Текст книги "Почему русским нельзя мечтать? Россия и Запад накануне тотальной войны"

Важно еще и вот что. У европейского сепаратизма есть причина, впаянная в основу доминантной системы: тезис Локка о том, что гражданское общество изначально возникло для защиты от бедных. Регионы, где закипает сепаратистский бульон, – это регионы с достатком. Там много пожилых, состоятельных людей, которые элементарно не хотят делиться завоеванными благами с теми, кто менее успешен. Эта беда свойственна всей Европе. Холеные и сытые европейские пенсионеры – дай Бог, чтобы российские старики выглядели вот так, это лучшая реклама страны в мире, – катаются по миру, а мир меж тем приходит в их дом с голодными до благ варварами. От них необходимо защищаться, потому что система делать этого не хочет, а скорее даже – не может. Ведь в нее запрограммировали свободу, равноправие и прочие демократические ценности, которые эффективны как таблетки плацебо, но не как реальное средство.

И вместе с тем странно было наблюдать за нашими так называемыми экспертами во время разговоров о каталонском референдуме. «Отделиться, отделиться!» – кричал один и вот-вот должен был броситься танцевать сардану. Впрочем, эти же люди рукоплескали пришествию Трампа.

Фокус в том, что в России полно своих Каталоний, во многих аспектах отделенных уже сейчас. Когда в Татарстане и Башкортостане детей заставляют изучать местные языки в ущерб русскому (чему возмущается даже Путин, но ситуация после его негодования не меняется), то это даже не путь, а бегство в сторону отделения. Подобные тенденции несут прямую угрозу России. Они куда важнее, нежели украинский вопрос, которому медиа уделяют, похоже, все свободное время. Ну, в перерывах между показом очередного дрянного сериала или базарного шоу.

Однако и Запад сегодня испытывает вызовы, которые намного опаснее, нежели угрозы со стороны России. Но тем не менее настойчиво продолжает усиливать антироссийскую политику, хотя она ведет к еще большей дестабилизации. Да и при всех масштабах и возможностях России неадекватно считать ее мощной угрозой Западу.

Это и есть пассивность, рожденная системой ради своего блага, ради своего сохранения, – неспособность противостоять чистому злу, либо игнорируя его, либо становясь соучастником. И чем больше людей являются наблюдателями преступления, злодеяния, тем меньше шансов у кого-либо в данную ситуацию вмешаться. Очень часто жуткие преступления происходят именно под покровом тотального равнодушия и повиновения. «Нужно понять, что пассивно принимать несправедливость системы – значит сотрудничать с этой системой и тем самым становиться соучастником ее злодеяний». Эти слова принадлежат Мартину Лютеру Кингу. Пассивно принимать систему во всей ее тлетворности и порочности не так чтобы трудно, учитывая, что само понятие зла в нынешней матрице кажется смешным и старомодным – все зависит от точки зрения, от интерпретации. Предприниматизм, как писал Уилл Гомперц, сменил постмодернизм.

Плач по деревне

Зачастую у наших людей – особенно после общения с телевизором – возникает логичный вопрос: «Отчего в России столь много говорят о Западе? Не желание ли это переключить внимание с наших проблем?» Отчасти, конечно, да.

Но есть и другой, более системообразующий момент: Россия давно уже существует не в собственной, а в чужой матрице. В принципе не так велик временной отрезок, когда наша страна пребывала в своей ипостаси, двигалась по своему пути. Отсюда – бесконечные разговоры об особом русском пути, который пытаются сформулировать, но нащупать никак не могут.

И тут, возможно, одной из главных трагедий, произошедших с русским народом, является утрата деревни. Шпенглер полагал, что закат цивилизации всегда отмечен зацикленностью на технике, на прогрессе. Мы действительно охотно приняли техногенное общество, очарованные Deus ex machina. «Победить природу» – таков тезис Фрэнсиса Бэкона, взятый за основу индустриальным обществом. В России он доведен до абсурда. «Мировая машина» смяла нас едва ли не болезненнее, чем всех остальных. Оторвала от земли, нас породившей и питающей. Аллегорически это выражают сами этапы развития техногенного века. Сначала люди освоили землю, после воду и, наконец, покорили стихию воздуха, впиваясь в нее все сильнее (самолеты, космические корабли) и тем самым все дальше удаляясь от земли. Не на радость себе, как показывает история.

