Текст книги "Почему русским нельзя мечтать? Россия и Запад накануне тотальной войны"

В том числе и оттого США могут спокойно, с чувством полного превосходства бомбить Югославию, захватывать Ирак, уничтожать Ливию, потому что речь не о политике, а о базовых установках, вроде «мой руки перед едой», установках, в которых тот, кто против США, – враг человечества. При этом ты можешь понимать – умом и сердцем, – что он вовсе никакой и не враг, не злодей, но детскую влюбленность пересилить не можешь. Это как сходить с отцом на футбольный матч и навсегда стать болельщиком клуба.

Все это, в общем-то, банальные вещи, ничего удивительного. Удивительно другое – то, что многие, слыша подобное, презрительно кривятся, точно им запаривают очередную конспирологическую теорию о рептилоидах или жидомасонах. Нет-нет, вы что, никакого заговора нет – успокойтесь; наденьте ваши кандалы и успокойтесь. Хотя нет ничего странного в том, что Запад (читай – США) использует свой кинематограф как мощное идеологическое оружие. Дико другое – то, что оппоненты так и не научились отвечать на подобные методы. Конечно, беспрерывные изображения русских злодеями (впрочем, будем объективны, во многих случаях заслуженно) в западном кино могут быть лишь случайностью, но чтобы верить в это – вот тут точно надо быть конспирологом. Однако говоря «беспрерывные», конечно, надо привести несколько примеров.

Милая Бондиана – еще та, настоящая, с Шоном Коннери – любит презентовать, как советские злодеи вступают в большую игру. Они были больше похожи не на живых людей, а на серо-бурые манекены, вторгшиеся с другой планеты. В одной из частей Бонда есть, например, чудный эпизод в советском посольстве, на дверях в котором написано «дергат» и «дихат» – это такие мрачноватые версии «на себя» и «от себя».

Казалось бы, мелочь, да? Но вот она – и таких сотни, если не тысячи, – весьма показательна. Фокус ведь в том, что, снимая фильмы о Советском Союзе и о России, о русских, американцы не слишком любят вдаваться в детали. Я говорю: американцы, потому что западное кино, прежде всего, ассоциируется с ними. Есть чудные исключения, вроде фильмов братьев МакДона, где, например, герои ведут диалог о Гоголе и Достоевском, но в целом – печальная закономерность.

Есть и весьма забавные надписи – впрочем, правильнее спросить, а где их нет? – и в «Космической одиссее 2010», где на пультах космического корабля – целая россыпь бриллиантовых несуразиц: «ГЕОЛОЯИЧЕСКИИ АНАЛИЗ» или «РУЧНОЕ УПРАВ РЕЖ ФИКС ОРБИТЫ УСТАНОВКА ВОЗВРАТ КОНТРОЛЬ АТМ ДАВЛЕН».

Но даже когда красная угроза больше не нависала над миром, Голливуд продолжил с образцовой небрежностью относиться к России: называть Новосибирск Новосйойрском, обзывать морские контейнеровозы «Головкой пальца ноги», а в качестве стандартных имен использовать нечто вроде Фомы Кинияева (тот самый Борн). И даже в фильмах самого Стивена Спилберга с самим Томом Хэнксом в главной роли есть житель вымышленной восточноевропейской страны Кракожии, который предъявляет белорусские водительские права на имя «ГУЛIНА ГУЛЬНАРА НАДЫРАУНА». Белорусские Гульнары – они такие.

Но, возможно, одна из самых классных бессмыслиц – от и до – скрыта в фильме «Шпионы как мы». В нем, как говорится, прекрасно все. Незадачливые шпионы попадают в плен к «Таджикскому народному патрулю». У патруля совершенно прелестная эмблема: на ней изображены олень и медведь, обхватывающий лапищами нечто среднее между кремлевской башней и ядерной ракетой. Венчает сие великолепие феерический лозунг: «ЦЕНА ЕТО ПРАВО».

