Текст книги "Древнее учение о странствованиях и переселении душ"

Развитие верований в душепереселение в связи с образованием космогонических и антропологических идей у мексиканцев, перуанцев и кельтских племен

В предыдущем очерке намечены зародыши и первое развитие верований в душепереселение в рамках дикой, естественной и первобытной жизни, когда умственный кругозор человека почти не простирается далее того, что его окружает в данную минуту. Дальнейшее развитие представлений о посмертной жизни души, как выше было сказано, обусловливается развитием космогонических и антропологических идей. Но старые, отжившие верования, уступая место новым, никогда не исчезают вполне и совершенно из человеческого сознания, а стремятся сжиться и слиться с новыми, и это такой известный факт, что нет нужды обставлять его особенными доказательствами и свидетельствами. Точно так же первоначальные верования в душепереселение у некультурных народов мало-помалу соединялись с новыми формами представлений о посмертной жизни души. Когда для нее было найдено определенное жилище, грубое странствование души получило уже второстепенное значение, как старое, отжившее верование, которое держалось только в силу предания, привычки или умственной отсталости народа от жрецов и правителей. В таком виде и значении душепереселение является у древних, отживших некультурных народов, которые исчезли со сцены истории, не завершивши своего начатого развития. Эти народы – мексиканцы и перуанцы, кельты (друиды) и родственные с ними индогерманские племена.

а) верования мексиканцев и перуанцев

Как известно, космогония и антропология языческих народов заключает в себе и всю сумму их религиозных верований и представлений. Отсюда устанавливается тесная связь верований о посмертной участи человека с религиозно-спекулятивным миросозерцанием данного народа. Мексиканцы и перуанцы от грубых фетишей, рассеянных по земле, обратили свой взор к небу и признали божественным источником жизни, света и теплоты солнце и планеты.

