Текст книги "Кабала"

13
Сара

Было время обеда. С течением лет Сара заметила, что, когда семья собиралась за столом, родительский дом оживал. На остаток дня в комнатах устанавливалась усталая, вязкая атмосфера. Идя по тропинке, ведущей к двери кухни, Сара слышала голос матери, стук кастрюль на плите, хлопанье дверц буфета. Когда-то скрипучую кухонную дверь обрамляли тонкие стебли вьюнка, теперь уже засохшего.

Иногда случается тан, что падающий под определенным углом свет будит давно забытые картины. Сара почти наяву слышала, как Марк вторит сорокапятиминутному диску Дайон, а мать негромко и сочувственно разговаривает по телефону с одной из подруг. И себя она видела – двенадцатилетняя девчонка в обрезанных ниже колена джинсах и доставшейся от брата спортивной майке торопится поделиться с отцом своими знаниями о восьмицилиндровых двигателях.

На Клэр Нортон было серое шерстяное платье, рукава на локтях истончились, обвисли складками. Сара помнила его совсем новым – давно, жизнь назад, когда мать ни за что не появилась бы в кухне с розовыми бигуди в волосах и в мягких шлепанцах из голубой байки, тех самых, что были на ней сейчас.

– Привет, мам, как дела? – Сара подошла к матери сзади и поцеловала ее в шею. Нос ткнулся в бигуди. – Бежишь вечером на свидание?

– Господь с тобой! – Клэр почти по-девчоночьи хихикнула. – Просто утром вымыла голову. Готовлю отцу на обед яичницу. Ты не хочешь?

В чугунной сковороде шипело масло. Сара заметила, как дрожит рука матери, вынимавшая из картонки яйца.

– Нет, спасибо. Честно говоря, не очень-то аппетитно это звучит – яичница на обед.

– А ему теперь нравится. На прошлой неделе я кормила его сандвичами с майонезом и арахисовым маслом.

Сара вспомнила отца сидящим на кухне над пиццей и пивом – двадцать лет назад – и внезапно ей захотелось расплакаться. Но, оттолкнув от себя грусть, она распахнула дверь, ведущую в столовую.

– Где Марк? Наверху?

– Да, я только что отнесла ему обед.

Марк сидел в кровати, отбросив в сторону одеяло, с накинутым поверх бедер полотенцем. Рядом лежал чемоданчик-атташе, доверху набитый бумагами.

– Хочешь, чтобы я полюбовалась твоим гипсом? – спросила Сара.

– Привет, сестренка. Хочу, чтобы ты съела этот сандвич с вареньем, а то придется огорчить маму.

– Считай, что с вареньем тебе повезло – вместо него мог быть майонез.

Подвинув в сторону чемоданчик, Сара уселась на постель. Повязку с лица уже сняли, и теперь она как следует могла рассмотреть шрам. Темно-красный, он оказался не таким большим, как Сара ожидала.

– Знаешь, а мне он даже вроде нравится. Он придает тебе вид человека, с которым не стоит связываться. Типа Чарльза Бронсона.

– У Чарльза Бронсона тоже шрам?

– Нет. Но лицо у него такое, будто он там есть. Естественно, для того чтобы вся картина выглядела законченной, не хватает нескольких мазков. Знаешь каких? Вот ты лежишь в своей детской кроватке, над тобой горит ночник-гномик, на книжных полках комиксы про Арчи и Веронику, а рядом аккордеон, на котором ты забавлялся целый месяц. Мамочка уже принесла тебе кружку теплого молока? Да, такая картинка запросто посылает к чертям мужественный образ Чарльза Бронсона, мужчины-со-шрамом-на-лице. Правда, ты можешь компенсировать потерю, начав хромать, и это вполне вероятно, после того как снимут гипс. В таком виде, со шрамом и хромой ногой, тебе гарантирована победа в любом процессе. Люди просто побоятся идти против тебя. Они решат, что если не ты лично переломаешь им колени, то, значит, поручишь это кому-нибудь из своих сотрудников… – Сара на мгновение смолкла, посмотрев на брата. – В чем дело? Меня раздражает твоя манера смотреть.