Зато одно слово американцы в своем кино всегда пишут правильно – то самое, из трех букв. Эпичнее всего оно, пожалуй, изображено в известной комедии «Полицейская академия». Собственно, я вспоминаю ее еще и потому, что седьмая часть, год 1984-й, этой местами, в общем-то, неплохой комедии посвящена Москве, жители которой предстают в классической американской интерпретации – то есть чем-то средним между бедламом и цирком. А ведь для скольких молодых людей и детей «Полицейская комедия» была такой же родной, как и диснеевские мультики по выходным. Не знаю уж, что думали они, когда видели на экране русских милиционеров, ведущих себя как обезьяны в клетке.

Но, пожалуй, самый известный фильм, в котором во всей полноте представлен собирательный образ русского конца 1980-х – это «Красная жара», 1988 года. По сюжету, в СССР начинаются проблемы с наркотиками. Один из тех, кто их устраивает, – Виктор Роста, беспредельщик-грузин. Ему противостоит монументальный Иван Данко (в исполнении Арнольда Шварценеггера), то ли человек, то ли скала. На тот момент Железный Арни уже вписал себя в первый ряд голливудских звезд, сыграв в «Хищнике», «Бегущем человеке» и «Терминаторе». Собственно, Иван Данко – это тоже терминатор, только живой и русский.

Виктор Роста убивает напарника Данко, а сам бежит в Америку, где его задерживают. Иван вынужден ехать за ним, но Роста вновь бежит, а дальше начинаются погони, разборки с мафией, драки и перестрелки. Для конца 1980-х «Красная жара» – едва ли не образцовый боевик с претензией на хит. Неслучайно в фильме собрался очень приличный актерский состав: Джеймс Белуши, Эд О’Росс, Лоренс Фишберн и главное – Арни, уже сыгравший свои эпические роли. То есть кино не второсортное.

При этом считается, что «Красная жара» – образец «клюквы» о России. И действительно, герои говорят с жутким акцентом, фильм начинается с кадров заснеженной Москвы, где солдаты маршируют по Красной площади, показываются памятники Марксу и Ленину, после следует гротескная сцена в бане. Есть в кино и бессердечные партработники, одного из которых играет Савелий Крамаров (все-таки зря он уехал в США, где его использовали совсем не в тех ролях, коих он заслуживал). Да и образ Дан-ко (одна фамилия чего стоит) во многом карикатурен и неестествен.

Но, с другой стороны, если смотреть внимательнее, то Иван Данко все-таки живой человек (это прослеживается в его рассказе о семье) со своим видением мира, и вот через него показывается несправедливая Америка. При всей своей карикатурности русский милиционер выглядит достойнее тех, кто его окружает.

В экшне встречаются и такие диалоги. Герой Джеймса Белуши волнуется, что Данко разобьет машину, и верещит о страховке. Русский милиционер реагирует:

– У нас за все платит государство.

– Если у вас все так хорошо, то откуда наркотики? – подкалывает Белуши.

– Из-за китайцев, – невозмутим Данко. – После революции всех наркоманов собирали на площадях и расстреливали.

– Да уж, у нас бы правительство не пошло на такие меры.

– Их бы расстреляли первыми, – чеканит Данко.

В этом примитивном диалоге меж тем есть своя правда, и столкновение двух систем, двух мировоззрений в фильме присутствует настолько, насколько это позволено убойному боевику. И не факт, что американская система показана в «Красной жаре» в выигрышном свете. Возможно, потому фильм и не был слишком популярен в прокате. А ведь мог бы быть совсем иной поворот: Данко приезжает в США и берет предложенные Ростой деньги, а не говорит: «Я не продаюсь».

В «Красной жаре» пытаются показать скорее правильного (как то понимают на Западе) русского – человека с принципами, сильного, волевого. И незатейливая мораль формулируется в конце фильма, когда Данко и герой Белуши обмениваются часами: «Мы, простые люди, всегда можем договориться друг с другом». Но и такая попытка примирить две страны через кинематограф для многих зрителей выглядит слишком карикатурной.