Человек постепенно приходил к мысли, что истинное жилище Божества не на земле, а на небе; там, откуда льются животворные лучи солнца, где в недосягаемой вышине таинственно мерцают звезды, по представлению мексиканцев и перуанцев, жили боги и гении. От этих богов в начале мира произошел и человек, который является на земле только временным поселенцем. Он – божественного происхождения, и теперь для него стало ощутительно, что земля не может быть его всегдашним жилищем. Оттого в мексиканских песнях нередко выражается чувство суетности и ничтожества земной жизни. После смерти душа человека устремляется в небесные места блаженства, мира и спокойствия. По верованиям перуанцев, инки, как первые и ближайшие сыны небесного света, возвращаются на солнце, «в жилище своего отца», а знатные люди переселяются на другие светила38. Души простых смертных или прямо идут в жилище блаженных, или предварительно переселяются в новые человеческие тела и в животных39. По верованиям мексиканцев, душа достигает блаженного жилища не иначе как только посредством ряда переселений чрез змей, крокодилов, чрез пустыни и бури40. Этого жилища могут достигнуть все люди, но слабые и малодушные души не имеют силы и мужества предпринять трудный путь переселений, который ведет туда, и потому низвергаются в тьму. Впрочем, те души, которые недостойны блаженства, но и не заслужили полного наказания, не теряя надежды на лучшую участь, могут возвращаться на землю, жить в облаках или носиться по воздуху в виде птиц41. С первого раза представляется, что в этом случае верование в душепереселение получает новое значение: оно как будто является средством очищения и исправления, после которого душа снова может достигнуть своего светлого небесного отечества. Однако с этой стороны верование мексиканцев представляет самые слабые и неясные черты и больше приближается к простому, грубо-непосредственному представлению о душе, по которому она, как и всякое живое существо, должна иметь какой-нибудь чувственный образ, чтобы иметь возможность совершить свое переселение в страну отшедших. Мы видели, что прежде чем души умерших достигнут определенного жилища, они, по воззрению мексиканцев, все без различия подвергаются переселениям, и пребывание души в том или другом теле не имеет никакой существенной связи с достижением конечной цели ее переселений, т. е. определенного места. Пока душа умершего, недостойная блаженного жилища и не заслуживающая наказания, не имела еще определенного пребывания, она очевидно не могла быть представлена с точки зрения мексиканцев без телесной, осязательно-живой формы и на время жила в облаках или носилась в воздухе, как птица. В этом случае переселение не очищает души, а только затрудняет и замедляет ее переход в определенное место. Еще яснее характер верований в душепереселение у рассматриваемых народов выражается в обычае, свойственном многим неразвитым племенам, зарывать или сожигать вместе с умершим все, что он любил и чем пользовался при жизни, – оружие, одежду, сосуды, даже жен и невольников42. Сожигание тел, по-видимому, выходило из представления, что пока не истлеет труп, душа продолжает держаться при нем и не может его оставить. Потому уничтожение трупа имело целью как можно скорее освободить душу от тела, чтобы она беспрепятственно могла начать свои переселения в страну блаженных, как это внушали прежние воззрения, т. е., утративши свою собственную телесную форму, в которой она жила на земле, душа переходила чрез другие чувственные формы окружающего мирa43. Так как, однако, после всех переселений она достигала определенного места, то человек в чувстве и сознании своей личности естественно рассчитывал устроить свою посмертную жизнь так же, как он жил на земле, следовательно, опять, в конце своих переселений, в чувственной человеческой форме. Мало-помалу представления об определенном местопребывании души, в котором человек сохраняет свою чувственную индивидуальность, уничтожали необходимость переселений души чрез другие тела, и человек по смерти переходил в страну блаженных в своем собственном виде. Отсюда, как можно думать, у мексиканцев и перуанцев образовался другой обычай – бальзамирования трупов44, существовавший вместе с сожиганием тел. Сохранение трупа, в противоположность сожиганию, имело уже другую, цель, именно предотвратить странствование души по другим не свойственным ей формам и открыть для нее возможность прямо вступить в жилище блаженных так, чтобы она ни на минуту не утрачивала своего человеческого образа. При этом само собою разумеется, что бальзамирование предполагает более высокую степень развития, потому что оно, с одной стороны, требует для своего выполнения особенных сведений, а с другой – выражает переход от первоначальных верований в душепереселение к более возвышенным представлениям о посмертной участи человека, по которым он после смерти не теряет своей чувственной индивидуальности. Таким образом у мексиканцев, равно как и у перуанцев, душепереселение, не имея особенного смысла и значения, составляло только переходный путь отшедших душ в определенное для них место и как остаток первоначальных представлений о посмертной участи души есть не больше, как только простая, низшая форма развития идеи бессмертия, соединившаяся с новыми, более возвышенными воззрениями и понятиями.

b) верования кельтских племен

Одинаковое значение, как у мексиканцев и перуанцев, имело верование в душепереселение у кельтов (друидов) и сродных с ними племен, по крайней мере, насколько мы можем судить о том по известиям и заметкам, дошедшим до нас от греко-римских писателей, Диодора Сицилийского, Страбона, Тацита, Юлия Цезаря, Помпония Мелы, Валерия Максима и Аммиана Марцеллина45. Исходя из планетно-стихийных космогонических идей, друиды учили, что человек создан из всех стихийных элементов и имеет бессмертную душу, предназначенную для блаженной жизни46. Образ посмертной жизни души, по представлениям друидов, какой мы в состоянии воспроизвести на основании известий упомянутых писателей, в точности представляет те же самые черты, какие встречаются у других некультурных народов. Из галльских похоронных обычаев видно, что души умерших, по верованиям друидов, переселялись в страну блаженных; при сожигании трупов живые бросали в огонь письма, назначенные родственникам, уже обитающим в этой стране47. В воззрении друидов смерть, по выражению Лукана, только разделяла две половины жизни – земную и посмертную – одну от другой48, и потому вместе с трупом сожигались также принадлежности умершего, которые предполагались необходимыми для него в будущей жизни. Естественно ожидать, что с подобными представлениями соединялось верование в переселение души на пути в страну блаженных по предметам окружающего мира, как это ясно видно из прямых свидетельств Юлия Цезаря и Диодора49.