– Вот как? А меня раздражают твои упражнения в красноречии. Могла бы сразу приступать к делу, из-за которого пришла. Я уже давно понял: когда ты заводишь свою шарманку, за этим всегда что-то кроется, и мне нужно только запастись терпением, чтобы ты начала подходить к сути.

Сара смотрела на Марка, и лицо брата расплывалось в ее глазах, наполнявшихся слезами.

– В последние дни я что-то плачу не просыхая, – негромко пожаловалась она. – А если и не плачу, то едва-едва сдерживаюсь.

Вытянув руку, Марк нежно положил ладонь на ее шею.

– Вот еще новости. А почему бы тебе и не поплакать? Хватит сдерживаться. Ты борешься с собой всю жизнь. Неужели еще не устала?

– Прошлой ночью я ходила в гей-бар, Марк. Познакомилась там с девушкой, похожей на Белинду, вышла с ней вместе на улицу и позволила ей делать все, что она хочет.

– Так?

– Черт возьми, неужели тебя даже этим нельзя пронять? Я занималась любовью с женщиной прямо на улице, сама не знаю почему!

– Не знаешь? Ты в этом уверена? – Он погладил Сару по руке.

– Это что, допрос? – спросила она, отталкивая руку брата. – Я откровенна с тобой, как ни с кем, а ты…

– Похоже, что Снежная королева наконец начинает таять, – мягко сказал Марк.

– Что?

– Сара, ты долгое время правила своим замерзшим, ледяным царством. Фактически ты превратила в него весь мир, в котором живешь. Теперь, когда эта замороженная пустыня начинает таять, ты не знаешь, что тебе делать, куда идти, кого впустить к себе. Значит, приходится экспериментировать. Так и должно быть, разве ты сама не видишь? Пока мы учились различать, кому стоит открыть свое сердце, а кому нет, ты была занята написанием пособий о том, как лучше построить новую ледяную стену вокруг себя. Но теперь-то тебе нужно что-то делать, вот и все. И ты что-то делаешь. Но это вовсе не значит, что то, что ты делаешь, ошибочно и неверно, я и раньше пытался тебе это объяснить. Смотри на это как на приключение, авантюру, если хочешь. Ты сейчас как бы вышла на охоту, как Артемида в греческом мифе, а дичь, за которой ты гонишься, это попытка понять, какие ощущения будит в тебе прикосновение другого человека, присутствие постороннего в твоем царстве. Ты учишься воспринимать людей – пол здесь не имеет никакого значения.

– А если меня это смущает?

– О каком смущении ты говоришь? Лучше бы назвать это открытостью. Или гибкостью? То есть словом, которое не выводило бы тебя из равновесия.

Сара обвела взглядом комнату. По стенам висели спортивные награды и вымпелы, фотография Марка в футбольной форме. На снимке у него было то же выражение, что и сейчас, – казалось, глаза его говорили: «Расслабься. Подобные вещи объясняются совсем просто».

– Послушай, – сказал Марк, – я хочу тебя кое о чем попросить.

– Ну?

– Возьми этот сандвич и спусти в унитаз, иначе мама наверняка обидится. А потом попробуй найти мне что-нибудь из фруктов, только постарайся, чтобы она ничего не заметила.

Сара вернулась через десять минут с тарелкой винограда и картонкой шоколадного мороженого.

– Давай посмотрим, есть ли что приличное по телевизору, – предложила она. – Помнишь, чем мы с тобой занимались по субботам после обеда? Разыскивали на одном из каналов дурацкие старые фильмы ужасов – с монстрами, которых тебе всегда было жалко, и наивными красотками, до того занудливыми, что тебе не терпелось побыстрее отправить их на тот свет?

– А мама кричала, чтобы мы лучше пошли на улицу, пока солнце еще не село.

Сара рассмеялась.

– Помнишь, ты тогда вытащил маленький телевизор и поставил его на подъездную дорожку, а шнур протянул в гараж?

– Мама чуть было не рехнулась.

– А что – ведь мы и вправду были на улице, и солнце еще светило. Только мы все равно смотрели телевизор.

