Текст книги "Керчь в огне. Исторический роман"

Вопрос к подсудимому, главному механику: «Вы слышали ответ свидетеля? Поясните, почему слесарь пошел к главному бухгалтеру, а не к вам, отвечающему за технику?»

Главный механик, разводя руками, ответил: «Не знаю!»

Помещение конторы, где проходил суд, было полностью заполнено людьми. Я слушал и горд был за отца. «Какой же он – умный, – думал я, – все предвидел! Послушайся он матери, сидеть бы ему рядом с обвиняемыми?»

И сделан был правильный вывод: «В МГБ хлеб даром не едят!»

Как давно я не видел кино. Слух мой отвык от слабого жужжания киноаппарата. Вдруг узнаю, что в скверике, там, где теперь стоит памятник Володе Дубинину, будет демонстрироваться фильм. Перед этим взрослые очищали сквер от поврежденных ветвей деревьев. Но не удалить впившиеся в стволы осколков, древесина удерживала их, обрастая здоровыми участками своих тканей. Первый раз буду смотреть кино под открытым небом. Между стволами натянули экран из двух сшитых полотнищ простыней. Мы стали занимать места еще засветло. Сеанс бесплатный, места находились по обе стороны экрана. Кто сидел на земле, скрестив ноги по-татарски, другие полуразвалившись и иных живописных позах. Терпеливо ждем. Кажется, что сегодня наступление темноты задерживается. Но вот темнеет, на небосводе зажигаются первые звездочки, пусть еще и

слабым светом. Включен киноаппарат. Демонстрируется фильм о бравом солдате Швейке и Гитлере. Швейк в комических эпизодах ищет путей наказания Гитлера… Фильм многократно прерывается, то рвется пленка, то еще что-то, – мы нервничаем, но не уходим! Возвращаясь под открытую местами кровлю дома своего, мы с двоюродным братом долго комментируем виденное. Постепенно идет оттаивание души, проглядывают клочки утраченного детства. Чтобы получать лишние сто граммов хлеба, я устраиваюсь на работу счетным работником в Керченский горпромкомбинат. Служащий получает аж четыреста граммов хлеба на день. Работа не тяжелая, но утомительная. Жарко, мои сверстники идут купаться и загорать на море, а я с утра сижу в «проклятой конторе». Перспектива провести всю жизнь не на шутку пугает меня. Я очень хочу учиться. В городе открываются для таких, как я, годами не посещавших школы, подготовительные курсы. Я направляюсь туда. Иду в ту комнату, куда направляются довоенные пятиклассники. Меня в первые же минуты пребывания в нем, сразили два вопроса, заданные учительницей, почему-то выбравшей меня из массы других, кстати, вернувшихся из эвакуации, а, следовательно, намного подготовленней меня: «Что такое сказуемое и что такое – подлежащее?»

Мое гробовое молчание сопровождалось громовым смехом. Я, покраснев до корня волос от стыда, выбежал из помещения и быстрым шагом направился в контору. Отец спросил меня, почему я так быстро вернулся? Ничего не скрывая, я рассказал о своем неудачной попытке вернуться в школу. Отец, немного подумав, задал вопрос:

«А ты учиться хочешь?»

Я твердо ответил: «Да!»

И для меня начались два месяца таких интенсивных занятий, над какими школа никогда не задумывалась. Я трудился по 14 часов в сутки, используя свою прекрасную память.

Два месяца, и материал пятого и шестого класса мною пройден. Я записываюсь в седьмой класс. Документов об образовании у бывших на оккупированной территории нет. Проверка знаний идет на уроках. Плохо успевающий переводится на класс ниже. Можно записаться в 9-й, а через неделю оказаться в четвертом. Я прошел фильтр. По гуманитарным предметам у меня только пять, отлично идет и математика, а вот с литературой письменной дела обстоят намного хуже, из троек я почти не выбираюсь, четверка в дневнике – редкое явление, о пятерках – не мечтаю. Та же учительница, задавшая мне вопрос о сказуемом и подлежащем, ведет у нас литературу, она же и завуч школы – Анна Николаевна Наумова. Мир праху этой славной трудолюбивой женщине, отдавшей всю себя школе, пожертвовавшей ради нее своей женской судьбой. Слабость в знании русского языка она у меня точно подметила, но вот она так и не могла понять, что я никогда не списывал сочинений. Писал их, мучительно обдумывая, но быстро излагая на бумаге. Рецензии ее были одни и те же, к ним я привык: «Книжно… Очень книжно!» Что поделать если мои предложения изобиловали причастными и деепричастными оборотами речи. Мысли были глубокими – сказывалось великолепное знание отечественной и зарубежной литературы. Я не роптал, меня оценки не интересовали. Тогда не было конкурса аттестатов зрелости при поступлении в ВУЗ, а объем знаний гарантировал мне поступление в любой. Та же учительница оценила правильно мои знания литературы устной, – от нее всегда получал только одну оценку – пять!

