Текст книги "Кабала"

15
Белинда

Делая вдох, Белинда каждый раз ощущала, как вбирает в себя его запах – запах его кожи, его шампуня (одно время ее умиляло, что она знает такую интимную подробность), одеколона. Она сразу же поняла, что его уловила и Сара – поэтому-то и захотела побыстрее зажечь курительную свечу. В те моменты, когда Белинда дышала ртом, ей казалось, что она помнит и вкус его семени. Она боялась, что ее вот-вот стошнит.

День был теплым и дождливым, он напомнил ей Англию. Вот где бы ей хотелось сейчас очутиться – в Англии, под низеньким, промокшим небом, и чтобы влажный туман лизал щеки. Впервые Белинда побывала там, когда ей исполнилось восемнадцать. Это были летние каникулы перед поступлением в колледж. В памяти и сейчас стояла картина, которую она увидела из иллюминатора шедшего на посадку самолета: покрытая курчавой зеленью земля; она еще подумала тогда, что уже бывала здесь – в другой жизни. Этими словами Белинда давно уже объясняла себе многие подобные ощущения.

Уже одно воспоминание о расстилавшейся зеленым мягким ковром Англии принесло ей облегчение.

«Закрой глаза, дорогая, и подумай об Англии», – была их обычная с Сарой шутливая фраза. Возможно, с какой-нибудь подобной фразой обращались к своим дочерям чопорные викторианки в те времена, когда искать наслаждение в сексе дозволялось лишь мужчинам.

Вот этим-то я сейчас и займусь, подумала Белинда, закрою глаза и стану думать об Англии, только совсем по другому поводу.

Изнасилование. Белинде казалось, что в школе она такого слова не проходила. Оно просто всю жизнь было где-то рядом, его нельзя не знать. Мелькало на страницах газет, в статистических сводках, бесформенное и невесомое до тех пор, пока не приблизилось вплотную и не стало расти и становиться все тяжелее, подобно снежному кому, катящемуся с вершины горы.

Утром, перед уходом, Сара втерла в кровавую цепочку на ковре какой-то пятновыводитель. Ей хотелось найти предлог и остаться, но Белинда была непреклонной. В конце концов Сара сдалась.

– Ну хорошо, тебе, по-видимому, и в самом деле необходимо побыть одной.

Прошло несколько часов.

В полной неподвижности Белинда следила за тем, как по оконному стеклу медленно ползут дождевые капли. Они походили на слезы, и Белинда подумала про себя, сможет ли она когда-нибудь заплакать. Она почти физически ощущала, что душа покрылась какой-то коростой, стала как выжженный, заброшенный пустырь, где валяются высохшие кости и осколки битого стекла.

Сара говорила что-то о необходимости сообщить в полицию – ведь могут появиться новые жертвы. Может быть, они уже есть. Но как быть с тем моментом, когда он коснулся рукой ее лица, а ей захотелось большего? Мысли и образы мгновенно смешались в ее голове. А если кто-нибудь скажет, что она сама хотела этого, так что случившееся нельзя квалифицировать как изнасилование? А если он сам это скажет?

Впервые за прошедшие сутки Белинда позволила себе в деталях вспомнить события вчерашнего дня.

Филлип позвонил, когда она едва вышла из душа. Оставляя на полу мокрые следы, Белинда еще подумала, что автоответчик и сам справится, но что-то подтолкнуло ее к телефону. Завязав полотенце на бедрах, она поспешила в спальню. И странное дело – как только рука легла на телефонную трубку, у Белинды перехватило дыхание, будто легкие вдруг стали вполовину меньше. В отчаянии она хватала ртом воздух, пытаясь протолкнуть его дальше, через гортань, и все же голос, произнесший «алло», был совсем чужим.

Зато голос Филлипа был как растаявший шоколад. Нет, не приторно-сладкий – густой и тягучий, он звучал так приятно.

– Не знаю почему, но сегодня весь день ты не выходишь у меня из головы. Вечером я свободен. Может, позволишь мне навестить тебя, и мы проведем время в беседе?

– Да, конечно. – Слова давались Белинде с трудом.