Гай Юлий Цезарь. Древнеримский бюст

Цезарь утверждает, что галльские предводители, желая внушить своим воинам презрение к смерти, уверяли их, что души их не погибнут, а перейдут в другие тела50. О народах кельтского племени вообще Диодор Сицилийский свидетельствует, что у них утвердилось мнение Пифагора, по которому бессмертные души продолжают свое существование, переселяясь в другие тела, и по истечении определенного времени снова возвращаются к жизни51. Это возвращение к жизни, как показывает дальнейшей ход рассказа, происходило уже не на земле, а в стране блаженных, потому что дальше Диодор именно передает обычай посылать с умершими письма родственникам. Что друиды считали причиной того, что душа не могла прямо идти в страну блаженных, а принуждена была подвергнуться процессу переселений, неизвестно. Трудно, впрочем, думать, что по воззрению друидов переселялись в другие тела только те души, которым тяжесть грехов не дозволяла вынести трудное путешествие в желанную страну. Древнее мифологическое повествование кельтского происхождения выражает смысл переселения душ у друидов гораздо проще, непосредственнее и ближе к образу воззрения некультурных народов52. Душа, совлекшись от земной оболочки, возрождается в новой форме в верхних сферах воздушного пространства. Облака состоят из душ недавно умерших людей, которые носятся над головами армий, внушая воинам мужество и устрашая врагов. Будучи еще не свободны от чувственных аффектов и земных привязанностей, они вмешиваются в людские дела. Напрасно они усиливаются подняться выше атмосферного пространства; они встречают непреодолимую преграду из сафира, которая не поддается их усилиям. Вступивши, наконец, на луну, души переходят ужасающие ледяные равнины, теряют здесь всякое ощущение, кроме чувства простого бытия, и забывают все, что ими пережито на земле. Во время лунного ущерба они возвращаются на землю и при содействии всеоживляющих солнечных лучей поселяются в новых телах и снова начинают свой жизненный путь. В этих воззрениях ясно выражается известное нам представление некультурных народов о переселении душ, когда оно не имеет еще никакого высшего значения. Но далее в том же самом повествовании являются новые черты. Душа не восходит выше луны; запятнанная земною нечистотою, она должна очиститься от этой нечистоты путем многократного возрождения и испытания, пока не будет удалено последнее пятно, омрачающее ее светлое существо. Только тогда она становится способной вознестись превыше всех миров, где блестящий солнечный диск состоит только из чистых душ, погруженных в океан блаженства53. Еще яснее высшее значение душепереселения у кельтов выражено в песнях Талиесина, барда из Уэльса, который жил уже в VI в. по P. X. и в миросозерцание которого примешаны уже христианские понятия54. По воззрению Талиесина, в мире существует три круга бытия55. Первый есть область бесконечного, где нет ни живых, ни мертвых и где живет и движется только Божество. Второй составляет область душепереселения, где все живое истребляется смертью и в потоке жизни и смерти беспрестанно изменяет свои формы. Эту область проходит человек. Третий круг есть область счастья, куда восходят после смерти все существа, переселяясь из низших форм бытия в высшие и таким образом достигая высшего совершенства и блаженства, возможного для конечных тварей. Но если душа предается греху, то переселяется в низшие существа, из которых она снова может и должна стремиться к очищению и восхождению в горний мир. Талиесин сам о себе говорит, что он уже дважды родился. «Я был мертв и опять стал живым, и вот я теперь Талиесин. Я был горным оленем, был петухом, и вот я теперь Талиесин». В другой песне Талиесин с большей полнотой изображает переход души чрез бесчисленные формы животных и воодушевленных предметов56. Но хотя бы такое попеременное восхождение и нисхождение души длилось целые миллионы лет, путь в область счастья всегда остается для нее открытым, и она в конце всего неизбежно достигает предназначенного ей блаженства.