Понятно, что «клюква», как то принято говорить, о России и коммунизме начала появляться не в 1980-х и не в 1970-х годах прошлого века. Нет, она пробралась на экран, как только СССР и США вошли в начальную стадию холодной войны. Коммунист встал в один ряд с Дракулой и Франкенштейном. Можно, например, вспомнить фильм «Зверь Будапешта» (1958). В нем отважные венгерские повстанцы борются за свободу и демократию в стране против охранителей коммунистического режима. Сюжет вполне реалистичный. Беда в другом – борьба одних против других показана ну точь-в-точь как сражение Света и Тьмы, а охранители выглядят гоблинами, прислуживающими графу Дракуле. Они не только извращенные садисты, но и форменные уроды. Впрочем, возможно, я предвзят, так как меня в принципе раздражают книги или фильмы, где герои поделены на черных и белых (я сейчас не о цвете кожи).

Такая карикатурность части американского кинематографа объясняется не только поверхностным мышлением, что случается, но и отсутствием цели провести серьезное исследование русских, подметить их сокровенные и глубинные черты, чем, к слову, ранее занимались соответствующие институты, – есть иная цель: быстренько и пестренько нарисовать врага в зависимости от конъюнктуры. И опять же, повторяю, с точки зрения внешней политики это абсолютно логично. С другой стороны, такая невнимательность рождается отчасти и из пренебрежения к русским – пренебрежения не агрессивного, но естественного. Хрестоматийный набор «водка – медведь – балалайка» раздражает.

Безусловно, данный алгоритм не касается всей западной – или, раз уж я сузил выборку, американской – культуры, но справедлив только к ее упрощенной части. Русскости в прекрасной американской литературе XX века, от Фолкнера и Стейнбека до Селби и Мейлера, больше – ну или точно не меньше, – чем в литературе российской. Наследие Достоевского и Толстого, Чехова и Тургенева, Горького и Булгакова осмыслено и развито американскими писателями более чем успешно.

Впрочем, и сами кинематографисты из США – я встречал это в личном общении – говорят: «А ведь мы многому учились у вас, русских. У Станислав-ского, Чехова, Эйзенштейна». И это действительно так. Вот только после они добавляют: «Но мы не можем понять: куда это все у вас делось?» Хороший вопрос, правда? И касается он не только кинематографа. Признать все свое негодным, угодить в пустоту, а после начать копировать то, что основывалось на нашем, но было развито и улучшено, – да уж, если мы не уважаем себя, то стоит ли ждать уважения от других?

Стоит ли удивляться, что Рокки в исполнении Сильвестра Сталлоне бьется на ринге против чемпиона СССР Ивана Драго? Вообще, конечно, умение Голливуда подбирать имена русским героям прекрасно. Драго – вполне достойный конкурент Данко. Советский боец, по совместительству являющийся капитаном Красной армии, убивает друга Рокки. Ну и, конечно, в заключении прилагается финальный бой американца и русского перед членами Политбюро под гимн СССР. Спрашивается: так где же медведи, играющие на балалайках? Сталлоне вообще мастер игры против русских. Можно ведь вспомнить и третью часть «Рэмбо», где отважный – кому-то ведь он казался таким – солдат отправляется в Афганистан и один за другим отправляет в вечный красный покой несколько сотен советских солдат, оккупировавших чужую землю. Интересно, какой была бы реакция США на фильм о русском солдате, убивающем американцев в Ираке?

В голливудском кино даже появлялся русский по фамилии Путин – замполит из фильма «Охота за “Красным октябрем”», где капитан хочет сдать советскую подводную лодку американцам. Тут, правда, создатели кино стараются хоть как-то разобраться в том, что же на самом деле есть Россия и русские. Могло быть и хуже. Как в кино «Красный рассвет» (ох, любят они фильмы про нас со словом «красный» в названии), визуализирующим стандартный западный страх: захват Америки русскими войсками. В данном случае они переправляются в США с Кубы и оккупируют свободную землю: школьники уходят в партизаны; мир тем временем погружается в раскаленную лаву третьей мировой войны.

