Текст книги "Древнее учение о странствованиях и переселении душ"

Не религиозное созерцание, а философская мысль взялась за дело освобождения и спасения души от переселений; не сила религиозной веры и надежды, а ограниченная сила человеческого познания одушевляла теперь индийцев в отыскании средства, которое могло бы уничтожить владычество зла и греха над человечеством. Познание делается основным началом и исходным пунктом в системе санкхья, приписываемой Капиле, время жизни которого определить нельзя, так что его можно назвать только ближайшим предшественником Будды. Санкхья отрицает возможность освобождения от материи и греха через откровение Вед (т. е. через душепереселение) и через какое бы то ни было внешнее средство, представляемое религией. Переселения души нисколько не достигают той цели, чтобы прекратить необходимость новых возрождений. Единственное средство освобождения санкхья находит в правильном познании сущности души и ее отдельности от природы. Потому вопрос о душе составляет основу всей системы санкхья; «она должна быть познаваема, она должна быть выделена из природы и присущего ей зла собственным усилием человека; тогда она не возвратится снова в узы материи»191. Сам человек в силу познания, что такое душа и как она относится к изменчивым вещам, достигает в водовороте мирового зла успокоения, которое вполне упрочивается смертью. Понятно, что в системе санкхья человек, перенося сам на себя надежду на спасение и избавление от материи, уже оставляет в стороне последнюю цель человеческих стремлений, поставленную религией, т. е. соединение с Брахмою. Оттого санкхья не заботится подобно Веданте о примирении духа и материи в единстве бытия Брахмы, а, напротив, разрывает между ними всякую связь, проводя резкий дуализм. Дух и материя, по санкхья, существуют рядом и независимо один от другой; и тот и другая не имеют начала, вечны и несозданны. Дух (Puruscha) дает миру только душу, но не бытие. Материя (Pracriti) творит формы мира, но чужда познания, a Puruscha спокоен, ничего не творит, но познает. Душа человека, как часть этого духа, не деятельна, не оказывает ни малейшего влияния на природу и обратно, она только созерцает и познает. И если она в этом смысле деятельна, то это только видимость, следствие ее соединения с телом; без тела она никогда не вышла бы из своего спокойствия и неподвижности. Только потому, что она находится в роковой, от века предустановленной связи с телом, она подвергается переменам в переселениях. Как актер сбрасывает с себя костюмы в различных ролях, так и душа (puruscha) в рядах своих переселений бывает то богом, то человеком, то зверем и т. д.192, но без всякого отношения к Брахме. В какой бы сфере бытия она ни возродилась, в высшей или низшей, это не зависит от ее собственных стремлений и действий, а происходит единственно из-за ее носителя, т. е. телесного организма. Тела, чрез которые, переселяясь, проходит душа, подобны перлам, нанизанным на одну нить. Таким образом процессу переселения подвергается не душа сама в себе, а материя, в формах которой она скользит как безразличное ко всему или, лучше сказать, безличное существо193. Соединение души с телом, выразительно сравнивает санкхья, похоже на уговор слепого и хромого идти вместе194; душа должна быть носима телом, а тело должно руководиться светом ее разумения и познания. Душа видит и созерцает жизнь природы, но участвует в этой жизни только как бы на чужих плечах чуждого ей тела, нисколько не вмешиваясь, куда, как и зачем оно ведет ее. Как хромой и слепой расстаются друг с другом навсегда, когда их цель достигнута, так и душа отделяется от тела и вместе выделяется из материи, когда ее цель достигнута, т. е., когда душа познает свою сущность – как часть бескачественной и неизменной мировой души, а материю – как ненужное и бесполезное орудие на пути земной жизни; она возвращается сама в себя, и в ее существе настает полное равновесие, освобождающее ее от беспрерывного движения в материальных формах. Поэтому, хотя в человеке, знающем, что душа его находится вне всякой связи с материей, она продолжает еще существовать в телесной оболочке до конца земной жизни, но это существование длится уже как бы по инерции, подобно тому как колесо, повернутое раз, некоторое время еще продолжает свое движение195. Со смертью оканчивается все, душа как будто погасает в полном равновесии и безразличии бытия196.

