Текст книги "Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы"

Так «как это собственно было»? На этот счет имеется множество разноречивых свидетельств. Сергей Муравьев-Апостол сообщил на следствии в 1826 году, что Михаил Муравьев был одним из основателей общества в Петербурге в 1816 году. То же показал Федор Шаховской. Но мы видели, что в самом начале 1817 года Михаил отверг предложение брата о вступлении в «Союз спасения». В «Записках» И. Д. Якушкина есть прямое указание на то, что осенью 1817 года, когда царская фамилия приезжала в Москву, в первопрестольную вместе с братом Александром, Никитой, Матвеем и Сергеем Муравьевыми приехал и Михайло Муравьев, «вступивший также уже в общество»[165]165
  Якушкин И. Д. Указ. соч. С. 10.


[Закрыть]. Свидетельство вряд ли бесспорное, чего и нельзя требовать от «Записок», сделанных почти через 40 лет после описываемых событий. Начать с того, что Михаил приехал в Москву не вместе с братом. Александр прибыл с отрядом гвардии в конце августа или в сентябре, а Михаил уже с апреля был официально прикомандирован к Московскому училищу колонновожатых. И если в конце лета он и приехал в Москву, то не из Петербурга, а из отцовского Осташево, где руководил топографической практикой слушателей училища. Но это – между прочим.

Никита Муравьев в своих показаниях на следствии сообщает, что именно в это время Михаил Муравьев, Фонвизин и Якушкин настаивали на том, чтобы разработать новый устав в духе «Тугендбунда» и, не встречая сочувствия других сочленов, «оставили общество»[166]166
  Дело Н. М. Муравьева. Историческое обозрение хода общества // ВД 1. С. 306, 307.


[Закрыть]. В следственных показаниях Сергея Трубецкого Михаил Муравьев упоминается среди сочленов первоначального общества в 1816 году с пометкой «отстал», и тот же Трубецкой сообщает, что Михайло Муравьев в числе других был принят в общество в 1818 году, уже после того как оно было преобразовано и получило название «Союз благоденствия». Пестель в своих показаниях сообщает, что Михаил Муравьев вступил в «Союз спасения» «через несколько времени» после его основания, но не указывает, когда именно. Наконец, сам Михаил Муравьев на следствии, признавая, что был членом «Союза благоденствия», категорически отрицал, что когда-либо состоял членом «Союза спасения», и сумел убедить в этом следственную комиссию.

Так кто же прав? Скорее всего, все понемногу и никто вполне. Очевидно, что Михаил Муравьев был свидетелем и участником создания «Союза спасения» в 1816 году. То есть Сергей Муравьев-Апостол говорил правду. Но очевидно и то, что в январе 1817-го Михаил отказался пройти процедуру официального вступления, то есть к тому моменту de jure не был и в тот момент не стал членом «Союза спасения». Трудно представить себе, что, отказавшись по зрелом размышлении приносить требуемые клятвы в январе, Михаил в феврале все же принес их, без чего его прием в «Союз спасения» не мог быть оформлен.

Показаниям Никиты Муравьева о том, что М. Муравьев и его единомышленники именно осенью 1817 года во время пребывания гвардии в Москве «оставили общество» из-за несогласия с Пестелевым Статутом, М. В. Нечкина придавала решающее значение для определения сроков вступления М. Муравьева в «Союз спасения». Раз в августе он «оставил общество», значит, вступил он в него ранее. Но «оставил общество» не обязательно означает «заявил о выходе», скорее, просто перестал появляться на собраниях. Якушкин в «Записках» говорит о том, что Михаил к осени 1817 года «вступил уже в общество», очевидно, на основании воспоминаний о том, что младший Муравьев присутствовал на некоторых собраниях, но, скорее всего, не задаваясь вопросом, согласился ли Михаил принести те клятвы, которые для этого требовались. А вот Сергей Трубецкой, как председатель «Союза спасения», не мог не знать, что М. Муравьев не приносил клятв и не проходил процедур, необходимых для официального вступления в союз. Поэтому его показания о том, что Михаил стал членом тайного общества только в 1818 году, после того как «Союз спасения» был преобразован в «Союз благоденствия», заслуживают особого внмания.