Это, собственно, вариация ада, а вот – «Москва на Гудзоне» – вариация рая, но уже для русского человека. Саксофонист Владимир Иванов уезжает из СССР в загранкомандировку и, измученный коммунальным советским мраком, хочет остаться – он выбирает свободу. И надо сказать, что вот это уже вполне реалистическое кино, пусть и не без штампов. Голливуд вообще любит образ русского, в поисках лучшей жизни спасающегося от мрака и нищеты России в перспективной Америке. Впрочем, не только русские, ведь сама концепция американской мечты – это поиск новой жизни, погоня за успехом в стране неограниченных возможностей. А вот появление именно русских в Голливуде объясняется просто. Во-первых, есть эмигрантское лобби. Во-вторых, никто не снимал задачи показать, как бегут из России. Иногда за роли эмигрантов актерам даже дают «Оскара». Его, например, удостоился Вигго Мортенсен, сыгравший бандита Николая в фильме Дэвида Кроненберга «Порок на экспорт».

С другой стороны, существуют и вполне объективные причины исхода из СССР и России русских. Есть, например, фильм 1995 года – «Гражданин Икс». В нем рассказывают о поиске маньяка Чикатило. Понятно, что идея мрачного фильма подразумевает соответствующую гнетущую атмосферу. Однако Чикатило действовал в 1980-х, а вот Россия и ее обитатели в фильме выглядят точно в послевоенные годы, где люди больше напоминают нищих, бродящих по мертвому городу. Тут можно, конечно, вспомнить куда более сильный фильм – российский «Груз 200» Алексея Балабанова. Там также гнетущая атмосфера, но не за счет подчеркнутой убогости внешнего вида людей. Впрочем, «Груз 200» – шедевр, а «Гражданин Икс» – еще один мрачный триллер, где Россия показана несколько превратно.

Бывает, впрочем, что причастные к американским фильмам подчас сами проявляют сознательность. Кино 2015 года «Номер 44» также рассказывает о поиске серийного убийцы в СССР, но прокатчики сами попросили у Минкульта отозвать прокатное удостоверение, так как в фильме искажены исторические факты.

Штампы и клише в фильмах о русских и с русскими – для Голливуда выкристаллизовавшаяся норма. И вряд ли только небрежностью и внутренними страхами можно объяснить это. Не только в фильмах старого образца, но и уже в новых работах.

Например, вторая часть «Плохих парней», где показана милая встреча русского и кубинского бандитов. Русский говорит: «На своей родине я часто вижу разрубленные на куски трупы». А кубинский бандит, только что прикончивший очередную жертву, отвечает: «Сочувствую вашей родине». Странно, конечно, что русский не вспомнил о ГУЛАГах, но не странно, что кубинец не стал распространяться о долгах, списанных Москвой Гаване.

В «Железном человеке» Тони Старку в исполнении Роберта Дауни-младшего противостоит русский злодей Иван Ванко (номер три после Драго и Данко). Ясное дело, что зритель в данном противостоянии должен сопереживать – и, с большей долей вероятности, так и будет – мистеру Старку. Разведчик Сидоров меж тем противостоит герою Тома Круза в «Миссия невыполнима», где Итан Хант, попадая в Москву, наблюдает, как разрушается Кремль. Dream on.

Зачастую голливудское кино служит – более чем успешно – и другой цели, служащей большой геополитической игре. Цель эта – создание альтернативной истории. Опять же нет ничего странного в том, что Голливуд тут воспевает своих героев. Например, для переписи истории Второй мировой войны. Тут показателен культовый фильм «Спасти рядового Райана». В нем Стивен Спилберг представил зрителю триумфальную высадку американских войск в Нормандии, которая трансформировалась едва ли не в главное сражение Второй мировой войны. И режиссер не уделяет должного внимания той роли, которую сыграли при этом русские. Хотя любой американский солдат на той войне знал, чем он обязан русским воинам в Нормандии, да и не только там. Однако Голливуд дает образ рядового Рай-ана, который в одиночку вершит историю, изгоняя нацистов. Это еще один метод создания альтернативной истории.

