Текст книги "Мера всех вещей"

Мен. Клянусь Зевсом, Сократ, ты можешь назвать Аспазию очень блаженной, если, будучи женщиной, она в состоянии сочинять такие речи.

Сокр. А если не веришь, следуй мне, и услышишь, как она говорит.

Мен. Часто встречался я с Аспазией, Сократ, и знаю, какова она.

Сокр. Что же? Не удивляешься ей, однако благодаришь ее за эту речь?

Мен. Да и великую за эту речь, Сократ, приношу я благодарность – ей или ему, кто бы ни сказал ее; прежде же многих других, благодарю произнесшего.

Сокр. Хорошо; но не выдай меня, чтобы я и еще произнес тебе много прекрасных ее речей политического содержания.

Мен. Не бойся, не выдам; только произноси.

Сокр. Так и будет.

Эвтидем

Лица разговаривающие:
Критон, Сократ, Эвтидем, Дионисиодор, Клиниас и Ктизипп

Крит. С кем это, Сократ, разговаривал ты вчера в Ликее? Вы окружены были такой толпой народа, что, подошедши послушать вас, я никак не мог вслушаться в предмет вашего рассуждения; а когда приподнялся на пальцы, мне показалось, что с тобой беседовал какой-то иностранец. Кто он такой?

Сокр. О котором иностранце спрашиваешь ты, Критон? Там был не один, а два.

Крит. Тот, которого я разумею, сидел третий по правую твою руку, а между вами – маленький сын Аксиоха110110
  Сын Аксиоха, Ἀξιόχου μειράκιоν, то есть Клиниас, внук Аксиоха первого. τοῦ ὴμετέρου… Κριτοβούλου. Критовул, сын Критона, красавец и любимец Сократа, Diog. L. 11. 13, 121. Plat. Apol. p. 38. 13. Phæd. p. 59, тщеславившийся своей красотой. Xenoph. symp. III. 7. IV. 10. V. 1. sqq. Поэтому ἐκεῖνος μὲν σκληφρὸς надобно относить к Клиниасу, а не к Критовулу. Значение слов σκληφρὸς и προφερὴς хорошо определяет Схолиаст: σκληφρός, говорит он, ὁ τῷ μὲν χρόνῳ πρεσβύτερος, τᾖ δὲ ὄψει νεώτερος δοκῶν (это Клиниас) προφερὴς δέ, τῷ μὲν χρόνῳ νεώτερος, τᾖ δὲ ὄψει πρεσβὺτερος (это Критовул).


[Закрыть], который, на мой взгляд, очень подрос, так что по возрасту как будто немногим отстает от нашего Критовула, только тот сухощав, а этот полон, красив и хорош лицом.

Сокр. Иностранец, о котором ты спрашиваешь, Критон, был Эвтидем, а по левую руку возле меня сидел брат его, Дионисиодор, и также участвовал в разговоре.

Крит. Я не знаю ни того ни другого, Сократ.

Сокр. Видно, какие-то новые софисты111111
  Слова: видно, какие-то новые софисты, καινοί τινες… σοφισταί, по некоторым спискам влагаются в уста Критона, и Штальбом находит это правдоподобным по выражению ὡς ἔοικε, но это выражение не только не препятствует, а, напротив, заставляет относить их к Сократу, потому что оно значит как видно или вероятно. Гейндорф и Шлейермахер не близко переводят его: ut facile conjici potest, wie du leicht denken kannst.


[Закрыть].

Крит. Откуда они? И в чем состоит их мудрость?

Сокр. Родом они, думаю, оттуда же, где и были, то есть из Хиоса112112
  Эти Хиосские выходцы, кажется, присоединились к тем афинянам, которые в 2,84 ол. под предводительством Лампона и Ксенократа переселились из Туриоса. Diodor. XI. 90. XII. 7. 10. Впрочем, эмиграции жителей из Туриоса происходили несколько раз, и причинами их были враждебные столкновения турийских партий.


[Закрыть] потом переселились в Туриос, а из Туриоса ушли в нашу сторону и проживают здесь уже много лет. Что же касается до мудрости, о которой ты спрашиваешь, то чудеса, Критон: они все знают! До сих пор я не понимал, что такое всезнайка, а теперь – вот дивные атлеты! Это уже не акарнанские братья113113
  Акарнанские братья, вероятно, были какие-нибудь странствующие геркулесы, каких много является и ныне. В древности славились и, по необыкновенной силе, высоко ценились акарнанские лошади. Hoffman. Lex. v. Acarnania.