Однако мы не можем и не имеем исторических данных приписать такое высшее значение душепереселения, какое выражает Талиесин, народному сознанию древних кельтов. Из древнейших памятников и свидетельств видно, что у друидов конечною целью переселения души была не высшая идеальная область божественного счастья, а обыкновенное у некультурных народов царство отшедших душ, доступное для всех людей и носящее вполне чувственный характер. Как мы видели, для достижения этого царства вовсе не нужно было очистительного переселения души. Учение о душепереселении, подобное изложенному выше, встречается уже в позднейших произведениях народного творчества, где языческие идеи перемешаны с христианскими, а потому если оно и существовало в таком виде у древних кельтов до распространения христианства, то оно было скорее достоянием жрецов, которые у кельтов, как и у всякого народа, стояли во главе религиозной мысли и религиозного сознания. Ниоткуда не видно и не из чего заключить, чтобы чувственно-конкретное миросозерцание некультурных народов вообще и кельтов в частности достигало отвлеченной идеи очищения и соединяло в него верование в душепереселение. Потому строгая историческая критика совершенно не может допустить того, что исследователи кельтических древностей приписывают древним кельтам на основании позднейших источников и преданий. Душепереселение у друидов не имело никакого высшего значения.

Друиды. Художник Л. Дельбеке

Таким образом, на низших ступенях развития, представляемых современными и отжившими некультурными народами, верования в посмертную жизнь души и в частности в переселение душ выражаются в следующих основных формах:

1) Души умерших бесцельно блуждают и переселяются с одного места на другое и по отношению к живым являются злыми и враждебными демоническими существами.

2) Сообразно с чувственными представлениями они отплывают или отъезжают в отдаленную и неизвестную страну блаженных, где продолжают чувственную жизнь в обыкновенных земных занятиях.

3) Со всеми подобными представлениями соединяется верование в переселение душ в животных и неодушевленные предметы или в человеческое тело. В первом случае переселение души не имеет определенной цели, а во втором оно служит переходом в царство блаженных и получает смутное значение очистительного процесса.

Полное развитие и настоящее свое значение как средство очищения греховной нечистоты и путь восхождения к высшему блаженству душепереселение получает в религиозных и философских системах образованных народов древнего языческого мира.