При этом так называемая перезагрузка отношений между Россией и США не всегда облагораживала образ русских в голливудском кино. Год 2008, Обама и Медведев изливаются в симпатиях друг к другу, а на экран выходит четвертая часть культового Индианы Джонса, где ученому-ловеласу противостоит верная сталинистка Ирина Спалько (могли бы и не обижать украинцев), чей украинский акцент, видимо, должен дополнительно стращать американцев.

А стоило перезагрузке кончиться, и Россия снова взошла буйными цветами штампованного зла. Как, например, в финальной части «Крепкого орешка», где зрителю явлены и классические русские мафиози, и нестареющие диссиденты, и силовики, организующие террор в мирной жизни, и даже эпическая битва на Чернобыльской АЭС, пусть та и находится на территории Украины. Но, наверное, самый штампованный фильм о России, где сыграл Брюс Уиллис, – это «Рэд 2». В нем пожилые спецагенты оказываются в Москве, и россыпь антироссийских клише тут впечатляет, хотя идет вроде бы не 1983, а 2013 год. А уже через год – в 2014-м – выходит, возможно, один из самых лютых антироссийских фильмов «Великий уравнитель», в котором темнокожий агент ЦРУ противостоит чудовищной русской мафии, и ощущение такое, словно все суровые штампы о России вернулись. Русские в данном кино Антуана Фукуа – ну точь-в-точь звери, скалящие красные пасти. А ведь могло бы быть неплохое кино – с Ден-зелом Вашингтоном в главной роли и саундтреком Эминема.

Безусловно, такое кино – часть антироссийской пропаганды, созданная либо по небрежности, либо по врожденным, скажем так, установкам, либо по заказу, учитывающему политическую конъюнктуру. Оно не претерпевало фундаментальных изменений на протяжении 40–50 лет и несло в себе арсенал характерных штампов: русские злодеи, будь то сотрудники спецслужб или мафиози, мечтающие о мировом господстве, первый шаг к которому – уничтожение Америки; грубые и неотесанные варвары, не имеющие, как говорится, ничего святого; при этом все они, вместе с обязательными для жанра русскими проститутками и алчными коррупционерами, являются частью одной глобальной системы зла. Удивительно, но нечто похожее, в скрытой форме, можно наблюдать даже в мультфильмах (к примеру, в «Инспекторе Гаджете» или «Чудесах на виражах»).

Киноштампы – вещь распространенная, однако, возможно, нигде русские не выглядят столь отвратительно, как в компьютерных играх. Даже кинематографисты уже отказались от небритых мордоворотов в шапках-ушанках с кокардами, но в играх такие персонажи по-прежнему встречаются. «Злодей» зачастую означает «русский». Причем на любой вкус, но с характерным колоритом.

Полковник ГРУ из Metal Gear Solid 3 – очень злой мужик, мечтающий поработить весь мир, в чекистской форме и с лицом, изуродованным шрамами (вполне мог бы попасть в одну из частей «Восставшего из ада»). Отец Григорий из второй части Half-Life 2, читающий проповеди зомби и отпускающий им грехи. Он, впрочем, скорее всего, армянин, но для многих на Западе все выходцы из Советского Союза – русские. Есть и киношный злодей-украинец (эх, а как же дружба и европейский курс?) – Исаак Сирко, лидер Koshka Bratva, гей, садист, который обязательно послушает оперу и поговорит о любви прежде, чем изувечить жертву. Русский штурмовик Геннадий Филатов в Tom Clancy’s EndWar служит полковником российского спецназа и очень любит убивать западных конкурентов. Приводить такие примеры можно долго, и, уверен, кто-то сделает соответствующий пантеон русских злодеев из компьютерных игр – для нас же важен принцип того, во что играют взрослые и, главное, дети.

