Текст книги "Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы"

Где же здесь «разошедшиеся пути»? Нет, это история поистине братских отношений двух крупных деятелей русской истории.

VIII. Тайное общество

Вернемся теперь в 1816 год. В то самое время, когда Николай Муравьев прощался со столицей, в артели назревали изменения совсем другого рода. Двадцатичетырехлетний полковник Гвардейского генерального штаба Александр Муравьев в беседах с самыми доверенными друзьями предложил учредить политическое тайное общество.

О том, как это происходило, мы узнаем из личных письменных показаний некоторых из этих друзей, находившихся десятью годами позже под следствием по делу о восстании на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, а также из их позднейших воспоминаний. Никита Муравьев показал следующее: «В продолжении 1816 года Александр Муравьев предложил мне составить общество, имеющее целью введение в России монархического представительного правления. По сему случаю пригласил он к себе Сергея и Матвея Муравьевых Апостол, Якушкина и меня»[131]131
  Дело Н. М. Муравьева. Историческое обозрение хода общества // Восстание декабристов: материалы (далее – ВД с указанием номера тома) / Центрархив; под общ. ред. и с предисл. М. Н. Покровского. М.; Л.: Гос. изд-во, 1925. Т. 1. (Мат-лы по истории восстания декабристов). С. 305.


[Закрыть].

«Мысль об основании тайного общества первым сообщил мне Александр Муравьев, – сообщает Иван Якушкин и затем перечисляет всех участников “первого начатия”: Александр, Никита, Сергей и Матвей Муравьевы, кн. Сергей Трубецкой и я». В «Записках», опубликованных впервые в Лондоне в 1862 году, И. Д. Якушкин[132]132
  Дело И. Д. Якушкина // ВДЗ. С. 54, 55.


[Закрыть] рассказывает об этом подробнее: «Однажды Трубецкой и я – мы были у Муравьевых, Матвея и Сергея; к нам приехали Александр и Никита Муравьевы с предложением составить тайное общество, цель которого, по словам Александра, должна была состоять в противодействии немцам, состоящим на русской службе. Я знал, что Александр и его братья были враги всякой немчизне…» На предложение Александра Якушкин ответил, что затевать такое дело специально для борьбы с немчизной он не намерен, а вот в общество, имеющее целью благо России, вступил бы с удовольствием. Тогда Александр признался, что про борьбу с засильем иностранцев говорил только в целях зондажа и что Иван разгадал его и Никиты истинное намерение[133]133
  Якушкин И. Д. Записки. М.: Тип. Об-ва распространения полезных книг, арендованная В. И. Вороновым, 1905. С. 6.


[Закрыть].

Сергей Трубецкой в своих письменных показаниях, данных 15 декабря 1825 года, то есть на следующий день после восстания и ареста, сообщает: «Первое начатие общество приняло здесь[,] в Петербурге[,] в 1816-м 9-го февраля. Сочлены онаго были тогда Александр Муравьев, я, Никита Муравьев, Павел и Владимир Пестель, К. Лопухин, генерал Шипов и брат его полковник, К. Долгорукий, адъютант Его Высочества, и Сергей Муравьев Апостол» (курсивом в этом издании даны имена, подчеркнутые в следственных делах чернилами. – П. Ф.)[134]134
  Дело кн. С. Трубецкого // ВД 1. С. 9.


[Закрыть]. Существует и другой, гораздо более поздний вариант описания С. Трубецким «первого начатия общества» – тот, который мы находим в его «Записках». Согласно этому варианту «основание обществу положили» Пестель, Никита Муравьев, Сергей Шипов и кн. Трубецкой, и уже к этой четверке «пристали» А. Н. Муравьев и другие. В каком же из этих вариантов Трубецкого подводит память? Похоже, что и в том, и в другом. Ведь от Никиты Муравьева мы узнали, что это не он (Никита) предложил Александру Муравьеву создать тайное общество, а наоборот – Александр ему. Значит, Александр не «пристал» к уже основанному обществу, а инициировал его создание. Что же касается Пестеля, то сам он утверждает, что «первыми лицами», которые говорили с ним о создании тайного общества, были Новиков, Никита Муравьев, Федор Глинка и князь Сергей Трубецкой, и было это только осенью 1816 года[135]135
  Дело П. И. Пестеля // ВД 4. С. 100.