За окном спальни солнце медленно клонилось к горизонту – огромный красный шар за ветвями деревьев, и его загадочный пульсирующий свет завораживал, заставлял человека забыть о своих делах и планах.

– Я смогу подъехать примерно через час. До встречи.

Белинда и сама удивилась своему внезапному возбуждению. Она заметалась по домику, наводя порядок в комнатах, где обычно царил уютный и беспечный кавардак. Энергичными взмахами щетки причесала волосы, навела тени, бросилась к шкафу. Она выбрала свободного покроя бархатное платье, купленное неделю назад. Ткань цвета свежей хвои ласкала кожу. Даже изнанка была такой мягкой, что напоминала тихий шепот влюбленного. Белинда надела платье прямо на голое тело. И теперь это упущение – эта ошибка? – не давало ей покоя. Нежный ли бархат всему виной? Или излишняя спешка? Или вышедшая из-под контроля чувственность? Что же?

Мечась по дому, зажигая свечи и включая лампы, пряча шлепанцы и ликвидируя пыль, Белинда знала, что Филлип представляется ей существом чуть ли не мифическим. Какая-то часть ее разума отказывалась верить в то, что он может сидеть за рулем автомобиля. Нет, он просто нисходит на землю, загадочным образом спускается на облаке. Почему он решил посетить именно ее – одну? Не в компании, как это было во время ужина, не пригласив ее в свой офис. На этот раз он явно выделил ее из прочих. Белинда несколько раз глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Ведь он и в самом деле вызывал в ней чувство благоговейного ужаса, было в нем нечто действительно потустороннее. С таким же успехом можно было представить, что звонил Иисус Христос и напрашивался на чашку чая.

Одновременно с этим Белинда ловила себя и на другой мысли: а может, она еще и боится его? Благоговейный ужас – да, но уж больно он походил на страх и жил в ней где-то в желудке, куда дыхание, каким бы глубоким оно ни было, не доходило.

Она вышла за дверь остудить голову, прийти в себя, поблагодарить небо за этот неожиданный визит вечером, который нечем было занять, если только не бесконечным телесериалом. По небу, уже начинавшему темнеть, на город наползали облака – приближалась гроза, но в разрывах еще кое-где можно было видеть звезды. Странный вечер. Небо как будто треснуло, расширилось, и из тайников его выкатились пригоршни звезд.

Услышав шум подъезжавшей машины, Белинда вошла в дом и стояла в гостиной до тех пор, пока не раздался стук в дверь. Она еще помедлила пару мгновений. И нисколько я не волнуюсь, говорила себе Белинда. Неужели час уже прошел?

Волосы у Филлипа выглядели так, будто он только что вымыл голову; в черном их блесне лишь местами предательски светилась седина, отражая свет лампы на крыльце. На нем была белая спортивная рубашка и черный пиджак от Армани. Поработав бок о бок с Сарой, она могла теперь с одного взгляда узнать руку того или иного модельера.

– Как дела, Белинда? – входя в дом, приветствовал ее Филлип.

Манера, в которой он задавал этот вопрос, всегда несколько озадачивала Белинду, ей казалось, что любой ответ прозвучит неуместно. Не успевая раскрыть рта, она уже чувствовала себя обманщицей.

– Отлично, – проговорила Белинда, готовясь услышать его опровержение: «Нет, это вовсе не тан» или что-то в этом роде.

Опровержения не последовало.

– Ты прекрасно выглядишь, – заметил Филлип.

– Благодарю.

Белинда закрыла за ним дверь и некоторое время неловко переминалась с ноги на ногу, похоже, совсем забыв о правилах вежливости.

– Ах! Может, вы хотите чего-нибудь выпить? Сока? Минеральной воды? Или заварить чай?

– Хватит и воды, – ответил Филлип, усаживаясь на угол кушетки в позе манекена, демонстрирующего изящный крой пиджака.

– Этот дом – точная твоя копия, – услышала в кухне Белинда, вышедшая, чтобы бросить по дольке лимона в бокалы с минеральной водой.

– В каком смысле? – поинтересовалась она, возвращаясь в гостиную и усаживаясь в некотором отдалении от своего гостя.

