Текст книги "Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование"

Именно он взялся написать большую статью о своем русском друге, тем более что всегда был горячим сторонником правозащитного движения. 11 февраля на четвертой полосе стокгольмской «Expressen» появилась его статья о деле Азадовского под хлестким названием «Как исчезают слова, лица, люди в застенках» (вероятно, «застенки» в данном случае – наиболее подходящий по смыслу перевод слов maktens gömmor). В своей статье шведский филолог подробно описал и интересы Азадовского, и произошедшее в 1949 году с его отцом, и запрещение публикации писем Клюева к Блоку… Заканчивал он словами о том, насколько же трагично родина обошлась с человеком, который главной целью своей жизни поставил изучение ее литературы и культуры.

Кроме Юнггрена в Швеции на арест Азадовского откликнулся еще один филолог-русист – Анника Бэкстрем (Bäckström), преподававшая в Упсальском университете. Впоследствии она прославилась как переводчик русской литературы на шведский: ею изданы книги Марины Цветаевой, Иосифа Бродского, Саши Соколова, Геннадия Айги… Она приезжала в Ленинград еще в 1960-е годы и помнила Азадовского выпускником филологического факультета. Анника была сторонницей либеральных идей, причастной к политическим движениям современности. В 1974 году в Ленинграде она познакомилась с А. Сахаровым и Е. Боннэр. Анника написала большой текст для газеты «Uppsala Nya Tidning»: 11 февраля эта газета вышла со статьей «Русский ученый-литературовед арестован», в которой Анника, ссылаясь на парижскую «Русскую мысль», изложила общую канву уголовного дела Азадовского в контексте политических арестов в СССР, но при этом поделилась и личными воспоминаниями:

Костя поражал нас своей начитанностью, знанием иностранных языков, осведомленностью в европейской культуре. Он был общительным и щедрым человеком, и находиться в его компании было для нас удовольствием, хотя в силу нашего шведского академического образования мы чувствовали себя подчас немного простоватыми.

Литература была Костиным дыханием, жизненным эликсиром, а не средством, которое принимают в умеренных дозах, чтобы произвести впечатление на других. В Ленинграде, где большую часть года господствует серый и давящий климат, Костя казался чуть ли не экзотическим существом. Он был другом Иосифа Бродского.

Один из наших коллег навестил его в ноябре прошлого года (за месяц до ареста). Он занимался тем, что уничтожал свои записи (видимо, предчувствовал, что его ожидает). На письменном столе лежала его недавно завершенная диссертация на тему о русской душе. Он не знал, дадут ли ему возможность когда-нибудь и где-нибудь ее защитить. Русские диссертации, как это было и в Швеции до университетской реформы, требуют огромного количества работы. На том же письменном столе стоял небольшой бюст насмешливо улыбающегося Вольтера, поборника разума и терпимости.

Кроме этих двух шведских статей, которые произвели определенный эффект и безусловно повлияли на дальнейшие события, отметим еще один северный след: в датском Орхусе в «Morgenavisen Jyllands-Posten» под псевдонимом Leander 28 января 1981 года была напечатана статья «Пара веских слов…» – об аресте в СССР ученого-германиста Азадовского.

Череду этих акций венчает обращение датских славистов 23 марта 1981 года с коллективным письмом в Институт славистики Копенгагенского университета. В этом письме содержалось предложение пригласить Азадовского в Копенгаген для чтения лекций.

Rilke-gesellschaft

В Швейцарии узнали об аресте Азадовского 8 января 1981 года, когда в крупнейшей газете Конфедерации «Neue Zürcher Zeitung» появилась статья «Азадовский в тюрьме». Автором ее был швейцарский филолог-славист, публицист и поэт Феликс Филипп Ингольд (Ingold).

Свое образование он получил в Базельском университете, куда поступил в 1961 году, а затем в Сорбонне, где изучал славянские языки и в 1968 году защитил диссертацию по творчеству Иннокентия Анненского. Много печатался в газетах, вел передачи на радио; как славист проходил стажировку в Чехословакии, а с 1969 года начал работать корреспондентом в странах Восточной Европы; затем работал в посольстве Швейцарии в Москве. Он не только проявил себя как поэт и прозаик, но и прославился в качестве талантливого переводчика русских авторов на немецкий (Бродского, Мандельштама, Цветаевой…). Кроме того, уже в 1970-е годы под его редакцией на немецком языке выходят переводы сочинений Солженицына, Бердяева, М. Булгакова, Р. Якобсона… Одним словом, Феликс Ингольд стал со временем крупнейшим в Швейцарии специалистом по русской литературе; с 1971 года и поныне он является профессором русского языка и культуры швейцарского Университета Санкт-Галлена.