Мифическое величие нашей страны, которое вскружило головы некоторым, во многом основано на разбазаривании собственной природы. А если вспомнить утверждение, что природа есть первое проявление Бога, то, по сути, на разбазаривании Бога. Мы, как портовая девка, даем миру нефтяными и газовыми скважинами, но когда и этого оказывается мало, то распродаем, например, лес, отдавая его в пользование китайцам, чтобы позднее они – уже в переработанном виде – продавали наши богатства нам же с многократной наценкой. Деревня, в которой единство с природой ощущалось наиболее полно, за один век была полностью уничтожена. Не только в социально-экономическом плане, но и в ментальном. Принадлежность к деревне для многих стала позорным клеймом, а деревенские предстали этакими дурачками.

До революции, пишет Шафаревич, население России на 80 процентов составляли крестьяне. Неправы те, кто идеализирует их тогдашнее положение, взваливая их дальнейшее уничтожение на красных. Нет, крестьяне царской России жили, говоря мягко, посредственно: рабские условия труда, чудовищный голод, если случался неурожай, тотальная безграмотность. Крестьяне справедливо жаловались на безземелье. Да и их нравственный быт, однозначно, не стоит идеализировать. В нем хватало дремучести и жестокости. Далее по ним прошлось немилосердное красное колесо. Тот же Маркс называл крестьян России варварами, считая их враждебной угрозой. Ликвидировали ее беспощадно.

Роман Замятина «Мы» великолепен не только визионерской составляющей – в нем, кроме прочего, прекрасно отражена «война города и деревни». Позднее ее столь чутко изобразил Валентин Распутин. Замятина же обвинили в несвоевременности. Но через 15 лет после публикации романа «Мы» мои прадеды в Поволжье умирали от голода, так как зерно свозилось в город. За переход от сохи к ядерной бомбе, как сказал Черчилль об СССР, пришлось заплатить жуткими смертями – и платили чаще всего крестьяне.

Деревню, по директиве Свердлова, раскалывали на два враждующих лагеря, сталкивали братьев лбами до «кровавой колошматины». Десять миллионов «кулаков» – а попадали под это определение легко, достаточно было иметь корову, – уничтожили. Убили не только людей, но и сам деревенский уклад, цементировавший Россию и живший другой – параллельной к власти – жизнью. Как крестьян оторвали от своей земли, так и Россию отлучили от ее первоэлементов. Ни при «белых», ни при «красных» люди деревни не чувствовали себя ни в сытости, ни в безопасности. Девяностые же довершили избиение, обеспечив летальный исход. За 20 с лишним лет в России исчезло около 30 тысяч деревень. А те, что как бы еще существуют, находятся где-то в состоянии бардо – между жизнью и смертью.

Я помню свое первое посещение крохотной деревеньки в Брянской области, откуда родом моя бабушка и мама. Темное, жуткое место без единого проблеска света – в прямом и в переносном смысле. Покосившиеся дома, брошенные, разграбленные. В тех, что еще населены, живут старухи на свою нищенскую пенсию. Один человек нормального рабочего возраста – тридцатилетний Сергей, успевший сделать пять детей: беззубый, спившийся, больной туберкулезом. А из дальнего дома – крики пьяной мрази, терроризирующей всю деревню. Ограбили, выпотрошили все – ломали даже колхозные стены, чтобы извлечь из них арматуру. И в соседний городок можно добраться лишь на автобусе, раз в день (2014-й год, энергетическая сверхдержава Россия).

Но самое темное впечатление на меня произвели школа и яблоневый сад. Школа стояла брошенная, с разбитыми стеклами, а в одном классе, где были содраны обои и вспучился линолеум, посредине торчал одинокий глобус. И конечно, сад: когда-то прекрасный, пахнувший сидром, с кряжистыми яблонями – в нем белый налив, никому не нужный, пахучим ковром распластался под ногами. Никогда нигде больше я не ел таких сочных и вкусных яблок!

Сама природа в деревеньке была отравлена. Озерцо, когда-то чистое, превращалось в топи, исчезли ягоды, а леса кишели змеями, точно фильм ужасов становился реальностью. Что-то древнее, инфернальное наползало на человеческое поселение, забирало жизнь, приносило жертву. Деревенька иссякла. И мусор с иностранными словами покрыл ее. Жизни не осталось. Русской жизни.