– Он такой же теплый и чувственный. Только в нем еще проглядывает и юмор.

– Юмор? У моего дома?

– Безусловно. Я повсюду вижу рисунки Максфилда Пэрриша, сценки из «Винни Пуха».

Белинда почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Такая готовность краснеть по любому поводу или без него повергала ее в смятение.

– Ну, я просто собираю всякую всячину. Наверное, в чем-то я так и осталась девчонкой.

– Очаровательная черта. – Он бросил на нее испытующий взгляд, как бы говоривший: «вот теперь-то мы и подходим к самой сути». – Таких, как ты, Белинда, мне еще встречать не приходилось. – Филлип поднес к губам бокал и сделал глоток. – Когда я в первый раз увидел тебя в зале, то сразу же понял, что в тебе есть нечто исключительное. И вместе с тем что-то очень знакомое. Как будто мы с тобой уже давно знакомы. Я поймал себя на том, что порой без слов понимал твои мысли, иногда – страхи. Ведь ты очень опасаешься того, чтобы раскрыть кому-нибудь свою душу, не правда ли? Ты боишься, что после этого от тебя отвернутся, оставят тебя в одиночестве. И поэтому позволяешь им полагать, что они знают тебя, а на самом деле ты обнесла себя такой стеной, о которой окружающие и не подозревают.

– Но мне кажется, что такое происходит в общем-то с каждым. Разве не так? То есть все мы в чем-то не верим самим себе и…

– Мы говорили о тебе, – решительно вернул ее и предмету разговора Филлип. – Или ты поступаешь как-то иначе и я не прав?

– Это правда. – Белинда не заметила, как признание сорвалось с ее губ. – Мне действительно кажется, что мои отношения с людьми станут лучше, если они не будут знать все мои недостатки, родимые пятна.

– Так сказать, синяки, да?

– Угу, – признала Белинда.

– Гм. – Филлип вновь отпил из стакана и чуть опустил веки, как бы задумавшись о чем-то далеком и загадочном.

– Однако рано или поздно, – заговорил он, возвращая на нее свой взгляд, – мы встречаем в своей жизни человека и понимаем, что ему-то и должны доверять.

Человека, которого нельзя одурачить, который видит нас насквозь. Он как бы являет собой нашу связь.

– Связь с чем? – спросила Белинда.

Она сидела, поджав босые ноги под бархатный подол.

– С частью нас самих. Ведь это и в самом деле истина: в каждом есть нечто такое, что не хочется выставлять на всеобщее обозрение – из страха быть подвергнутым остракизму. Поэтому-то мы и сторонимся людей, которые могут поставить нас лицом к лицу с собственными страхами. И я в этом плане ничем, честно говоря, не отличаюсь от других – в моей душе происходит все то же самое. Именно это я и пытаюсь объяснить тебе. Когда я впервые увидел тебя, по моим синякам, по моим родимым пятнам как ток прошел. Я ведь тоже не хотел их никому показывать. Я понял: тебя послали на землю, чтобы увидеть их.

– Но какие же у вас могут быть родимые пятна? Происходившее начинало завораживать Белинду своей сюрреальностью. Филлип собирается ей исповедаться? Или же ее ждет сеанс столоверчения, а он превратится в медиума? Или вдруг окажется, что он способен видеть кончиками пальцев? Но Филлип поступил иначе.

Он откинулся на кушетку, сделал глубокий вдох и медленный выдох, как человек, которому предстоит рассказать долгую, позабытую всеми историю. Нужно лишь освободить грудь от теснящегося в ней воздуха – а дальше слова польются сами.

– У меня есть жена, – начал свое повествование Филлип. – Жена, говоря техническим, что ли, языком. Мы не видимся с нею вот уже почти семь лет. Когда-то, Белинда, моя жизнь была совершенно иной, да и имя тоже, поэтому-то никому еще не удалось пока ничего пронюхать. Но временами у меня бывало такое ощущение, как если бы я сам себе заглянул через плечо. Моя жизнь медленно убивала меня. Внешне она выглядела вполне нормальной, все было на своих местах: хороший домик с приятными соседями, тщательно продуманная цветовая гамма обоев, трогательные вышивки, столь милые сердцу жены. А потом вдруг у нее начался обширный склероз всего организма – это неизлечимо, ты знаешь. Все начиналось с маленьких, незначительных симптомов, которые люди склонны не замечать, пока болезнь не захлестнет их своей петлей окончательно. Когда мы уже расставались, она почти не могла передвигаться без посторонней помощи. Но оставил я ее вовсе не из-за болезни – я хочу, чтобы ты это поняла.