II. Душепереселение у культурных народов древнего mиpa

Древнейшая история умственного развития человечества закрыта непроницаемым мраком доисторических времен и, несмотря на все усилия науки, до сих пор еще остается под сомнением, где следует искать ее начало – у индейцев, египтян или китайцев. История этих народов с самого начала, до которого только достигают наши сведения, представляет уже более или менее готовые и определившиеся формы умственно-религиозной и гражданской жизни, а вместе с тем и верование в душепереселение является уже готовой формой религиозного сознания. Чтобы сколько-нибудь представить жизнь упомянутых народов в ее предшествовавших, доисторических состояниях, обыкновенно обращаются к предполагаемой аналогии между первобытными и некультурными народами. Такая аналогия едва ли не полнее и определеннее, чем во всем другом, проходит между религиозно-спекулятивным миросозерцанием некультурных и древнейших народов. В самом деле, умственно-социальная жизнь людей находится в большей зависимости от разнообразных внешних условий и потому более и чаще подвергается видоизменениям, чем основные формы жизни религиозной. На проявление в людях религиозного чувства и сознания разнородные естественно-исторические условия оказывают ограниченное влияние. Религиозное чувство и сознание возбуждается, правда, отвне, но существенное выражение и форма его идет из глубины бессмертного человеческого духа, в котором самостоятельно зарождается и развивается самая сущность религиозного сознания. Оттого формы последнего поражают внимание исследователей своею всеобщностью, которая характеристически обозначается как consensus populorum. Между тем как, напр., вовсе неизвестны или остаются под сомнением многие стороны родового и племенного быта доисторического и древнейшего человечества под разными широтами земного шара, не остается ни малейшего сомнения, что первоначальной формой языческой религии был фетишизм, который и теперь встречается от самых крайних северных и южных пределов до экватора. Точно так же представления о посмертной участи человека на первый раз у первобытных народов выражались в известной нам форме грубого душепереселения. На это указывает не только простое перечисление однородных фактов из жизни современных и отживших некультурных народов, но и причинная связь верований в переселение душ с теми впечатлениями и возбуждениями, какие неразвитый человек воспринимает от окружающей природы. Эти верования по самой своей сущности и форме являются прямым и ближайшим результатом непосредственного восприятия и мышления. Жизнь и смерть в природе идут рука об руку, и явления той и другой непосредственно дают знать человеку, что одна форма бытия переходит в другую, что все вокруг исчезает, появляется снова, все движется с места на место, и сам он переходит в течение всей своей жизни, а следовательно по смерти переселяется и душа его. Далее, относительно доисторических народов, можно предполагать, что ряд сопутствующих изменений в развитии религиозных идей и представлений совпадал с постепенным развитием первоначальных грубых представлений о блуждании и переселении душ в верования о переходе и существовании души в определенном месте, в стране блаженных. Постепенно развивавшееся нравственное сознание разделило потом эту страну умерших на две характеристических области, осуществлявших идею справедливости и воздаяния. Со всеми подобными представлениями еще смешивалось и перводревнее верование в переселение душ по предметам окружающего мира, только оно мало-помалу уже теряло свой первоначальный смысл. Как мы видели, у мексиканцев и кельтов переселение душ уже не имеет цели само в себе, а служит только переходным состоянием на пути в определенное место, куда в конце всего душа достигает. Наконец, когда в общем народном сознании укреплялись более или менее развитые представления о стране блаженных или о царстве теней, переселение душ из одного тела в другое уже не имело места и должно было, по-видимому, исчезнуть. Действительно, в исторических памятниках, характеризующих древнейшую умственную жизнь человечества, верования в переселение душ в этом последнем смысле уже не встречаются. Душа переселяется в царство теней, не утрачивая человеческого образа. Но так как самым складом естественного миросозерцания представление о переселении души вызывалось прежде всякого другого, то оно не исчезло из человеческого сознания вовсе, а только как бы погрузилось в глубину его и осталось легко возобновляемым следом. Душепереселение с новою силою и с новым значением, в связи с новыми началами умственно-религиозной жизни, возникает, развивается у древних исторических народов и существует в полной силе в течение весьма многих последующих веков человеческого развития.

а) Следы древнейших индейских верований относительно посмертной участи человека, представляемые Ведами

Общий голос исследователей глубокой древности называет Азию колыбелью человечества и его культуры, как это ясно указывают и священные библейские книги В. Завета. В первобытной (Urland) армено-кавказской стране, почти в центральном пункте Азиатского материка, из рода Иафета размножились некогда арийские племена и под влиянием неизвестных событий и обстоятельств разошлись в виде радиусов до крайних границ Европейско-Азиатского континента57. Из числа многих арийских племен ранее всех выступают на сцену истории индейцы, как это показали долговременные исследования историко-филологической науки, в ход и сущность которых здесь нет нужды входить, потому что все выраженное в предыдущих словах составляет почти общее убеждение ученых исследователей исторической древности58. Древнейшим памятником исторической жизни индейцев служат Веды, в которых заключаются первобытные верования и представления этого народа, показывающие сродство и общий корень родового происхождения и религиозно-спекулятивного миросозерцания ариев Ирана и Индии59. По мифологическим сказаниям тех и других, родоначальником человечества был Яма (Jama)60. Когда жило это мифическое лицо Яма или Има, тогда был еще золотой век, воспоминания и представления о котором удержались в одних и тех же формах у индийских и иранских ариев, как их застают первые исторические предания. Тогда люди не знали ни голода, ни болезней, ни смерти; им неизвестны были засухи, бури и непогоды; тогда не дули знойные ветры пустынь и были счастливы все живые и неживые существа. Но Яма, первый человек, который был так близок к Божеству, что находился с ним в непосредственном обращении, сделался ослушником божественных повелений, вследствие чего и обрушились на род человеческий и на всю землю все бедствия и страдания настоящей жизни. Мировой порядок расстроился, и жизнь человека стала рядом несчастий, бед и болезней, который заканчивался неумолимой и неизбежной смертью. Но смерть есть последнее из зол; бедствия земной жизни и смерти, по воззрению Вед, в котором может быть сохранились отголоски истинного предания о первобытном блаженстве и падении первых людей, не сродны с бессмертным существом человека и составляют явление неестественное, привнесенное в жизнь людей грехом Ямы. Вместе со смертью прекращаются все несчастья и страдания; чистая человеческая душа снова достигает блаженной жизни в определенном для нее жилище (Jamaloka), где царствует тот же Яма61, первенец живых и мертвых, принимающий души умерших и отводящий их в назначенное место наслаждения или наказания62. Таким образом, в Ведах выражаются определенные верования относительно посмертной участи человека в стране отшедших душ, но вместе с тем нет ни единого слова о душепереселении.

