Текст книги "Тени звезд"

11

19 октября 1849

Дориан привел брата к себе, дал ему чистую одежду и помог отмыть руки от крови. Он делал все тихо и быстро, стараясь не потревожить готовившихся ко сну соседей; он сам приготовил Джареду чай, чтобы тот пришел в себя после всего, что произошло с ним за этот день.

Согревшись и приняв из рук брата горячую чашку, Джаред стал рассматривать заставленную мольбертами и заваленную холстами комнату. Он был удивлен несколькими ужасающими картинами, оказавшимися среди прекрасных полотен. Они вырывались из светлых и мягких теней деревьев, вылитых акварелью, и контуры их терялись, лишенные рамок – голые темные холсты, изображавшие ночь, в которой все обращалось пеплом: люди, сгибаясь в муках, предметы, тающие от невидимого пламени – и можно было услышать, как дрожит краска, изгибающаяся дождем. Джаред на мгновение окунулся в свои сны, и от этого след хлыста обозначился ожогом на его коже. Он тряхнул головой, и взгляд его и мысли прояснились.

Дориан, втянув в себя воздух, присел напротив брата, и, с трудом подавив в себе силу, желающую запечатлеть в памяти и на холсте облик его души, стал вновь рассматривать его лицо, но глядел он словно через пелену сна и осознавал, – с торжеством или со страхом он не знал – что в скором времени не сумеет видеть мир таким, какой он существует для всего живого, что сила, покоившаяся внутри него долгие годы, вырвется и заполнит все его существо, и возьмет над ним власть. Но сейчас лицо брата успокаивало его, как когда-то в детстве, когда он был счастлив лишь одной мыслью о том, что Джаред существует и не позволит ему зачахнуть в одиночестве и пустоте.

Он видел сейчас его белое, измученное бессонницей лицо; он видел воспаленные белки глаз, мягкие контуры губ, сжатых нервно, но порой приоткрывавшихся в удивлении или восторге с необычайной неловкой нежностью, и застывающие так – улыбка статуэтки, которую наделили человеческой душой.

Он видел линии светлых бровей и видел дрожь ресниц в волнении – в необычайном волнении крови, когда он следил за движениями Джины; в волнении счастья, когда душа его различала в нем, Дориане, брата. Он видел сухие пряди волос цвета сепии – легкие, мерцающие, отливающие бронзовой рыжиной, они спускались то беспорядочными, то плавными, мягкими волнами по шее и обрамляли лицо.

Но более всего Дориана поражали глаза Джареда, и он не мог поверить в то, что время заставило его забыть их цвет, цвет глубокий, зеленый с серыми подпалинами, внутри которого текла бронза тонкими изломанными линиями, и плавно от зрачков перетекало золото по жилам, и тонкая медная сеть просачивалась сквозь сатиновый слой темного изумруда с ледяным каменным цветом и оливковыми гранями, с светло-зелеными пластами, словно вырезанными из хризолита.

Джаред не знал, что изменилось в Дориане с тех пор, как он покинул семью. Но едва ли взгляд этого человека был таким же измученным тогда, много лет назад, когда они в последний раз попрощались. И сейчас, глядя на блики, мерцающие во тьме между ресниц, Джаред чувствовал силу, которую прежде не принимал – она вырывалась из груди Дориана и сквозила между потоков воздуха, и, подобно тонкому слою пыли, обволакивала предметы, оставляя на них свою метку.

И Джаред почувствовал страх, прикосновение холода к своей коже. Он опустил глаза, чтобы не видеть брата. Он ощутил с ним связь, такую, какую ощущал когда-то с богами, тогда, когда еще был близок к ним.

Но теперь он уже не ждал от них помощи, потому что видел перед собой лишь пылающие темницы врага, в которых заточена была часть его души, и самого врага, что раздирал его на части, не щадя, который забирал по частям, по крупицам все, чем он являлся; и ощущал он в себе сейчас только лишь горькую тьму обреченного на смерть демона, которого наделили силой, но отняли все, что не имело возможности причинить ему боль.