Все изложенное позволяет предположить, что Михаил Муравьев de jure действительно не был членом «Союза спасения», хотя de facto являлся одним из его основателей, лидером умеренного крыла и соавтором альтернативного устава…

Между тем встречи членов общества продолжались. Проходили они в разных местах, но чаще всего, видимо, у Александра Муравьева, в комнате, которую он занимал в артели на Грязной улице. Об этом имеется свидетельство одного из артельщиков, старинного друга Муравьевых Павла Колошина. 10 мая 1817 года он не без юмора писал Николаю на Кавказ: «Александр редко бывает дома, когда же дома, то беспрестанно гости наводняют чертоги его; и Петр [брат Павла] разделяет с ними сию участь, ибо живет возле него [Александра]. Мы же с Семеновым [новый артельщик, вступивший на место Михаила после отъезда того в Москву] в уничижении слышим песни их, которые почти всякий день одни и те же повторяются»[167]167
  Из эпистолярного наследия декабристов. Т. 1. С. 111.


[Закрыть].

Неизвестно, сколько бы еще пелись «всякий день одни и те же песни», но осенью 1817 года произошли события, которые резко изменили ситуацию и заставили молодых заговорщиков свернуть проект под названием «Союз спасения».

Дело было так. Император давно уже собирался приехать со всей семьей в Москву и пожить в ней несколько месяцев, чтобы своим присутствием морально и материально поддержать москвичей в их тяжких трудах по восстановлению города, практически уничтоженного пожаром 1812 года. В 1817 году это намерение начало наконец осуществляться. Для обеспечения охраны августейшей фамилии и придания ее пребыванию в Первопрестольной подобающей торжественности из Петербурга прибыл сводный отряд гвардии. Полковник Александр Муравьев был начальником штаба отряда. Ему была выделена просторная квартира в Хамовнических казармах. В этом временном жилище А. Муравьева либо в квартире генерала Фонвизина и стали собираться в Москве члены и сочувствующие недавно созданного тайного общества. Михаил в это время мог находиться либо в Москве на Большой Дмитровке, где начинался новый учебный год в училище колонновожатых, либо в Осташево, где недавно закончились или заканчивались практические занятия курсантов и начинались его ухаживания за Полей Шереметевой.

Вечера на квартире Александра проходили в обычной для офицерских встреч форме: за трубками и вином с бесконечными, но не очень результативными беседами о планах общества на ближайшую и более отдаленную перспективу. «…[В]ообще в Союзе с самого его начала и до самого конца ни одно правило не было постоянным образом в действии и ни одна мысль не была постоянным образом в памяти членов, и весьма часто то, что сего дня было решено, завтра опять поступало на суждение и спор», – отзывался позже о характере дискуссий в тайном обществе Павел Пестель[168]168
  Дело П. И. Пестеля // ВД 4. С. 102.


[Закрыть].

На одном из таких собраний, когда государя еще не было в Москве и его прибытия ожидали со дня на день, было зачитано письмо Сергея Трубецкого из Петербурга. Вот как запомнилось содержание этого послания присутствовавшему при зачтении Никите Муравьеву: «…[О]н извещал… что Государь Император решился отделить Польские губернии [то есть украинские, литовские и белорусские губернии, отошедшие к России после 1772 года] от России и, зная, что таковое предприятие не может исполниться без сопротивления, едет со всей царствующей фамилией в Варшаву, из коей издает Манифест о вольности крепостных людей и крестьян. Что тогда народ примется за оружие противу дворян, и во время всеобщего смятения Польские губернии будут присоединены к новому Царству [то есть к Царству Польскому]»[169]169
  Дело Н. М. Муравьева. Историческое обозрение хода общества // ВД 1. С. 306.


[Закрыть].

