербурге гигиеническая выставка?

Позвольте мне, для пользы дела, предложить этот вопрос в вашей газете, с надеждою, что он, таким образом, дойдет до тех лиц, к которым могли бы обратиться с своими недоразумениями русские хозяйки вегетарианского согласия. Николай Лесков. 2–го декабря 1892.

Очевидно, Лескову хотелось, чтобы вегетарианские устремления были представлены в рамках общей гигиенической выставки. Он говорит о «вегетарианском согласии», т. е. употребляет термин, которым у сибирских староверов обозначается мирская сходка – неудивительно, что мы встречаем это слово у писателя, очень интенсивно занимавшегося формами русской религиозной жизни вне православия.

И в письмах Лескова начала 1890–х гг. довольно часто речь идет о новом образе жизни. Издателю «Нового времени» А. С. Суворину 12 октября 1892 г. он советует: «Мяса не ешьте. (…) В Одессе одною умнейшею дамою написана чудесная книга для стола без убоины. Жаль, что все это так не скоро издается. Надо бы поднимать пищевые вопросы к предстоящей гигиенической выставке: Вы, бывало, хорошо чуяли, что своевременно. Подумайте—ка об этом не с рутинерами и с обжорами!.. [Суворин, очевидно, исполнил просьбу Лескова, напечатав его заметку „Вопрос вегетарианских дам“, см. выше. – П. Б.]. Землю—то надо обратить в «рай» – в «сад, насажденный Богом» (умом). Этика пищи – великий вопрос. Не должно быть голодных и обжор! Теперь 9/10 пищевых продуктов пропадает даром. Неужто это так и следует? – Курить надо бросить. Я давно не курю и вина не пью (…) Моя болезнь (ангина), конечно, неизлечима, но с тех пор, как я не ем мяса (теперь как раз год), – я страдаю меньше, и могу читать, и иногда могу писать» ⁷. Немного другой вариант вопроса о «перемене» в его жизни читаем в письме к В. В. Протопопову от 10 сентября 1892 г.: «Я до 47 лет пил вино, курил сигары и папиросы и ел мясо и все это почитал для себя за необходимое». Стало быть, Лесков перешел к новому образу жизни уже в 1878 г. Но в том же письме он заявляет: «… с 15–го ноября 1891 года перестал есть мясо», и с тех пор его здоровье стало гораздо лучше: «Всему этому облегчению я знаю только одну очевидную для меня причину – это то, что я стал жить по—вегетариански, т (о) е (сть) ем пищу только растительную, молочную и яйца (.) Мне теперь совсем никогда не хочется есть мяса, и я вполне доволен простыми и скромными блюдами вегетарианского стола (.)» ⁸. И в некоторых других письмах, почивающих пока в архиве Лескова, писатель высказывается в пользу больших преимуществ умеренного и безмясного питания, не уточняя, впрочем, до какой степени его признание вегетарианского режима обязано этическим или же медицинским мотивам. Очевидно тут были замешаны оба мотива, как он сам сообщает Суворину в цитированном уже выше письме от 12 октября: «К вегетарианству я перешел по совету Бертенсона; но, конечно, при собственном моем к этому влечению. Я всегда возмущался (бойнею) и думал, что это не должно быть так» ⁹.