Понажимав кнопки на пульте управления, они отыскали ежедневную «мыльную» оперу и развлекались ею целых пятнадцать минут, а потом по другой программе посмотрели кусок «Медового месяца». Заглянувшая в комнату Клэр остановилась у порога, с улыбкой глядя на своих детей, вновь оказавшихся под родительским кровом, – ее прежние дети. Наконец-то этой ночью она заснет счастливой, наконец невероятные мечты начинают осуществляться.

Вечером того же дня, уже покидая родительский дом, Сара замерла на мгновение у нижней ступеньки лестницы, вслушиваясь в тишину. Царившие здесь в былые времена звуки – гомон детей, включенные на полную мощность магнитофоны и стереопроигрыватели, телефонные звонки (отец вечно жаловался, что их слишком много) – все уже давно смолкли. Сара знала это, но когда бы они с Марком ни возвращались сюда, всякий раз им хотелось хотя бы памятью своей услышать их вновь. На ковровую дорожку упал поздний солнечный луч, в воздухе была разлита такая неподвижность, что Сара боялась выдохнуть. Мать задремала, отец тоже клевал носом, сидя у телевизора. Вот что бывает, когда на плечи начинает давить груз прожитых лет, – в доме воцаряется тишина, как на кладбище. Глаз начинают резать досадные мелочи: кое-где перекосившиеся оконные рамы второго этажа, сама по себе включающаяся вдруг электрическая сушилка для одежды, каждые два часа впадающий в сон хозяин дома, хозяйка, жалующаяся на артрит. Вот и с Марком сейчас тоже не все в порядке. И дело даже не в сломанной ноге, шраме на лице, главное – раны души, Саре известные, но не подлежащие упоминанию. Последняя девушка попросту обманула Марка и дала ходу; это случилось восемь месяцев назад, и все последнее время он оставался в одиночестве, пряча боль в глубине быстро постаревшего взгляда.

В конце концов всем им суждено уподобиться этому дому – нужен ремонт, и уже нет сил скрывать его необходимость. Для Сары проблема заключалась в том, что ей ремонт был нужен именно сейчас. Уж слишком много открытых переломов, и все на виду.

Она шагнула с крыльца и направилась к машине, стараясь не замечать, что газон давно не стрижен, что блиставший когда-то свежей побелкой забор облез и покрылся пятнами. Ей казалось, что в спину дует ледяной ветер, как бы предупреждая: не оборачивайся! То, что ты увидишь, не доставит тебе никакой радости. Иди себе вперед и не оборачивайся – делай то, что делала всю жизнь.

Спала она так крепко, что телефонный звонок прозвучал с мощью пожарной сирены. Судорожно схватив ртом воздух, Сара села в постели. А… телефон… нужно поднять трубку. Но сначала продышаться.

Пока она восстанавливала нормальное дыхание, телефон прозвонил еще дважды, а ничто не раздражает так, как этот омерзительный дребезжащий звук посреди ночи, отрывающий голову от подушки.

– Алло? – удалось наконец выговорить Саре.

– Привет! Это я.

– Энтони? – Она плотнее прижала трубку, пытаясь различить неясный шум на линии, сопровождавший все международные, да и междугородные разговоры. Но шума не было. – Ты где?

– Дома. Прилетел вечером. Ты уже в постели?

– Ну да, сейчас почти час ночи.

– Я знаю, сколько сейчас времени, Сара. Вопрос в другом. – Опять начиналось старое – он убаюкивал ее своим голосом. Голос этот так и норовил скользнуть меж ее ног, он ожигал, а вот уши с большим трудом воспринимали складывающиеся из звуков слова. – Вот что я хочу, чтобы ты сделала, – продолжал между тем Энтони. – Поднимись и открой входную дверь, затем опять нырни в постель и сними все, что на тебе надето. Жди меня. Я буду через несколько минут.

Сара открыла рот, чтобы что-то сказать, может, возразить, но губы остались безмолвными. На другом конце провода слышалось спокойное размеренное дыхание Энтони.

– Сара?

– Да, я слышу тебя. Хорошо, сделаю все, как ты сказал.

– До встречи. Пока.