Боже мой, какое удовольствие отказаться от затемнения и видеть освещенные окна в темное время суток! Свет не яркий, в городе еще нет электричества. Его дает энергопоезд, стоящий около развалин консервного завода. Электроэнергию получают лишь объекты жизнеобеспечения города. Какое, боже, спокойствие разливается в душе, когда не слышны взрывы авиабомб. Случайные взрывы часты, гибнут в основном дети, прибывшие из тех районов страны, куда не добрались военные действия. Правда, гибнут и умудренные войной люди. Погиб и дядя Алексей бывший с нами в деревне Колчура. Он возглавил рыбколхоз в Юргаковом Куте. Рыбаки нашли на берегу Азовского моря, зарывшуюся в песок морскую круглую мину. Три километра ее тащили в деревню на носилках, напрягая силы и чуть не падая от усталости. Потом в сарае стали ее разрежать. Разряжал сам председатель. На счастье других, его покинули все любопытные. Он в сарае оставался один. Раздался взрыв. От дяди Алексея, проживавшего в городе, осталась только голень в правом сапоге, кусочки мышц и обломки костей. Взорвался один взрыватель, который он каким-то образом выкрутил. Сама мина осталась невзорвавшейся. Я представляю, что бы она наделала в деревне, взорвавшись. Останки погибшего привезли в Керчь. Жена занималась стиркой, когда на табурет поставили небольшой ящик. Не умея подготовить женщину к тяжкой утрате, один из мужчин сказал: «Мы принесли твоего Алексея!»

«Где он?» – вытирая мокрые руки об фартук, спросила машинально женщина.

«В ящичке!»

Женщина упала без сознания. Я долго думал об этом, Нужно было пройти ад, видеть все, что только можно видеть, чтобы так нелепо погибнуть! И это – взрослый человек, не ребенок?

Власть в городе уже была, но, какой толк к ней обращаться, когда у нее ничего нет. Военная комендатура действует намного эффективнее. Она же и организовала снабжение хлебом пока еще малочисленного городского населения.

Воду опять качаем ручной помпой. Резервуары городского водопровода пусты. Я побывал внутри них. Это огромные бетонированные подземные сооружения. Акустика в низ великолепная. Но нет и следов влаги…

Казалось, что потребуются долгие годы, чтобы наладить, хотя бы примитивное хозяйство.

Мы сами, никогда не державшие в руках строительных инструментов, отремонтировали свой дом, сами настлали полы, вместо стекол использовали куски целлулоида.

Так же, как и мы, повсюду копошились люди. Начал работу Керченский горпромкомбинат, состоявший из множества мастерских по ремонту бытовой техники, одежды, обуви. В составе его были и вулканизационные мастерские и даже мыловаренный завод. Сначала работа шла на давальческом сырье, потом стали поступать государственные материалы и сырье. Никогда не поднимутся и не станут в строй городской трамвай, коксохимзавод, не задымят доменные печи и не задвигается прокатный стан Керченского металлургического завода. Не будет выпускать табаки и папиросы Керченская табачная фабрика. Но, город станет на ноги. И станет ясным, главное направление государственной работы. Первым магазином, построенном в городе, будет книжный, а первыми восстановленными зданиями – школы. На втором месте – медицина. Вот – приоритеты государства! Трудно с питанием, но школьникам на большом перерыве будут выдавать по стакану сладкого чая и по 80 граммовой белой мягкой булочке.

Наверное, из-за невероятной разрушенности, Керчь не вошла в число первых планируемых поднимающихся из руин городов. Писатель Павленко, побывав в разрушенном Сталинграде, сказал, что он не был потрясен увиденным, потому что перед этим он видел Керчь.

Но поднимется Керчь, пусть и не быстро, станет зеленым (такого большого количества деревьев и кустарников до войны в нем не было) и будет притягивать к себе людей не только своими морями…

И пришел счастливый момент, которого мы ждали так долго. 2 часа ночи 9 мая 1945 года спящую Керчь разбудили ликующие крики: «Победа! Войне – конец!»

Люди выскакивали из своих квартир, плакали и смеялись, обнимая и целуя совершенно незнакомых им людей.

Я уверен, такого не знала Европа, такое никогда не увидеть Америке, и только потому, что мы победу не получили, мы ее – выстрадали!