[Закрыть]. То есть Пестеля не могло быть среди участников «первого начатия». Впрочем, можно было бы предположить, что Павел Пестель отказывается от права первенства сознательно, не желая увеличивать свою и без того большую вину в глазах судей. Но о том, что Пестель был в обществе не с самого начала, мы знаем и из других источников (см., например, «Записки» И. Д. Якушкина).

Итак, на основании личных и не согласованных друг с другом заранее показаний трех участников создания тайного общества в 1816 году можно с уверенностью утверждать, что мысль о создании такой организации впервые озвучил и тем самым начал претворять ее в жизнь Александр Муравьев. Он поделился этой идеей с Никитой Муравьевым, а затем Александр и Никита вместе донесли ее до Матвея и Сергея Муравьевых-Апостолов, Сергея Трубецкого и Ивана Якушкина. Это было первым ростком того движения, которое через десять лет, пройдя ряд этапов и трансформаций, вывело 14 декабря 1825 года мятежные батальоны на Сенатскую площадь и подняло восстание в Черниговском полку.

Здесь самое время обратиться к вопросу, который уже почти двести лет обсуждается в мемуаристике и историографии декабризма. Это вопрос о мотивации декабристов вообще, декабристов Муравьевых в особенности и Михаила Николаевича Муравьева в частности.

Первая дошедшая до нас аналитическая записка на эту тему появилась, как это ни странно, за четыре года до восстания на Сенатской площади. Речь идет о доносе, поданном А. Х. Бенкендорфу М. К. Грибовским в 1821 году[136]136
  Грибовский М. К. Записка о тайных обществах в России // Русский архив: ист. – лит. сб. М.: Универ. тип., 1875. № 3. С. 423–433.


[Закрыть]. Михаил Кириллович Грибовский, получив степень доктора права в Харьковском университете, с 1818 года служил библиотекарем в Гвардейском генеральном штабе. С 1820 года являлся тайным агентом Бенкендорфа, который годом раньше возглавил Генеральный штаб. В этом качестве Грибовский примкнул к «Союзу благоденствия» и стал членом его руководящего органа – Коренного совета. В 1821 году подготовил и передал своему патрону аналитическую записку, написанную со знанием дела и не без проницательности, хотя и с последовательно обвинительным уклоном. Впоследствии Грибовский сделал неплохую карьеру, дослужившись до тайного советника и губернатора.

У записки Грибовского была странная судьба. Бенкендорф передал ее императору. Тот прочел ее и хорошо запомнил, вплоть до упомянутых в ней имен. Но никаких организационных выводов не последовало. Александр оставил документ лежать среди своих бумаг, где он и был найден после смерти Благословенного. Причины такого поведения царя могли быть двоякими. Одну сторону своих размышлений на эту тему император приоткрыл в беседе с И. В. Васильчиковым – камергером, героем 1812 года и будущим ближайшим доверенным лицом Николая Павловича. «Я сам слишком увлекался всеми этими фантазиями, чтобы преследовать за это других», – сказал тогда Александр в ответ на очередное напоминание ему о существовании тайного общества. Другой аспект объяснения странного поведения Александра Павловича в отношении поступающей к нему информации о тайном обществе виден из рассказа Якушкина о реакции Александра на сообщение о том, что дворяне в 1821 году организовали помощь голодающим крестьянам Смоленской губернии. «Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить. В прошлом году во время голода в Смоленской губернии они кормили целые уезды», – сказал он тогда П. М. Волконскому, упомянув при этом Михаила Муравьева и Ивана Якушкина[137]137
  Якушкин И. Д. Указ. соч. С. 64.