Однако кино – самый массовый и доступный медиапродукт, а учитывая распространение американского кино, можно представить масштабы его влияния. На данной закваске вызрели миллионы людей по всему миру, невольно усваивающих соответствующий образ русских. Каков процент тех, кто ринется проверять, так ли все обстоит на самом деле? Для российского же зрителя созерцание такого себя лишь поначалу вызывает отторжение. Далее запускается процесс адаптации, и со временем зритель, пусть порой и сквозь улыбочку, впитывает нужный создателю образ русского. Со временем – часто даже бессознательно – он проецирует его на мир и людей вокруг.

Удивительная вещь происходит. Ключевой тэг в антироссийском американском кино – это русский как хищник, чужой, варвар, угроза. И эта же установка с разной степенью интенсивности (зависит от среды, воспитания, близких) впитывается русским человеком, начинающим смотреть на соотечественника по-другому – с примесью чужого. В запущенной стадии такая призма восприятия переворачивает сознание: чужой становится своим, а свой – чужим.

Это, казалось бы, очевидная истина, но оттого она не утрачивает ни своего значения, ни своей механики, ни своей эффективности. Опять же стоит ли удивляться, что любое российское вызывает у представителей таких поколений отвращение, а любое западное рождает симпатию вплоть до восхищения? При этом зачастую одно и то же вызывает прямо противоположную реакцию. И можно сказать, что человеку должно хватить разума, дабы отфильтровать материал, но, во-первых, есть ли разум, а во-вторых, человеческий мозг впитывает всю информацию, подчас запускающую в подсознании неконтролируемые процессы. Свой/чужой – данная маркировка может происходить бессознательно. Чужие герои, но свои злодеи – за кого переживать и кем ты хочешь быть в итоге?

Муха в кликовой паутине

К матрице кинематографа, формирующей коллективное сознательное и бессознательное, подключился и еще более мощный инструмент влияния – социальные сети и платформы вроде YouTube. Именно они играли ключевую роль в «цветных» революциях. При этом у пользователя возникает та самая иллюзия свободы. Я не смотрю телевизор – он зомбирует; я пользуюсь свободным пространством интернета. Так размышляют современные потребители. Данная логика напоминает примерно следующее: я не бухаю – я вмазываюсь внутривенно. YouTube и Facebook, безусловно, управляемы. Их случай – классический пример из антиутопии.

Но важнее другое. Данные платформы, как верно замечает Кьеза, вносят хаос в сам миропорядок, разрушая иерархию знаний (одним из первых об этом написал Эко). Речь идет не только о бесконечном потоке фейков, которые невозможно отличить от правды, – речь еще и о том, что нивелируется само понятие авторитетного мнения, первоисточника, когда любой человек, «эксперт», может высказаться по любому поводу. И ценность его мнения измеряется не качеством, а тем, насколько оно соответствует настроениям большинства.

Если, к примеру, падает самолет, то общественно важным становится не высказывание специалиста по авиасфере, а истерический выкрик очередного блогера. Люди формируют общественно значимую среду не объективными критериями, а импульсивными лайками. Не знание, не факты выходят на первый план, а умение соответствовать запросу. При этом мало кто станет проверять информацию в энциклопедии – он сошлется на пост. В результате лидерами общественного мнения – часто искусственно – становятся люди, не обладающие должными знаниями и квалификацией, а зачастую не обладающие и совестью. Все ради хайпа.

Так произошло после кемеровской трагедии, когда сгорел торговый центр «Зимняя вишня»: 64 погибших, большая часть из которых – дети. И тут же десятки трупоедов в бесовской гонке за хайпом начали распространять информацию о сотнях погибших, которых, пряча от глаз, силовики вывозили «Камазами» на секретные кладбища. Данная фей-ковая информация, конечно же, не подтвердилась. Но трупоеды так и не принесли извинений, не признали собственных ошибок.

