Текст книги "Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы"

В письмах Михаила, а еще больше в отсутствии их иногда в течение довольно продолжительных периодов проявлялась, впрочем, и его нелюбовь писать письма без дела, просто как знак внимания. Он сам признавался в этом: «Извини, что я к тебе так мало пишу, – читаем в его письме от 26 сентября 1815 года, – право, столько материи, что не знаешь, за что приняться, и посему лучше отложу сие до нашего свидания»[117]117
  Там же. С. 71.


[Закрыть].

Таковы темы этих писем, и политикой в них явно не пахнет, как не пахнет ею и в письмах от других членов артели. Таким образом, на мой взгляд, анализ переписки между членами артели в 1815–1817 годах не подтверждает оценки «Священной артели» как политической организации. Правда, 5 из 6 артельщиков в дальнейшем оказались в рядах действительно политических союзов, из которых и родились Северное и Южное общества. Но это вряд ли противоречит нашему выводу. Декабристами в собственном смысле слова, то есть участниками восстания 14 декабря 1825 года, ни один из них не стал, все «отстали» от движения раньше.

Таким образом, я не разделяю предложенной М. В. Нечкиной[118]118
  Нечкина М. В. Движение декабристов / АН СССР, Ин-т истории. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 1. С. 125–131.


[Закрыть] и ставшей почти общепринятой оценки артели как политической организации и соглашаюсь с позицией тех авторов, которые считают, что цель создания и существования артели имела не политический, а хозяйственный, житейский характер[119]119
  Бокова В. М. Эпоха тайных обществ: Русские общественные объединения первой трети XIX в. М.: Реалии-Пресс, 2003. С. 95–97.


[Закрыть]. При этом слово «житейский» не следует трактовать только в материальном смысле. Смысл и цель артели включали в себя и «роскошь человеческого общения», и «высокое стремление» совместных дум, и то сроднение «по душе, а не по крови», о котором говорит один гоголевский герой. Все эти чрезвычайно значимые в ценностном отношении блага давала артель своим членам и гостям, и, думается, именно в этом смысле они называли ее «священной». Ведь и лицеисты называли годовщины своей alma mater «святыми»…

Но для формирования мировоззрения артельщиков их беседы, конечно, не остались бесследными. Я уже упоминал о руссоистских нотках в разговорах И. Бурцова и М. Муравьева и вернусь еще к этому вопросу. Еще одной постоянной темой было засилье иностранцев в русской армии и на государственной службе, протест против «неметчины». Сейчас трудно сказать, насколько этот протест был объективно обоснован. Вместе с артельщиками воевали, и воевали достойно, много офицеров нерусского происхождения: их командиры – немцы Беннигсен, Толь, Дибич, грек Курута и множество молодых офицеров. Но, как видно, в частности, из мемуаров Н. Н. и А. Н. Муравьевых, в их сознании больше закрепился негативный опыт общения с инородцами: молодой поляк Анри Ржевусский, с которым Александр чуть не подрался на дуэли из-за того, что тот назвал Екатерину II «жопой»; поляки – станционные смотрители, которые не давали Муравьевым лошадей на пути в Вильну, немецкий принц, отказавшийся вернуть пятнадцатилетнему Михаилу деньги за хромую лошадь, полковник Зигрот, который приказал выбросить на улицу умиравшего Михаила Колошина, и т. п. Много позже Александр Муравьев составил даже целую теорию борьбы между русскими и нерусскими в России. Массовый наплыв европейцев в Россию в XVIII – начале XIX столетия он сравнивает с вторжением варваров в Европу или монголов в Россию и заключает свои рассуждения таким выводом: «Первоначальные успехи грубой материальной силы и невежественное давление ее на народности, стоящие на высшей пред нею степени образования, превращаются наконец в торжество подавленных, которых нравственная сила преодолевает грубую силу невежества и обращает победителей в побежденных»[120]120
  Муравьев А. [Александр] Н. Указ. соч. С. 73.


[Закрыть].