Стремясь вывести душу из уз материи, санкхья, как можно видеть, проводит еще дальше тот же принцип познания, который намечен в упанишадах и ясно раскрывается в Веданте. Но Веданта, распутывая силою познания сети материальных форм, сотканные из самого существа Брахмы и крепко удерживающие душу в плену греховной нечистоты, не достигает своей цели. Санкхья избирает другой путь: вооружаясь тою же силою познания, она старается просто разорвать эти сети и действительно разрывает всякую связь между Брахмою и миром, между божеством и человеком. Между тем как в упанишадах и Веданте познание открывает путь в Брахму, в системе санкхья цель познания ограничивается только выделением души из материи. Санкхья не нуждается в Брахме, не ищет соединения с ним; ее ближайшая цель, а вместе и последняя, – освободить душу из того моря зол, в котором она находится, будучи облечена плотью. Так или иначе, санкхья достигает того, что, по-видимому, находит возможность избавить душу от необходимости переселений. После смерти человека душа навсегда разрывает свою связь с материальным миром, как слепец расстается с хромым, когда они дойдут до назначенного по взаимному уговору места. Но что же дальше? Дальнейшая участь души покрывается мраком неизвестности. Положим, слепая материя без водительствующего духа, поглощая новую часть Пуруши, снова начинает свой круговорот; куда же идет дух человека, который сложил с себя тяжесть материи, но не избавился от греховной порчи и остается нравственно увечным и хромым? К божеству он идти не может, санкхья и не допускает этого; между тем как брахманы и ведантисты говорили: «Я есть то (Tad), я Брахма», система санкхья проповедовала: «Я не есмь то, я не Брахма, я не материя, не природа, я знаю, что я чужд ее уз»197. Дальше этого отрицания санкхья не знает ни лучшего, ни худшего для человеческой души и относительно ее будущей судьбы, после того как она разрешится от уз материи, не дает никакого ответа. То, чего не досказал Капила, возвестил Будда.

с) В буддизме

В учении о душепереселении у индийцев выделяется в высшей степени характеристическая черта: и в религии, и в философии оно тесно соединяется с глубоким чувством и сознанием того, что вселенная преисполнена злом и есть юдоль скорби, что живое тело есть тяжелое бремя, в котором душа страждет под гнетом греха и нечистоты, что над всем прекрасным миром Божиим тяготеет какое-то непонятное и роковое проклятие. Из этого жалкого положения человек силится спастись, то прибегая к религии, то к философии. Однако ни в той ни в другой не находилось ни силы, ни средства, ни исхода для освобождения человеческой души от ее не разгаданного язычеством рабства материи. Отчаявшись в силе религии и в средствах философии, Будда теперь направил необыкновенные усилия своего созерцания уже к тому, чтобы найти по крайней мере какой-нибудь исход для человеческой души из бездны зол материального мира. Среди удовольствий роскошной и праздной жизни царский сын Будда-Шакьямуни198 во время одной прогулки, как рассказывает легенда, встретил больного, старика и труп умершего, а вслед за тем прибыл в одно селение, жители которого находились в самом плачевном положении. Под влиянием этих впечатлений Шакьямуни погрузился в глубокое размышление о зле, которое преисполняет мир, и решился оставить царское достоинство, чтобы отыскать причины всех человеческих скорбей и страданий и средства избавления от них. После долгого странствования и обучения у знаменитых брахманов и после многих аскетических подвигов Будда наконец пришел к убеждению, что ничто и никакое божественное или человеческое средство не освобождает человека от бед и зла, которое неотразимо тяготеет над родом человеческим, и стал сам отыскивать путь спасения.