Глупость заполняет пространство. Противостоять этому невозможно. Цензура, запреты тут бессильны. Они в итоге не сработали и в Советском Союзе. Теперь же они сродни попытке защититься от натиска носорога листом бумаги. И мнение о России, произнесенное где-нибудь в Англии или США, с минутным отставанием доходит до Тамбова и Екатеринбурга. В случае же глобальных явлений необходимо время, чтобы оно утрамбовалось в сознании целевой аудитории. Так, например, формировалась группа тех, кто устроил резню в российских школах. Организатору нужно было время, чтобы подготовить психологическую почву и уже после отдать приказ. Приказ же необязательно означает фразу «иди – и убивай» – можно просто показать соответствующий ролик.

Есть центр – и есть каналы, механизмы распространения. Разветвленная сеть, обслуживаемая ботами, выхватывающими из новости главное – то, что должно быть усвоено. Человек подключен к матрице. Он не может пробиться к альтернативным новостям хотя бы потому, что путь преграждает гигантский пласт информации. Если же он чудом это все-таки сделал, то у него нет шансов донести правду до остальных, так как он не может сломать систему, выстроившую защитные информационные баррикады. Человек может лишь внимать матрице. Человек видящий пришел на смену человеку думающему, считает Кьеза.

Распространение интернета в России велико, пусть и не как в Молдавии. Еще президент Медведев представил это в качестве важного достижения. На самом деле это скорее добровольное подсаживание на опасную иглу. Нечто вроде миллионного шествия к гигантской машине, вставляющей чип рабства в мозг. Хлоп – и ты больше не свободный человек. Свободными остаются лишь те, кто живет в хибаре из тростника без электричества и смартфона. Но кто готов заплатить такую цену? Как говаривал Тайлер Дер-ден, только потеряв все, мы обретаем свободу.

Дает ли такая зомбирующая система эффективные результаты? Превращены ли люди в рабов, ненавидящих клетку с табличкой «Россия»? Жаждут ли они освобождения из нее? Безусловно, да. Это эффективно. Насколько велики масштабы? Так ли они чудовищны, как рисуют нам в пессимистических оценках? Еще нет. Но это вопрос времени. Информация проникает постепенно – слой за слоем, покров за покровом. Она усваивается, как сильно действующий яд в маленьких дозах. Он должен накопиться, чтобы концентрация стала критической. Проникнуть максимально глубоко, отравив то, что называют душой. Богословы назвали бы это пленение грехом. Как человек может отравить душу, так и страна способна изуродовать национальную идею. Копоть от костров оседает, и в определенный момент слой ее становится слишком толстым.

Такого рода пропаганда более эффективна, нежели политический product placement в кино. Агитпроп довлеет над культурой, сводя ее до узко сегментированного направления, подчиненного интересам не человека, но волевыжималки. Такая матрица уничтожает саму возможность альтернативного мира, подсовывая универсальные ценности, которые априори воспринимаются как единственно возможные, идущие от верховного божества. «We’re all living in Amerika! Amerika ist wunderbar!» Эта песня Rammstein – гимн современного человечества. Скрипки, играющие в Белом доме, прославляют свободу, в предместьях Парижа красуется Микки Маус, а Ирак и Ливию учат демократии, единственно возможной на планете.

Препарирование русской души

Литература, несомненно, дает более сложную и многогранную картину России и русских. При этом замечу, что сила ее более велика, нежели у кино. С одной стороны, литература не может быть оторвана от жизни, она есть реакция на нее, а с другой, жизнь сама лишь подражает литературе, воплощает тот или иной сюжет. Реплика супруга о высадке русских из романа Барнса дает представление о тех настроениях, что есть в обществе, но в то же время сама это общество формирует, в какой-то мере даже приближая высадку русских в Британии (начать можно с родного города автора – Лестера; шутка, конечно).