Она встала с постели, медленно прошла через комнату, размышляя над тем, как отвратительно звучит слово «пока», когда его произносят мужчины. Говоря с женщиной, хотя бы знаешь, что она имеет в виду: «через несколько минут» – значит через несколько минут, «позже» – значит через несколько минут с определенной задержкой. Для мужчин же подобные понятия могут означать час, несколько часов либо вообще следующую среду. Но дверь Сара все же открыла и вернулась в спальню, подрагивая от ночной прохлады, которая будто мягкой щеткой прошлась по коже. Одежды на Саре никакой и не было – неужели он об этом не знал? Перед сном она снимала с себя абсолютно все – разве он уже забыл? Или же такие инструкции ему приходилось давать слишком часто и слишком многим женщинам – на протяжении долгих лет – и это вошло в привычку?

Она лежала, натянув простыню едва ли не до самых глаз, стараясь не думать об открытой двери и риске, которому себя подвергает. Ведь войти может любой. Если в течение получаса Энтони не явится, решила Сара, нужно будет встать и закрыть дверь. Ну ладно, а вот в каком виде она хочет предстать перед ним? Может, притвориться спящей, чтобы посмотреть, как он станет ее будить? А простыня – укрыться ею или отбросить прочь? Одеяло уже валялось на полу… нет, уж больно это картинно. Хорошо, простыню тоже к чертям, как будто она сама сползла во сне. Волосы разметать по подушке, чуть подогнуть в коленях ноги, чтобы поза выглядела более мягкой, не такой, как сейчас? Промучившись подобным образом несколько минут, Сара сдалась. У нее ничего не получалось, ей все время казалось, что она позирует перед фотографом для обложки «Пентхауса». Попробовала перевернуться на живот – нет, скучно, да и не очень-то соблазнительно. Попробовала лечь на бок и укрыться простыней так, чтобы открытой осталась только верхняя половина тела. Возможно. Хотя вряд ли, конечно, кто-нибудь в таком виде может спать.

И все же попытки стоили затраченных усилий – уже потому, что в самый разгар размышлений Сара услышала, как входная дверь открылась, закрылась и язычок замка с тихим щелчком встал на свое место. К спальне приближался звук шагов, принадлежавших, как она надеялась, Энтони. И вновь комнату заполнила атмосфера опасности. А что, если это какой-нибудь бродяга, шатаясь по округе, набрел на нежданную удачу – незапертую дверь? И вошел, чтобы увидеть на постели обнаженную женщину, свободно раскинувшуюся в позе Мэрилин Монро? В это мгновение ладонь Энтони легла ей на спину.

– Я скучал по тебе, – прошептал он так нежно, что Сару охватила дрожь.

Тихий его голос поднимался к потолку, подобно туману в ночном небе; ладони Сары раскрылись, пытаясь удержать его.

Повернувшись, она обняла Энтони, прижала голову к его груди. Ей показалось, что прошли долгие месяцы с того момента, когда в последний раз она касалась тела мужчины.

– И я по тебе скучала.

В ту минуту Сара и в самом деле так считала, хотя в действительности правда была несколько иной. Проехавшая мимо дома машина озарила светом фар комнату и Энтони, поднявшегося, чтобы расстегнуть рубашку. Тоже приподнявшись, Сара протянула руку к молнии на его джинсах. Она спустила их, обняла Энтони за бедра и губами коснулась его плоти.

– Подожди, – сказал он. – Зажги свечу, хорошо?

Сара перекатилась через постель, нащупала на тумбочке спички и услышала, как за ее спиной Энтони вышел из комнаты.

Пламя свечи осветило угол комнаты, и лежавшая на постели Сара подалась назад, прочь от света – в тени она чувствовала себя безопаснее. В спальню вошел Энтони, обнаженный, неся в руке пояс от ее махрового халата. Значит, та сцена сейчас будет сыграна снова. Про себя Сара подумала, что для таких случаев ей необходимо купить шелковый халат. Ярмо кабалы.

– Повернись на спину, – сказал Энтони, становясь коленями на постель.

В отдельные моменты тело его выглядело таким великолепным, что у Сары перехватывало дыхание. Он снял очки и положил их на тумбочку.