Существуют и другие, менее экзотические, варианты пересказа письма Трубецкого. Сам он утверждал на следствии, что не писал в том письме ничего, кроме того, что, по словам Лопухина, государь император «положил тогда присоединить Российско-Польские провинции к Царству Польскому»[170]170
  ВД 1. С. 48.


[Закрыть]. Но суть та же: царь хочет отдать белорусские, литовские и правобережные украинские губернии Польше, он любит Польшу и не любит Россию, ценит поляков и презирает русских.

Чтение письма вызвало среди собравшихся негодование в адрес «царя-изменника». О том, чтобы проверить, насколько верны полученные известия, речи, как ни странно, не было. Зато звучало требование любой ценой сорвать «преступный замысел». До сих пор неизвестно, кто первый заговорил о цареубийстве, но эта мысль была поддержана всеми присутствующими.

Перед нами психологическая загадка. Присутствовали умные, здравомыслящие люди, боевые офицеры. (Несколько неадекватен был только Иван Якушкин, который в то время страдал от неразделенной любви и уже дважды предпринимал попытки самоубийства.) Но все они, не имея никаких доказательств правдивости сообщения, поддержали идею цареубийства, совершив тем самым тяжкое уголовное преступление: по уложению Алексея Михайловича, умысел на жизнь царя карался смертью. Это яркий пример того, как взаимное психическое заражение, подогреваемое вином и болезненной экзальтацией одного из присутствующих, лишает людей способности здраво оценивать ситуацию и управлять ею.

Далее речь шла уже только о том, «кто нанесет удар». Решили было тянуть жребий, но Якушкин потребовал, чтобы право «нанести удар и умереть» было предоставлено ему. Когда друзья предположили, что Якушкин не в себе, он предложил Фонвизину для проверки его вменяемости сыграть с ним в шахматы и выиграл партию. Предложение Якушкина было принято.

Какие-то детские игры со смертельной ставкой! Я подробно излагаю события этого злополучного вечера потому, что они хорошо передают дух экзальтации и какой-то скрытой суицидальности, который был не чужд поколению декабристов, но абсолютно чужд Михаилу Муравьеву. К счастью, его среди заговорщиков в этот вечер не было.

Наутро Сергей Муравьев-Апостол обдумал принятые накануне решения и написал товарищам записку (где же конспирация!) с призывом отказаться от непродуманного и опасного замысла. С ним согласились все, кроме И. Якушкина. Иван сказал, что для него все было всерьез, что он оскорблен тем, что друзья насмеялись над его жертвенностью, и заявил о выходе из общества. Прибывший вскоре в Москву Сергей Трубецкой опроверг все, о чем писал прежде, как не подтвердившийся слух. Кстати, об этом Трубецкому нужно было бы подумать, прежде чем отсылать письмо. Своей поспешностью, или, лучше сказать, безответственностью, он первый раз сыграл роковую роль в судьбе общества. Второй раз он сыграет ее 14 декабря 1825 года, согласившись на роль диктатора и не явившись на Сенатскую площадь.

Казалось бы, вопрос закрыт, но низкий уровень конспирации, а вернее – высокий уровень болтливости кого-то одного или нескольких из участников рокового собрания привел к тому, что по обеим столицам поползли слухи, которые связывали имя «Союза спасения» со страшным понятием «умысел на цареубийство». Михаил Муравьев не присутствовал на собрании, где шла речь о цареубийстве, но даже если он не входил в союз de jure, de facto был слишком близок к его руководителю и большинству сочленов, чтобы ничего не знать о произошедшем. Он также не мог не понимать, что даже нереализованное намерение цареубийства преступно, равно как и недонесение о нем. Над М. Муравьевым, как и над всеми, кто был причастен к «Союзу спасения», повис дамоклов меч обвинения в тяжком уголовном преступлении.