Чужие среди чужих

Во всей нашей огромной стране, несмотря на бравурные заявления с телеэкранов, за постсоветские годы окончательно исчезла жизнь, а нерусскость стала тотальной. Она пронизывает все сферы: от социальной до культурной. Мы реформировали медицину и образование по их образцу, мы копируем их кино и их музыку, но, что логично, все время идем с отставанием. Банальность: копия не может быть лучше подлинника. Особенно если это наспех сработанная копия. Как наши власть имущие держат капитал и детей в Лондоне, Париже, Милане, так и российские смыслы находятся за рубежом. Вторичность в неуклюжем подражании Западу – это про нынешнюю Россию.

О бесперспективности данной модели прекрасно писал Александр Зиновьев: «Когда народы стран Восточной Европы и Советского Союза вознамерились уподобиться Западу, они полностью игнорировали то обстоятельство, что это уподобление не может стать превращением их в часть Запада или в западные страны по двум причинам. Первая причина – навязывание этим народам и странам отдельных свойств Запада (демократия, рынок, приватизация и т. п.) не есть превращение их в части Запада, ибо Запад вообще не сводится к этим свойствам. Запад есть огромный и многосторонний феномен, сложившийся по бесчисленным каналам в течение многих столетий. Во всяком случае, у России не больше шансов стать Западом, чем у мухи стать слоном на том основании, что у нее есть хобот. Вторая причина – место и роль Запада уже заняты, и самое большое, на что уподобляющиеся Западу народы могут рассчитывать, это оказаться в сфере власти, влияния и колонизации Запада, причем на тех ролях, какие им позволит сам единственный и неповторимый Запад». Это, собственно, хорошо бы прочесть, а главное – усвоить, тем, кто вновь и вновь скулит: «Почему мы не живем как они? А ведь мы хотим жить, как они».

И тем смешнее смотрятся пляски патриотов на европейских костях. Потому что их проблемы – это в точности наши проблемы, еще более окостеневшие и отяжелевшие в свинцовой беспросветности. И на каждую Каталонию найдется своя Чечня, а на каждого пакистанца – свой мигрант или плохо говорящий по-русски человек с Кавказа (хотя далеко не к каждому таджику или кавказцу это относится; как, впрочем, и к пакистанцу). И не нам опять же говорить о растлении и бездуховности Запада, когда наша молодежь, да и взрослые тоже, на «вписках» и вечеринках вовсю стараются походить на участников сайта fuckfest. Увлекшись копированием, мы забыли о том хорошем и качественном, что есть на Западе (светлая сторона). Это мы постарались либо не взять вообще, либо заимствовать по минимуму, извратив по глупости.

Но даже в таких условиях в русском обществе сохраняется то, что позволяло Бердяеву говорить о нашем народе как о народе-богоносце. Эти черты: совесть, жажда справедливости, соборность, искренность – погасли, но еще тлеют на гигантском пепелище России. Важно найти ту силу, что раздует их, осветив нашу страну внутренним светом. Это первостепенная, жизненно необходимая задача. От ее решения зависит будущее и наше, и мира, потому что мир без России куда более опасен, чем с ней. Мир без России не полон. Именно из нашей страны должна быть явлена новая смысловая модель.

Данилевский писал, что прогресс состоит вовсе не в том, чтобы идти все время в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще человеческой деятельности во всех направлениях. Так вот, то направление, которое избрала для себя западная цивилизация, а вместе с ней и большая часть мира, исчерпало себя. Не стоит обманываться внешним лоском – да, он еще сохраняется, но внутри система прогнила, рано или поздно она переломится. Необходимо новое направление, и для этого действительно важно исходить все поле.

И тот же Данилевский полагал, что на смену романо-германскому типу приходит новый культурно-исторический тип – славянский. Данная идея сейчас видится, пожалуй, слишком оптимистичной. Особенно если учесть, что никакого славянского мира с центром в России не сложилось – наоборот, идет массовый раздрай. Однако идея эта не может быть отброшена в пыльную антресоль истории. Новый мир действительно нуждается в русском слове, русском подходе, который будет эффективен лишь тогда, когда синтезируется с опытом западным. Сами по себе две эти системы – одна из которых воспроизводит другую – бессильны.