Сара лежала таким образом, что верхнюю половину ее тела освещал падавший от свечи оранжевый свет, нижняя же оставалась в полумраке. Сара сама подняла руки за голову и сжала пальцами медные прутья спинки кровати. Энтони накинул махровую петлю сначала на одну ее руку, затем на другую, перебросил свободный конец пояса через спинку и затянул его узлом.

– Мне нужно еще что-нибудь – для твоих ног, – сказал он.

– Верхняя полка в шкафу, там должны быть шарфы.

Сердце Сары учащенно забилось, по мышцам, подобно электрическому разряду, пробежал страх.

Было в происходившем нечто такое, от чего Саре хотелось рассмеяться, но тут же она ощутила, как все ближе к глазам подступают слезы. Шарфиком из тонкого черного шифона Энтони привязал левую ее ногу к невысокой медной дуге. Правую ногу он отвел далеко в сторону, так что от глаз его ничто уже не оставалось сокрытым. Темно-голубой шелковый шарф невесомыми оковами лег на лодыжку.

– Черное и голубое, – прошептала Сара едва слышно. – Как синяк.

– Синяков не будет, – ответил Энтони, склонившись и нежно поцеловав Сару в губы.

– Уже есть.

И только произнеся эти слова, она поняла, что не знает, какой в них вложен смысл. Имела ли она в виду синяки, которые Энтони обычно оставлял на ее губах? Или же что-то другое, более сокровенное? В любом случае думать об этом она уже была не в состоянии – Энтони сидел на ней верхом, играя своей плотью у нее между ног – дразня, испытывая ее терпение, отказывая ей. Из горла Сары вырвался какой-то звук – низкий, незнакомый. Закинув голову назад, она напрягла шею, пытаясь ощутить, почувствовать его, мелькнула мысль то ли о волках, то ли о собаках – как они воем выражаю свое подчинение более сильному. Бессознательное доверие или бессознательная сдача на милость победителя – или просто общее отравление организма ощущением слишком близкой опасности. Ведь вероятность того что сейчас в твои жилы вонзятся острые клыки, всегда рядом. Вот так же они и лежат – животами кверху, раскинув в стороны лапы, подставив сильнейшему незащищенную шею, где в яремной вене струится жизнь.

Сара бросила взгляд на Энтони. Внезапно она поняла, что тот может сделать с ней что угодно, и в желудке холодным клубком свернулся ужас. Однако, вместо того чтобы прогнать от себя это леденящее чувство, она захотела разобраться в нем, неожиданно для себя самой ощутив интерес к тому, чего не желала замечать ранее. Есть какая-то власть, некая сила в том, что целиком отдаешь себя другому, выбирая абсолютную беспомощность и открытость. Если передать это ощущение словами, то получится что-то вроде «Я знаю о тебе больше, чем ты сам, я знаю, что ты не собираешься причинить мне боль, хотя и не прочь пофлиртовать с этой идеей; но ты не сделаешь этого – мне известны границы твоих возможностей. В этом и заключается моя власть над тобой. Собственно говоря, мне даже нет нужды доверять тебе, хватит одного знания. И у меня оно есть».

Сара смотрела на Энтони, на пламя свечи в его зрачках и чувствовала, как к ней возвращается спокойствие. Она лишена возможности двигаться, но контроль над происходившим принадлежал ей полностью.

Энтони медленно продвигался вверх по ее телу, колени его оказались у Сары уже под мышками, ладони накрыли ее груди, свели их, и плоть его скользнула в оставшийся между ними небольшой промежуток.

– Хочешь, чтобы я проделал это именно так, Сара? – спросил он, еще сильнее стискивая ее груди, причиняя боль, ровно отмеренное количество боли – сладкой боли.

Она не ответила. Словами, во всяком случае. Но глаза говорили: «Я не собираюсь говорить тебе, что ты должен делать. Моя роль заключается в том, чтобы лежать здесь, позволяя тебе считать себя хозяином и владыкой».