Важным объединяющим моментом для Ингольда и Азадовского был общий интерес к творчеству Рильке – Ингольд посвятил этой теме несколько работ, особенно в связи с русскими контактами Рильке. Собственно, и знал-то он Азадовского прежде всего как исследователя Рильке (подробные письма Азадовского к Ингольду, как и весь архив швейцарского автора, ныне переданы Литературному архиву Национальной библиотеки Швейцарии и доступны для исследователей).

После появления статьи Ингольда в бой вступило Rilke-Gesellschaft – Международное общество Рильке, штаб-квартира которого тогда находилась в Базеле. Самое деятельное участие в деле Азадовского принял один из наиболее влиятельных членов Общества, крупнейший специалист по творчеству Рильке – доктор Иоахим Вольфганг Шторк (Storck, 1922–2011).

Не сильно мешкая, Шторк подготовил официальное письмо Общества Рильке, подписанное тогдашним президентом Общества доктором Петером ван Ротеном (van Roten, 1916–1991) и секретарем общества Ингрид Мецгер-Будденберг (Metzger-Buddenberg). Но направлено оно было отнюдь не в газеты, а непосредственно «Его превосходительству Владимиру Сергеевичу Лаврову, послу СССР, Бруннадеррайн 37, Берн»:

Ваше превосходительство,

в газете «Нойе Цюрхер Цайтунг» от 9 января появилось сообщение о том, что член нашего Общества Константин Маркович Азадовский арестован в Ленинграде службой государственной безопасности.

Мы знаем Константина Марковича Азадовского как члена нашего Общества и как выдающегося знатока славянской и немецкой литератур, поэтому известие о его аресте повергло нас в глубокое изумление.

Позвольте в этой связи почтительно обратиться к Вам со следующим вопросом: основывается ли сообщение в здешней печати на фактах и действительно ли этот арест имел место и продолжается до настоящего времени? Если это так – чего мы весьма опасаемся, – то хотели бы просить Вас от имени нашего Общества, насчитывающего множество членов, предпринять какие-либо шаги с тем, чтобы этот ученый с мировой известностью и блестящий представитель русской науки мог продолжать свою работу в нормальных условиях.

Примите, Ваше превосходительство, наряду с благодарностью, выражение нашего чрезвычайного уважения.

Чтобы не терять времени даром, Шторк написал еще одно официальное письмо – также на бланке Общества Рильке; однако подписал его лично. Оно отправилось 4 февраля «Его превосходительству господину послу Владимиру Семеновичу Семенову, Посольство СССР, Викторсхёэ, Вальдштрассе 42, Бонн»:

Ваше превосходительство,

обращаюсь к Вам как вице-президент Международного общества Рильке, которое с момента своего возникновения всегда уделяло большое внимание изучению русско-немецких литературных отношений.

Недавно в некоторых немецких газетах появилось сообщение о том, что выдающийся советский германист, исследователь и публикатор документов, посвященных германо-русским взаимовлияниям, кандидат наук К.М. Азадовский арестован в Ленинграде. До настоящего времени я не смог получить подтверждения этой информации, которой отказываюсь верить. Но в случае, если это сообщение окажется верным, оно наверняка повергнет в изумление как членов Общества Рильке, насчитывающего более двухсот человек, так и всех компаративистов, чьи научные интересы и занятия лежат в области германо-славянских литературных контактов.

В течение последних лет мне не раз приходилось знакомиться с весьма ценными работами этого советского ученого – такими, например, как «Рильке и Толстой» или «Рильке и Горький», его статьями о русских поездках и русских знакомствах Рильке, а также трудами, обращенными к другим темам и авторам. Я уже давно предпринимаю усилия к тому, чтобы некоторые из этих работ были переведены на немецкий язык. Невозможно представить себе, какой потерей обернется для международной компаративистики та ситуация, при которой этот замечательный знаток и исследователь не сможет продолжать работу над своими еще не завершенными научными проектами.