Параллели весьма сомнительные. Оставим их на совести Александра Николаевича. Но само направление его мысли, пожалуй, не лишено оснований. В течение многих десятилетий Россия не только охотно принимала иностранцев на военную и государственную службу, но и специально приглашала их. Сказывался недостаток национальных кадров, и поначалу только иностранные специалисты в роли наставников и учителей могли быть источником необходимых специальных знаний. Поэтому иностранцы находились в привилегированном положении, получали значительно большее вознаграждение, быстрее продвигались по службе. Дед и отец наших героев, а потом и они сами имели перед глазами множество тому примеров. Иностранные специалисты приезжали в Россию из стран более культурных и благоустроенных, чем было в ту пору наше отечество, и оказывались здесь в качестве наставников и учителей. Зачастую они пропускали тот момент, когда русские ученики догоняли, а зачастую и перегоняли своих учителей и сохраняли по отношению к русским некоторый учительский апломб. Это проявлялось как в индивидуальном, так и в типическом групповом поведении иностранцев на русской службе.

«Ученики», обогнавшие своих «учителей», вряд ли могли реагировать на их высокомерие иначе, чем колкостями и насмешками. Александр Николаевич приводит в своих воспоминаниях текст указа времен царствования Алексея Михайловича, когда отношение к иностранцам было совсем другим, утверждая при этом, что текст этот подлинный: «Учали находити на царство наше разные еретики и немцы, и мы, собрав свои бояре, архиереи и думные люди положили оных… немцев в нашу царскую службу не принимати, селить их на Грязной речке и считать их на черной доске»[121]121
  Там же. С. 73–74.


[Закрыть]. Этот, скорее всего «фейковый», текст широко распространялся среди русской офицерской молодежи и часто исполнялся хором назло сверстникам немецкого и вообще нерусского происхождения. К тому же действовал и описанный в психологии механизм первоначальной установки (attitude) как фильтра при восприятии, интерпретации и запоминании поступающей информации. Человек полнее воспринимает и лучше запоминает то, что совпадает с первоначальной установкой, а также интерпретирует воспринимаемое в соответствии с ней. Такой первоначальной установкой могли стать для братьев рассказы отца о его ранении и плене в результате невежественных и провокационных действий его командира-иностранца во время Роченсальмского сражения, равно как и общий дух русско-нерусского соперничества, характерный для общественного сознания той эпохи. Фактом является и реальная конкуренция русских офицеров с нерусскими по службе. Фрустрация от периодических неудач в этой конкуренции рационализировалась через приписывание нерусским конкурентам несимпатичных национальных свойств и нечестной игры. Как бы то ни было, тема «засилья неметчины» и борьбы с ней сыграет в дальнейшем немалую роль, в том числе и в становлении преддекабристских тайных обществ.

Михаил занимал среди артельщиков и их постоянных посетителей в артели своеобразное место. Как и после всякой большой войны, для неформального статуса молодого мужчины было чрезвычайно важно, «воевал» он или «не воевал». Михаил воевал, даже был ранен и в этом смысле являлся несомненным авторитетом для «не воевавших» по молодости лет Павла Колошина, Ивана Пущина и др. Но среди воевавших он был младшим по годам и по званию. Правда, возрастом он был моложе Сергея Муравьева-Апостола всего на несколько дней, но чинами и наградами от него отставал, не говоря уж о более старших – братьях, Бурцове, Петре Колошине. (Причина этого отставания понятна: бо́льшую часть военного периода он лечился от раны, полученной при Бородине.) Старший среди младших и младший среди старших, он опять попал в то положение между ближними, в котором находился в семье.

Современные исследователи установили, что такая позиция в многодетных семьях способствует формированию лидерских качеств и способности противостоять давлению авторитетов[122]122
  Schoenbeck E. Aeldst, yngst eller mittemelan. Din placering I syskonskaran och hur den paverkar dig. Leck: CPI Clausen & Bosse, 2012. P. 126–132, 154–156.