[Закрыть]. Отягощенный памятью о судьбе отца, погибшего от рук дворян-заговорщиков, воспоминанием о своем косвенном участии в цареубийстве, Александр, видимо, испытывал мистический страх в отношении дворянских заговоров, сильно преувеличивал их возможности и боялся спровоцировать нанесение ими рокового удара.

Обратимся, однако, к содержанию записки Грибовского. Истоки и мотивы тайных обществ Грибовский объясняет следующим образом. «В 1812 году, когда русские войска вступили в Париж, множество офицеров приняты были в масоны и свели связи с приверженцами разных тайных обществ. Они напитались гибельным духом партий, привыкли болтать то, чего не понимают, из слепого подражания получили… страсть заводить подобные тайные общества у себя… Мечтали лишь о том, как возыметь влияние на правительство… Явная цель была введение конституции. Разумеется, что вместе с тем они надеялись занять высшие места в правительстве…»

Перечисляя далее наиболее заметных деятелей движения, Грибовский первыми называет четырех Муравьевых: Александра, его брата, которого доносчик именует «безногим», то есть Михаила, Никиту и еще одного, который по имени не назван, но о котором сообщается, что он прежде служил в Семеновском полку, из чего следует, что речь идет, видимо, о Матвее или Сергее Муравьеве-Апостоле. За Муравьевыми следуют П. Пестель и С. Трубецкой. Упоминаются также братья Перовские, И. Бурцов, М. Орлов, Петр и Павел Колошины – всего более 20 имен[138]138
  Грибовский М. К. Указ. соч. С. 429.


[Закрыть].

Тезис о том, что истоки мировоззрения и политической активности членов тайного общества связаны с опытом, приобретенным ими во время более чем двухлетнего пребывания в Европе в 1813–1814 годах, давно уже стал общим местом. Грибовский был, однако, первым, кто положил этот тезис на бумагу. Пятью годами позже его подтвердил и главный герой доноса Грибовского – Александр Николаевич Муравьев. «Вольно-безумно-думство мое заимствовал я со времени пребывания моего в чужих краях от духа времени тогдашнего», – так отвечал он после ареста в 1826 году на письменный вопрос следствия «Откуда заимствовали вы свободный образ мысли?»[139]139
  Дело А. Н. Муравьева // ВД 3. С. 8.


[Закрыть]. (Употребленное здесь Александром странное слово «вольно-безумно-думство» следует толковать с учетом того, что сам Александр Николаевич к 1826 году уже 8 лет как отрекся от своих революционных порывов и перешел на позиции, выражаемые формулой «несть власти аще не от Бога».) «Дух времени», царивший в Европе после падения Наполеона, подталкивал к чтению авторов, критически настроенных по отношению к абсолютизму: «О духе законов» Монтескье, «Общественный договор» Руссо, «Фрагмент о правлении» Бентама.

Мысль о зарубежном происхождении мотивации создания преддекабристских обществ бесчисленное количество раз повторялась и позже, как в дореволюционной, так и в советской и постсоветской литературе. Она, бесспорно, имеет право на существование. Действительно, выдвинутый Александром Муравьевым и поддержанный пятью соучредителями общества проект изначально был нацелен на решение задач, уже решенных на тот момент в европейских странах. Первой среди этих задач было «обуздание неограниченного самовластия». В Европе абсолютизм уходил в прошлое. Все популярнее становился британский опыт. В постнаполеоновской Франции была утверждена конституционная монархия с двухпалатным сословным парламентом. В германских государствах укреплялось верховенство закона и полновластное местное самоуправление. На этом фоне сохранение абсолютной монархии в России все больше выглядело анахронизмом. Другую центральную задачу общества его основатели видели в уничтожении крепостной зависимости крестьян. К моменту окончания наполеоновских войн в большинстве крупных европейских государств (Франция, Пруссия, Бавария) крепостное право было отменено, в других (Австрия) – существенно ограничено. На этом фоне рабство почти половины народа, победившего Наполеона, воспринималось всё большим числом просвещенных русских людей как явление постыдное и нетерпимое в христианской стране.