Вот почему, побуждаемый к этому шагу членами нашего Общества в разных странах, я хотел бы искренне и со всей учтивостью просить Вас: в случае, если упомянутое выше сообщение подтвердится, передать в соответствующие инстанции Вашей страны наше общее пожелание – освободить ленинградского ученого и предоставить ему возможность вернуться к своей работе.

Примите, Ваше превосходительство, выражение моей благодарности и уверения в нашем чрезвычайном уважении

Иоахим Шторк

Но Общество Рильке не ограничилось этими письмами. Не получив, разумеется, никакого ответа ни от советского посольства в Швейцарии, ни от посольства в ФРГ, Шторк подготовил публичную акцию – релиз, который был распространен Обществом 5 мая 1981 года. Он назывался «Акция в поддержку Константина М. Азадовского». Перечисляя в этом печатном листке наиболее важные обстоятельства уголовного преследования Азадовского – от ареста и осуждения, реакции в европейском мире до значения научных трудов, – Общество Рильке просило всех, кому небезразлична судьба русского ученого, содействовать его освобождению. Был рекомендован и наиболее целесообразный способ – письменные обращения в его поддержку, а в качестве адресатов таких писем были приведены все те же: посольства СССР в Берне и Бонне.

Остров Свободы

Благодаря Петеру Альбергу Йенсену оказалось возможным предать гласности дело Азадовского и в Соединенном Королевстве. Как видно из приведенного выше ответа Славинского, Русская служба Би-би-си могла давать в эфир только ту информацию, которая была в прессе; никакая отсебятина не допускалась.

Имея в виду это обстоятельство, Йенсен написал письмо английскому писателю, переводчику и журналисту Майклу Скэммелу (Scammel), слависту и знатоку русской литературы. В годы службы в армии он изучил русский язык на знаменитых курсах JSSL, затем получил диплом лингвиста в Ноттингеме и уехал в докторантуру в Колумбийский университет (США). В 1965 году вернулся в Великобританию и занялся переводами русских классиков, а также ранних книг Набокова, перевод которых был осуществлен при участии самого автора. В 1970-е годы Скэммел не скрывал своей позиции относительно советской власти: он стал переводчиком книг диссидентов Владимира Буковского и Анатолия Марченко, собрал и выпустил по-английски Антологию Самиздата.

Но еще более он привлек всеобщее внимание своими выступлениями за права писателей, заключенных в тюрьмы, а также как противник цензуры; с 1971 года он издавал ежеквартальный журнал «Index on Censorship». Русские реалии Скэммел знал не только по переводческой работе – он неоднократно бывал в СССР (получив в Москве прозвище Миша Скамейкин), был лично знаком со многими русскими писателями. Уже позднее, в середине восьмидесятых, Скэммел прославится фундаментальной биографией Солженицына, которая принесет ему Пулитцеровскую премию и профессорское место в США, но станет причиной охлаждения к нему со стороны его героя – по поводу этой биографии Солженицын напишет эссе «Испытание пошлостью».

Итак, весной 1981 года Скэммел получает письмо от Йенсена. Это было большой удачей: отправив 3 марта из Копенгагена в Лондон пакет с материалами дела Азадовского, Йенсен вскоре получит и ответ, отправленный из Лондона 13 марта. А 31 марта 1981 года главная газета Соединенного Королевства «The Times» опубликует подробную статью Скэммела под названием «Профессор заявил, что наркотики ему подбросили».

Последствием этой статьи Скэммела стало письмо-воззвание филологов Англии и Шотландии «В защиту осужденного советского ученого», которое подписали девять человек. Оно вышло 13 июля 1981 года в «The Times», на одной из самых читаемых британцами полос – «Письма в редакцию». Никакой надежды на то, что эта публикация состоится, изначально не было – и «The Times», и все королевство были полностью поглощены приготовлениями к свадьбе принца Уэльского Чарльза и леди Дианы Спенсер, назначенной на 29 июля 1981 года. Тем не менее шеф-редактор «The Times» – в тот момент им был сэр Гарольд Мэтью Эванс (Evans) – счел письмо английских профессоров достойным публикации.