[Закрыть]: те были могучи только телесными силами, а эти, во‐первых, люди сильные и по телу в таком роде боя, в котором можно побеждать всех114114
  В таком роде боя, в котором…, καὶ μάχῃ, ᾖ… Фицин правильно переводит: et eo genere pugnæ, quo omnia superantur. Но под этим боем должно разуметь не диалектическую изворотливость, а ὁπλομαχίαν, фехтованье, в котором Эвтидем и Дионисиодор, по преданиям, были весьма искусны. Haase ad Xenoph. de rep. Lacedaem. p. 218 seqq. Сократ, упоминая об их искусстве фехтовать, делает только аллюзию на искусство софистическое и ὁπλομαχίαν соединяет под одним родом: παγκράτιον εἶναι.


[Закрыть], потому что мастера не только сами владеть оружием, но за известную плату научить и других тому же; люди сильные ходить и по судам, где лично подвизаются и наставляют охотников говорить и писать судебные речи. Доныне они были искусны только в этом, а теперь уже вполне увенчали свое всепобедительное искусство; доныне по крайней мере один род борьбы оставался у них неиспробованным, а теперь и это так совершено ими, что никто не в состоянии против них и заикнуться. Вот как сильными сделались они в устных состязаниях и в опровержении всякой мысли, ложная ли она или истинная! Итак, я думаю, Критон, вверить себя этим мужам, потому что они обещаются в короткое время сделать и всякого столь же сильным.

Крит. Как, Сократ, разве не пугают тебя лета? Ведь ты уже стар.

Сокр. Нисколько не пугают, Критон. Я имею достаточную и утешительную причину не бояться их. Сами Эвтидем и Дионисиодор, можно сказать, уже в старости начали учиться этой мудрости, этому вожделенному для меня искусству состязаться. За год или за два они не были мудрецами. Одного только боюсь: не подать бы повода издеваться над этими иностранцами, как над Конном Митровийским, цитристом, который доныне продолжает учить меня на цитре. Дети, сотоварищи мои в его школе, смотря на нас, и меня осмеивают, и Конна называют учителем стариков – как бы не подвергнуть и их такому же поношению. Да может быть, они и сами того же боятся и не вдруг соглашаются принять меня. Я уже подговорил, Критон, некоторых стариков ходить вместе со мной на уроки Конна, других подговорю посещать уроки Эвтидема и Дионисиодора. Да почему бы и тебе, Критон, не быть моим товарищем?115115
  Почему бы и тебе не быть моим товарищем, καὶ σύ τί που συμφοἰτα, – выражение, очевидно, поврежденное. По догадке Аста, надобно бы читать καὶ σὺ δήπου σουμφοιτᾷς; или лучше καὶ σὺ τί οὐ συμφοιτᾷς; посещай, пожалуйста, и ты. См. примеч. к Протагору p. 310 A.


[Закрыть] А для приманки поведем детей твоих: принимая их, они, знаю, будут учить и нас.

Крит. Не мешает, если тебе угодно, Сократ. Но прежде скажи о мудрости этих людей, чтобы знать, чему мы будем учиться у них.

Сокр. Подожди, услышишь. Будто я и не могу сказать, как бы не понял их? Нет, я очень понял, помню и постараюсь пересказать тебе все сначала. По внушению какого-то бога, там, где ты видел меня, то есть в раздевальнице116116
  Эта беседа, как видно из самого диалога, происходила в Ликее. Поэтому Сократ сидел в той комнате, в которой люди, приходившие в Ликей, снимали свои плащи.


[Закрыть], сидел я один и уже хотел встать; но вот вдруг – обычное мне знамение, гений117117
  О значении Сократова гения мы будем иметь случай говорить при разборе «Федра» и других Платоновых бесед; а здесь замечаем только, что Шлейермахер, Гейндорф и Кузен напрасно утверждают, будто Сократ в этом месте упоминает о своем гении иронически. Кто потрудится сравнить тон настоящей его речи с тоном Сократова обращения к гению, например, в Федре, тот не найдет между ними никакого различия.