Если теперь сопоставить этот факт отсутствия верований в душепереселение в Ведах с тем, что представляет миросозерцание некультурных народов, то можно прийти к заключению, что у индейцев в период образования или составления Вед представления о посмертной участи человека перешли в тот момент своего развития, когда первобытные грубые верования в душепереселение исчезли и почти вполне заменились новыми понятиями о Ямалока, об определенных местах блаженства и наказания. Такое заключение находит полное подтверждение в том, что в Ведах вообще остаются еще следы тех представлений о странствованиях и переселениях душ, которые очевидно преобладали в прежние времена и в период составления Вед почти уже исчезли и заменились новыми. Прежде чем в народном сознании укрепилось представление, что по смерти человека душа его ведет блаженную жизнь в определенном для нее месте63, индейцы думали, что она переходит в воздух, носится в нем в светозарной телесной оболочке64 и устремляется, как у мексиканцев и кельтов, на солнце, – что находится в очевидной связи с древнейшим стихийно-сабеическим культом ариев, центром которого было это светило65. Самое представление о жизни души в стране блаженных под владычеством Ямы, первенца смертных, несмотря на то что оно развито в Ведах весьма определенно и ярко, носит тоже стихийно-сабеический отпечаток, сближающий индейцев с мексиканцами и кельтами. Среди лазурного неба находится жилище блаженных, место мира и веселия66. «Где светит незаходимый свет, где обитает солнечный блеск, туда стремлюсь я, о Сома (божественный напиток бессмертия, отожествляемый с самим Божеством), в бессмертный, нетленный мир, говорится в одном из гимнов Ригведы; где владычествует сын Вивасваты (Яма), в святилище небес, там, где покоится лучезарное солнце, – о дай мне быть там бессмертным»67. По древнейшим эпическим отрывкам, герои, павшие в битве, восходят на небо, в жилище Индры, т. е. к солнцу и светилам68, по стезе праведных, чрез планеты и Млечный путь69. В «Махабхарате» Индра выражает сожаление, что уже никто не приходит к нему из тех, которые посвятили свою жизнь войне и находят смерть на поле битвы, не отвращая лица от врагов70. Добродетельные души мудрецов, отшельников и павших в битве воинов блистают в светилах до тех пор, пока не достигнут первоисточника света, солнца71. Переход душ в царство Ямы в древнем представлении индийцев, по-видимому, был сопряжен со всеми трудностями, какие вообще создает фантазия неразвитых народов, как это, впрочем, довольно неясно, выражается в Самаведе: «К блаженству стремимся мы чрез трудно переходимый мост»72.