Белинда кивнула. Разве могла она отказать ему в этом знаке безусловного и глубокого понимания? Он допускал ее в самые потаенные уголки своей жизни, позволял внимательно разглядывать их. Разве могла она отказать ему в чем-то? Мысленно она видела его безостановочно расхаживающим по комнатам, лавирующим между маленькими журнальными столиками с раскиданными номерами «Вашего дома». Он сновал взад и вперед, зная, что жена уверена: он уходит из-за ее болезни. Но как объяснить больному человеку, что дело не в болезни – дело в тебе, в нас с тобой, в чем угодно, только не в болезни!

– Я просто не мог жить так, как ей хотелось. Мое предназначение – служить людям, что я сейчас и делаю. И вести их – я с самого начала знал, что мой крест – это вести людей за собой. Я посылал ей деньги, но разговаривали мы очень редко. Если бы я с ней развелся, это вызвало бы ненужные толки, за развод меня бы осудили жестоко и несправедливо. Развестись с женой, страдающей от столь тяжкого недуга…

– Где она живет? – спросила Белинда.

– Этого я тебе сказать не могу, – сухо ответил Филлип. – А потом, детали значения не имеют. Важно лишь то, чем я с тобою делюсь. Столь же малозначимы и некоторые другие проходные моменты моей жизни, то, к примеру, как мне приходилось скрываться, спасаться бегством, то, о чем я не могу с тобой говорить. Но какое огромное облегчение найти человека, который, ты уверен, не выдаст твоих секретов, не станет тебя судить. Знаешь, как много тех, кому не терпится навесить на меня ярлык – наверное, таков удел всех, кто находит в себе силы выделиться из толпы, чтобы указать людям истинный путь.

На ресницах его повисла одинокая слеза; невольным движением руки Филлип смахнул ее. Во всем облике сидевшего перед Белиндой мужчины было что-то мягкое, расплывчатое – так выглядит набросок углем, где художник намеренно сгладил все углы, лишь обозначив скупыми штрихами основные черты. Глаза Филлипа блестели, будто в них уже скопилась новая порция вот-вот готовой пролиться влаги. Белинда накрыла его руку своей, как бы желая сказать: «Я понимаю. Понимаю, как тяжек груз, которым вы ни с кем не в состоянии поделиться. Временами это бремя становится просто неподъемным» Может, именно в этот момент все и произошло? Может, был какой-то сдвиг в недрах земных или тверди небесной? Этого Белинда вспомнить не могла. Усилившийся дождь что-то начисто смыл из памяти, как след шин на мокром асфальте. Она прикрыла глаза, погружаясь в бездну подсознания, пытаясь найти там ключ к пониманию того, что произошло. Последнее, что она помнит, это ее рука, покоящаяся на его, вот тут-то он и потянулся к ней. Однако в его движении в тот момент не было и намека на агрессивность – она появилась позже. Ладонь его легла на ее щеку, ласково скользнула ниже уха к шее – и мир вдруг замер вокруг и затаил дыхание. Нет, подожди, и не мир вовсе, а она сама – от удивления забывшая о необходимости чередовать вдохи и выдохи, не знающая, что и как нужно делать. Сара была права: для Белинды Филлип являлся почти святым, он стоял выше всего плотского. И тем не менее это он, он касается ее, как обычный мужчина. Ей не хотелось, чтобы он превращался в обычного мужчину, но ей желанны были его прикосновения – она их хотела. Хотя, и ошибиться в этом невозможно, от страха Белинду всю трясло.

– То, что сейчас происходит между тобою и мной, и называется связью, – негромко проговорил Филлип глуховатым густым голосом. – Мы обязаны друг другу нашими тайнами, мы связаны теперь такими узами, которых у нас ни с кем другим нет.