[Закрыть], и я опять сел. Вскоре после того вошли Эвтидем и Дионисиодор с множеством, как мне показалось, учеников своих. Вошедши, они начали прохаживаться в крытой галерее и еще не сделали двух-трех поворотов, как вошел Клиниас, который действительно очень подрос, твое замечание справедливо, а за ним толпа приятелей его и, между прочими, некто Ктизипп Пеанийский, прекрасный и добрый юноша по природе, но задорный по молодости. Клиниас, заметив при самом входе, что я сижу один, подошел прямо ко мне и сел по правую мою руку, как сам ты сказал. Дионисиодор и Эвтидем, увидев его, сперва остановились и разговаривали друг с другом, время от времени поглядывая на нас, а я внимательно наблюдал за ними; потом подошли к нам, и один из них, Эвтидем, сел подле мальчика, а другой подле меня с левой руки, прочие же – кому где случилось. Я поклонился им, так как и прежде по временам видался с ними; потом, обратившись к Клиниасу, сказал:

– Клиниас! Представляю тебе Эвтидема и Дионисиодора, мудрецов в вещах не маловажных, а великих. Они знают все, относящееся к войне, – все, что нужно знать человеку, желающему сделаться искусным полководцем, то есть как располагать и весть войско, как сражаться оружием; они могут также научить, как помогать самому себе в судах в случае какой-нибудь обиды.

Когда я сказал это, Эвтидем и Дионисиодор обнаружили свое неудовольствие, потому что, посмотрев друг на друга, улыбнулись. Потом первый из них примолвил:

– Не этим уже мы серьезно занимаемся, Сократ; такое занятие у нас только между делом.

Тут я изумился и сказал:

– Значит, ваше дело, должно быть, прекрасно, если подобное занятие для вас только безделка. Скажите же, ради богов, в чем состоит это прекрасное упражнение?

– Мы признаем себя способными, Сократ, – отвечал он, – превосходнее и скорее всех преподать добродетель.

– О, Зевс! – вскричал я. – Какое великое дело! Да где нашли вы это сокровище?118118
  Сокровище, тὸ ἕρμαιον. Известно, что Эрмий почитался божеством путей. Поэтому всякая находка на дороге, принимаема была как дар Эрмия. Теперь Сократ нечаянно, как бы на дороге нашел учителей добродетели, и потому учение их называет τὸ ἕρμαιον. Понимая τὸ ἕρμαιον в этом смысле, легко заметить всю тонкость Сократовой иронии.


[Закрыть] А я думал о вас так, как сей час же говорил, то есть что вы с особенным искусством действуете оружием, да так и рассказывал о вас. Помнится даже, что и сами вы, в первое время прибытия к нам, объявляли о себе то же. Но если теперь поистине обладаете и этой наукой, то умилосердитесь119119
  Умилосердитесь, ἳλεω εἲητον. Так как добродетель, по внутреннему убеждению Сократа, может быть преподаваема только богами, то он обращается к софистам, учителям добродетели, с таким выражением, с каким греки обращались только к богам, когда умоляли их о прощении грехов.


[Закрыть]; от души приветствую вас, как богов, и прошу у вас прощения в прежних словах своих. Впрочем, смотрите, Эвтидем и Дионисиодор, правду ли вы сказали? Ведь не удивительно не верить, когда обещаете так много.

– Будь уверен, Сократ, что правду, – отвечали они.

– Поздравляю же вас с таким приобретением гораздо более, чем великого царя с владычеством. Однако ж скажите мне: намерены ли вы объявить всем об этой мудрости или думаете как иначе?

– Для того-то мы и приехали сюда, Сократ, чтобы объявить о себе и учить, кто пожелает учиться.

– О, ручаюсь, что все пожелают, кто не знает вашего искусства! Вот я первый, потом Клиниас, а там Ктизипп и все эти, – сказал я, указывая на друзей Клиниаса.

А они уже очутились вокруг нас: Ктизипп сперва сидел, кажется, далеко от Клиниаса; но, когда Эвтидем, разговаривая со мной, наклонялся вперед, потому что между нами был Клиниас, и заслонял его от Ктизиппа, он, желая смотреть на своего друга и вместе слушать разговор, первый вскочил со своего места и стал против нас. Потом его примеру последовали и другие, обычные приятели Клиниаса и друзья Эвтидема и Дионисиодора. На них-то указал я Эвтидему и примолвил, что все они готовы учиться. В самом деле, как Ктизипп, так и прочие изъявили сильное желание и в один голос просили его показать опыт своей мудрости.