Будда. Древнеиндийская скульптура

Точкой отправления он поставил четыре основных истины: сознание зла в мире, происхождение зла, необходимость уничтожения его и, наконец, самый путь этого уничтожения199. Считая мир вместилищем зла, из которого не было исхода ни в самом мире, ни вне его, Будда уже поэтому самому выступает на путь отрицания. Во всем мышлении его проходит сознание абсолютного ничтожества всего сущего, и это сознание имеет уже совершенно другой характер, чем признание мира за призрак в системе веданты. При всем своем ничтожестве материальный мир представляет для Будды гораздо больше действительности, чем недомыслимый и недостижимый Брахма или мировой Дух в брахманизме. Этот Дух и не существует – среди универсального ничтожества и скорби он немыслим. Между тем как мысль брахманов шла от множественности бытия к лежащему в ее основе единству, от периферии к центру и в этом центре полагала единое истинное бытие и источник всего сущего, Брахму, Будда остается, напротив, в перифериях бытия, считает внешний мир относительно реальным и отрицает существование центра и основы его, Брахмы. Пред анализом Будды в конце всего остается только превратный мир текучих и скоропреходящих вещей, которые исчезают без следа, как радуга на небе200. Но только за границами своего существования все превращается в ничто, а до тех пор оно так или иначе существует. В этом смысле ничто, «пустота» со всех сторон окружает изменчивый и скорбный мир и проникает все его явления. Человек, как и все, есть только случайная форма материи; его тело есть не больше как на минуту распускающийся цветок бесконечного времени201, а душа, которая в нем обитает, по смерти переселяется в другие тела.

Легко видеть, что коренные воззрения буддизма проникнуты отчаянным отрицанием всего положительного и утверждением одного отрицательного. Весь мир многоразличных вещей ограничен по времени и пространству; все имеет начало и конец, следовательно, ранее и позже своего существования есть ничто, пустота202. Из этой пустоты возникают в беспорядочном смешении миры, предметы и явления, которые затем преходят и исчезают, «как пузыри на болоте». Как из этой пустоты образуются все вещи и сам человек, Будда не находит и не дает никакого объяснения203. Как бы то ни было, мир не имеет ни в самом себе, ни вне себя никакого основания для своего существования и только в своем ничтожестве носит зло, «мировую скорбь». Эта скорбь и тяжесть ничтожества с особенною силою обрушивается на всех живых существ, и в частности на человека. Сознание этой скорби и повсюдного зла есть начало и конец всякой премудрости. Сам Будда был проникнут глубоким убеждением, что земная жизнь есть безысходная юдоль плача и подавляющая масса скорбей и бедствий204. Пока что-нибудь существует, оно преисполнено зла, горечи, скорби и тления. Все в мире суета; за всяким счастьем следует несчастье; могущество царей исчезает быстрее потока205, и человек влачит жалкую и бедственную жизнь среди четырех морей главных зол: рождения, старости, болезни и смерти. Смерть могла бы избавить человека от прискорбного существования, но и за ней открывается тяжелый и безнадежный и безвестный путь переселений, источник новой жизни и новых страданий. Где же спасение?

Отъезд Сидхартхи из дворца. Древнеиндийский рельеф

Убедившись в повсюдном существовании зла, человек на пути к спасению должен познать далее источник и причины его происхождения. Главный источник всякого зла и бедствия есть пожелание или чувственные стремления и наклонности. Удовлетворение их производит ощущение удовольствия, а неудовлетворение – ощущение скорби. Но в жизни редко удовлетворяются даже необходимые пожелания, что же сказать о массе тех пожеланий и стремлений человека, которые наполняют его душу сверх всякой необходимости и меры? Если теперь пожелания составляют источник зла, то ощущение скорби, в случае неудовлетворения, остается ближайшею его причиной. Отсюда ясно, что человек для освобождения своей души от зла должен пресечь его в самом источнике и устранить его причины, т. е. ощущения. Если он вдумается в значение своих пожеланий и ощущений, то убедится, что и те и другие не имеют в себе никакого объективного содержания, что они «пусты»206, потому что обращены к пустоте и ничтожеству материального мира. От них человек должен «отрешиться»207, а вместе с тем закрыть все внешние чувства, заживо разорвать всякую связь души с телом и чрез него со всем чувственным миром208. Посредством такого процесса мышления Будда, подобно санкхья, доходит до полного выделения души в ее спокойно-неизменной сущности из материального мира изменчивых и быстротечных явлений. Последнюю и неизреченную степень самоотрешения человека Будда находит в чувствах, которые ничего не ощущают, и в разуме, который ничего не разумеет и ни о чем не размышляет. На этом именно Будда и основывает возможность уничтожения всякого зла, потому что человек, отрешаясь от всего чувственного, уничтожает причину того, что это зло и скорбь достигает до сознания, тревожит и отягощает душу, – т. е. уничтожает пожелание и ощущение, или, вообще говоря, всякое соприкосновение души с внешним миром как вместилищем зла и бедствий209.