Каждый шаг как удар хлыстом по болевой точке, по разбухшему нерву, как монотонные повороты лезвия внутри свежей колотой раны.

– Почему ты ушел? – после долгого молчания спросил Джаред, потупив взгляд.

– Я… должен был уйти. – произнес в ответ Дориан, заламывая пальцы. – Я должен был уйти, и теперь мне нет пути обратно. Я сожалею, Джаред, но мне уже ничего не исправить, и единственное, что я могу сделать – это попросить прощения. – Дориан глядел на брата неотрывно, различая блики на порыжевших в свете лампы волосах. – Прости меня. Но я пойму, если ты откажешься это сделать. – произнес он.

– Конечно, я тебя прощаю. – Джаред вздохнул, поднимая глаза. – Я простил тебя еще тогда, когда твое лицо растворилось темным пятном среди пластов моей памяти.

– Это было выше моей воли. – продолжил Дориан тихо, различая, как странно Джаред всматривается в темноту за окном. – В какой-то момент мой поступок показался мне первой ступенью посвящения меня в тайну, тайну столь важную, что без отречения от всего любимого было не обойтись. – он заговорил чуть громче, обращая на себя внимание, чтобы не дать Джареду различить мерцающее во мраке окно Джины. – Я был так занят все это время, что забыл, что такое чувства. У меня не было ни родных, ни друзей. Я жил, не поднимая головы, не давая воли мыслям. Все во мне исчезло, я чувствовал лишь пустоту. Совсем недавно в моем сердце произошли перемены, однако вместо облегчения я чувствую себя мятежником и отступником, как будто бы тем, что я впустил кого-то в свою жизнь, я нарушил закон. Это странно, более того – пугающе. – Дориан опустил голову, вспоминая лицо Джонатана. – Такое ощущение, будто бы моя душа, отрешенная от всех земных прихотей и благ, восстала против рождающихся в ней чувств. Дружба – это словно странно звучит из моих уст. Я боюсь, что переоцениваю ее. Но Джина… – Дориан запнулся, – Я чувствую преданность к ней. И это правильно, это кажется мне естественным. И я верю в то, что она вмещает в своей душе больше, чем может дать ей этот мир. Понимаешь?

Джаред вздрогнул.

– Она – тень. – произнес Дориан шепотом. – Она тень, обращающая любой свет во тьму. Она – вершина.

– Вершина? – переспросил Джаред осторожно, и сердце его вдруг забилось чаще, и в сознании его возник символ, который он все это время пытался разгадать. – Он не закончен… – прошептал Джаред, – ну конечно же, он не закончен!

– Символ? – Дориан спрятал руку с тонким порезом, скрывая его от брата.

– Дориан, я… прости, это не важно сейчас. – он опустил голову, уставившись в пол, но мысли его не приходили в порядок.

– Я понял одну вещь, Джаред, – произнес Дориан, ничем не выдавая свое волнение, – мне кажется, мне действительно кажется, что я создан лишь для того, чтобы служить кому-то, что без этого я умру, потому что не буду знать, что мне делать. Я понял сейчас, что мне чужда свобода. Я потерян. Когда я не делаю того, что мне говорят, я понимаю, что бесполезен. Я ощущаю себя стражником, воином, но чего? Мне не ясно.

– Ты думаешь, Джина сможет всегда быть рядом?

– Не знаю. – Дориан замолчал, уставившись в одну точку, и так продолжалось с минуту. – Скажи мне лучше, как ты попал сюда. Как вы встретились?

Джаред похолодел, нервно стиснув пальцы одной руки в другой.

– Джина спасла меня. – тихо произнес он, не переставая сжимать пальцы. – Я здесь, потому что смерть коснулась этого города. В его стенах гуляет смерть.