Тогда я сказал:

– Эвтидем и Дионисиодор, как хотите, а надобно и их удовлетворить, и для меня сделать это. Показать себя во многом – дело, конечно, не малое; но скажите мне по крайней мере: того ли только, кто убежден, что должно у вас учиться, можете вы сделать добрым человеком, или и того, кто еще не убежден, потому что вовсе не почитает добродетели предметом науки, а вас – ее учителями? То есть к вашему ли искусству или к иному какому-нибудь относится также знание убедить человека, что добродетель изучима и что вы именно те люди, у которых можно научиться ей самым лучшим образом?

– Точно к нашему, Сократ, – отвечал Дионисиодор.

– Поэтому вы лучше, нежели кто-либо из современников, можете расположить к философии и добродетели?120120
  Надобно заметить, что Сократ не допускал различия между философией и добродетелью: любить мудрость, по его мнению, значило любить добродетель; теория и практика у него должны были сливаться в одну жизнь человека. Отсюда бытие и явление бытия в области нравов почитал он такими крайностями, которые уничтожают сами себя и годятся только для софистического тщеславия. См. Харм. введ.


[Закрыть]

– Думаем-таки, Сократ.

– Отложите же все прочие рассуждения до другого времени, – сказал я, – а теперь покажите себя только в следующем: доставьте мне и всем присутствующим удовольствие, убедите этого мальчика, что должно философствовать и любить добродетель; это к нему, по его возрасту, идет. Я и прочие, здесь находящиеся, сильно желаем, чтобы он был самым лучшим человеком. Перед вами сын Аксиоха, следовательно, внук Алкивиада Старшего и племянник того, который ныне здравствует – имя его Клиниас121121
  Племянник того, который ныне здравствует, αὐτανεψιὸς τοῦ νῦν ὅντος Ἁλκιβιάδου. Из этих слов Пинзгер заключает, что Платонов Эвтидем написан до изгнания Алкивиада; но греческий текст показывает только то, что, когда Платон писал своего Эвтидема, Алкивиад был еще жив.


[Закрыть]. Так как он молод, то мы опасаемся, чтобы кто-нибудь, предупредив нас, не развратил его и, пользуясь его молодостью, не наклонил мыслей его к каким-нибудь другим предметам. Поэтому вы пришли весьма кстати. Если для вас не составит это труда, испытайте нашего мальчика, побеседуйте с ним в нашем присутствии, – почти так говорил я.

На это Эвтидем решительно и смело сказал:

– Какой труд, Сократ; лишь бы юноша согласился отвечать.

– О, к этому-то именно он и привык, – заметил я, – друзья то и дело обращаются с ним, часто спрашивают его и заставляют разговаривать; следовательно, в ответах он будет, вероятно, смел.

Но как бы лучше рассказать тебе, Критон, что за этим последовало? Дело не маловажное – уметь, при повторении, удержать такую необыкновенную мудрость. Приступая к рассказу, не призвать ли и мне на помощь Муз и Мнимосину, как призывают их поэты?

Начал Эвтидем и, помнится, следующим вопросом:

– Клиниас! Какие люди обыкновенно учатся: умные или невежды?

Ребенок, так как вопрос был труден122122
  Так как вопрос был труден, ἄτε μεγάλου ὄντος… Μεγάλου здесь то же что χαλεποῦ, равно как латинское magna quæstio есть difficilis quæstio. См. Hipp. mai. p. 287. B. οὐ μέγα ἐστὶ τὸ ἐρώτημα, ἀλλὰ καὶ πολὺ τούτου χαλεπώτερα ἅν ἀποκρίνασθαι ἐγώ σε διδάξαιμι.


[Закрыть], покраснел и в недоумении посмотрел на меня; а я, видя, что он смешался, сказал:

– Не робей, Клиниас, отвечай смело: то или другое тебе кажется? Может быть, через это получишь великую пользу.

В ту же минуту Дионисиодор наклонился ко мне почти на ухо с комической улыбкой и молвил:

– Предсказываю тебе, Сократ, что как ни ответит дитя, во всяком случае будет обличено в ошибке123123
  Этот софизм основывается на двузнаменательности всех трех слов, заключающихся в вопросе, т. е. σοφοί, ἀμαθεῖς и μανθάνειν. Под словом σοφοὶ сперва разумеются люди, преданные мудрости и добродетели, а потом те, у которых есть способность учиться. Равным образом ἀμαθεῖς сперва только незнающие, а потом глупые, или невежды. Тоже и μανθάνειν – сперва означает учиться, а потом знать. Впрочем на двузнаменательность последнего слова далее указывает и сам Сократ. См. Arist. de Sophist, elench. c. 4. § 3. p. 526. ed. Bipont. Сравн. Ethic. Nic. I. 10.