Отсюда Будда пошел к решению существенного пункта в вопросе об избавлении от зла, именно, как человек мог освободиться от необходимости душепереселения и раз навсегда прекратить процесс выделения и отрешения от тела. Перенимая от брахманов учение о душепереселении210, Будда, согласно с основными воззрениями своей системы, не верил и не мог допустить, чтобы душа когда-нибудь могла достигнуть какого бы то ни было абсолютного бытия; он чувствовал и понимал, что положение человеческой души в потоке переселений безысходно и достижение «залива спокойствия» немыслимо для человека, пока душа его погружена в волнующееся море материи, чувственности и греха. В этом состоянии душа вечно и совершенно терялась бы в бесконечном разнообразии материальных форм. Пока она допускает хотя малейшее отношение к внешнему миру, это отношение требует, чтобы она в свою очередь тоже была в соответствующей материальной форме, без которой никакого отношения состояться не может. Потому освобождение души от переселений, полная свобода от материи и всякого зла, следовательно, полное блаженство наступает тогда, когда человек вполне достигнет указанного Буддой самоотрешения от всего, что соприкасается с человеком со стороны внешнего мира. Когда человек погасит в себе всю свою индивидуальность, то достигнет полного душевного мира, спокойствия и даже самозабвения. В силу этого, вместе с замиранием и наконец действительною смертью индивидуума, душа разрешается от уз материи и для нее не остается ни причины, ни необходимости снова вступить в связь с каким-нибудь новым телом, потому что она прекращает и погашает всякое отношение к внешнему материальному миру. В лампе выгорает все масло, и она потухает211. Индивидуум погасает точно так же; никакие узы не связывают его душу с бытием чувственного мира, и она приходит в абсолютно спокойное равновесие сама с собою как неизменною сущностью, и с внешним миром как суммою изменений212. Душа достигает блаженной Нирваны. Нирвана есть конечное освобождение и спасение души, смерть, за которой нет возрождения; она не имеет никакой формы, ни цвета, ни пространства, ни времени – не есть ни прошедшее, ни настоящее, ни будущее; в ней нет ничего, кроме «пустоты», в которую душа и погружается навек213.

Будучи соединено с такими воззрениями, учение о душепереселении теперь теряет свой существенный смысл и значение, какое оно имеет в брахманской системе. В буддизме переселение души не есть путь к божеству, к Брахме, к спасению и блаженству, а оказывается, как в системе санкхья, мучительною и неизбежною необходимостью, лежащею в самой природе вечно текучих материальных вещей. Постоянно вращаясь и переливаясь в стремительном потоке изменений, весь мир механически увлекает за собою человеческую душу и проводит ее чрез всевозможные живые и неживые существа до тех пор, пока она не осознает этого и не постарается ускользнуть от материи в пустое пространство, лежащее вне мирового колеса и чуждое его движения. С этой точки зрения переселение души для буддиста составляет высшую меру несчастия, величайшее и безысходное бедствие, довершающее массу зол, которыми преисполнен мир. Когда душа переселяется, не спасение она видит, а кару и наказание за то, что не умела или не позаботилась отрешиться от материи, от своей индивидуальности в данном теле214. Не переселение ведет к спасению, а от него самого нужно искать спасения в полном погашении человеческой личности.

Другая черта, по которой учение о душепереселении у буддистов отличается от учения брахманов, заключается в его нравственном значении.