– Спасла от чего? – спросил Дориан, неотрывно наблюдая за братом и пропуская его последние слова мимо ушей.

– Озеро.

– Озеро?

– Там был убит человек. – Джаред заглянул Дориану прямо в глаза, не различая в них, однако, и тени беспокойства. – И я едва не утонул в попытке добраться до трупа. Я уверен, что в городе бродит убийца.

– Не верю, что после Уэст-портских душителей в этом городе происходило хоть что-то стоящее. Эдинбург молчалив, как статуя. Все убийцы в Лондоне. – Дориан скосил взгляд в угол, прикасаясь к запонке на своем пиджаке, где во впадинах можно было различить следы крови.

– Дориан, я должен попросить тебя, если только ты знаешь что-то, способное помочь мне, я буду очень благодарен. – Джаред взял со стола листок бумаги и написал свой адрес, а рядом изобразил символ, не выходивший у него из головы. – И, если ты где-нибудь увидишь это, – он показал рисунок брату, – прошу, сообщи мне. Ты поможешь моему расследованию.

– Расследованию? – спросил Дориан, и капли пота выступили у него на лбу. – Я помогу тебе, конечно, помогу. – поднявшись на ноги он проводил Джареда до двери. – Джаред! – позвал он, когда тот уже начал спускаться по лестнице, – Обещай, что не осудишь меня. – произнес он тихо. – Обещай, что, что бы ни случилось, ты будешь мне верить. Я никогда не причиню тебе вреда. Никогда.

Джаред осторожно кивнул в ответ. Он бросил на Дориана последний взгляд и исчез в тени.

Позже, когда сон попытался вырвать его из реальности, он выбрался из своей комнаты и вновь отправился бродить по бесконечным путаным переулкам, остужая сонливость холодным и мокрым октябрьским ветром. Он собрал, наконец, образ символа, представшего пред ним. Но загадка его все так же оставалась загадкой.

Наутро он узнал, что прошедшей ночью произошло еще одно убийство.

12

20 октября 1849

Не утренняя газета с мрачным известием привела Джареда в Холируд-парк задолго до того, как день взошел в своем прозрачном и теплом облике, но слухи, быстро расходившиеся по городу: накануне Джаред, предчувствуя новую смерть, пообещал бродягам и мальчишкам награду за то, что те немедленно будут сообщать ему о преступлениях, и, когда еще до восхода солнца в двери Джареда постучали, он не был удивлен известием. Щедро заплатив посланцу, он узнал, что еще одно жестокое убийство взволновало полицию, и что останки жертвы уже были сосланы в морг. Выслушав рассказ, Джаред, вместо того, чтобы сломя голову бежать на место, заперся в комнате, измученный бессонницей и совершенно лишенный сил.

Чадящая пелена застилала ему глаза, и он глядел в потолок так, словно пытался различить в матовой белизне свое измученное лицо или лицо того, в кого он превращался. Он сжимал и разжимал пальцы, но ощущал, что тело это больше ему не принадлежит, что он делит его с чем-то более великим, чем его ослабленная, готовая сдаться смерти душа.

Он ощущал себя таким ничтожеством, что даже смерть не могла стать для него спасением. И, закрывая глаза, ему хотелось окунуться в темноту несуществования и более никогда не вернуться оттуда. Ему хотелось отдать смерти всю свою кровь, только бы не чувствовать ничего более, только бы любые проявления мира оставили его в покое.

Джаред вздохнул. Он неподвижно лежал на кровати, изо всех сил пытаясь не провалиться в сон. В исступлении и изнеможении он схватился за голову, а после откинулся на подушку, закрывая глаза.

Его колотила дрожь, но более он не замечал и ее: мгновенно провалившись в черноту, он отстранился от всего мира, неотвратимо падая в пропасть. Снова языки пламени обожгли его кожу, засвистели кнуты; но он терпел до последнего мгновения ужаса, до тех пор, пока боль не стала настолько сильной, что выбросила его из оков кошмара. Распахнув глаза, он не почувствовал большого облегчения, но услышал скрежет и хруст срастающихся костей и кожи.