[Закрыть]. В результате Михаил если и не занимал в артели лидерской позиции, то и не был молчаливой тенью старших братьев. К тому же в профессиональном отношении как преподаватель математики и топограф он был признанным авторитетом. Соартельщики ценили также его администраторские способности. После отъезда Николая он фактически взял на себя функции управляющего артельным хозяйством.

Еще одна особенность статуса Михаила проистекала из того, что в описываемый период он был в полном смысле слова инвалидом и вынужденно уделял много времени врачам. Из-за пребывания на кавказских водах он с некоторым опозданием примкнул к артели в 1814 году. Тогда лечение дало результаты положительные, но недостаточные, и в начале 1815-го он вновь отправился на Кавказ.

Целебные свойства кавказских минеральных вод были известны русскому правительству с петровских времен, но их систематическое лечебное использование началось только после соответствующего указа Александра I, последовавшего в 1803 году. Десятью годами позже, когда Михаил приехал в Пятигорск лечиться, обустройство будущего курорта было весьма примитивным. Многим приходилось жить в палатках, благоустроенных ванн не было. Но восемнадцатилетнего поручика это вряд ли смущало. Николай в «Записках» сообщает о том, что и на водах Михаил «своей неистощимой веселостью» снискал симпатию многих лечившихся. Он будет ездить на кавказские воды 40 лет и «изменит» им ради европейских курортов только после установления железнодорожного сообщения с Европой.

К слову: кавказские воды мелькнут в истории семьи Муравьевых еще раз. В 1861 году их возьмет на 8 лет в аренду и много сделает для их обустройства Н. А. Новосельский, на дочери которого, Ольге, женится внук Михаила Николаевича Николай Леонидович. Они станут родителями моей бабушки.

Но вернемся в 1815 год. Михаил находился на водах, когда в марте 1815 года грянули наполеоновские 100 дней и русская гвардия вновь выступила в поход. С ней двинулись и артельщики. Квартира на Средней Мещанской опустела. Впрочем, поход был недолгим. После ошеломительных успехов Наполеона и возвращения его на императорский трон последовала битва при Ватерлоо и полный разгром французской армии соединенными британскими и прусскими войсками. Наполеон отправился на остров Святой Елены, а русская армия, которой, к счастью, не пришлось опять сражаться, повернула домой, куда и прибыла в конце 1815 года.

Артель возобновилась, но уже по другому адресу – на Грязной улице. Сегодня это улица Марата, дом 11 – в двух шагах от Московского вокзала. На месте дома – тогда двухэтажного, в котором квартировала артель, сейчас стоит трехэтажное здание гостиницы «Helvetia» в стиле необарокко. (В декабре 2015-го я приехал в Петербург. Это был, наверное, сотый мой приезд в Питер, но первый специально посвященный работе над биографией Муравьева в Государственном историческом архиве, который квартирует в Северной столице. И поселился я в дешевенькой мини-гостинице на улице Марата, не ведая о том, что живу напротив второго прибежища «Священной артели». Вот судьба!)

На новом месте жизнь пошла было по-старому, но скоро начались перемены. Первым покинул артель один из главных ее основателей Николай Муравьев.

В начале 1815 года на осторожные намеки в отношении чувств, испытываемых им к Наташе Мордвиновой, он получил от ее родителей, как ему показалось в первый момент, ободряющий ответ, но и рекомендацию подождать немного, «так как они оба еще очень молоды». Вскоре после этого Николай отбыл с гвардией в поход, и чем дольше он не видел любимую и размышлял о словах ее родителей, тем больше ему казалось, что обрадовался он зря. Действительно, ему было уже 22 года, Наташе столько же. По тем временам самый брачный возраст.

Николай любил страстно. Когда Наташа заболела и одно время родители всерьез беспокоились за ее жизнь, он твердо решил в случае смерти возлюбленной покончить с собой и даже написал предсмертное письмо, которое запечатал в конверт и отдал на хранение Михаилу. Из этого следует, между прочим, не только то, что Николай был сильно влюблен, но и то, что он, как и многие его ровесники, начитался «Страданий юного Вертера».