Эти события, безусловно, подтолкнули процесс, который в начале 1817 года инициировал Михаил Муравьев, – отход ряда членов организации от радикально-террористических позиций Пестеля. Да и распространявшиеся о «Союзе спасения» зловещие слухи подталкивали его членов к тому, чтобы вместе с Пестелевым уставом отбросить и прежнее наименование, начать все с чистого листа. В результате «Союз спасения» был упразднен и на его месте на базе разработанного при активном участии Михаила Муравьева «Законоположения» учреждена новая организация – «Союз благоденствия». Михаил Муравьев стал одним из учредителей новой организации. Согласно «Законоположению» учредители составляли руководящий орган – Коренной совет. В списке членов Коренного совета, составленном в 1826 году на основании обобщения показаний всех декабристов, числятся 23 человека. В основном это те же люди, которые упоминались среди деятелей «Союза спасения»: два Фонвизина, Александр и Никита Муравьевы, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Сергей Трубецкой, Илья Долгоруков, Иван Бурцов, Федор Глинка, Михаил Лунин, Иван Якушкин, Павел Пестель, Михаил Орлов, Федор Шаховской, Павел Колошин и другие. Михаил Муравьев в списке стоит на 9-м месте. Но он не просто «один из многих». Он один из главных авторов «Законоположения» союза, лидер той группы, которая инициировала разрыв с радикализмом, привнесенным П. Пестелем. В некоторых работах по истории декабризма Михаил Муравьев упоминается как главный создатель «Союза благоденствия»[171]171
  «…[У]меренная группа членов Союза [спасения], возглавляемая Михаилом Муравьевым и Трубецким, стремилась организовать общество на иных началах. Она высказывалась против статута Пестеля и хотела превратить Союз в мирную организацию, которая должна действовать не силой оружия, а силой общественного мнения. <…> Вместо прежнего заговорщицкого, конспиративного Союза спасения возник мирный, полулегальный Союз благоденствия» (Бурджалов Э. Н. История СССР. Первая половина XIX в. Ч. 2 / Высшая партийная школа при ЦК ВКП(б). М.: 2-я тип. Упр. воен. изд-ва Мин-ва ВС Союза ССР им. К. Ворошилова, 1946. С. 167).


[Закрыть]. Причем в работах советского периода это расценивается как черта, подходящая к образу антигероя: «пособничество» в замене «правильной», насильственно-революционной ориентации «Союза спасения» «неправильной», эволюционно-примиренческой ориентацией «Союза благоденствия». Это, конечно, перебор. Но одним из главных действующих лиц описанной трансформации Михаил, пожалуй, являлся.

Первый период деятельности «Союза благоденствия» был довольно успешным. За несколько месяцев число его членов значительно выросло и перевалило за сотню. Было создано несколько региональных управ. В некотором смысле этому росту способствовали действия власти, укреплявшие веру в ее намерения даровать России Конституцию. Именно так была понята многими речь императора в Варшаве 15 марта 1818 года. Открывая Польский сейм, воссозданный в соответствии с Конституцией, дарованной им Царству Польскому, Александр заявил о своем намерении «распространить спасительное влияние законно-свободных учреждений на все страны, провидением ему вверенные». То есть даровать Конституцию всем народам Российской империи. Однако парадоксальным образом эти же надежды стали одним из факторов пассивности союза: если государь и так намерен ввести Конституцию и представительные институты, зачем особо усердствовать в каком-то тайном обществе? Когда же через пару лет стало понятно, что обещания царя останутся благими пожеланиями, наступила другая реакция – откат настроений части потенциальных единомышленников от умеренно-эволюционных к радикально-революционным взглядам.

Между тем в жизни М. Муравьева происходили важные изменения. Неподалеку от отцовского Осташева, где проходила летняя практика колонновожатых, находилась усадьба Надежды Николаевны Шереметевой (урожденной Тютчевой). Муж ее, Василий Петрович, трагически погиб в 1808-м: лошади понесли и разбили коляску вместе с седоком. Надежда Николаевна одна воспитывала сына Алексея и двух дочерей – Пелагею (по-домашнему Полю) и Анастасию. С семьей Муравьевых Надежду Николаевну связывало не только соседство по подмосковному имению, но и многолетняя дружба с главой семьи. Дружба, может быть, не всегда искренняя, но достаточно серьезная. Николай Николаевич даже отдавал на какое-то время на попечение Надежды Николаевны свою дочь Софью. Надежда Николаевна, со своей стороны, так высоко ценила образованность и педагогический талант Николая Николаевича, что отдала в его училище колонновожатых своего сына Алексея. Так что обе семьи общались очень плотно.