Энтони разжал ладони, оставив меж ее грудей маленькое влажное пятнышко – вначале теплое, оно, высыхая, холодило кожу. Сара закрыла глаза, когда ОН оказался у нее во рту – так глубоко, что она едва не закашлялась. Не имея возможности шевельнуть рукой, чтобы спасти себя от удушья, она вдруг подумала, что этого-то Энтони и добивается. А что, если она в нем ошиблась? Что, если она не знает его пределов? Но в этот момент Энтони извлек член, проведя его кончиком по Сариным губам.

Только теперь Сара позволила себе раскрыть глаза. И в тот же момент он отпрянул от нее, неожиданно и внезапно – как будто она застала его врасплох, как будто увидела нечто такое, чего не должна была видеть. Дальше, дальше, чтобы, даже вытянув губы, она не смогла его коснуться. Сара бросила быстрый взгляд на лицо Энтони, однако в следующее мгновение глаза ее медленно заскользили по его телу вниз. Вот откуда она тан хорошо его знала. Знала запросы этого тела, излюбленные движения, отметины. На спине крошечный шрамик, оставшийся после кори – почти незаметный, и все же она обнаружила его и даже в полной темноте могла бы нащупать пальцами. Она знала его плоть – наблюдала, как та меняет свой цвет, выпрямляясь и набухая кровью; языком Сара исследовала каждый ее миллиметр, пытаясь проникнуть им даже вглубь – ровно настолько, чтобы заставить Энтони вздрогнуть.

– О чем ты думаешь? – спросил ее вдруг Энтони.

– О НЕМ, о том, как я люблю его.

Энтони негромко рассмеялся, вновь провел им по ее губам.

Саре не хотелось смотреть на его лицо. Ей было достаточно любви к телу – она знала пределы возможного даже самых опасных его частей. И только глаза Энтони напоминали о том, что в любую минуту он может превратиться в совершенно постороннего человека.

Он вновь вошел в ее рот – глубоко. Инстинкт подсказывал Саре, что Энтони стремится напугать ее. Резким движением она повернула голову в сторону, чуть стиснув зубы. Энтони сделал судорожный вздох, но тут же его лицо вновь скрыла маска обычной непроницаемости, несмотря на боль, которую ему пришлось испытать. Очень медленно он начал ползать все ниже, и Сара едва сдержала желание сказать, как она хочет ощутить его там, внутри себя, – она готова была молить об этом – и все же ей не составило никакого труда понять, что получит желаемое она лишь в том случае, если будет молчать.

Энтони продолжал двигаться вниз до тех пор, пока не оказался стоящим в изножье кровати. Склонившись над ногами Сары, он принялся развязывать шарфы.

– Чем это ты занят? – спросила Сара, удивленная. Она уже привыкла ощущать себя заложницей, и сейчас ее пугала неожиданность освобождения.

Энтони не произнес в ответ ни слова. Шарфы упали на пол, однако ноги Сары остались в том же положении, их все еще связывало воспоминание о несвободе. Энтони пришлось самому сложить их вместе. Вслед за этим он снял путы с ее рук.

– Что ты делаешь? – снова спросила Сара.

– Отпускаю тебя на волю.

Она почувствовала раздражение при виде его улыбавшихся губ.

Плоть Энтони все еще была возбуждена. Сара могла коснуться ее руками, могла обвить ногами его бедра. Она могла делать все, став свободной, но она ничего не могла сделать. Энтони одним движением перевернул ее на живот, в его руках Сара почувствовала себя тряпичной куклой; сам он опустился на колени рядом.

– Ты причинила мне боль, Сара. Своими острыми зубами. Не очень-то это красиво. Я буду вынужден тебя наказать.

Обеими руками Энтони поднял Сару за талию так, что ноги ее подогнулись, и она оказалась стоящей в постели на коленях. Чуть раздвинув их в стороны, он с размаху шлепнул ладонью по ее ягодицам, откуда в мозг поступил сигнал боли – мгновенный и очень короткий. Боль тут же сменилась каким-то другим ощущением. Почувствовав, что ее бросает в пот, Сара качнулась назад, к нему, – беззвучно прося: еще, еще. Один за другим последовали два новых шлепка, быстрых, как вспышки.