К тому же Николай был мнителен и весьма щепетилен в вопросах чести. Как бы то ни было, вернувшись в Петербург, он отправился к Мордвиновым с твердым намерением получить окончательный ответ. Наташин отец опять ответил уклончиво. Николай стал настаивать на ясности. Николай Семенович Мордвинов – адмирал, будущий член Государственного Совета и граф Российской империи, был не таким человеком, на которого можно было давить, тем более 22-летнему поручику. Он повторил, видимо, не без раздражения, что в данный момент не готов дать согласия на брак дочери, и добавил, что слухи о сватовстве могут повредить репутации Наталии Николаевны и поэтому Николаю лучше уехать из Петербурга. Это было 10 января 1816 года.

Николай был максималистом. Он понял эти слова как окончательный отказ и приказ покинуть столицу и тут же решил оставить Петербург навсегда. Генерал А. П. Ермолов отправлялся как раз в Тифлис, а оттуда с посольством в Персию. Ермолов знал Николая и ценил его как блестящего штабиста и порядочного человека. Николай видел в Ермолове образец военачальника и будущего крупного государственного деятеля. Когда Ермолов предложил Николаю ехать с ним, тот не раздумывая согласился. Артельщики проводили его до выезда из города. Друзья надеялись, что он скоро вернется. Николай был уверен, что покидает Россию навсегда. И Николай, и его друзья ошибались. Он вернулся, но не скоро: через 4 года приехал ненадолго в командировку и только через 15 лет возвратился основательно, но не окончательно: ему еще предстояло стать наместником Кавказа и покрыть себя славой под Карсом во время Крымской войны.

Это была первая длительная разлука братьев Муравьевых. Мы видели, что Александр, Николай и Михаил вместе росли, вместе обучались дома наукам, языкам, верховой езде, фехтованию. Вместе похоронили мать. Они прошли одинаковую школу Московского университета и службы в звании колонновожатого. Вместе отправились на войну и прожили первые послевоенные годы. Теперь они расстались. Духовное общение продлится всю их жизнь, но после отъезда Николая на Кавказ братья никогда уже больше не будут подолгу работать и жить вместе.

Для Михаила старшие братья, конечно, были главными людьми, ближайшими доверенными лицами. Но каждый из братьев жил своей жизнью. В ту пору, о которой идет речь, Александр был погружен в масонство и в удачно складывавшуюся военную карьеру. В 1816 году, 24 лет от роду, он стал уже полковником Генерального штаба. Среди вольных каменщиков он также был далеко не последним человеком. Николай был ближе Михаилу и по годам, и по чинам. Расставаться с ним надолго, может быть, навсегда было тяжело…

Мы будем еще много раз говорить о братьях Муравьевых на страницах этой книги. Но сейчас я хочу ненадолго отвлечься от хронологического повествования и предложить краткий обзор жизни Николая Муравьева и его отношений с братом Михаилом в последующие десятилетия.

VII. Брат Николай

Прибыв на Кавказ в составе штаба Ермолова, Николай энергично занялся изучением турецкого и персидского языков и скоро основательно овладел ими. Знание восточных языков наряду с умениями и навыками, которыми он обладал как боевой офицер Генерального штаба, сделали его незаменимым в качестве одного из руководителей разведывательно-дипломатических экспедиций, которые командование Кавказского корпуса направляло на восточный берег Каспийского моря – в Туркестан и Хиву. В 1822 году он был уже полковником. Позже в качестве полкового командира руководил рядом операций по покорению кавказских горцев. В 1826–1828 годах командовал бригадой в ходе Русско-персидской войны и был произведен в генерал-майоры. Во время Русско-турецкой войны 1829 года сражался под Карсом и Эрзрумом. В своем «Путешествии в Арзрум» о нем упоминает Пушкин. В 1831-м Н. Н. Муравьев командовал дивизией, которая в составе войск Паскевича героически штурмовала мятежную Варшаву, за что был произведен в генерал-лейтенанты.