При этом когда я говорю «западное», «русское», «американское», то это, безусловно, не привязка к территориям или к государствам, нет – речь идет о модели цивилизационной, смысловой. И как не встречается в чистом виде обществ аграрных и индустриальных, классических и современных, так нет и сугубо западной или русской модели в рамках заданной территории. Наоборот, очень часто в Америке может встречаться подлинно русское, а в условном Сургуте – гротескно вестернизированное.

Во многом, как бы это ни звучало, категории нравственные, отчасти сакральные даже, отраженные не столько в политическом, сколько в культурном, наследственном, историософском опыте народов и стран. Добро и зло не могут примириться, но страны, цивилизации могут прекратить войну. Для этого им, выражаясь образно, надо принять условное добро, устранив различия в его трактовке. Решать эту задачу надо уже сейчас, хотя разделение между Западом и Россией, похоже, стало критическим. Тут мне вспоминаются строчки Глеба Шульпякова – его стихотворение «Размышления в церкви Santa Maria del Miracoli»:

 
во время католической мессы
человек совершает поклонение,
преклоняя колени на низкую
деревянную скамейку —
тем самым он как будто говорит:
о создатель и владыка мира!
человек – не последнее твое творенье
 
 
во время православной службы
человек совершает поклонение,
преклоняя колени на холодный
каменный пол храма —
тем самым он как будто говорит:
о создатель и владыка мира!
человек – твой последний раб
 
 
когда говорят о Европе и Азии,
о том, что нас разделяет и как мало
между нами общего, я думаю,
что дело не в языке/культуре,
истории или географии,
а в одной скамейке —
в одной маленькой ступеньке,
преодолеть которую
невозможно.
 

Действительно, то, что началось с религиозного спора, переросло в разделение и мировоззренческое, и политическое, и социальное, и морально-нравственное. Две разные смысловые матрицы сталкиваются внутри государств и людей, одна из которых тотально доминирует над другой, независимо от географии или языка. История движется к тому, что Карл Шмитт называл «тотальной войной». Хотя и Запад, и Россия, несмотря на разные историософские модели, испытывают одни и те же вызовы.

Арнольд Тойнби полагал: история движется, если общество сталкивается с вызовом и дает на него внятный ответ. Так если перед Западом и Россией стоят одни и те же вызовы, то, возможно, и ответ для них должен быть один? Для того чтобы общая история двигалась дальше, несмотря на все эсхатологические пророчества. Сделать это можно, только преодолев массу разделяющих факторов, сведенных в итоге к одной маленькой ступеньке.

Готова ли к этому Россия? Или она уже марширует на битву? Пусть русские войны и крестятся: «Лишь бы не было войны». Готов ли к диалогу Запад или он дальше будет требовать подчинения? Разобраться в этом – наша задача, тоже своего рода война. Но война ради будущего примирения.

Глава 3. Они едят детей: Россия и русские в западном масскульте

В ожидании варваров

В 1985 году, когда в СССР набирала мощь «перестройка», Стинг включил в свой дебютный альбом песню «Russians». Она должна была послужить концу холодной войны и стать предостережением от войны ядерной. Благие цели преследовал британский музыкант. Однако сам текст песни, несмотря на пацифистский порыв, местами выглядит так, словно ребенок пытается убедить себя и, прежде всего, других в, казалось бы, очевидных вещах. «Believe me when I say to you: I hope the Russians love their children too», – уверяет Стинг. Русские тоже любят своих детей. Очевидно. Но для многих тогда – да и сейчас тоже – это выглядело как откровение, отсюда и нажим музыканта: believe me – то есть поверьте. Заодно и поверьте, что Земля все-таки круглая.

Тогда, когда Стинг писал пластинку, СССР вещал о загнивающем Западе, но все больше людей видело, что гниль эта почище советского расцвета. Меж тем на Западе многие пребывали в уверенности, что русские любят своих детей, но исключительно как закуску к водке. Пропагандистская фура против Красной империи зла разогналась на полную мощность. И мчала она не только в политическом пространстве, но и в сфере кино, литературы. И то, что сейчас воспринимается как культовая классика, зачастую либо изначально создавалось как идеологическое оружие против России-либо несло в себе соответствующий подтекст.

Например, «Звездные войны» – один из самых кассовых фильмов за всю историю – содержал в себе борьбу отважных джедаев (этаких рыцарей Запада) и Империи зла, под которой подразумевался, ясное дело, Советский Союз.