Он подался ближе к ней, дыхание его обжигало ей кожу. В мозгу Белинды мелькнула мысль: если она его сейчас поцелует, то вознесутся ли их души на Небо вместе? Правая ладонь Филлипа все крепче давила ей на шею, его левая рука все выше поднимала бархатный подол. Еще несколько дюймов, и он узнает одним секретом больше – ведь под платьем у нее ничего нет. Может, ей этого и хотелось? Белинда попыталась замедлить поток ощущений, разобраться, сделать выбор – ведь он, выбор, был? Но не только в голове ее все шло кругом – вращалась вся комната, перед глазами мельтешили огни свечей, горящие лампы – все смешалось, как в факельном карнавальном шествии.

– Филлип, я не знаю… – начала было Белинда, но фраза так и осталась незаконченной.

– Знаешь, знаешь. Ты всегда это знала, – донесся до нее его ответ.

Раньше она этого не знала, зато знала сейчас. В этот момент Белинда поняла, что смотрит в глаза незнакомого прохожего. Зрачки его сделались маленькими, как острие ножа, холодными и пронзительными, и смотрели они на нее в упор. Теперь уже ничто в Филлипе не казалось ей знакомым. Кокон лопнул, но появилась из него не бабочка, а что-то непонятное. Мутант. Куда-то пропала прежняя игра в разговоры и признания со слезами на глазах. Твердыми губами он впивался в ее рот, лишая возможности дышать. Пальцы одной руки царапали шею, другая рука уже раздвигала бедра, и вдруг он оказался поверх ее тела. Помимо воли Белинда удивилась его неожиданной тяжести. Ей не хватало воздуха – его выталкивали, высасывали из нее. Так, по крайней мере, Белинде казалось. Вращение замедлило свой головокружительный бег.

– Остановись. – Она едва нашла в себе силы сказать это.

Филлип отвел голову в сторону – чуть-чуть, ровно настолько, чтобы иметь возможность шевелить губами.

– Ты собираешься спорить со мной, Белинда? Бунтовать? Ты же говорила, что последуешь за мной.

– Но…

– Разве не так? – Голос его поднялся, отдаваясь болью в ее ушах. – Разве не говорил я тебе, что путь не всегда будет таким легким? Что ты должна делать все, что я от тебя захочу? И не ты ли ответила согласием?

Она кивнула. На большее она была и не способна – голос куда-то пропал.

– Предателей наказывают, Белинда, – тебе следует знать и об этом.

Резко отклонившись назад, он влепил Белинде пощечину. Губы ее раскрылись, показалась кровь. Она глотала ее, пытаясь сосредоточиться на заполнившем рот солоноватом вкусе, на нереальности всего происходящего – на чем угодно, лишь бы не отдавать себе отчета в том, что имеет место на самом деле. С какой нежностью он касался ее лица всего несколько мгновений назад – с нежностью человека, который любит. Не за это ли ее наказывают? За мысли? Какими бы мимолетными они ни были, он, видимо, прочитал их. Потому что в короткое это мгновение она забыла о том, что должна быть его ученицей, она вдруг почувствовала себя любимой – вот за это он уже никогда не будет с ней таким нежным.

Он грубо, через голову потянул с нее платье. В течение нескольких секунд Белинда ощущала себя в безопасности, пока вокруг нее тяжелыми складками струилась темно-зеленая ткань. Если бы только время в тот момент остановилось. В горле стоял соленый привкус от крови и слез, и, когда он потянул ее с кушетки на пол, схватив за запястья, от резкого этого движения по щеке поползла розоватая жидкость.

Крепко ухватив Белинду за кисти, Филлип потащил ее по полу в спальню.

– Я отучу тебя от неповиновения.

Когда он снял свой пиджак? После того как уже взгромоздился на нее? Для Белинды время прекратило свой бег. Секунды отказывались складываться в минуты. Все смешалось: одна минута тянулась не дольше вспышки, другая своей бесконечностью вызывала тошноту.