Мы, группа университетских профессоров и переводчиков с русского и немецкого языков, и, в частности, поклонников Рильке, обращаемся к Вам, чтобы выразить нашу тревогу по поводу ареста и заключения в тюрьму знаменитого ленинградского ученого Константина Азадовского. Серьезный исследователь и критик, опубликовавший целый ряд работ (о Грильпарцере, Достоевском, Брюсове, Клюеве, Блоке, Пастернаке), Азадовский известен как ведущий советский специалист по Рильке. В марте нынешнего года он был приговорен к двум годам заключения за хранение пяти граммов марихуаны. Это обвинение, которое Азадовский последовательно отрицает и которое плохо соотносится со всем тем, что мы знаем о его характере и жизненном пути, представляется нам, не знакомым с подробностями этого процесса, недостаточно обоснованным и может свидетельствовать о судебной ошибке.

Перерыв в работе Азадовского и, возможно, ее полное прекращение нанесут серьезный ущерб сравнительному литературоведению. Кроме того, этот казус способен отрицательно повлиять на культурные отношения между Советским Союзом и Западом. Мы хотели бы посредством Вашей газеты подтолкнуть советские власти к тому, чтобы пересмотреть это дело и освободить Азадовского.

Это обращение было подписано девятью университетскими профессорами; первая подпись принадлежала той, кто это письмо, собственно, и инициировала, – Анджеле Ливингстоун. Именно она написала текст и собрала под ним подписи своих восьми коллег. Почти все они знали Азадовского как ученого и человека или же были осведомлены о его научных работах. Это было условием Анджелы – поставившие свои подписи должны были быть не просто «сочувствующими», но и «знающими». Итак, под письмом было девять подписей с указанием университетов, в которых эти люди работали. Перечислим их.

Анджела Ливингстоун (Livingstone) окончила Кембриджский университет и в 1956 году с группой кембриджских студентов впервые посетила СССР; затем жила в Австралии, с 1964 года работала в британском МИДе, а в 1966 году ей было предложено занять кафедру в новом Университете Эссекса, где она и проработала более тридцати лет. Она приезжала в СССР и позднее; в 1975 году была в Ленинграде, посещала в Москве Евгения Пастернака, поскольку творчество его отца было одним из главных направлений ее научных занятий. Благодаря усилиям Анджелы как переводчика английский читатель смог узнать произведения Цветаевой, Пастернака, Андрея Платонова. Не обошла она вниманием и творчество Рильке – ее перу принадлежит сравнительный анализ «Охранной грамоты» Пастернака и «Записок Мальте Лауридса Бригге», а также монография о Лу Андреас-Саломе, приятельнице Рильке. Через Е.Б. и Е.В. Пастернаков с ней познакомился и Константин Азадовский, который неоднократно встречался с Анджелой до событий 1980 года.

Джозеф Петер Стерн (Stern, 1920–1991), один из наиболее известных и авторитетных филологов-германистов в Великобритании. Он родился в Праге, учился в Праге и Вене, после войны был принят преподавателем в Бедфорд-колледж в Лондоне, затем преподавал в Кембридже, а в 1972 году занял профессорское место в Лондонском университетском колледже (UCL), где работал до 1986 года. Полем его научной деятельности была и долгое время оставалась немецкая литература XIX–XX веков – Ницше, Кафка, Манн, Рильке… А интерес к политической истории нашел отражение в его книге о Гитлере, переведенной на другие европейские языки.

Майкл Хамбургер (Hamburger, 1924–2007), немецкий эмигрант из еврейской семьи, нашедшей в 1933 году убежище в Британии. Окончил Оксфордский университет, в 1943–1947 годах служил в британской армии, затем долгие годы преподавал в Лондонском университетском колледже (UCL). Его научные интересы лежали в области немецкой литературы, которую он изучал как филолог и переводил как поэт. Позднее он стал переводить с французского. Именно переводами он и прославился – в его переложении англичане до сих пор читают Бодлера, Брехта, Бюхнера, Гельдерлина, Гете, Рильке…

Генри Гиффорд (Gifford, 1913–2003), профессор английского языка и сравнительного изучения литератур Бристольского университета. Окончив Оксфордский университет, преподавал в Итоне, занимался сочинительством. В 1946 году он получил место профессора кафедры английской литературы в Бристоле, а в 1963 году основал там кафедру русской литературы, где и проработал долгие годы. Он является автором работ о русской литературе ХХ века, начиная от Льва Толстого и заканчивая Пастернаком и Мандельштамом.