Или граф Дракула. Прекрасный пример, напомненный нам Ги Меттаном! Ирландец Стокер придумал его в пик напряженности в отношениях России и Запада, когда только закончилась Крымская война, и Англии, выигравшей, собственно, только на крымском направлении (другие атаки были отбиты), необходимо было дискредитировать Россию идеологически. И тут пришел вурдалак с Востока, чей образ включил в себя все самые мрачные представления западных людей о своих соседях. Дракула спал днем, пил кровь, был распутен и хотел повелевать миром. Пожалуй, это был первый – во всяком случае, по силе воздействия точно – образ русского (или, говоря шире, восточного) человека в искусстве, обретший в итоге столь колоссальную популярность.

Стоп, скажете вы, но Дракула же из Трансильвании – он румын! Так – да не так. Во-первых, Дракула образ скорее собирательный – образ этакой угрозы, идущей Западу из Восточной Европы. Во-вторых, надо понимать личности как самого Стокера, так и главного вампира всех времен и народов.

Стокер хоть и родился в Дублине (удивительно писательский город, давший миру Джойса, Йейтса, Беккета, Шоу, Уайльда, Свифта, О’Брайена), но, скажем так, был неправильным ирландцем, ведь всю жизнь выступал за присоединение Ирландии к Великобритании (спокойно, ИРА, спокойно). Он находился под большим влиянием Киплинга, главного певца Британии, который помимо романов о величии белого человека писал статьи, в которых всячески не любил Россию. Брат Брэма, Джордж, вернувшись с Русско-турецкой войны, наваял книжку, в которой турки, беспощадно убивавшие болгарских христиан, предстали защитниками, противостоявшими натиску жестоких русских варваров.

А вот сам Дракула, который, как мы помним, перебирается из Восточной Европы в Лондон, не убивая, а, что важно, подчиняя себе невинных англичан, очень напоминает Иоанна Грозного. В тексте встречается масса русских имен и их анаграмм. Но любопытнее всего вот что: как пишет Феликс Ойнас, во время Крымской войны талантливые на выдумку британские СМИ изображали русского царя в образе крылатого существа, похожего на гигантскую летучую мышь. Роман «Дракула» вышел в 1897 году, через 40 лет после данных карикатур.

Между творчеством ирландца Брэма Стокера и англичанина Джулиана Барнса – 100 лет. Оба прекрасные писатели. При этом Стокер создавал образ Дракулы скорее как продукт искусственный – вроде конструкта для того, чтоб стращать детей. Меж тем в романе Джулиана Барнса есть такой момент. Жена проливает горчицу на колготки и от досады начинает ругаться: «Твою мать! Твою мать!» На что муж говорит: «Спокойно! Если ты ведешь себя так сейчас, то как же станешь вести, когда у нас высадятся русские?» И вот это уже не искусственный конструкт, а естественная реакция, отражающая глубинные страхи общества.

Или более свежий пример – норвежский сериал «Оккупированные». Его сценарист – мастер триллеров и детективов Ю Несбё. Он весьма популярен в России. Но любовь русских читателей не располагает Несбё к адекватному восприятию России. По сценарию, российская армия оккупирует Норвегию в борьбе за ресурсы.

Можно ли представить нечто подобное, снятое в России? Например, фильм о том, как Литва или Германия захватывают Калининградскую область для проведения экспериментов по перезапуску нацистских экспериментов. Такое возможно? Случился бы международный скандал: Россию обвинили бы в развязывании информационной войны. Мол, заигрались, очернили. Причем громче всех кричали бы внутри самой России.

Так случилось с сериалом «Спящие», вышедшем в 2017 году. Части общественности не понравилось, как прекрасный режиссер Юрий Быков, до этого снявший «Дурака» и «Майора», явил зрителю российско-американские шпионские игры.

Однако стращать русскими – для Запада норма. И это опять же важная составляющая русофобии как средства манипуляции сознанием. Но есть в этом и подсознательная основа. Неприятие нас ими на клеточном уровне. В этом нет преднамеренности. Обычная защитная реакция человека на чужое, непонятное. А Россия для Запада в силу причин, о которых мы частично говорили в прошлой главе, тысячелетие оставалась загадочной, дремучей, а следовательно, и пугающей.