В 1832 году Николай I направил генерал-лейтенанта Муравьева с военно-дипломатической миссией в Александрию и Стамбул, а по возвращении произвел его в генерал-адъютанты, то есть включил в число генералов, подчиненных лично императору. Впрочем, при этом звании Муравьев оставался недолго. В 1837 году царь выразил неудовольствие по результатам смотра 5-го армейского корпуса, которым командовал Николай Николаевич. Ходили слухи, что истинной причиной высочайшего неудовольствия были не недочеты в выучке корпуса, а критические записки Муравьева об общем состоянии войск. Николай Муравьев был щепетилен, он счел себя оскорбленным и подал в отставку, лишившись при этом звания генерал-адъютанта.

В отставке генерал-лейтенант Муравьев пробыл десять лет. В 1848 году император вновь призвал его на службу. В том же году он был назначен командиром Гренадерского корпуса, во главе которого вместе с другими войсками выступил к границам Венгрии для подавления полыхавшего там восстания. В конце 1853 года Николай Николаевич был произведен в генералы от инфантерии, а годом позже, накануне Крымской войны, назначен командующим Особым Кавказским корпусом и наместником Кавказа, достигнув, таким образом, пика своей военной карьеры.

В ходе войны 1855–1856 годов генерал Н. Н. Муравьев руководил действиями русских войск на Закавказском фронте. В тяжелых сражениях с турками русские войска под его командованием одержали ряд побед, важнейшей из которых стало взятие мощной турецкой крепости Карса. Успехи армии Муравьева в Закавказье улучшили переговорные позиции России после падения Севастополя. Без них условия мира могли бы быть еще более тяжелыми.

Но на посту наместника Кавказа Муравьев задержался недолго. Новый император знал Николая Николаевича лично, но, видимо, судил о нем со слов своего покойного отца, который считал генерала Муравьева человеком опытным, талантливым, но капризным и своенравным[123]123
  [Муравьев (Карский) Н. Н.] Записки. 1848–1850 гг. // ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 476. Л. 12.


[Закрыть]. Петербургское окружение императора всячески поддерживало это мнение.

Видимо, как каприз восприняли в Петербурге и доклады Муравьева военному министру с настойчивой просьбой воздержаться от назначения на одну из командных должностей в Кавказском корпусе владетельного князя Абхазии Михаила Шервашидзе. Дело было в том, что во время только что закончившейся войны генерал русской армии князь Шервашидзе отказался покинуть Сухум при приближении турок и с почетом принимал в своем дворце командующего турецкой армией. Муравьев счел это актом измены. Но в Петербурге просьбы и предостережения наместника Кавказа были проигнорированы. Николай Николаевич воспринял это как оскорбление и написал прошение об отставке. Отставка была принята.

В 1863 году Александр II еще раз вспомнил о строптивом генерале. Он пригласил Николая Николаевича в Петербург и при личной встрече предложил ему вернуться на службу, чтобы возглавить армию, которую предполагалось создать для защиты Петербурга от возможных посягательств западных держав. Николай Николаевич отказался, ссылаясь на возраст (ему было 69 лет) и состояние здоровья, но не только: «К этому я должен предупредить Вас, – добавил он (“твердо смотря прямо в глаза государю”), – что взгляд мой на дела бывает часто односторонним, не буду оправдывать его и порицать мнение других, но если мои убеждения… не будут согласовываться со взглядами людей, с которыми я буду в столкновении, то от этого произойдут одни несогласия и неудовольствия, от которых нельзя будет ожидать пользы для успеха дела»[124]124
  Муравьев (Карский) Н. Н. Две поездки в Петербург в 1863 году: Записки. 1865 г. Предисловие (машинописная копия с оригинала 1865 г.). Тетр. I–VII (рукописная копия с оригинала 1865 г.) // ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 492. Л. 5.