Джаред повернулся на бок и подтянул ноги к груди, пытаясь побороть боль, растекшуюся по венам, пульсирующую в сердце, в голове, в каждой клетке его существа – казалось, будто бы внутри него каждую секунду разрывается целая вселенная и расползается пылью в его крови, проникая острыми осколками в плоть.

Он с трудом поднялся на ноги и подошел к окну, и сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, увидел небо, где чуть лучилось тусклое солнце, выкатывающееся на востоке лениво и не торопясь. Он взял со стола обрывок бумаги с изображенным на ним символом, и покинул комнату, возвращаясь на улицы, кажущиеся чужими в свете пробуждающегося дня.

Джаред направился прямиков в Холируд-парк, где, по словам его осведомителя, с самого рассвета толпилась полиция. Он вполне доверился тому, что услышал и, как оказалось, не зря. Вокруг парка бродило множество офицеров, и, осторожно пробравшись между ними, Джаред быстро свернул на парковую аллею и стал тщательно обследовать каждый дюйм почвы в поисках любого знака.

Джарел осмотрел скалы, взобрался на холм и обошел руины часовни Святого Антония, коснулся веток каждого дерева вдоль тропы в попытке почувствовать символ, но все безрезультатно. Он остановился, прислонившись к стене часовни, и подставил лицо солнцу. Почувствовав, как холодные лучи прошли сквозь его радужку, он вздохнул так глубоко и так тяжело, будто бы они коснулись солевым выстрелом самого сокровенного уголка его души. Он тихо застонал и сполз по стене на сухую траву.

Глазам его открылся потрясающий вид на залив Ферт-оф-Форт, Холирудский замок, городские сети Эдинбуга, освещаемые первыми лучами солнца, и просторы парка, и зазвенели в ушах звуки начавшегося дня: свист птиц и, то глухой, монотонный, то необычайно звонкий, разноголосый, но все тот же по-осеннему тоскливый их говор; угрюмые голоса воронов подернули небо туманным мраком наплывающих туч, и незаметно уползли за черноту лучи солнца, показавшегося так кстати среди туманных дней шотландской осени. Но тучи пробежали быстро, и солнце показало свой сияющий лик кельтской земле, и крики птиц снова взвились в воздухе.

Парк был пуст и величествен. Тишина и ветер гуляли здесь, ликующие, прогнавшие туман, не ждущие дождя, и радушно принимавшие прозрачный сатин небес. День сиял.

Джаред все сидел неподвижно и глядел на город с высоты, и наслаждался отрадной горечью, разлившейся в его сердце. Он закрыл лицо руками и устало выдохнул, собирая воедино все осколки, распыленные по его больной груди.

Он услышал позади себя мягкие, едва различимые шаги и обернулся. Перед ним стояла Джина. Она глядела словно сквозь него, различая полицейских, перемещающихся по тропинкам внизу, у подножия холма, и наблюдала за тем, как ветер шевелит полуоголенные кроны деревьев. Она приблизилась к Джареду и села рядом с ним, и устремила свой взгляд на море.

– Не думал, что увижу тебя здесь. – произнес Джаред, глядя, как свет дня выбеливает ее лицо.

– Что ты ищешь, Джаред? – Джина на секунду встретилась с ним взглядом, прикрывая ладонью глаза от солнца. – Ты бродишь в этом городе, скрывая собственное имя и облик. Быть может этот обман позволяет тебе просачиваться сквозь границы памяти в те времена, когда часть тебя теряла их на самом деле?

– Ты знаешь, что это не так. – Джаред всматривался вдаль, различая мерцающие блики на поверхности воды. – Есть нечто глубоко в моей душе, что заставляло меня это делать.