[Закрыть].

Между тем Клиниас уже отвечал, так что мне более не нужно было возбуждать его к смелости; он отвечал, что учатся умные.

– А называешь ли ты кого-нибудь учителями, – спросил Эвтидем, – или не называешь?

– Называю.

– Но учители не суть ли учители тех, которые учатся, как, например, цитрист и грамматист были твоими и других детей учителями, а вы – их учениками?

Согласился.

– А учась чему-нибудь, вы, конечно, прежде не знали того, чему учились?

– Не знали, – сказал он.

– И, однако ж, не зная того, были умны?

– Не так-то, – отвечал он.

– А если не умны, то невежды?

– Правда.

– Итак, учась тому, чего не знали, вы учились невеждами?

Мальчик согласился.

– Значит, умные учатся невеждами, а не умными, как ты думал, Клиниас.

Лишь только он сказал это, как все последователи Дионисиодора и Эвтидема дружно, будто хор по знаку капельмейстера124124
  Замечательно, что между последователями софистов рукоплескания были в большом употреблении. Рукоплесканиями они сопровождали каждую остроумную выходку своих учителей. Доказательства встречаются во многих разговорах Платона. Говоря о таких знаках одобрения, Платон, кажется, имел мысль показать, что они недостойны философской школы и могут быть терпимы только в театрах и обществах декламаторов.


[Закрыть], зарукоплескали и подняли смех. Потом, прежде чем ребенок успел порядочно вздохнуть, Дионисиодор обратился к нему и сказал:

– А что, Клиниас? Как скоро грамматист говорит что-нибудь, которые дети разумеют слова его: умные или невежды?

– Умные, – отвечал Клиниас.

– Следовательно, учатся умные, а не невежды, и ты неправильно сейчас отвечал Эвтидему.

После этого-то почитатели софистов, сорадуясь их мудрости, уже слишком много смеялись и шумели, а мы, как оглушенные, молчали. Заметив наше смущение, Эвтидем, чтобы еще более удивить нас, не давал ребенку отдыха, продолжал спрашивать и, как хороший орхист, предлагал ему об одном и том же предмете125125
  Сила сравнения Эвтидема с орхистами состоит здесь, без сомнения, в следующем: как хорошие орхисты во время пляски повторяют те же самые движения и, для разнообразия, только слегка изменяют их, так и Эвтидем в разговоре делает Клиниасу те же самые вопросы и едва-едва разнообразит их.


[Закрыть] сугубые вопросы.

– А что, Клиниас, – сказал он, – учащиеся тому ли учатся, что знают, или тому, чего не знают?

В ту же минуту Дионисиодор опять прошептал мне:

– Сократ! Ведь и это такая же штука, как прежняя.

– О Зевс! – отвечал я. – Да и первый-то вопрос делает вам много чести.

– У нас все равно неизбежны, – сказал он.

– Поэтому вы, думаю, пользуетесь высоким мнением у своих учеников?

Между тем Клиниас отвечал Эвтидему, что учащиеся учатся тому, чего не знают. А Эвтидем спросил его опять, как и прежде спрашивал:

– Как же так? Знаешь ли ты буквы?

– Знаю, – сказал он.

– Все знаешь?

– Все.

– Но когда человек говорит что-нибудь, разве не буквы он говорит?

Согласился.

– А так как ты знаешь все буквы, то он говорит то, что ты знаешь?

И в этом согласился.

– Что ж теперь? – сказал он. – Значит, не ты учишься, когда что-нибудь говорят, а тот, кто не знает букв?

– Так, однако ж, я учусь, – сказал он.

– Но ты учишься тому, что знаешь, если только знаешь все буквы.

– Правда.

– Следовательно, ты неправильно отвечал, – сказал он.

Эвтидем еще не успел порядочно кончить своего заключения, как Дионисиодор перехватил речь его, будто мяч, и опять напал на дитя.

– Клиниас! – сказал он. – Эвтидем обманывает тебя. Скажи мне: учиться не значит ли приобретать познание о том, чему кто учится?

– Клиниас согласился.

– А познать не то же ли, что иметь уже познание?

– Подтверждаю.

– Следовательно, не знать – все равно что не иметь познания?

– Конечно.

– Но кто получает что-нибудь? Тот ли, кто имеет, или кто не имеет?

– Кто не имеет.

– А ты согласился, что незнающие принадлежат к числу людей неимеющих?