Первая проповедь Будды. Древнеиндийская скульптура

Душа человека в своих переселениях не остается как бы посторонним зрителем того, что производит тело и что происходит от чувственности, – она, с участием своей собственной свободы, разделяет греховность материи. Оттого в буддизме гораздо глубже выражено и проведено сознание греховности и падения человеческого рода, чем в брахманизме. Правда, здесь, как и там, грех еще не выделяется из материи, не переносится на свободную и нравственно ответственную личность и остается плодом мировой скорби и зла, скрытого в круговращении материи (sansâra215), тем не меньше, пока душа человека в своих пожеланиях и ощущениях остается привязанной к материи, она разделяет вину в грехе вместе с материей и вместе с нею кружится в водовороте скорби и зла согласно со своими собственными пожеланиями. Чувственность и грех омрачают ум человека, извращают его волю, короче сказать, растлевают и ослабляют весь умственный и нравственный склад человека, и теперь, по буддийскому воззрению, это греховное растление переходит от рождения к рождению, из одной материальной формы в другую, как наследственный грех (klêca216). Этот грех обнаруживается как чувственное пожелание и стремление, которое неустанно и повсюду ищет своего удовлетворения, и душа, омрачаемая чувственными помыслами, в своих поисках за предметами своих помышлений и желаний, привязывается к материальному миру, к жизни, стремится за ее течением, как будто ловит тень своего тела и падает в бездну скорби и несчастий. Любовь к жизни порождает новую жизнь, и по смерти своего тела душа спешит перейти в новое и снова устремляется по пути своих пожеланий и помышлений. Так как переселение души по смерти одного тела в другое исключительно и единственно зависит от ее наклонностей и привязанностей, то очевидно, что каждая новая форма, в которой она возрождается, зависит от ее нравственной свободы, с какою она относилась к чувственному миру в своей прежней жизни. В брахманизме переселение души в сущности было космическою необходимостью, по которой человек должен был последовательно приближаться к Брахме с той отдаленной от божества точки, на которой находилась душа его в том или другом теле. Для этого нужны были не нравственно-свободные действия человека, заслуги и добрые дела, совершаемые свободно и сознательно, а самоистязание, умерщвление плоти как чуждого для души элемента, механическое соблюдение тех или других предписаний закона и религии. Брахманы требовали только отрицательной морали, по которой человек только отстранялся от космического зла, живущего в материи и его собственном теле, как в чем-то совершенно чуждом для его души, но не давал никакого положительного исхода своей нравственной силе и свободе. Оттого, по философскому соображению брахманов, развитому из религиозной идеи о душепереселении, достаточно одного познания, чтобы соединиться с Брахмою: как только человек познает свое пассивное тождество с Брахмой, его душа презирает свое собственное тело, разрывает свою связь с материальным миром и пассивно ожидает слияния с Божеством, которое как будто имеет долг и необходимость воспринять ее в соединение с собою, как необходимую часть своей собственной сущности. В буддизме, напротив, переселение души имеет место как психическая необходимость, от которой человек может сам себя избавить посредством в известной степени нравственно-свободных действий и заслуг. Душепереселение не есть необходимый переходный пункт к высшему бытию, оно есть просто печальный результат чувственного невоздержания. Находясь во всяком теле, душа носит в нем последствия своих собственных дел. Все, чем только бывает и что испытывает человек, радость и печаль, красота и безобразие, величие и ничтожество, богатство и бедность, оказывается плодом его дел в прежней жизни. Богат ли кто, беден ли, счастлив или несчастен, он пожинает то, что сеял. Встречает ли буддист царя или нищего, больного, слепого, хромого или какое-нибудь животное, льва, змею, червяка и пр.217, в его уме сейчас предносится мысль о добрых или злых делах, которыми человек или животное заслужили свое настоящее положение. Добродетель и прегрешение, заслуга и вина (karma) подобно тени всегда сопровождают тело, и, хотя бы в настоящей жизни человек не получал еще ни награды, ни наказания, его дела остаются не только при нем, но и в нем, во всем его существе, как скрытая теплота, которая некогда обнаружится, или зерно, которое некогда должно принести плод218.

Отсюда учение о душепереселении у буддистов еще более расходится с брахманизмом. Будучи признанным в буддизме, оно, однако, не вяжется с коренными принципами всей системы. В самом деле, основание всего миросозерцания Будды составляет та истина, что все приходит и преходит из пустоты в ничтожество. Но если бы душа в ряде своих переселений всегда оставалась одною и тою же, до тех пор пока по совершенном очищении она не достигнет Нирваны, то она, имея конец в пустоте Нирваны, не имела бы соответствующего начала (а parte ante), что совершенно противоречило бы основным началам буддизма. Среди всеобщего ничтожества и постоянных изменений материальных форм она оставалась бы некоторым постоянным бытием. Отсюда учение о душепереселении у буддистов не могло состоять в том, что душа, обитающая в каком-нибудь теле, по смерти его переходит в другое, как тожественное и неизменное индивидуальное существо, в одно время возрождаясь в теле животного, в другое – в теле человека и т. д.219 Сам Будда и его первые последователи, поставляя существенною целью своей реформы спасение от материи и душепереселения, ставили последнее фактом прошедшего и не допускали его в будущем, так что вместе с избавлением от душепереселения в принципе отрицалось и учение о нем. Однако Нирвана, т. е. полное погашение всей своей личности, для человека в действительности так же недостижимо, как и абсолютный Брахма. Следовательно, прежде чем человек достигнет успокоения в ее абсолютной пустоте, для него остается в полной силе необходимость душепереселения, которое потому и до сих пор остается одним из важнейших членов в системе буддистов220. Какой же смысл оно имеет?