Но сказанное не означает, что эти идеи были чем-то новым для общественной мысли. Попытки привлечь общество к отправлению законодательной функции государства предпринимала, как мы видели выше, еще Екатерина. А ее внук уже в начале своего царствования инициировал разработку законопроекта о создании представительных институтов, реализация которого означала бы существенный шаг в сторону ограничения самодержавия. Накануне войны 1812 года вероятность реализации этих начинаний была так высока, что российскому консерватизму пришлось прибегнуть к поистине титаническим усилиям, чтобы удержать императора от этих шагов. Наиболее известным примером таких усилий является записка Н. М. Карамзина «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношении». Стержневая мысль этого документа – неприемлемость для России в сфере государственного строительства большинства конструкций и решений, более или менее успешно внедряемых в Европе и особенно во Франции. Под этим углом зрения Карамзин рассматривает и вопрос об ограничении самодержавия. Историограф вспоминает, как в начале царствования Александра «одни хотели, чтобы Александр… взял меры для обуздания неограниченного самовластия… другие хотели единственно, чтобы он восстановил разрушенную систему Екатеринина царствования…». Но можно ли ограничить самовластие в России, вопрошает Николай Михайлович и отвечает: «Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою государственного устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных… Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?»[140]140
  Карамзин Н. М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Мнение русского гражданина. Избранная публицистика. М.: Юрайт, 2018. С. 230.


[Закрыть]. Ответ очевиден: ничто. Столь же критически отзывается Карамзин и о проектах освобождения крестьян, делая упор на неразрешимости противоречия между безусловным правом помещиков на владение землей и недопустимостью освобождения крестьян без земли.

Эта записка была подана Александру I 19 марта 1811 года и вызвала его неудовольствие. Но выводы из нее он сделал и от немедленной реализации своих реформаторских устремлений отказался.

Записка Карамзина не была известна ни Грибовскому, ни основателям тайного общества, хотя с одним из них – Никитой Михайловичем Муравьевым Карамзин в 1816 году жил под одной крышей в доме матери Никиты Е. Ф. Муравьевой. Но содержание работы Карамзина помогает правильно оценить в мотивации декабристов соотношение между импульсами иностранного и отечественного происхождения. В записке Карамзина упоминается о том, что уже в начале царствования Александра в образованной части русского общества имелись как сторонники обуздания неограниченного самовластия, так и поборники его сохранения. Имелась, конечно, и третья, численно, вероятно, самая большая группа – те, для кого сам этот вопрос находился за пределами кругозора. Сравнение является главным и лучшим средством самопознания. Знакомство с европейским опытом во время пребывания в Европе стало для первых доказательством принципиальной возможности успешного государственного управления в условиях ограничения самодержавия и пробудило интерес к этой проблематике среди части безразличных. Отсюда отмеченная многими наблюдателями политизация настроений в офицерской среде после возвращения армии на родину.

То же самое можно сказать и об отношении к крепостному праву. Хотя в этом вопросе главную роль для роста понимания нетерпимости существующего положения играло, пожалуй, многолетнее наблюдение офицерами во время войны патриотизма и человеческого достоинства большинства рядовых в русской армии – в массе своей бывших крепостных крестьян. Отсутствие крепостного права в большинстве крупных государств Европы и относительное материальное благополучие этих стран служило при этом доказательством возможности эффективного ведения хозяйства на основе труда лично свободных крестьян.

Таким образом, и в том и в другом случае имело место не слепое заимствование зарубежных образцов, а актуализация и эмоциональное насыщение на основании нового опыта тех установок, которые в «свернутом» виде изначально присутствовали в сознании многих русских офицеров.