[Закрыть]. Этими словами старый генерал давал понять императору, что он не забыл истории, которая побудила его подать в отставку. Александр не стал настаивать…

Николай Николаевич был дважды женат. Несмотря на уговоры отца и братьев, он долго оставался холостяком, храня верность своей первой любви – Наташе Мордвиновой. Но после того как та вышла замуж, Николай решил создать семью. В 1827 году он обвенчался с дочерью генерала Ахвердова семнадцатилетней Софьей – красавицей, но бесприданницей, за которой в свой первый приезд в Тифлис безуспешно ухаживал А. С. Грибоедов. Счастье супругов было недолгим. В 1830 году Софья умерла родами второго ребенка. Спустя четыре года Николай Николаевич женился второй раз. Его избранницей стала дочь графа Григория Ивановича Чернышева – знаменитого масона, бонвивана, литератора, 28-летняя Наталья. Ее старшая сестра была замужем за Никитой Муравьевым и одной из первых среди жен декабристов отправилась за мужем в сибирскую ссылку.

Наталья принесла неплохое приданое – имение Скорняково в Воронежской губернии, где Николай Николаевич с супругой и детьми и жил во время отставок: чрезвычайно скромно, во многом следуя заветам Суворова. Спал на соломенном тюфяке, одевался в шинель, ел простую русскую пищу, запивая ее квасом.

Николай Муравьев был чрезвычайно одаренным человеком. Он знал шесть или семь иностранных языков, прекрасно играл на фортепьяно. Но главным его занятием помимо службы и семьи было описание собственной, богатой событиями жизни. Его книги о путешествии в Хиву и Туркестан и о военно-дипломатической миссии в Египте и на Босфоре увидели свет еще при жизни автора. Главное же произведение Николая Николаевича – биографические «Записки», которые он писал по свежим следам в течение почти всей своей жизни, – много раз печаталось в извлечениях, но целиком не издано до сих пор. Между тем это уникальный документ, охватывающий почти 60 лет русской истории и сотни лиц от императоров и султанов до простых солдат и крестьян, действовавших на пространстве от Петербурга до Александрии и от Хивы до Новгорода.

Мы видели, какими были отношения между Николаем и Михаилом Муравьевыми в юности. Теперь бросим взгляд на то, как складывались эти отношения в последующие годы и десятилетия и верно ли расхожее утверждение о том, что на каком-то этапе «жизнь развела их в разные стороны»[125]125
  См., напр.: Подольская И. И. Николай Николаевич Муравьев // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800–1825 гг. / сост., вступит. ст. и примеч. И. И. Подольской. М.: Правда, 1989. С. 61.


[Закрыть].

Первые годы после отъезда Николая на Кавказ братья довольно часто обменивались весточками, иногда довольно неожиданными. Так, вскоре после отъезда из Петербурга Николай прислал Михаилу человеческий череп («мертв ую голову», как называли братья этот экзотический сувенир в переписке). Череп этот Николай подобрал на месте ранения Михаила на Бородинском поле, когда приехал туда в 1816 году, чтобы вспомнить славный и трагический день отгремевшей здесь битвы. Большая часть человеческих останков была предана земле, но по кустам лежало еще немало костей. Николай, только недавно расставшийся с возлюбленной и всей прежней жизнью, пребывал в меланхолическом настроении и решил, что брату будет приятно увидеть, во что он едва не превратился четыре года назад. Михаил череп получил и добросовестно отписал брату: «Благодарю тебя за присылку мертвой головы, я ее сохраню в целости»[126]126
  Из эпистолярного наследия декабристов. Т. 1. С. 90.


[Закрыть]. Помните: «Прими сей череп, Дельвиг, он / Принадлежит тебе по праву…»? Может быть, Пушкин впервые задумал сделать любимому другу такой странный подарок именно после того, как услышал от него принесенную из артели весть о «мертвой голове», присланной Николаем Муравьевым. Впрочем, тогда, похоже, была мода на подарки в мрачно-романтическом стиле…

Череп – это, конечно, исключение. В основном же с севера на юг шли ноты, книги, жуков табак, пистолеты, канцелярские товары. В обратном направлении – кинжалы, рога и кубки для вина кавказской работы. И конечно, письма.