Другой вопрос, что данное – то карикатурное, то жуткое, но, так или иначе, уродливое – изображение России впитывается и нами. Более того, на нем выращено не одно поколение. Грубо говоря, мы смотрим фильмы о прекрасных американских героях, а русские предстают там либо полусумасшедшими алкоголиками, либо злодеями, но неизменно варварами.

В конце прошлого тысячелетия я, помню, проникся фильмом «Армагеддон» с Брюсом Уиллисом. Тем самым, где отважные американские астронавты спасали планету от надвигающегося на нее метеорита. К слову, американцы в своих бесконечных эпических фильмах никогда не спасают других – только себя. Однако под ними автоматически подразумевается вся планета. То есть когда американский супергерой с волевым подбородком спасает условный Нью-Йорк (чаще всего Нью-Йорк), то тем самым заботится о всей земле, потому что за границами Нью-Йорка она как бы не существует. А вот виноваты во вселенских бедах зачастую русские, как, например, в фильме 2014 года «Гравитация», где настырные и неуклюжие русские сбивают спутник-шпион. Редкость, когда в американскую команду попадает герой другой страны. Происходит это чаще всего тогда, когда Вашингтону необходимо укрепить отношения с какой-либо страной. Голливуд – его солидная часть – давно уже работает в интересах политиков.

Но в «Армагеддоне» была другая история: там метеорит мог все-таки приговорить планету, если бы не русский космонавт, спасший всех ударом какой-то штуковины. Помню, меня это очень проняло – и я, еще школьник, испытал гордость за Россию. Молодой человек, родившийся в, пожалуй, самом русском городе на земле, городе, настрадавшемся, как ни один другой, – в Севастополе, – испытывает национальный подъем из-за того, что в голливудском кино спасителем выступает русский. И как – это, к собственному стыду, я сообразил позднее – он представлен? Похожий на затрапезного алкоголика из соседнего гастронома – с щетиной, в шапке-ушанке и майке. Классический образчик хомо советикуса, вышедшего за второй бутылкой. А шел меж тем 1998 год. Да и астронавтов русский космонавт Лев спасает не благодаря глубоким знаниям, а благодаря действию на авось.

То есть это – варвар. Классический такой типаж. Вообще, когда делается очередная попытка коротко и быстро описать русских, то чаще всего используется именно это слово – «варвар». Не важно, кто его говорит – немецкий философ или американский дипломат вроде бывшего посла США в России Майкла Макфола, заявившего: «Россия – это дикая страна, это ненормально». Возможно, Макфол сам посмотрел немало странных фильмов о русских.

Рим, как мы помним, разрушили именно варвары. Запад же всегда в той или иной степени воспроизводил Римскую империю. Страх быть уничтоженными варварами вновь сидит в европейцах до сих пор, его не вытравить. Русский равно варвар. Варвар равно угроза. Бояться значит демонизировать. Собственно, данная пара «просвещенная Европа – варварская Россия» не просто вошла в обиход, но стала чем-то вроде смысловой занозы в сознании миллионов. Жаль, что она укрепилась, дала ростки и в сознании русских людей – особенно среди новых поколений.

Вместе с «просвещенной Европой» идет еще один даже не расхожий, а въевшийся, точно канифоль в халат инженера, штамп – «немытая Россия». Причем используется он не просто как присказка для фраппирования, для остроты словца, а часто как аргумент в международном диалоге. Например, украинский президент Петр Порошенко очень любит говорить о «просвещенной Европе» и «немытой России», когда в шестьдесят третий раз прощается с империей (то советской, то российской) и заявляет о возвращении Украины в «лоно европейских народов». Вот только все никак не простятся да не возвратятся. Однако «фишка» работает. Пипл – как сказали бы в олдскульные 1990-е – хавает.

Андре Жид писал, что «слишком часто правда о России говорится с ненавистью, а ложь – с любовью». Это действительно так. И позволить высказаться себе о России в позитивном ключе значит нарушить сложившиеся нормы. Правда, и сам Жид, который был убежденным социалистом, после возвращения из СССР, где его со всеми почестями принимали, разочаровался в поездке.

Впрочем, тут есть два момента, которые неизбежно будут озвучены в ответ на пассажи о западной русофобии, сидящей на подкорке. И оба они справедливы. Во-первых, Россия действительно дает миру немало оснований говорить так, как о ней, собственно, говорят. А во-вторых, любой человек, побывавший на Западе, не встретит тотальной русофобии, сочащейся через речи, действия людей, там проживающих.