– Ты ищешь убийцу. – Джина произнесла это тихо и уверенно, и Джаред вздрогнул от звука ее голоса.

– Я ищу ответ на свой вопрос.

– Хочешь знать, зачем? – Джина повернулась к нему, заставляя оторваться от созерцания залива. – Важнее ли это твоей свободы?

– Тот, кто совершил убийства, призвал меня сюда. – Джаред глядел в глаза Джины, наблюдая за дрожью золотых капель на ее радужке. – Зачем? – спросил он тихо, – Этот вопрос не дает мне покоя. Он стучит в моей голове. Зачем? Я закрываю глаза и слышу, как кто-то шепчет у меня над ухом, повторяет его снова и снова. Я открываю глаза и вижу темную пирамиду и тебя на ее вершине, но грани и точки – пусты.

– Заполнив пробелы в этой фигуре, как многое откроется тебе? – Джина протянула руку к его лицу, различая бледные пятна веснушек на скулах.

– Я должен знать, что стоит между мной и небом. – голос Джареда снизился до тихого шепота, и он склонил голову, чтобы разорвать связь со взглядом Джины.

– Этот символ – мост. – прошептала она ему почти на ухо. – Открой глаза, Джаред. Все, что ты должен знать – там, в этих гранях.

– Ответ парит в воздухе. Он разорван, он мне не ясен. Я только знаю, что мне есть место среди этого символа.

– Есть и другие.

– Другие символы?

– Символы вражды, Джаред. Они проявляются лишь тогда, когда кровь омывает их. Они предвещают начало новой битвы. И могут спасти плененные души.

– Меня?

– Тебя. – Джина повела рукой по его волосам, но после быстро отдалилась, возвращаясь к созерцанию моря.

– Но зачем смерть? Кто эти жертвы?

– Главное, что ты оставался с ними. – Джина поднялась на ноги и стала быстро спускаться с холма.

– Я не знаю, что мне искать. – произнёс Джаред ей вслед.

– Ты слышал все, и все теперь в твоей власти. – ответила Джина и скрылась из виду.

Джаред опустил глаза и обнаружил кусок коры рядом с тем местом, где она сидела. Он перевернул его и увидел на гладкой его стороне тот символ, что недавно достроил в своей памяти. Кончиками пальцев он почувствовал выцарапанные, залитые кровью грани, словно его глазам предстали колдовские руны, из тех кровавых рун, что непременно несут смерть в своих несложных линиях.

Он вскочил на ноги и стал озираться по сторонам снова и снова, пока глазам его не предстала крона огромного дерева, выдающаяся над остальными, раскинувшаяся среди молодых дубов в стороне от тропы. Джаред бросился вниз, забыв о полицейских, патрулирующих парк, но, на его удачу, многие из них уже покинули это место, и он смог незамеченным нырнуть под полог рассыпающегося леса.

Он шел вперед в надежде на то, что чутье проведет его до того самого мощного, скрытого в глубине парка, дерева, и двигался до тех пор, пока не запнулся о не умещающиеся в земле корни, которые пестрыми пятнами покрывал мох и опавшие листья.

Джаред остановился и различил прямо перед собой мощный ствол старого ясеня с подтеками свежей крови, впитавшейся в его серебристую кору. Он оглядел дерево до самой кроны, теряющейся в вышине, и взглядом вернулся к корням, что напоминали щупальца, тянущиеся из мрачных глубин иных миров, но, поймав на себе свет солнца, одеревеневшие, застывшие, мертвые уже столетия, но нетленные, как сама Вселенная, они стали приютом мелким зверькам, забившимся в норы, и насекомым, надеющимся пережить наступающую зиму.

Кора дерева сплошь покрылась лишайником, грибами и мхом, стала цвета тусклого, отдающего червоточиной во впадинах; она была пропитана как губка влажностью редко отступавших туманов и дождей.