С юности и до самой смерти Николай Муравьев имел обыкновение бережно хранить всю получаемую им корреспонденцию. Благодаря этой привычке мы имеем сегодня оригиналы десятков писем, написанных Михаилом его ужасным почерком и отправленных брату за 50 лет. Они хранятся в Отделе письменных источников ГИМ вместе с письмами множества других корреспондентов, аккуратно переплетенные в десятки томов внуком Николая Николаевича Г. А. Чертковым. Некоторые из них изданы. Переписывались братья нечасто и, как правило, по делам. Например, когда Николай написал книгу о своих командировках в Туркестан и Персию и просил Михаила выступить в качестве ее издателя и распространителя. Михаил взялся за дело и исполнил его в невероятно сжатые сроки. Книга «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах, Гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров» вышла из печати в Москве уже в 1822 году. Не обошлось, правда, без накладок. Например, то ли по неопытности, то ли для экономии средств Михаил не дал гранки на вычитку корректору и был вынужден вклеивать дополнительную страницу с указанием 64 опечаток и извинениями перед читателями. Тем не менее тираж разошелся, что было очень кстати, учитывая тяжелое материальное положение как автора, так и издателя. Улучшению этого положения должно было, видимо, служить и предпосланное публикации посвящение: «Его превосходительству Николаю Николаевичу Муравьеву, основателю Московского учебного заведения для российского юношества, господину генерал-майору и кавалеру». Этим посвящением братья, вероятно, хотели растопить щедрую на советы и наставления, но прижимистую на деньги душу отца, которого они, впрочем, действительно любили и почитали.

В первое десятилетие разлуки в переписке братьев речь шла в основном о служебных и семейных делах, об общих друзьях, о личных переживаниях. Политические темы, за одним-единственным исключением, о котором скажем позже, не затрагивались. С годами интенсивность переписки, как это обычно и бывает, сокращалась.

Случались и ссоры. Например, переписка между братьями прервалась на два года в 1823–1825 годах. Письмо Михаила от 23 ноября 1823 года, последнее перед этой паузой, кажется, проливает свет на возможную причину размолвки между братьями. Видимо, Николай пожаловался теще Михаила Надежде Николаевне Шереметевой, которая переписывалась с ним, как и со всем светом, что не получил какого-то количества экземпляров своей книги про путешествие в Хиву, необходимых для передачи подписчикам. Рассылкой тиража, как и изданием книги, занимался Михаил. Прокол был его, но задевало, что брат не обратился к нему прямо. «Матушка [то есть теща Надежда Николаевна] пишет, что ты не получил следующих книг по подписке. Я сделал все, что мог, а теперь прошу[,] потерпи еще немного и пришли ко мне сюда записку, сколько их кому следует», – не без раздражения пишет Михаил Николаю. Судя по всему, Николай увидел в письме брата скрытый упрек («я сделал все, что мог») и почувствовал его раздражение. Он был не менее мнителен и обидчив, чем Михаил, требуемой записки не прислал и вообще перестал адресовать письма брату и стал адресовать их его жене, с которой познакомился в 1820 году во время своего короткого пребывания в гостях у молодоженов. Возникла какая-то странная «полуссора» – глуповатая ситуация для взрослых и любящих друг друга людей.

В декабре 1825 года, узнав о восстании и предвидя возможный арест, Михаил не хотел оставить невыясненными отношения с братом Николаем – самым близким ему человеком. Незадолго до этого от Николая как раз поступило письмо, адресованное жене Пелагее. Она подготовила ответ, как всегда ласковый, с явным старанием содействовать примирению братьев. Писала, как любят и ценят в их семье Николая. В ответ на шутливое пожелание деверя иметь шесть сыновей и одного из них назвать Николаем в тон ему напоминала, что их с Михаилом первенец уже назван этим именем. К этому письму Михаил делает приписку своим неразборчивым почерком: «Ты решил ко мне не писать, любезный брат и друг, но я тебя от всего сердца как прежде люблю, уверен, что и ты тоже… Прощай и будь уверен, от сердца мы любим тебя, брат»[127]127
  ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 349. Л. 75–75 об.


[Закрыть].