Человеческая душа достигает свободы от уз материи и успокоения в Нирване за свои заслуги и добродетели, сущность которых, по воззрениям буддистов, состоит в большем или меньшем освобождении ее от всякого чувственного возбуждения. Следовательно, ее пребывание в каком-нибудь теле находится в прямой причинной связи с ее поведением (karma). Как и весь мир, душа совершает постоянный круговорот вместе с возникновением и исчезанием материальных форм, причем причиной efficiens и materialis всякого появления какого-нибудь нового существа, новой формы является вина и заслуга предшествовавшего состояния. Последователи Будды выразили такое последовательное течение существ и человека в великую Нирвану в чувственных и наглядных образах. Человек происходит, говорят они, подобно тому, как от одной лампы зажигается другая. Обе лампы остаются различны одна от другой и не имеют между собою ничего общего, кроме того только, что вторая преемственно заимствует свой свет от первой и без нее не могла бы быть зажженной221. Дерево приносит плоды, а из его плодов возрастает новое дерево и т. д. Последнее дерево в ряду целых поколений не то же, что первое, а только следствие его существования и плода, так что если бы не было первого дерева, не существовало бы и последнего222. Человек походит на дерево, его поведение – на плоды, а сила, оживотворяющая плод, есть пожелание. Пока длится это пожелание, продолжается ряд существ; но лишь только оно погасает, тело, как говорят буддисты, разбивается и душа совершенно гаснет, как лампа, в которой выгорело все масло; от нее не остается ничего, кроме ее добрых и злых дел, последствия которых передаются новому существу, как передается огонь и свет от одной лампы к другой. Эти дела бывают причиной того, что душа или так и остается совершенно погасшей в Нирване, или, будучи привязанной к материи и чувственности, снова является в какой-нибудь из ее форм, но при этом является уже как бы новым индивидуумом, новым существом. В ней не остается ничего от прежнего, кроме органической, причинной связи с прежней формой – связи, устанавливаемой только делами223. Смотря по тому, преобладает ли в человеке побудительная сила желаний и чувственности, или свобода от всякого чувственного возбуждения, вызывается к бытию животное, или снова человек, или даже божественное существо. Это новое существо, какого бы рода оно ни было, продолжает существование предшествующей формы только так и настолько, как и насколько оно находится под влиянием ее морального склада (karma)224. Между тем как в системе брахманов ту или другую форму материи образует сам единый мировой Дух по закону физической необходимости и преемственной физической связи всех существ, в буддизме ту или другую форму материи созидает для себя сам человек, его душа по закону психической необходимости и нравственного преемства. Все это уничтожает тожество человеческой души в ее разновременных существованиях и различных переселениях. Переселяется не душа, а ее дела, и не дела, а сама материя, потому что всякое дело возможно только в материальной форме, как горение возможно только тогда, когда в лампе есть масло. В этом случае буддисты разделяют тот общий недостаток в мышлении древнего человечества, что оно не могло представить самостоятельной и живой личности человеческой души без какого-нибудь, хотя бы тончайшего, эфирного тела. Как Нирвана, куда всякая душа стремится, не имеет качественного содержания, так и душа, взятая отдельно от материи, не имеет – с точки зрения буддистов – какого-нибудь качественного содержания, а следовательно, и личности в нашем смысле этого слова. Таким образом, у буддистов всякое возникновение или рождение есть не возрождение, а новорождение; у них не душепереселение в собственном смысле и значении этого слова, а душепревращение, не метемпсихозис, а метаморфозис. Как из гусеницы выходит куколка, из этой последней развивается с другими органами, как совершенно другой индивидуум, бабочка, чтобы продолжать нить жизни предшествовавших форм, из которых она преемственно произошла, точно так же и в одинаковом значении у буддистов душа переселяется в другие тела225.