И все-таки кроме боли тут было что-то иное – Сара знала, что находится в безопасности, подвергаясь наказанию за свой поступок. Ей виделась в этом некая детская непосредственность, некая несокрушимая логика. Именно таким ей представлялся мир, когда она была совсем маленькой девочкой: дурное поведение должно быть наказано. И лишь став взрослой женщиной, Сара осознала: справедливость избирательна и не всегда бесспорна. Но сейчас, стоя перед Энтони на коленях, она чувствовала себя в зоне безмятежного покоя, где в каждой вещи сокрыт определенный смысл и все в жизни кажется известным заранее.

С последним шлепком Энтони Сара сделала шумный выдох. Кожа горела, будто в нее вонзились тысячи крошечных иголок, однако ощущение покинутости, брошенности, охватившее ее после того, как рука Энтони остановилась, оказалось более болезненным. Сара повернула голову назад. Энтони приблизился вплотную, наклонился, касаясь ее своими бедрами.

И вдруг он очутился внутри нее. Но так мягко и нежно, что Саре почему-то захотелось плакать. Он входил упругими толчками – но без ярости; лоно ее податливо уступало, таяло. Как лед. Как царство Снежной королевы, думала Сара, опустив голову и роняя слезы. Царство, о котором говорил Марк. Оно внутри меня, через его-то стены и пробивается Энтони, ломая глыбы льда, оставляя на снегу свои следы. И чем дальше ему удается зайти, тем теплее становится. Что же будет, когда все оно растает? А вдруг подо льдом ничего нет? Вдруг там бесцветная пустота без всякого ростка жизни, как бывает ранней весной после долгой-долгой зимы?

Ладони Энтони легли на ее груди, в них эхом отдавались удары ее сердца. Энтони приподнял Сару, ее спина прижалась к его груди – совсем рядом с его сердцем, – и она не смогла бы сказать, чье бьется громче.

– Я люблю тебя. – Саре показалось, что эти слова вылетели у него вместе с дыханием, но тут же утонули в резких, учащенных выдохах. Согласовывая свое ритмичное раскачивание с движениями Сары, Энтони кончил – унеся ее с собой в блаженство. Может быть, она ошиблась и он сказал что-то другое – или вообще ничего не сказал. Что ж, мгновение то уже не вернуть, а значит, нет нужды и в ответе.

Оба расслабленно опустились на постель. Руки Энтони по-прежнему обнимали Сару, его сердце стучало ей в спину. В спальне было тихо: ни проезжающих мимо дома машин, ни шума ветра меж ветвями деревьев. Откуда-то едва слышно донеслось птичье пение – какая-то ранняя птаха извещала о том, что близится рассвет. Несколько минут сна, и Энтони прикладывает губы к ее уху.

– Мне пора идти. Через два дня у нас начнутся съемки здесь, нужно успеть сделать чертову уйму работы.

– Угу. – Сара чуть приподнялась – ровно настолько, чтобы дать ему понять: вставай. – Хочешь пойти в душ?

– Нет. Мне и в самом деле пора.

Она перевернулась на спину и стала смотреть, как он одевается. Свеча догорела, но по краям штор в спальню просачивался серый утренний свет. Смутно различимые в нем движения Энтони казались замедленными. Одевшись, он сел на край постели, осторожным жестом откинул со лба Сары волосы.

– Я позвоню тебе. Позже. Ты будешь здесь?

– Да. С чего-то вдруг я завидую тебе сейчас – ну, что у тебя есть работа, дело. Пожалуй, позвоню-ка я своему агенту и сыграю в активность, а то она, чего доброго, решит, что я уже вышла на пенсию.

– С деньгами у тебя в порядке? – поинтересовался Энтони.

– Пока да, но скоро придется выходить на заработки.

Он взял с тумбочки свои очки, надел. Сара помнила, как в момент их первой встречи она, благодаря этим очкам, усмотрела в Энтони сходство с гарвардским профессором.

На прощание Энтони поцеловал ее; его прощальные поцелуи всегда были нежными и безопасными: благодарю за чудесно проведенное время.

После того как Энтони вышел, Сара поднялась с постели, нашла свой халат и вставила в него пояс. Затем надела халат, запахнув его поплотнее, включила обогреватель и уселась рядом с ним на пол. Собственный дом показался ей вдруг чужим – незнакомым и полным настораживающей тишины.