С другой стороны, следы первобытных грубых верований в душепереселение сохраняются от древнейших времен и до сих пор. По народным представлениям современных индейцев, в первое время после смерти человека душа его остается подле трупа или даже в том месте, где сохраняется его пепел, до тех пор, пока не найдет другого тела, годного для ее жилища; с этим соединяется весьма распространенное у индейцев мнение, что души умерших приходят употреблять в пищу то, что им приносят в течение нескольких дней после смерти человека. От древнейших времен индийцы считают священною обязанностью каждого семейства приносить в пользу отшедших душ съестные припасы и напитки, по крайней мере, во время новолуния, когда совершается праздник мертвых. На этот праздник индийцы приглашают всех предков и вкушают приготовленную пищу в совершенной тишине, чтобы не смутить невидимо присутствующие при этом души73. Индийцы радуются, когда видят, что прилетают вороны и съедают приношения в пользу умерших. Простой народ думает, что на первый раз по смерти человека душа переселяется в этих птиц74. Подобные представления совершенно не подходят к развившемуся впоследствии у индийских брахманов учению о душепереселении, по которому человеческой душе не свойственно какое бы то ни было неопределенное и бесцельное переселение в ворона или выжиданиe случая, чтобы занять место в каком-нибудь другом теле. Такого рода представления, которые не могут быть связаны с системой какого-нибудь нового миросозерцания, всегда оказываются остатками древнейших верований. У индейцев древнейшие верования без всякого сомнения выходили еще из времен нераздельной, совместной жизни арийских племен и держались на почве позднейшего, собственно индийского миросозерцания без всякой связи с ним. В этих верованиях еще нет и следов того учения о душепереселении, которое развилось у индийцев впоследствии75, когда брахманы развили представление и учение о Брахме как едином начале и центре всего существующего, оттеснившее культ светил и стихий, перенесенный индийцами на берега Инда и Ганга из первобытной страны ариев, на второстепенное место76. В связи с новым религиозным миросозерцанием учение о душепереселении впервые развивается в упанишадах, т. е. в рассуждениях спекулятивного содержания, приложенных к каждой из четырех книг Вед, и уже потом развивается в такую полную систему, которая определяет тон и колорит всего религиозного миросозерцания, строй и характер всей практической жизни индийцев.