Буддизм был последним и опять напрасным усилием индийского созерцания и мысли выйти из очарованного круга пантеистического миросозерцания. В великих противоположностях единого и многого, бесконечного и конечного, духа и материи человек напрасно и безуспешно отыскивал свое вечное посмертное жилище. Материя была ниже достоинства человеческого духа, чтобы он мог оставаться в ее узах, а бесконечный Дух был слишком высок, чтобы ограниченному человеку было легко и даже возможно до него достигнуть.

Смерть Будды. Древнеиндийский рельеф

Гордое и тоскливое стремление индийцев к равенству и слиянию с Божеством не находило ни в самом человеке, в силе его мышления и познания, ни вне его, в религии, никакой силы, которая спасала бы человеческую душу от чувственности и греха и освобождала бы ее от необходимости мучительных переселений. Переселяясь чрез различные тела, душа то восходила к Божеству, то удалялась от него, и это бесконечное колебание становилось равносильным вечному мучению и вечной погибели. Будда указывает для души, как усталого путника в безвестную даль, последний исход в абсолютный покой Нирваны. Но превративши пассивное успокоение души в абсолютном Божестве, предлагаемое брахманизмом, в абсолютный покой, не зависящий от Божества и свободно достигаемый самим человеком, Будда в сущности сделал то же самое, что и брахманизм. В самом деле, какая разница между погашением личности в Брахме и в Нирване? Конец один и тот же, но Будда пошел дальше в другом отношении.

Будда перенес нравственную ответственность за добрые и злые дела на всю личность человека, в ее полном духовно-телесном составе. Дуализм между духом и телом в буддизме смягчается и сглаживается до последней степени, возможной для древнего языческого мира. Не Божество производит то или другое тело, а сама человеческая душа, вне всякой божественной силы, вызывает его к бытию своими делами, и потому всякое новое существо, которое образует для себя переселяющаяся душа, представляет теснейшую, не механическую, а органическую связь души с тою формою материи, которую она себе усваивает. В этом воззрении Будда, смягчая крайнюю противоположность между духом и материей, достигает того, что половина илического зла переходит на личную ответственность человека как нравственно свободной личности. Теперь, в силу того что Будда признал вместилищем греховной нечистоты не одно тело, но и душу, следовательно, все существо человека, спасение, которое он предлагает, становится для человека гораздо ближе и доступнее. Пока в брахманизме зло сосредоточивалось только в материи, в космосе, оно могло разрешаться единственно только в космическом начале, посредством возвращения всего в Брахму. Но когда в буддизме часть илического зла перешла на все существо человека, на нравственную свободу его души, тогда никакая космическая сила не могла смыть нравственного растления. Для очищения требовалось участие такой же личной свободы, с какою совершено греховное осквернение. Потому, по учению Будды, очищающая и спасающая сила сосредоточивается в самом же человеке. Грешный человек своими собственными усилиями мог и должен был сделаться сам своим собственным спасителем и победителем греха226. В темном сознании и предчувствии истины языческая мысль, по-видимому, старалась для спасения от греха совместить в буддизме в одной нравственно-свободной личности божественные и человеческие свойства и действия. И действительно, на высшей точке отчуждения от греха буддист становился бы безгрешным, богочеловеческим существом, спасающим самого себя и определяющим свое собственное блаженство. Высшая ступень блаженства в буддизме, к которой должен стремиться человек, заключается в достижении высшего пункта самоотречения и погашения своей личности, до какой достиг сам Будда, как лицо божественное. Как в брахманизме человек, достигая соединения с Брахмою путем душепереселения, мог сказать: «Я Брахма», – так и в буддизме человек, достигая погашения греха вместе с своею личностью и избавления от переселений, мог сказать: «Я Будда». «В Будде, который уничтожил условия рождания и умирания, смерть завершается полным концом. Но кто не достиг достоинства Будды, тот еще не избавляется от необходимости рождаться и умирать»227. Даже люди, достигшие высшей степени познания зла и избавления от него (бодхисатвы), подвергаются возрождению, хотя, впрочем, в почетном виде учителей и просветителей человечества228. Но такое состояние всегда остается только переходною ступенью к божественному достоинству Будды, которого могут и должны достигать все люди.