После ареста Михаила в 1826 году, о чем еще будет сказано подробно, переписка прервалась. Михаил был уверен, что его письма и письма к нему перлюстрируются, и боялся каких-то компрометирующих неосторожностей. Но с 1827 года переписка, хоть и редкая, возобновилась. В 1830 году, получив известие о безвременной кончине жены Николая, Михаил написал брату письмо, полное сердечного сочувствия и поддержки с предложением взять на воспитание маленькую племянницу Наташу, чтобы она росла вместе с его детьми. «Попечение о ней Полины будет самое близкое, – заверяет он брата. – Я тебе пишу по влечению чувств своих и убежденности в разумности просьбы нашей»[128]128
  ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 356. Л. 159–160 об.


[Закрыть].

В Чертковской подборке писем, полученных Николаем Николаевичем, есть длинные периоды, когда писем от Михаила не зафиксировано. Самый продолжительный в 1838–1841 годах. Мы не знаем, результат ли это утраты части переписки, или причина иная. В 1842 году переписка восстанавливается. Начиная примерно с того же времени Николай, приезжая по служебным или личным делам в столицу, всегда останавливался у Михаила в доме. Жил он у него и зимой 1848 года, ожидая назначения по службе.

Весной 1849 года Н.Н. Муравьев вступил в командование Гренадерским корпусом и жил в Новгороде. К этому времени относится фрагмент его «Записок», ранее, насколько мне известно, не публиковавшийся. Речь в нем идет о свадьбе его дочери Наташи. В этом фрагменте Николай Николаевич очень ясно дает почувствовать оттенки своего отношения к братьям.

Он только что вступил в должность и не хотел устраивать пышной свадьбы. Но родственники его неправильно поняли. «Брат Александр, – рассказывает Николай, – сам назвался … и тотчас заметил, чего мы желаем. Обращение его было такое осторожное, что он ничем нас не стеснил… Брат Андрей приехал с требованием, чтобы свадьбу непременно сыграть на другой день, потому что ему нельзя было долго оставаться. Он также приехал вопреки убеждений моих не тревожиться и поселился в доме у меня. Посещения его… всегда стеснительны… Михаил один понял, что в теперешних обстоятельствах у меня не было ни времени, ни способности, а всего менее охоты заниматься угощением при совершении столь важного семейного дела…» и не приехал[129]129
  [Муравьев (Карский) Н. Н.] Записки 1848–1850 гг. // ОПИ ГИМ. Ф. 254. Оп. 1. Ед. хр. 476. Л. 48–49.


[Закрыть].

В переписке пятидесятых годов братья, к тому времени оба генералы, обменивались политическими новостями, Михаил пересказывал Николаю свежие новости из министерских кабинетов и царского дворца. Принимая одно из самых трудных решений в своей долгой и славной военной карьере – решение о подаче прошения об отставке с поста наместника Кавказа и командующего Кавказского корпуса, Николай советовался с братом. Среди бумаг Михаила, хранящихся ныне в Государственном архиве Российской Федерации, я обнаружил черновик письма Николая Николаевича императору с прошением об отставке и объяснением его мотивов.

Сохранились и письма Михаила Николаевича брату, написанные в 1863 году в самый тяжелый период борьбы против мятежа в Северо-Западном крае, – письма откровенные и доверительные, какие могли быть написаны только близкому человеку и единомышленнику. И что еще важнее в данном контексте – сохранились дневниковые записи Николая Николаевича, содержащие оценки действий брата в Литве. Узнав, что шеф жандармов отказался выделить для Михаила Николаевича личную охрану, хотя каждый день в адрес генерал-губернатора поступали угрозы физической расправы, Николай Николаевич записал: «Больно видеть, как мало уважают великий подвиг самоотвержения брата и как равнодушны к жизни его, забывая даже, что с утратой его лишатся всего Литовского края. Бесчисленны будут козни против него, когда он дело уладит, и не оценят самоотверженности его и трудов, какими он должен исправить оплошности доведения области Империи почти до полного отложения»[130]130
  Муравьев (Карский) Н. Н. Две поездки в Петербург в 1863 году.


[Закрыть].