Ветви, угловатые, изогнутые, восходили к вершине и образовывали пышную крону, поредевшую в осеннюю пору, загоревшую до цвета бронзы и золота, до цвета песка и зеленоватой меди. Ствол был весь укутан сетью древней рунической вязи, которая, возможно, давным-давно потеряла смысл для ныне живущего поколения, но когда-то служила своей цели.

Приглядевшись, Джаред распознал кое-какие части вязи и стал отчаянно напрягать память, вспоминая, где он их встречал. Четыре нити узора переплетались и постепенно, восходя к вершине ствола, становились единым целым. Что-то вспыхнуло в глазах Джареда, что-то полыхнуло и зашевелилось в его душе, но он не распознал этих вспышек, не удержал картину ни на мгновение.

Очевидно было то, что с жертвой разделались прямо здесь, и Джаред с трудом мог представить, насколько изощренным убийство стало на этот раз. Он отчаянно пытался не думать о том, каким жестоким пыткам подвергся человек прежде, чем расстался с жизнью.

Зачем? – этот вопрос не выходил из его головы ни на мгновение, и Джаред, ощущая, как он бьется о стенки его сосудов, как с пульсом ударяет в виски, вспоминал лицо Джины и ее слова. Но ничто – даже это – не придавало происходящему смысла.

Джаред опустился на землю у корней дерева, и пальцы его коснулись смерти. Символ вражды, что проявляет лишь кровь – он видел его перед собой, он чувствовал энергию, льдом затвердевавшую в глубинах его мощи. Он видел грани неустойчивой пирамиды – и среди них, в самом их сердце – эти сплетающиеся ленты, подобные змею с четырьмя хвостами, обившемуся вокруг шеи и перекрывшему дыхание.

Потерявшись в темноте мыслей, Джаред сам не заметил, как скручивает между пальцами гибкую ветвь молодой осины, растущей в корнях ясеня. Он метнул на осину мимолетный взгляд, но этого хватило, чтобы вспомнить обо всем, что могло скрываться под кровавой корой этого темного дерева. Он коснулся кончиками пальцев гладкого, легко умещавшегося в руке ствола в надежде обнаружить знак, но тщетно. И тогда, вспоминая слова Джины и глядя на ясень, на изъязвленной временем поверхности которого блестели багровые сгустки, он решился открыть тайну ценой собственной крови.

Охотничьим ножом, что он носил у себя на поясе, Джаред распорол кожу на своей ладони, погружая лезвие глубоко в плоть и вскрывая каналы крови, вырывая алые струи, тут же впитывающиеся в кору. Он следил за тем, как капли, опускаясь на поверхность дерева, вздымают покровы и высекают символы. Рунические вязи вздулись, словно побагровевшие вены, в четыре ряда, оплетая тонкий ствол, оплетая все дерево от корней до вершины, каждую его ветвь, каждый сучок. И он видел враждебность и мощь в каждом новом изгибе узора, и новая загадка тончайшими иглами проникла в его мозг.

Он всматривался в узор вязи до тех самых пор, пока внезапная боль не парализовала его тело. Он ощутил близость своих тюремщиков, но более они не могли до него добраться – он видел, как он тянут к нему свои руки, и в глазах их плескалась безумная ярость, но, как бы ни пытались они, он был так далеко, что и горячее их дыхание не имело сил разорвать воздух. И тогда они, сдавшись, отступили, оставляя его и зарываясь в свои подземелья.

И Джаред ощутил слабость во всем своем теле, и голова его и веки налились тяжестью. Он попытался встать на ноги, но тут же повалился на колени, не в состоянии управлять собственным телом. Он упал на сухую траву, и мир расплылся мутными пятнами перед его глазами. Уронив голову и оставив попытки сопротивляться, он закрыл глаза, проваливаясь в сон. И на этот раз он не ощущал боли, и единственное, что он видел – глаза Джины, склонившейся над ним. И он, торжествуя, осознал свою свободу и бесконечную силу вставшего у него на пути демона.