Сейчас она ощущала себя ребенком, девочкой, сидящей в отцовском «кадиллаке», мимо проносятся мили черной пустоты, вызывающей в душе чувство безысходного одиночества. «Кадиллака» давно уже нет, девочка выросла, и лишь одиночество осталось прежним.

Сара неподвижно сидела на полу до тех пор, пока тепло не согрело ее – кожу, мышцы, добралось до костей. Она встала и направилась в ванную, чтобы принять душ. В зеркале ее тело выглядело совсем другим, более мягким, женственным. Закрыв глаза, Сара подставила его под теплые струи. Когда же она их раскрыла, то увидела, что к воде, скрывавшейся в решетке сливного отверстия, примешались тонкие змейки крови. Видимо, цикл начался в то время, пока они с Энтони занимались любовью. Сара напрягла мышцы, наблюдая за тем, как увеличивается в воде количество крови. У нее и в мыслях не было использовать хоть какие-нибудь предохранительные средства. Плодовитой была Белинда. Сара же еще ни разу не беременела и иногда задавала себе вопрос, способна ли на это вообще. Но сейчас вид собственной крови опечалил ее – красная водянистая жидкость уходит в никуда. Может, ее тело слишком холодно для того, чтобы там могла зародиться жизнь. Один только лед.

На часах еще не было шести. Сара натянула свитер, надела джинсы и ковбойские сапоги, подхватила связку ключей и вышла из дома. Пробегавший мимо сосед пожелал ей доброго утра, жившая напротив пожилая женщина говорила что-то своему доберману, такому же пожилому, как его хозяйка. Небо пряталось где-то за слоем серых облаков, и проходящий сквозь них солнечный свет окрашивал мир в мягкие оранжевые тона. «Боженькин свет» называла его Сара, когда была маленькой, – ей казалось, что если у Бога есть хоть какой-нибудь цвет, то он должен быть светлым и радостным. Она шла мимо домов соседей, облитых «боженькиным светом», и старалась представить, каково это – принадлежать другому… однако вместо этого ощутила вдруг, что она – тень, запертая в ловушке по ту сторону рассвета. Саре думалось, что любой прохожий с первого взгляда поймет: с ней явно не в порядке, у нее же ледник внутри. Она замерла на полушаге и, обернувшись, посмотрела на тротуар, почти ожидая увидеть на нем капли крови и осколки льда.

Она все еще чувствовала в себе Энтони, но откуда-то внезапно выплыло лицо Белинды и вытеснило из ее сознания все остальное. Сара скучала по ней, отсутствие подруги причиняло ей почти физическую боль. Рукой она коснулась груди, будто боль пряталась именно там. Сара чувствовала, что теряет Белинду, и не знала, сможет ли пережить потерю.

Развернувшись, она быстрым шагом направилась к дому. Нужно ей позвонить, решила Сара, пусть даже я разбужу ее этим звонком. Это важно. Я должна рассказать ей все – об Энтони, о девушке из бара. Все.

Голос Белинды в трубке был скучным и несколько раздраженным, но не заспанным.

– Белинда, это я. Наверное, я тебя разбудила… Разбудила?

– Нет.

Видимо, именно в этот момент в Саре что-то перевернулось. Потом, прокручивая в памяти их разговор, она пыталась вспомнить, когда именно.

– Что-нибудь не так, Белинда? Ты не больна?

– Может быть, не знаю. Никогда не думала, что он… – голос в трубке пропал.

– Кто «он»? – нервно спросила Сара, убеждая себя в необходимости сохранять спокойствие и не находя для этого сил. – Скажи же, что случилось. Тебе больно? Да говори же, Белинда!

– Он меня изнасиловал.

Для того чтобы произнести эту фразу, Белинде потребовались все ее силы; слова застревали в горле, губы отказывались выпускать их наружу. Сара знала, чего стоили Белинде три эти слова. – Жди меня. Ничего не предпринимай. И не вздумай лезть под душ.

Ей не было нужды спрашивать КТО – она и так это знала.