Она видела лежащий на кровати – там, куда она его бросила, – свой купальный халат. Ей хотелось завернуться в него, зарыться в постель, как после тяжелого, дурного сна. Ей хотелось, чтобы все это и на самом деле оказалось всего лишь дурным сном. Но пояс от халата, затянутый вокруг ее кистей, был слишком реален, и лицо, которое она видела над собой, тоже явилось не из сна. Филлип – разум ее старался убежать от звуков, составлявших его имя.

– Заткнись!

Но Белинда даже не отдавала себе отчета в том, что производит какой-то шум. Может, она плакала – она чувствовала что-то соленое, наверное, это слезы. Белинда попыталась проследить за собой, не издавать никаких звуков, только слышать их. Вот порывы ветра за окном. Приближалась гроза – к утру, как и обещал прогноз. Но ветер шумел всего лишь мгновение, до тех пор, пока Филлип вновь не ударил ее по лицу, под глаз. Хотя, весьма вероятно, ветер и продолжал завывать; скорее, это ее чувства разом вдруг замерзли, застыли. Белинда ничего не видела, не слышала, не ощущала.

Спас ее разум, который всегда приходит на помощь, когда ужас становится нестерпимым. Он сжался в комок, стал с горошину – исчез, не совсем, но достаточно для того, чтобы сознание фиксировало лишь отдельные образы, отдельные звуки и вспышки боли – опуская целое куда-то в недостижимые свои глубины. Однако в этих же глубинах накапливался и опыт всего пережитого. Позволь она ему прорваться наружу – и он похоронит ее под собой, подобно лавине.

Ей становилось все тяжелее. Насилие никак не выпускало Белинду из своих когтей, душа ее разрывалась от немого крика. Она знала, что обуявший ее ужас уже не оставит спокойных и безмятежных дней, будет преследовать, как тень, которая исчезает, как только обращаешь к ней свое лицо. Белинда сознавала, что такое сравнение неточно, но другого она дать не могла.

Возможно, с течением времени все станет лишь частью ее жизни, ее существования и – если очень повезет – частью ее мудрости. Но все это в будущем, если только оно у нее есть. Сейчас же ей не остается ничего иного, как вновь и вновь возвращаться к тем нескольким часам – до тех пор, пока каждая деталь не встанет на свое место, пока в памяти не останется ничего такого, что внезапным прыжком сможет снова вернуть ее на грань безумия.

Никогда в жизни Белинда не испытывала такого страха. Как будто жизнь в кадре фильма внезапно, с размаху, взяла и остановилась. Ее жизнь. Разум заклинило, память перебирала одно и то же.

Вот оно. Звук расстегиваемой молнии на брюках. Блеск граней флакона духов на тумбочке. Вой автомобильной сирены где-то вдалеке. Тяжесть его тела, когда он, навалившись, вломился в нее – к удивлению своему, Белинда не помнила, испытывала ли она боль. Боль ушла куда-то вглубь. Она ощущалась в желудке и оттуда поднималась к голове. Его пальцы вцепились ей в волосы, но и это коснулось только края сознания. Белинде казалось, что тело ее разделилось, раздвоилось, – ты можешь терзать одну половину, но над другой ты не властен.

И это помогло. Слезы кончились, сердце успокоилось. Он мог делать все, что хотел, но лишь с частью ее. Ноги и половина тела – больше у него ничего не было.

И еще один образ, последний, живший где-то в закоулках ее души, спала она или бодрствовала: отвалившись от нее, он поднялся, натянул брюки, освободил от пут кисти ее рук и на мгновение замер, потом выпрямился и улыбнулся – жестокой, холодной улыбкой, отнявшей у нее все силы, лишившей воли ее мышцы, не давшей возможности пошевелиться даже после того, как он вышел и звук удалявшегося автомобиля растворился в тишине.

Дождь пошел с такой силой, что капли по стеклу уже не стучали – просто низвергались потоки воды. Пусть этот потоп продолжается даже сорок дней и ночей, подумала Белинда, строить ковчег будет кто-нибудь другой, я для этого слишком устала.