Кристофер Барнс (Barnes), выпускник Кембриджского университета, специалист по русской литературе, музыковед; автор двухтомной биографии Бориса Пастернака. В 1963–1964 годах проходил стажировку в Московском университете, в 1971 году защитил диссертацию в Оксфордском университете; с 1967 по 1989 год преподавал в старейшем университете Шотландии в Сент-Эндрюсе, а в 1989 году занял место профессора кафедры славистики Университета Торонто. Автор статьи «Пастернак и Рильке» – одной из первых на эту тему.

Эдвард Эдмунд Папст (Papst), немец по происхождению, преподаватель кафедры немецкого языка и литературы Университета Саутгемптона, с 1976 года – профессор. Специалист по творчеству Гете, а также автор нескольких работ об австрийском драматуре Грильпарцере, которому, как мы помним, была посвящена и кандидатская диссертация Азадовского.

Дональд Рейфилд (Rayfield), знаменитый британский литературовед и лингвист, окончил Кембриджский университет; в 1978 году там же защитил диссертацию. Специалист по истории русской литературы, русской политической истории, составитель грузинско-английского словаря. С 1964 года преподавал в Квинслендском университете в Австралии, с 1967 года – в Лондонском университете (Queen Mary), с 1991 года – профессор. Неоднократно бывал в Грузии и России. Широко известен своими работами о творчестве Чехова, прежде всего биографией писателя. Лингвистические способности Рейфилда позволили ему переводить с русского и грузинского (в том числе стихи).

Ирина Фроуэн (Frowen, урожд. Minskers, 1915–2007), преподаватель кафедры германской филологии Лондонского университетского колледжа (UCL). Когда ей было пять лет, родители-немцы бежали из Советской России в Германию, а в 1938 году она уже сама переезжает в Англию; сначала учится в Лондонском университете, в котором позднее преподает немецкий язык и его диалекты, а также немецкую литературу. Она великолепно знала творчество Гете, Кафки, Рильке. Ее перу принадлежит несколько работ о Рильке.

Самым младшим из подписавших письмо был Леон Бёрнетт (Burnett), преподававший в то время на кафедре литературы Университета Эссекса, которой руководила Анджела Ливингстоун; изучал творчество Достоевского, Тургенева и Чехова, а также поэзию начала ХХ века в контексте европейской литературы. Впоследствии он напишет работу, озаглавленную «Бродский и Рильке».

International P.E.N

Никакие «письма ученых», однако, не возымели действия: все посылаемое в советский МИД отскакивало как от стенки горох – ни официальных ответов, ни звонков… Вся корреспонденция словно проваливалась в бездну.

И уже в начале марта 1981 года, наряду с письмами университетских профессоров, на Западе начались акции иного рода – в дело вступили международные организации, в том числе Amnesty International. Однако наиболее действенная и масштабная помощь была оказана писательским объединением, именуемым International P.E.N. – Международным ПЕН-клубом.

Эта неправительственная организация, объединяющая писателей по языковому принципу, была основана в 1921 году в Англии; ее возглавил Джон Голсуорси, в 1932 году его сменил Герберт Уэллс, которому в 1936 году пришел на смену Жюль Ромэн, и т. д… Строго говоря, ПЕН-клуб не является писательским «клубом», каковыми являются традиционные национальные союзы писателей – он имеет иные цели: защиту прав писателя и журналиста, борьбу за свободу слова и личности. С 1960 года в его составе действует специальный комитет, занимающийся судьбами арестованных писателей, – Writers in Prison Committeе; его штаб-квартира, как и основного ПЕНа, размещается в Лондоне.

И как только стало известно об аресте Константина Азадовского, несколько национальных отделений ПЕН-клуба начали действовать в его защиту.

Уже в начале 1981 года, когда Азадовский находился в следственном изоляторе, датский ПЕН рассмотрел тревожные сигналы по поводу судеб советских писателей и предпринял попытку воззвать к совести советских коллег. 18 февраля 1981 года датский ПЕН подписал коллективное обращение к Союзу писателей СССР:

Мы обращаемся к вам как представители датских культурных организаций, которые, в частности, занимаются развитием международного сотрудничества писателей и ученых.

В течение многих лет мы придавали большое значение тому, чтобы сотрудничество и обмен опытом с коллегами из Советского Союза и других социалистических стран расширялись в интересах обеих сторон.