Однако это не мешает, а часто, наоборот, даже способствует тому, чтобы антироссийская матрица укреплялась и росла. Виной тому закостенелые мифы и политическая обстановка. Есть и обратные примеры. Одна из самых трепетных западных книг о России – «Михаил Строгов» Жюля Верна, – воспевающая силу мужчин и красоту женщин Сибири. Она была написана в честь визита царя Александра II в Париж, когда отношения между Россией и Францией наладились.

Вообще же объективных книг иностранцев о России – или пытающихся казаться таковыми – не так чтобы много. На ум – из наиболее известных – приходят «Русский дневник» Джона Стейнбека и очерк Габриэля Гарсии Маркеса «СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы». Существуют и другие, но, к сожалению, чаще – картина, как в книге маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году», где наша страна предстает отсталой обителью, в которой уютно обосновалось зло. Впрочем, можно ли полностью не принимать данную работу, если там есть выпады, актуальные до сих пор – например, о паршивых дорогах и гостиницах?

Вряд ли в ближайшие годы ситуация переменится. Ведь для этого необходимы не только личное желание, но и пресловутое потепление в отношениях России и Запада. Чтобы человек захотел написать о России объективно, а после данная работа оказалась бы востребованной, получила поддержку. Для этого важен рост интереса на Западе к нашей стране, а все как раз-таки наоборот. Об этом свидетельствует, например, серьезное уменьшение числа студентов, желающих изучать русский язык, русскую культуру.

Unholywood made scary movie

Недоверие к России растет. Недоверие, переходящее в агрессию. Способствуют этому в том числе и образы русских, представленные в массовой культуре. Они действуют гораздо эффективнее, нежели инструменты политические. Собственно, политика у многих, если не у большинства, так или иначе, вызывает недоверие, подспудное ощущение того, что, ага, мне кто-то что-то пытается навязать. Гораздо легче – и приятнее – поверить актеру или актрисе, особенно если они, как говорится, хороши собой и убедительны.

Именно Запад, прежде всего через Голливуд, сделал пропаганду в кино максимально эффективной. Голливудские фильмы уверили весь мир в том, что он лишь подбрюшье США, существующее только потому, что Штаты позволяют это сделать. И надеяться данному подбрюшью стоит опять же исключительно на США; падает метеорит или террористы захватывают ядерную бомбу – спасти мир может лишь американский супергерой. Другие страны, правда, также пытаются сделать нечто похожее, но выглядит это до изжоги вторично (к слову, в прогорклой вторичности особенно преуспели российские мастера). Американцы запатентовали спасение мира.

Безусловно, лично я между книгой и фильмом выберу книгу. Однако при всей любви к литературе не могу отрицать двух очевидных истин. Во-первых, той, что любой успешный культурный продукт рано или поздно обязательно переносится на экран. Будь то книга или комикс, игра или музыкальное произведение. Во-вторых, то, что именно кино наиболее оперативно и полно отражает Zeitgeist. Оно идеально интегрируется в матрицу современной действительности, где необходимо получить максимальное количество интеллектуальной и эмоциональной информации за минимальное количество времени, при минимальных временных и физиологических затратах. Неудивительно, что Славой Жи-жек находит характерную созвучность кино как «самого извращенного из искусств» и нынешней эпохи, в свою очередь названной им «извращенными временами».

Американский кинематограф – и это не в упрек, а наоборот, – лучше всего фокусируется на извращенных временах настоящего, параллельно программируя будущее. США сделали кино не просто важным предметом искусства, базовым элементом массовой культуры, но и эффективнейшим оружием идеологической пропаганды, мощнейшим механизмом внешней политики. Голливуд – та кузница, где выковался несгибаемый статус Америки как хозяйки и центра однополярного мира, властительницы умов от Тасмании до Шпицбергена.

Власти США, а их влияние на голливудский кинематограф колоссально, может, не быстрее, но точно уж лучше всех сообразили, что фильм – это «жучок», программный код, модулятор сознания, который необходимо интегрировать в каждый дом. Результат закономерен: в разных странах выросли поколения, базовое сознание которых сформировано американским кинематографом, где добро – это Капитан Америка, а зло – террорист, чья национальность зависит от того, кто сегодня досаждает Вашингтону.