Она направилась в кухню, осторожно обходя мокрые розоватые пятна на ковре, налила в чайник воды. На шкафчике все еще лежали кассеты с записью его лекций. Она так часто их слушала, что кассеты, наверное, можно было найти в доме повсюду.

Белинда смотрела на них так, как вдова смотрела бы на одежду отошедшего в лучший мир мужа – что теперь со всем этим делать? Отдать бедным? Продать старьевщику? Притрагиваться к ним не хотелось. Надписи на наклейках были такие: «Воители Господни», «Защита силами Духа». Только сейчас Белинду поразило противоречие этих воинственных названий понятию души.

Свистящий чайник наполнил кухню паром. Белинда медленно поворачивала ручку плиты, вслушиваясь в то, как меняется тон воющего звука. Как если бы она долгое время жила вдали от мира и вновь входила в него, полная детского любопытства к самым обыденным вещам: свистку чайника, облачку висящего пара, запотевшим стеклам.

Была одна проблема, думать о которой ей совершенно не хотелось. Заявлять в полицию или нет? Когда она начинала размышлять об этом, перед ней сразу же вставала улыбка, появившаяся на его лице перед уходом, обессилившая ее, словно укус вампира. Каким-то образом проблема обращения в полицию оказывалась связанной с этой бесчеловечной улыбкой. По крайней мере, когда Белинда вспоминала об одном, тут же возникало другое.

Прошло уже, наверное, несколько минут, чайник смолк, звук дождя тоже успел измениться. Белинда совсем забыла, что собиралась выпить чашку чая, мысли ее были заняты уже другим. Она вспомнила, что Николь дала ей свою визитную карточку. Сара сунула ее Белинде в бумажник. Бумажник… столик в гостиной… обычно она бросает на него ключи. Там он и лежал, что само по себе было довольно удивительно – принимая во внимание то, как непросто в этом доме отыскать какую-нибудь вещь. Она достала карточку и долго рассматривала ее. «Специализированный центр помощи при изнасилованиях» – интересно, как это можно «помочь» при изнасиловании? Или предназначение данного слова в том, чтобы просто поддержать человека, облегчить его состояние – вроде таблетки аспирина при головной боли? Ведь боль-то никуда не уходит, продолжает себе дремать под аспирином. Так же и Белинда навсегда теперь останется жертвой изнасилования. Он осквернил нечто большее, чем просто ее тело, это-то и приводило Белинду в отчаяние. Он осквернил едва успевшую зародиться мечту. Ведь в глубине души Белинда начала верить в то, что Господь все же не сердится на нее, что она не является безнадежной грешницей, осужденной на вечное проклятие. Она начала верить, что ее отец ошибся, что мир прекрасен и жить в нем – счастье, что она может распрямить плечи и воспользоваться своим правом быть счастливой. Разве не об этом говорил Филлип?

Она стояла с поднятой рукой у обочины какой-то заброшенной дороги, а он посадил ее в свою машину и сказал, указывая на виднеющуюся вдали вершину: «Я повезу тебя вон туда. Там, наверху, сияет солнце». Он провел ее за входные ворота, но, вместо того чтобы ступить в райский сад, Белинда оказалась в аду. Вокруг нее громоздились мрачные руины, а серое небо отражало его чудовищную улыбку. Таким представлялось Белинде ее будущее, и было оно нуда ужаснее прошлого.

– Николь? – спросила Белинда, услышав чей-то голос в трубке. Собственный голос показался ей незнакомым, странным, она не могла вспомнить, когда пользовалась им в последний раз.

– Да, это я.

– Это Белинда, я приходила к вам в клинику, когда…

– Да, Белинда, как у вас дела?

От тона, которым был задан этот вопрос, Белинда сразу же почувствовала себя лучше. Николь помнила ее, и, похоже, ей было приятно, что она позвонила.

– Я… Я хочу составить заявление в полицию.

Сев в машину, Белинда направилась в клинику.

Николь сказала, что офицер из полиции должен будет подъехать туда же. Белинда могла бы позвонить Саре и попросить ее отправиться с ней, возможно, так и следовало бы поступить, но она решила, что должна это сделать сама.