Обратимся теперь к анализу другой группы мотивов, приписываемых Грибовским создателям и активистам тайных обществ, – мотивов, так сказать, карьеристского свойства. У этой оценки также было много сторонников среди нескольких поколений исследователей декабризма. Но в советской историографии и исторической публицистике доминировал образ декабриста как рыцаря без страха и упрека, лишенного каких-либо материальных и карьерных мотивов. Между тем такой подход противоречит как правде жизни, так и результатам многолетних исследований мотивационной сферы. Идейная мотивация, опирающаяся на абстрактные ценности, устойчива и эффективна тогда, когда она однонаправленна с мотивирующим действием более конкретных и личностных мотивов: социальный лифт, общественный статус, материальное благосостояние и т. п. Это норма, а не отклонение от нее. Человек, встроенный в государственную иерархию, вряд ли может устойчиво работать на такие преобразования самой этой иерархии, последствием которых будет утрата им достигнутого статуса и уровня материального благополучия. И наоборот. Упорство и энергия преобразовательных усилий возрастает, когда системные изменения сулят преобразователю личные статусные и материальные приобретения. Поэтому имеющееся у Грибовского утверждение, что, стремясь к системным преобразованиям, создатели тайного общества тайно или явно связывали эти стремления с мыслями о собственной карьере и материальных интересах, на мой взгляд, недалеко от истины.

Завершая анализ общих черт мотивации основателей и первых членов тайного общества, укажем еще на одно обстоятельство, с которого, вероятно, следовало бы начать. Все они были очень молоды. Старшему из них – Сергею Трубецкому было 26 лет, Александру Муравьеву – 24, Матвею Муравьеву-Апостолу и Ивану Якушкину – по 22, Никите Муравьеву – 21, Сергею Муравьеву-Апостолу – 19. К ним в высшей степени относилось то, что через много лет очень точно выразил в своих «Записках» И. Д. Якушкин: «У многих из молодежи было столько избытка жизни при тогдашней ее ничтожной обстановке, что увидеть перед собой прямую и высокую цель почиталось уже блаженством»¹¹. Блаженством тем большим, что работа во имя этой цели предполагалась в компании уважаемых и любимых товарищей и, соответственно, сулила обильную роскошь человеческого общения.

Принимая решение об участии или неучастии в том или ином проекте, любой человек оценивает не только блага, которые сулит успех проекта, но и риски, связанные с участием в нем или его неуспехом. Выше мы говорили о том, что могло мотивировать создателей общества к участию: желание минимизировать пороки русской жизни, особенно очевидные в контексте приобретенного зарубежного опыта, надежда в случае успеха на карьерный взлет, «блаженство» осмысленной деятельности во имя прямой и высокой цели, так отличающейся от ничтожной рутины повседневности. На другой чаше весов лежали риски, связанные с тревожным и даже, пожалуй, зловещим самоопределением создаваемого общества как тайного. Нужно, однако, иметь в виду, что в 1816 году понятие «тайное общество» не имело той тревожной коннотации, которое оно приобрело после запрещения тайных обществ в 1822 году и тем более – после выступления 14 декабря 1825 года. Вот что писал о настроениях русского, особенно столичного, офицерства в послевоенные годы известный историк, признанный мастер психологического анализа и автор монументального исследования об эпохе Александра I Н. К. Шильдер (1842–1902): «Трудно было отличить заговорщика от обыкновенного образованного человека, спокойного, трезвого, не мечтавшего о переворотах. Либеральные идеи после походов распространились среди офицеров. Кто уходил в заговор, в мирную оппозицию, в масоны, в мистицизм – смотря по темпераменту, образованию, характеру. Это была какая-то политическая эпидемия, выразившаяся в чувствах какой-то нервности, лихорадочности»[141]141
  Якушкин И. Д. Указ. соч. С. 11.


[Закрыть] <sup>[142]142
  ОР РНБ. Ф. 859 (Н. К. Шильдер). Карт. 38. № 15. Л. 19. Цит. по: Андреева Т. В. Тайные общества в России в первой трети XIX в.: правительственная политика и общественное мнение / Рос. акад. наук; С.-Петерб. ин-т истории. СПб.: Лики России, 2009. С. 207–208.