В последнее время мы с глубокой озабоченностью наблюдали ряд репрессий против некоторых советских ученых и писателей, которые тем или иным образом старались осуществить цели Хельсинкского договора, под которым стоит также и подпись Советского Союза.

Особенно обеспокоены мы фактом лишения советского гражданства в недавнее время таких известных писателей, как Лев Копелев, который много лет работал в области международного культурного сотрудничества, и Василий Аксенов, который с большим талантом внес значительный вклад в развитие «молодежной культуры» и советской литературы, прежде всего через посредство известного журнала «Юность».

Подобным же образом мы выступаем против того, что литературовед и переводчик, кандидат в члены ССП Константин Азадовский был арестован в связи с какими-то сомнительными обвинениями. Для нас неприемлемы попытки уничтожить результаты его научной деятельности, так как такие действия являются дискриминацией общепризнанных научных работ.

Мы обращаемся с настоятельным призывом к вашей организации использовать все свое влияние для того, чтобы фундамент нормального обмена литературной и научной мысли не был разрушен или серьезно поврежден.

Под этим документом стояло пять подписей: лингвист и писатель Серен Егерод (Egerod, 1923–1995), специалист по общему языкознанию, член Датской академии наук, писатель и поэт; издатель Эрик Ван Йенсен (Vagn Jensen, 1930–1995), секретарь и член правления датского ПЕН-клуба; писатель Уффе Хардер (Harder, 1930–2002), в тот момент председатель датского ПЕН-клуба, переводчик с четырех европейских языков, член Датской академии наук; писатель и политический журналист Ханс Йорген Лембурн (Lembourn, 1923–1997), председатель Союза писателей Дании; и, наконец, профессор-славист Копенгагенского университета Айгиль Стеффенсен (Steffensen, 1927–2011), председатель датского объединения славистов, многократно приезжавший в СССР; в 1967 году он защитил диссертацию о творчестве Гоголя, а позже написал для датчан биографию Чехова…

Но главными козырями этой пятерки были не академические регалии – важна была политическая и общественная позиция «подписантов». Только Ханса Лембурна можно было обвинить в предвзятом отношении к коммунистам, тогда как остальные отличались скорее «просоветскими» настроениями. Эрик Йенсен был убежденный коммунист, имевший репутацию левого; Йенсен и Стеффенсен входили в президиум Общества датско-советской дружбы. Кроме того, и датский ПЕН не был уж настолько враждебен СССР: в 1967 году трое из этой пятерки – Егерод, Йенсен и Стеффенсен – посетили СССР как официальная делегация писателей Дании.

Это письмо было отправлено не только в Москву, но и в датскую прессу: Кай Спангенберг, в продолжение темы, поднятой им 22 января, опубликовал 2 марта в копенгагенской «Politiken» статью «Протест Дании против преследования советских писателей: Письмо в Союз писателей СССР», пересказав в ней содержание документа.

Очень ко времени – в конце февраля 1981 года – в Копенгагене собралась конференция Международного ПЕН-клуба, на которой шведская делегация официально внесла в программу конференции специальный пункт «о советском историке литературы Азадовском». И когда 25 февраля делегаты Копенгагенской конференции голосовали по пунктам итоговую резолюцию, «призыв к немедленному освобождению советского историка литературы Константина Азадовского» был принят единогласно.

Однако на судьбу Азадовского это никоим образом не повлияло – 16 марта, как мы помним, Куйбышевский райнарсуд Ленинграда вынес ему обвинительный приговор.

Скандинавские друзья были хорошо информированы, и сразу после суда – в начале 20-х чисел марта – главные газеты Дании публикуют информацию о приговоре. «Politiken» печатает уже третью статью Кая Спангенберга – «Советский диссидент осужден за наркотики. Датские писатели выступают в его защиту», а «Information» помещает большую статью Вибеки Сперлинг (Sperling) «Литературовед Азадовский приговорен к двум годам», в которой не только сообщается о приговоре, но и оглашается ставший к тому времени достоянием общественности факт об изъятии статьи Азадовского из блоковского тома «Литературного наследства».