Дождь все еще шел, по-прежнему сильный, безостановочный; по обеим сторонам дороги неслись стремительные потоки воды. Шины убаюкивающе шуршали по мокрому асфальту. На переднем сиденье рядом с Белиндой лежало ее темно-зеленое бархатное платье. «Привезите с собой одежду, которая была на вас в тот день, – предупредила ее Николь, – в качестве дополнительной улики». Платье лежало бесформенным комком, как дурное воспоминание, в которое оно превратилось. Белинда знала, что никогда уже больше его не наденет.

– Детектив Бойд, – представила Николь мужчину, сидевшего в ее кабинете, когда туда вошла Белинда.

Темно-синий пиджак, светло-голубые брюки – мозг ее ни на чем не мог сосредоточиться за исключением различных цветовых комбинаций – голубые глаза на мужественном загорелом лице, рыжий ершик волос на фоне голубоватых стен комнаты. Внешность истинного ирландца. Белинда заставила себя собраться. Вот он, этот момент, когда все должно встать на свои места. Да, Филлип изнасиловал меня, и я хочу, чтобы весь мир узнал об этом. Она бросила взгляд на дверь, мелькнула мысль об уходе.

Не произнеся ни слова, она протянула полицейскому свое платье.

– Оно было на вас? – спросил тот не то чтобы прохладным, но безучастным голосом.

Такова его работа, подумала Белинда. Полицейским нужны только факты.

– Какое-то время, до того как он сорвал его с меня.

Бойд развернул платье, осмотрел его. Белинда заметила разорванный сбоку шов. Треска рвущейся материи она почему-то не помнила. Видимо, как раз в тот момент в ушах у нее звучал ветер.

– А белье? – спросил Бойд.

– На мне его не было.

Прежде чем записать ответ Белинды, он поднял на нее глаза. Ответ ему не понравился – она поняла это. Только дрянные девчонки ничего не надевают под платье. Белинда не могла отвести от полицейского глаз; она испытывала страх, будучи в полной уверенности, что за спиной Николь в углу стоит призрак ее отца и, кивая, бормочет: «Я тебе говорил».

– Вам нужно попробовать рассказать все, что вы помните, – обратилась к ней Николь, и Бойд согласно склонил голову, выражая этим благодарность за помощь.

Белинда слышала свой рассказ как бы со стороны, как бы сидя в зале на лекции. Бойд заставил ее повторить сказанное, время от времени перебивая своими вопросами. Для самой Белинды куда более важными представлялись те вещи, о которых она умолчала. О которых длительное время размышляла после случившегося. Она ни словом не обмолвилась о признании Филлипа, о его больной жене, о его скрытой от всех, замкнутой жизни. Эти его секреты она так и не выдала – каким бы странным после того, что он с ней сделал, это ни казалось.

– Он говорил мне о том, что его беспрестанно мучает тревога и беспокойство, – сказала Белинда, деля правду надвое и отдавая своим слушателям лишь одну половину. – О том, что страдает от людской несправедливости. Мне стало жалко его, и я положила на его ладонь свою руку. Я не пыталась… ну, вы понимаете, соблазнить его или что-то в этом роде.

Белинда считала, что говорит правду. Во всяком случае, в данный момент она стояла к ней почти вплотную.

– Когда он вас ударил? – задал очередной вопрос Бойд.

– Во время… когда уже все началось, наверное.

И вновь она вспомнила взгляд Филлипа. «Ты это заслужила», – читалось в нем. Что-то в ней почти готово было с этим согласиться. Но Бойду знать такие вещи необязательно.

Не проговорилась Белинда и о том неуловимом мгновении, когда сердце ее при мысли, что Филлип вот-вот ее поцелует, учащенно забилось. Она поражалась собственному спокойствию, скучной монотонности своих слов. Сдержанная сухая речь принадлежала кому-то другому, не ей. Возможно, что Филлип был прав – в семени человеческом сокрыты семена чужого характера. Приняв в себя это семя, ты впустишь в свой мир и нечто, принадлежащее другому. Может быть, именно это с ней сейчас и происходит? Не превратил ли он, в каком-то смысле, и ее в своего двойника, не влил ли ей в жилы свою ледяную кровь?