[Закрыть]</sup>. «Принадлежность к ним [тайным обществам], – развивает мысль Шильдера его младший современник А. Е. Пресняков (1870–1929), – не была сама по себе не только преступлением, но даже чем-либо незаконным. Их “тайна” – только принятая форма собраний, – негласных, более или менее замкнутых, непубличных. Их существование было известно, нередко имели они постоянные места собраний, их состав был известен, да и не скрывался»[143]143
  Пресняков А. Е. Тайные общества и общественно-политические воззрения декабристов // 100-летие восстания декабристов: сб. статей и документов журн. «Каторга и ссылка» / Всесоюз. о-во политкаторжан и ссыльнопоселенцев. М.: Изд. о-ва политкаторжан, 1927 [обл. 1928]. C. 35.


[Закрыть].

Таким образом, риски были, точнее казались, минимальными. Если ко всему сказанному добавить, что тайное общество предоставляло дополнительные возможности для борьбы с ненавистной «немчизной», то решение в пользу создания такого общества или участия в нем представляется вполне рациональным. Хотя и здесь трудно не признать проницательным скептическое замечание из доклада Грибовского, датируемого (напоминаю) 1821 годом. «Буйные головы обманулись в надежде на всеобщее содействие… Дворянство по одной уже привязанности к личным своим выгодам никогда не станет поддерживать какой-либо переворот; о низших же сословиях и говорить нечего: чернь всегда и везде была и будет чернью»[144]144
  Грибовский М. К. Указ. соч. С. 430.


[Закрыть].

Попробуем теперь проиллюстрировать предложенную схему мотивации основателей тайного общества на примере А. Н. Муравьева. Александр вернулся с войны 22 лет от роду подполковником и кавалером нескольких российских и иностранных наград. Он чувствовал, что талантлив, храбр и удачлив. Его обуревала жажда новых подвигов на благо отчизны и заслуженных наград за них. Рутинная служба, однако, не предоставляла таких возможностей. Александр чувствовал в себе силы для решения крупных задач национального масштаба. Настрой той среды, в которой он находился: обостренное восприятие неустройств и несправедливостей русской жизни, рабство крестьян, бесправие и беззащитность солдат, засилье иностранцев, неготовность государя предоставить русским хотя бы те свободы, которые он счел возможность предоставить полякам, – все это задавало вектор реализации общественной энергии Александра Муравьева: критика и преобразование общественно-политической действительности послевоенной России. Попытки сообщить этот вектор деятельности масонских лож, в которых Александр занимал не последнее место, не увенчались успехом. Работа вольных каменщиков осуществлялась неторопливо, по раз и навсегда установленным канонам и правилам и была направлена на цели вечные и неизменные: самоусовершенствование, смягчение нравов, проповедь добродетели, а еще более на взаимную поддержку карьерного продвижения. Все вместе подсказывало Александру другой путь: путь создания политической организации единомышленников, заточенной на преобразование государственных и социально-правовых институтов России.

Но здесь возникает еще один вопрос. Тот же путь, что Александр Муравьев, прошли еще десятки, может быть, сотни, молодых образованных офицеров – участников войны с Наполеоном. Но почему первый шаг сделал именно Александр, почему среди сооснователей первого преддекабристского общества, кроме него, было еще трое представителей того же рода? Есть ли какие-то различимые причины такой «сверхпредставленности» Муравьевых или это чистая случайность?