Иностранные книги, безусловно, дают более глубокое понимание русской человека, русской души. И могу повторить, что некоторые американские, западные авторы преуспели в этом исследовании не меньше, чем авторы русские. Логично, что в данных исследованиях образ не мог быть сугубо положительным. Писатели погружались в самые глубины, подсвечивали темные углы – и тем самым демонстрировали не лучшие свойства русской натуры. Кого-то это, может, и раздражает, но с таким же успехом можно раздражаться на Достоевского и Гончарова, Салтыкова-Щедрина и Чехова, потому что в их книгах русское общество, русский человек показан уж куда более точно и вместе с тем мрачно, чем в любой западной книге.

К слову, действительно, есть и те, кто полагает, что данные книги – русских классиков – на самом деле вредны и тлетворны. Но от таких рассуждений веет либо глупостью, либо квасным патриотизмом. Ведь задача писателя, несомненно, прежде всего, говорить правду и освещать те проблемы, о которых другие говорить боятся. И вместе с тем исследовать человеческую натуру – в том числе и в ее национальных проявлениях – максимально, ничего не боясь и ничего не смягчая. На мой взгляд, это более патриотично, нежели создавать очередной опус во славу власти. Джулиан Барнс, которого оказалось в этой главе так много, пишет: «Величайший патриотизм – сказать своей стране правду, если она ведет себя бесчестно, глупо и злобно. Писатель должен принимать все и быть изгоем для всех, только тогда он сможет ясно видеть».

С другой стороны, есть истончающаяся грань между желанием поиска реальной правды, которая зачастую горька (sad, but true), и намеренным желанием очернить, в очередной раз напомнить, что так жить нельзя. Грань эта, как правило, определяется фиксацией тонов и полутонов. Есть, к примеру, фильм Звягинцева «Левиафан», где все изначально черно и просвета нет, нет и Бога, а действия героев заранее программированы, они не могут быть порядочными людьми по определению, а есть фильм «Дурак» Юрия Быкова, где также показаны вся гнусь, бесчеловечность и лицемерие системы, но при этом ее отторгает, противоборствует ей личность одного человека, и в злодеях есть человеческое, у них есть мгновение выбора, намек на него, как действовать в тот или иной момент. Звягинцев при всем своем таланте в итоге снял шаблонное кино (речь о «Левиафане»), а Быков создал полотно эпохи.

Аналогичное происходит и с западной литературой. Мы, конечно, сейчас говорим о художественной литературе. О путевых очерках или документальных книгах речь пойдет в других главах. Впрочем, и в их случае на одни и те же события, места, типажи можно смотреть совершенно по-разному, в зависимости от целей и оптики восприятия наблюдателя. Пример японца Кодаю и француза Кюстина здесь показателен.

Однако есть книги, которые создавались не с целью поиска правды, а под воздействием конъюнктуры. И фокус в том, что отличить одно от другого зачастую невозможно. Литература, повторяю, не может быть оторвана от реальности. Другой вопрос, что, рожденная из актуального, она может стать универсальным разговором о вечном, как в случае «Бесов» Достоевского или «Отцов и детей» Тургенева. Собственно, по Бодлеру, в этом и есть задача настоящего искусства. Приведу несколько примеров для понимания.

«Волшебная гора» Томаса Манна – эпическая вещь, исследующая сами основы человеческого духа, но как воспринять проповеди итальянца Сеттембрини, читающего их герою Гансу, влюбленному в русскую девушку? Мы наблюдаем перечисление все те же размышления о варварах. Однако Манн не был бы Манном, если бы не дал тому объяснение не в духе «все так устроено, и русские таковы по рождению», но связал бы особенности русского естества с потерянностью во времени и пространстве, в свою очередь порожденной безмерностью русского пространства. Об этом же, по сути, писал и Чехов: «Русский суровый климат располагает к долгому лежанью на печке и небрежности в туалете».