В 1817 году Поле было 16 лет, Михаилу 21. Он был хром, некрасив лицом, но необыкновенно умен и энергичен. К тому же его украшал ореол героя и мученика 1812 года. Да и излишней робостью в отношении женского пола, как мы знаем, Михаил не страдал. Поля была умна, недурна собой и так молода, что Михаил мог надеяться «довоспитать» ее в соответствии со своим идеалом.

В январе 1818 года Михаил Муравьев и Пелагея Шереметева обвенчались в церкви села Покровского.

«Довоспитание» состояло, видимо, в освобождении Поли от некоторой экзальтированности, которая была свойственна ее матери. Об этом можно судить по той характеристике, которую дает семье Шереметевых Иван Бурцов: «Ты желаешь знать новую семью Мишину, – пишет он в письме к Николаю на Кавказ. – Жена его молодая особа, одаренная прекрасными качествами и получающая окончательное воспитание по образцу мнения мужа. Теща, набожная женщина, имеющая неимоверную чувствительность и доброту сердца; но от излишества первого качества и от чрезмерной набожности во всех поступках своих кажущаяся странною»[172]172
  Из эпистолярного наследия декабристов. Т. 1. С. 152.


[Закрыть].

В придачу к «прекрасным качествам» за Полей было дано поместье в Рославльском уезде Смоленской губернии с двумястами душ мужского пола[173]173
  ОПИ ГИМ. Ф. 241. Оп. 1. Ед. хр. 22. Л. 2об.


[Закрыть].

В период сватовства и женитьбы в очередной раз обострились отношения Михаила с отцом. Николай узнал о ссоре от отца и попросил Бурцова сообщить ему его мнение об этой истории. Вот что ответил наблюдательный друг семейства письмом от 21 февраля 1819 года из Петербурга. «Неудовольствие Миши с отцом… есть следствие озлобления отца, происшедшее от разности их образа мнения. Строгие правила Миши не согласуются с поступками старика («старику» было 50 лет. – П. Ф.), который, привыкши видеть в Мише дел своих цензора и не имея возможности изменить сии отношения, предался гневу. Женитьба Миши, хотя с его позволения совершенная, еще более их разделила. Новые обязанности, налагаемые семейной жизнью, заставили Мишу пещись о благе новых своих родных и через то оставить и дом и службу отца. К тому же спор о Софье [сестре Муравьевых] еще более раздор увеличил. Миша желал, чтобы Софья осталась у его тещи… а отец, не любя Надежду Николаевну, отказал в том и с упорностию требовал, чтобы отдали дочь его к Шаховским, родным Александра. Сие обидело Шереметеву, а Миша, воспротивившийся перемене состояния Софьи, навлек на себя совершенную злобу отца. Я не знаю, как судить их в сем деле. Отче виноват, потому что слаб и подвержен внушению недостойных людей. Миша же, следуя строгим правилам, думал изменить добродетели, если бы хоть несколько действовал мягче»[174]174
  Из эпистолярного наследия декабристов. Т. 1. С. 152.


[Закрыть]. Эта длинная выписка внятно объясняет суть конфликта и содержит драгоценную для нас оценку поведения Михаила с позиций умного и честного человека того времени: он упрекает друга только в излишне жестком следовании установленным для себя самого требованиям нравственности, говоря современным языком – в ригоризме.