Не претендуя на истину, рискну высказать гипотезу, которой до сих пор не встречал в источниках. Выше мы уже отмечали такую родовую черту Муравьевых, как «сверхмотивированность», «сверхинициативность». Отметим и еще одну – повышенную чувствительность к реальной или мнимой «обойденности» наградами, продвижением по службе или к налагаемым на них служебным взысканиям. В качестве примеров можно упомянуть обиды Николая Николаевича Муравьева-Карского на недостаточно высокую оценку его действительно выдающихся заслуг в Персии и Туркестане, позже – в исполнении дипломатической миссии в Турции. Еще один пример – прошение об отставке, поданное Никитой Муравьевым после неприсвоения ему в срок очередного звания. Из той же серии – прошение об отставке полковника Александра Муравьева в ответ на кратковременный арест, наложенный на него лично Александром I за погрешности в построении личного состава на параде, которым командовал Муравьев. Список примеров легко может быть продолжен. Эти заметные поведенческие особенности Муравьевых, которые можно обобщенно назвать «сверхчувствительностью» в отношении адекватности позитивных и негативных санкций, могут генетически восходить к разночтениям в истории родословия Муравьевых, которые мы описали в предыдущих главах. Их родословие не было бесспорным. До публикации VI тома «Истории государства Российского» Карамзина, в комментариях к которому автор поместил выписку из писцовой книги Дмитрия Китаева, это обстоятельство было мало известно. Публикация сведений о родословии Муравьевых не была заурядным фактом и вызывала особый интерес какой-то части читателей. Не случайно автор первого алфавитного указателя к «Истории» счел нужным поместить в персональном регистре специальную и нетипичную для такого рода регистров статью: не просто «Муравьевы», а «Муравьевых родоначалие»[145]145
  Строев П. М. Ключ к Истории государства Российского Н. М. Карамзина. М.: В тип.
  С. Селивановского, 1836. Ч. 1: [Указатель имен личных]. С. 251


[Закрыть].

Но и до этого версия происхождения рода Муравьевых не от знатного иноземца Радши, а от безвестного «послужильца» если и не была достоянием широкой публики, то, скорее всего, была прекрасно известна членам этого рода и знатокам разрядных книг из других дворянских родов. В начале XIX века местничество давно уже вышло из моды, но в подсознании дворянских родов «чистота» или «сомнительность» происхождения продолжали играть немалую роль. Не случайно же Пушкин не раз касался этой темы. К началу XIX века Муравьевы уже более трехсот лет документированно присутствовали в русской истории. Но всякий раз, когда кто-то из членов рода не получал чего-то, на что, по своим понятиям, мог по праву претендовать, он чувствовал себя обойденным – «злокозненными немцами», интригующими против русских, или титулованными «тварями» у трона, интригующими против «худородных». Этот комплекс мог быть как дополнительным стимулом служебного рвения, так и усилителем недовольства и внутреннего протеста в конфликтных ситуациях. Подчеркну еще раз: это лишь гипотеза. Но как еще объяснить тот факт, что из рода Муравьевых вышло декабристов больше, чем из любой другой дворянской фамилии, а из шести основателей первого русского тайного общества фамилию Муравьевых носили четверо[146]146
  Чулков Н. П. Указ. соч. С. 3–20.


[Закрыть]?

Теперь порассуждаем о мотивации участия в тайном обществе собственно Михаила Муравьева. Но сначала попробуем представить себе, каким был наш герой в описываемый период, то есть в 1816–1817 годах. Итак, ему 20 лет. Он калека. Рана худо-бедно заросла, но ходить приходится на костылях, позже – с палкой. Подолгу ездить верхом он не может: рана открывается и начинает кровоточить. Значит, военная карьера перед ним закрыта. Михаил прошел войну, но прошел ее совсем не так, как большинство его товарищей. Он пережил отступление – голод, вшей, цинготные язвы, смерть товарищей, постоянную опасность. Он вынес огонь и ужас Бородина, ранение, а потом долгие месяцы борьбы за жизнь: гангрена, две мучительные операции, балансирование на грани жизни и смерти. Потом мучительная месячная поездка в коляске по разоренной России в армию, и опять госпитали, и опять полторы тысячи верст с кровоточащей раной. На его долю достались только лишения войны. Триумф побед, внимание мужской и женской публики в европейских столицах, вступление в Париж и галантные приключения в «столице мира» – обо всем этом Михаил знал только из рассказов братьев и друзей. Скромны и перепавшие ему награды. Орден Владимира 4-й степени (низший офицерский орден) за Бородино – и то, как считал его брат Николай, предназначавшийся ему, Николаю, и попавший к Михаилу по недоразумению. Чин подпоручика в сентябре 1813-го и поручика 7 марта 1816 года, день в день с производством брата Александра в полковники. В Гвардейском генеральном штабе он на отличном счету как опытный специалист-топограф и картограф, преподаватель на курсах повышения квалификации колонновожатых и офицеров. Но его профессиональная пригодность ограничена. Работа по полевой топографической съемке немыслима без десятков верст ежедневных верховых пробегов. Для Михаила это недоступно. Совместная с братьями работа по съемке дороги Санкт-Петербург – Вильна отчетливо это показала.