То обстоятельство, что материал для «Information» был подготовлен именно Сперлинг – известной политической журналисткой, занимавшейся проблемами Восточной Европы, – свидетельствовал о полном понимании редакцией политической подоплеки дела. Вибека Сперлинг изучала языки в Орхусском университете, а в 1978 году сменила науку на журналистику: в 1978–1981 годах она руководила отделом СССР и стран Восточной Европы в газете «Information», а в 1981–1982 годах работала в Московском бюро как корреспондент датской «Politiken». Впоследствии она многие годы провела в СССР и России в качестве политического журналиста датских СМИ; особенно много писала о правах человека. Но в 2003 году МИД России запретил ей въезд – вследствие ее «некорректных» статей о войне в Чечне.

Несмотря на безуспешность первых усилий, ПЕН-клуб продолжал защиту Азадовского. Летом 1981 года два национальных ПЕН-клуба Европы (немецкий и швейцарский) избрали Константина Азадовского своим действительным членом. Эти действия вполне укладывались в практику ПЕН-клуба тех лет – помогать гонимым писателям и журналистам как из «стран народной демократии», так и из СССР.

27 июня 1981 года на своем ежегодном собрании такое решение было принято швейцарским отделением ПЕН-клуба (PEN club della Svizzera Italiana e Retoromanica) «в надежде, что это поможет усилиям, предпринимаемым International P.E.N. к облегчению участи писателей, находящихся в заключении». Этому решению в немалой мере способствовало то обстоятельство, что членом комитета национального швейцарского ПЕН-клуба была Магдалена Кереньи (Kerényi, 1914–2004) – исследовательница и публикатор переписки Рильке, супруга знаменитого филолога-классика Карла Кереньи.

А 14 августа в Дармштадте на конференции западногерманского ПЕН-клуба Азадовский будет принят в его члены уже как «крупный советский германист и переводчик». К этому избранию имел отношение секретарь западногерманского ПЕНа Фридрих Кристиан Делиус (Delius), литературовед по своей первой специальности, ныне известный писатель.

Возникает резонный вопрос: почему же усилия Международного ПЕН-клуба не возымели никакого действия на судьбу Азадовского и его Frau? Казалось бы, отношение советской власти ко всякого рода «творческим союзам» было вполне лояльным. Ответ заключается в том, что в Советском Союзе ПЕН-клуб считали еще и политической организацией.

СССР не имел своего отделения ПЕН-клуба, хотя после Второй мировой войны вопрос о его создании не раз обсуждался. Эта мысль возникла на фоне борьбы против атомной войны, и некоторые европейские писатели видели прямую необходимость в принятии советских писателей в свои ряды. Так высказался, в частности, Бертольт Брехт в 1955 году: «Я, как и прежде, полагаю, что Международный ПЕН-клуб, если бы в него вступили советские писатели, приобрел бы совершенно новое значение».

Руководители Союза советских писателей, обсудив весной 1955 года это предложение, пришли к выводу, что загранкомандировки лишними не будут, и подали в ЦК положительный отзыв, резонно замечая, что «было бы желательно оказать на эту пока чисто буржуазную аморфную организацию наше организующее влияние».

Однако слова Брехта о том, что со вступлением советских писателей ПЕН-клуб приобретет совершенно иное значение, воспринимались некоторыми европейскими писателями и буквально. Как раз об этом и заявил президент ПЕНа драматург Чарльз Морган (1894–1958) 14 июня 1955 года. Свою речь на открытии 27-го Международного конгресса организации в Вене, где предполагалось обсудить вопрос о вступлении советских писателей, он начал с опасности проникновения коммунистических идей, а затем уже недвусмысленно заявил:

Писатели, бежавшие от тирании, могут претендовать на нашу защиту, а писатели, являющиеся орудием тирании, не могут претендовать на то, чтобы мы их приняли.

На следующий день эти слова повторила вся западная пресса, включая «The Times». Несмотря на одинокие голоса в защиту, например, Наоми Митчинсон (1897–1999), которая была известна своей лояльностью к СССР, речь Моргана произвела должный эффект. В том числе и на ЦК КПСС, который в том же месяце констатировал:

Вступающие в ПЕН-клуб писатели должны присоединиться к Хартии Пенклубов, которая направлена на защиту свободы слова и мысли в буржуазном духе. Хартия Пенклубов содержит неприемлемые для советских литераторов положения: выступать против цензуры, использовать свое влияние в целях предотвращения классовой борьбы, критиковать правительство и т. п.

Таким образом, вопрос о присоединении к Международному ПЕНу был решен отрицательно, потому как никакие организации, исповедующие «буржуазные ценности», никогда на ¹/₆ части суши не приветствовались.