Об этих событиях имеется и рассказ самого Михаила. В письме Николаю он жалуется, что отец «по слабости» распустил слушателей своего училища и «молодежь ничему не училась и повесничала», так что ему, Михаилу, стоило больших трудов привести все в порядок. Когда же порядок был наведен, выпуск прошел блестяще и училище «получило совершенно новое образование и уважение начальства и публики, тогда нарастающие жалобы и наговоры подлых тварей, без которых старик по сию пору еще жить не может, начали меня чернить в его мнении и наконец стал он ко всему придираться и делать мне неприятности». Михаил сетует на то, что отец отнял сестру Софью у Надежды Николаевны, устроил сыну скандал в самый день его свадьбы и стал прижимать его по службе. «Я решил все сие бросить, уехать от него, ибо в Москве с ним в одном доме жить нет возможности женатому, а иначе состояние мне не позволяет»[175]175
  Там же. С. 154.


[Закрыть]. Михаил испросил отпуск для устроения хозяйственных дел и поселился с семьей в деревне – имении в Рославльском уезде, принесенном женой в приданое.

Итак, Михаил оставил службу и уехал из Москвы. Думается, однако, что не только ссора с отцом побудила его к этому. Судя по тому, что 24 выпускника училища позже оказались в рядах декабристов, математикой и дисциплиной влияние М. Муравьева на будущих офицеров Генштаба не ограничивалось. При этом он не мог не ощущать нарастающего внутреннего конфликта между тем, что он знал о крамольных мыслях своих товарищей по тайному обществу, теми оппозиционными настроениями, которые он так или иначе поощрял (или по крайней мере не порицал) в образе мышления своих учеников, и тем долгом лояльности властям, который он считал связанным с воинской присягой. Одновременно, наблюдая за деятельностью Пестеля и его единомышленников, М. Муравьев все яснее чувствовал, что рано или поздно радикалы втянут движение и всех, кто когда-либо принадлежал к нему, в какую-нибудь самоубийственную авантюру.

В деревне он, по собственным словам, «наслаждался тихой счастливой семейной жизнью с милой женой». «Живем счастливо и одного просим у бога, чтобы сохранил нас в здравии и не нарушил нашей мирной юдоли», – сообщал он брату[176]176
  Там же. С. 152–153.


[Закрыть].

Между тем извне поступали сигналы, чрезвычайно важные для политического самоопределения Михаила. Первым и сильнейшим стал неожиданный отход от политической активности брата Александра. В январе 1818 года, будучи начальником штаба двенадцатитысячного отряда отборной гвардии в Москве, Александр командовал парадом, принимать который прибыл сам его венценосный тезка. Царь заметил какие-то неисправности в построении и не только прилюдно сделал А. Муравьеву резкое замечание, но и лично отправил его под арест. Почему обычно снисходительный император поступил так круто, доподлинно не известно. Может быть, затаил обиду на Муравьева за панибратское обращение на «ты» во время посещения венценосцем инкогнито масонской ложи, где Александр Николаевич служил ему чичероне. Как бы то ни было, Александр воспринял действия императора как оскорбление и написал прошение об отставке. Его настроение тех дней запечатлено в письме брату Николаю от 31 января 1818 года. «Дабы впредь избежать такового незаслуженного обращения, – пишет Александр, – дабы полковник Александр Муравьев, начальник штаба, служивший восемь лет с честью и отличием, бывший в походах, в 50-ти и более сражениях, впредь не был бы наказуем, как мальчишка, вышедший из кадетского корпуса, то я подал прошение в отставку»[177]177
  Муравьев А. [Александр] Н. Указ. соч. С. 208.


[Закрыть]. Прошение не было удовлетворено. Но Муравьев упорствовал и фактически прекратил исполнение своих обязанностей. Пока же он посвятил свободное время двум важным делам. Во-первых, ухаживанию за Прасковьей Шаховской – старшей из восьми дочерей князя Михаила Шаховского. Во-вторых, написанию памфлета против крепостного права и его защитников – документа весьма темпераментного, но в содержательном отношении идущего не далее тех, кто обличал крепостничество еще в екатерининские времена.