К счастью, как раз в это время получила официальный статус частная инициатива Николая Николаевича Муравьева-старшего по подготовке кадров для Генерального штаба, о чем уже рассказывалось выше. По просьбе отца Михаил был прикомандирован к Московскому училищу для колонновожатых в качестве помощника директора и преподавателя с сохранением воинского звания, оклада и приписки к Гвардейскому генеральному штабу. В 1817 году Михаил переберется в Москву и станет правой рукой отца. Им будут составлены положение об училище, программы курсов, правила внутреннего распорядка. Он же будет следить за соблюдением этих правил и возмещать своей строгостью и требовательностью либерализм отца. Зимой курсанты жили в городе: дома или на съемных квартирах, а занятия происходили в просторном доме на Большой Дмитровке, унаследованном Н. Н. Муравьевым от отчима. Летом училище в полном составе выезжало на полевые занятия в Осташево. Мы уже упоминали многие громкие фамилии, представленные среди обучающихся. Их пребывание в Осташево делало его центром притяжения для молодежи всей округи – Волоколамского, Рузского и Можайского уездов. В недалеком будущем это сыграет важную роль в жизни Михаила.

Однако пока его положение было далеко не блестящим. Поручик с более чем скромным жалованием, преподаватель математики и начальник учебной части в училище, руководимом собственным отцом. Это было очень далеко от блестящей военной карьеры, о которой он мечтал перед войной. Но Михаил знал себе цену, помнил, как в 14 лет основал общество, ставшее колыбелью нынешнего проекта отца; как в 15 лет был назначен преподавателем к старшим по возрасту товарищам; как на войне справлялся с самыми ответственными поручениями. Помнил и горел желанием проявить себя. Но помнил он и о том, что выдвинутая им идея создания общества математиков была успешно реализована не в последнюю очередь благодаря согласованию с властями, начиная от попечителя Московского университета и кончая самим императором.

Зная характер отношений между братьями Муравьевыми, трудно представить себе, что Михаил не был посвящен в планы старшего брата изначально, возможно, даже до первого разговора Александра с Никитой Муравьевым. Трудно предположить и то, что Михаил не поддержал замыслы брата – по крайней мере в той самой общей форме, в которую они были облечены на начальном этапе: служить благу России, содействовать реализации замыслов государя по самоограничению самодержавия, разоблачать порок и злоупотребления, противодействовать засилью «немчизны». И все это в компании со старшим братом, родственниками и друзьями, многих из которых он знал с детства. Ведь поначалу весь проект был чуть ли не семейным делом Муравьевых. Михаил не имел опыта длительного пребывания в Европе, но он смотрел на российскую действительность глазами своих друзей и братьев и ясно видел ее пороки. Как и они, он искал и не находил поля приложения своим силам. И вот такое поле открывалось перед ним. Да еще плечом к плечу со сверстниками из лучших фамилий России, героями войны, высокообразованными молодыми людьми, подающими блестящие надежды. Никакого формального членства в возникающей организации на первых порах не было. Михаил не «вступал» в тайное общество. Скорее, тайное общество, инициированное братом Александром, «вобрало» его в себя. До поры это не вызывало у Михаила серьезных сомнений.