b) Развитие пантеизма в система брахманов

Исторически невозможно проследить развитие у индийцев идеи и учения о Брахме, потому что ни один народ не обращал так мало внимания на то, чтобы сохранить историю своей жизни, как индийцы. Без сомнения, с самых первых времен своего поселения на берегах Инда и Гангеса индийцы постепенно изменяли древнеарийские религиозные воззрения сообразно с различными обстоятельствами и условиями новой страны. Роскошная тропическая природа возбуждала в поселенцах из более умеренных стран иной круг представлений и мыслей. Вместо неприютных и обнаженных пустынь, однообразных зеленых лугов, на которых паслись стада, или мирных полей, на которых арийские племена в поте лица доставали свой хлеб, индийцы увидели в новой стране другие ландшафты. Девственный лес, скрывавший в своей мрачной и прохладной чаще тысячи разнообразнейших форм жизни, закрывал даже светлого Индру; чрез густолиственные вершины бананов и пальм не мог проникнуть луч полуденного солнца. За спокойствием нежащей, теплой атмосферы наступала страшная и величественная борьба стихий, когда тропические громовые раскаты при ослепительном блеске молнии соединялись с ревом бури и потоками тропических ливней. Среди роскошных и величавых декораций своих поселений, в виду заоблачных горных вершин, многоводных рек, окруженный со всех сторон богатой и быстро развивающейся растительностью, исполинскими деревьями и сетью причудливых листьев, ползучих и чужеядных растений, изящных лиан и орхидей, человек видел, что вместе с ним живет целый мир удивительно разнообразных животных и что все это разнообразие растительных и животных форм теснилось, двигалось вокруг него, исчезало и изменялось в прихотливых сочетаниях, блестящих образах и пестрых цветах. Пред ним пробегали, пролетали и пресмыкались свирепые и кроткие, отвратительные и грациозные создания. Вольно и невольно индийцы испытывали неотразимые и настоятельные впечатления от всего окружающего, и могущественная жизнь тропической природы сильно возбуждала народный дух к углублению в ее тайны. Движение, звук, свет, теплота, электричество, энергия химических процессов – вся жизнь представляла в разнообразии своих форм неисчерпаемую творческую силу и вызывала более развитых индийцев, именно жрецов, к созерцанию и глубокому размышлению. В быстрой смене явлений возникновения и исчезания, жизни и смерти проходили ясные черты величия, порядка и гармонии; в законосообразном круговороте явлений пульсировала единая целостная жизнь всей природы. Естественно, что путем созерцания и размышления индийский народ отгадал, что над всеми планетно стихийными богами, каких он доселе знал, возвышается единое всепроникающее начало. От простых ощущений и наблюдений мысль устремлялась к отысканию последней причины, лежащей за явлениями, чтобы познать в разнообразии единство, в игре сил – закон, в явлении – прочность. Таким образом, из религиозного сознания индийцев пробуждалось философское стремление проникнуть в смысл и сущность вещей и явлений – стремление, как скрытая теплота, всегда присущее в человеческом духе. Это философское настроение и развитие постоянно поддерживали и возращали те впечатления, которые индейцы получали в долинах Гангеса. С другой стороны, богатая природа освобождала их от заботы и труда о своем пропитании; на каждом шагу она подносила богатые дары, и человек был как бы ее гостем. Изобилие жизненных средств, добывание которых не требовало особенного труда со стороны человека, и знойный климат, располагающий к восточной лени, способствовали к созерцанию и углублению индийца в самого себя, сначала, быть может, ленивому, но потом живому, мало-помалу переходившему в смелый полет мысли и восточной фантазии77. Чем пестрее были образы, которыми природа занимала и наполняла внимание индийцев, чем сильнее она возбуждала чувство и мысль, тем сильнее было философское стремление отыскать источник и основание всего существующего. За материей и явлением, которые непосредственно действовали на чувства, для мыслящего и созерцающего духа открывался таинственный источник жизни, за внешней стороной всего видимого виделось существование внутренней, нематериальной и невидимой стороны. Индийцы заметили, что вся природа как будто дышит единым духом жизни, живет как великое одушевленное целое, и стремление, в высшей степени естественное у неразвитого человека, видеть во всех окружающих предметах живую душу, у индийцев возводилось уже к высшей инстанции созерцания и обобщения. Для них казалось очевидным, что во всей природе разлит дух, все животворящий и самодвижущийся в различных формах бытия. Как в самом человеке вся внешняя сторона его жизни зависела от проникающей его духовной силы, так и во всей природе философское созерцание открывало как основу и источник ее жизни мировую душу, проникающую материю и вызывающую происходящие в ней явления. Эта мировая Душа (Mahanâtma или Paramâtma) сообразно с древними сабеическими верованиями сначала отожествлялась у индийцев с солнцем78, но потом по преимуществу получила название Брамы и значение пантеистического принципа всех вещей. «В начале вещей, – говорится в одном брахманском гимне, – не было ни бытия, ни небытия, ни мира, ни воздуха и ничего другого. Где же был покров всех вещей? Где было хранилище вод? Где была бездонная глубина воздуха? – Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, ни различия между днем и ночью. Но Tat (Это) дышало, не испуская дыхания, погрузившись в свое собственное существо Swadhâ. Кроме него не было ничего. Тьма вначале была облечена тьмой, влага была безводна, и все было смешано в нем. Бытие покоилось в пустоте, которая его носила, и этот мир произошел в силу его самоуглубления. Прежде всего в нем образовалось хотение, которое и стало первым семенем мирообразования. Так объяснили мудрые связь бытия с небытием»79. Это непостижимое существо (Tat, Swadhâ), это абсолютное бытие, основа всего сущего есть Брахма80.