Александр I знал проблему лучше и глубже Муравьева и прокомментировал его писания весьма пренебрежительно: «Дурак! Полез не в свое дело!» Впрочем, скептически отозвавшись о литературно-политических опытах полковника Муравьева, царь высоко ценил его как талантливого и перспективного офицера. Со стороны царя даже последовал осторожный сигнал о его готовности вернуть тезке свое расположение: «Мне надо помириться с Муравьевым», – сказал он как-то с явным намерением, что эти слова будут переданы обиженному полковнику. Но Муравьев упорствовал. Может, он ожидал от царя извинений? Это было бы наивно и даже дерзко, но как знать.

Роман с Прасковьей Шаховской между тем развивался, и скоро дело дошло до помолвки. Невеста была четырьмя годами старше Александра и, видимо, сильнее его характером. Под ее влиянием он полностью переосмыслил всю свою предшествующую жизнь. Вот молитва, которую написал для себя Александр около 1820 года: «Боже милосердный! Ты являл себя рабу твоему. Ты бесконечною любовью своею от самого дня рождения моего привлекал меня к себе; но я, недостойный грешник, до 26-летнего возраста (то есть до женитьбы в 1818 году. – П. Ф.) пребыл слепым и глухим Свету и Гласу Премудрости Твоея. Прости мне… тяжкое прегрешение сие! Теперь отверз Ты очи и уши мои, сердце мое раскрылось Благодати Твоея… ты даровал мне жену добродетельную, соделывающую счастие мое на земли! Ты любовью Своею чрез взаимную любовь нашу к Себе направил блуждающее сердце мое»[178]178
  ОР РНБ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 2925. Л. 5–5об. Цит. по: Туманик Е. Н. Указ. соч. С. 288.


[Закрыть]. Достаточно сравнить это преисполненное смирением и покаянием моление с цитированным выше письмом брату, дышащим гордостью и гневом, чтобы понять глубину того духовного перелома, который пережил Александр Муравьев, став женихом, а затем мужем Прасковьи Шаховской. И если первое прошение об отставке в январе 1818 года было следствием оскорбленной гордости, то нежелание вернуться на службу, несмотря на уговоры товарищей и начальников и даже на примирительные сигналы царя, могло быть порождено не гордыней («Пусть царь извинится!»), а напротив – смирением и желанием жить не внешней, а внутренней жизнью. Как бы то ни было, Александр не вернулся тогда на службу. Осенью 1818 года он обвенчался с Прасковьей Шаховской и повторил свое прошение об отставке, ссылаясь на «семейные обстоятельства». На этот раз отставка состоялась.

Другим следствием описанного выше духовного перелома стало решение Александра, следуя христианскому принципу «Цари от Бога поставляются», прекратить всякую политическую деятельность. В мае 1819 года он заявил о выходе из «Союза благоденствия» с оставлением всех занимаемых в нем должностей, вернул все хранившиеся у него документы и принес товарищам по союзу свои извинения, ссылаясь, однако, на то, что следует гласу Божьему.

Соратники приняли отступничество основателя тайного общества с недоумением и возмущением, тем более понятным, что многих из них именно он вовлек в круг заговорщиков. Александру пришлось выслушать на эту тему немало горьких слов.

Мы не знаем, какой разговор произошел тогда между Александром и Михаилом и был ли вообще такой разговор. Известно, однако, что с 1819 года они стали общаться все реже, а в начале 1820-х не встречались порой по году и больше, да и переписка почти заглохла. «Миша уже с год не приезжал сюда… и совсем ко мне не пишет», – жаловался Александр брату Николаю[179]179
  Муравьев А. [Александр] Н. Указ. соч. С. 230.


[Закрыть]. Впрочем, сам он к Михаилу тоже не ездил, а писал, похоже, только по делу. Таким образом, в начале 1820-х годов закончился двадцатипятилетний период близкого общения Михаила со старшим братом. Потом будут арест, следствие и многолетняя ссылка Александра. Издалека братья будут внимательно следить друг за другом, но общение их возобновится только через много лет.

Александр Николаевич еще будет появляться на страницах этой книги. Здесь же я хотел бы кратко рассказать о его дальнейшей жизни и характере его отношений с Михаилом в пору зрелости обоих братьев.