– Согласился.

– Поэтому учащиеся принадлежат к числу людей получающих, а не тех, которые имеют?

– Так.

– Следовательно, учатся, Клиниас, не те, которые знают, а те, которые не знают.

После этого Эвтидем стремился было, как борец, и в третий раз ниспровергнуть мальчика126126
  По мнению Виктория (Varr. lectt. XXI. 2.), сила сравнения здесь состоит в том, что в Греции борцы объявляемы были победителями только по троекратном преодолении противника. Fabri agonist. I. 24. et 27. in Gronovii thesaur. gr. T. VII. p. 888. sqq. et p. 2261. Spanhem. ad Iulian. p. 261. sq.


[Закрыть] но я, заметив, что ребенок совсем погибает, и боясь, как бы он вовсе не оробел, решился успокоить его утешением.

– Не удивляйся, Клиниас, – сказал я, – если такой разговор кажется тебе необычайным. Может быть, ты не замечаешь, что делают с тобой эти иностранцы. Они делают то самое, что бывает в таинствах коривантов, которые, приступая к посвящению адепта, сажают его на престол127127
  О таинствах Коривантов см. Vales. obss. critt. II. p. 53. Wesseling. ad Diodor. Sicul. Tom. II. annot. p. 493. Alberti ad Hesych. in. h. v. Lobeck. Aglaoph. T. 1. p. 116. sqq., который между прочим пишет: Eleusinia et corybantia dissimillima fuere. Eleusinia enim publica auctoritate celebrabantur loco augustissimo sanctissimoque, corybantia privatim in gurgustiis; illis magistratus præsidebant et sacerdotes populi Atheniensis, his ambubaiae et aeruscatorum, infimi; illis summus constabat apud omnes honos, decus, sanctitas, hæc prudentissimo cuique odio erant et contemptui. «Таинства элевзинские и таинства коривантов были далеко не похожи одни на другие. Элевзинские совершались торжественно и в священном месте; а коривантские отправлялись частно и в погребах. При тех присутствовало правительство и жрецы афинского народа, а при этих – флейщицы и низкие выманиватели денег. На первых господствовали почтительность, приличие, святость, а последние были предметом ненависти и презрения для каждого благоразумного человека». Обряды посвящения в таинства коривантов начинались пляской вокруг инициата; после того сажали его на престол. Procl. Theol. Plat. VI. 13. Plat. Iegg. VII. p. 780. D.


[Закрыть]. Если ты бывал посвящаем, то знаешь, что этот обряд начинается плясками и шутками – точно так же теперь пляшут вокруг тебя и шутят, подобно орхистам, Эвтидем и Дионисиодор, чтобы потом ты мог быть посвящен. Итак, в эти минуты представляй себе, что слышишь начало софистических церемоний. Сперва, как говорит Продик, надобно уразуметь истинное значение имен; вот иностранцы и показали тебе, что ты не знаешь, как люди употребляют слово «учиться» (μανθάνειν). Они называют этим словом, во‐первых, то, когда человек, не имевший прежде никакого познания об известном предмете, наконец, узнает его; во‐вторых, то, когда он, уже получив познание о нем, с помощью его рассматривает тот же самый предмет, как скоро его делают или о нем рассуждают. Хотя, конечно, в этом случае чаще употребляется глагол «беседовать» (ξυνιέναι), чем «учиться»; однако ж иногда говорят и «учиться» (μανθἀνειν). Да, Клиниас, ты забыл, как показали тебе Эвтидем и Дионисиодор, что упомянутое название принимается у людей в противоречащих значениях, то есть прилагается и к знающему и к незнающему. Почти то же самое и во втором предложенном тебе вопросе: что познают? – то ли, что знают, или то, чего не знают? Такие-то уроки я называю шутками, и говорю, что с тобой действительно шутили. А шутки это потому, что, если бы кто-нибудь узнал многие и даже все подобные вещи, все еще не знал бы, каково самое дело. Шутить можно с людьми, подставляя им различные значения слов, как ногу, чтобы они споткнулись и упали, или, отодвигая сзади скамейку, когда кто хочет сесть, чтобы позабавиться и посмеяться, как он опрокинется на спину. Думай же, что эти мудрецы подобным образом шутят теперь и с тобой, но потом они уже серьезно раскроют тебе дело128128
  Τοὐτωγέ σοι αὐτὼ τὰ σπουδαῖα ἐνδείξεσθον. Αυτὼ здесь, очевидно, не кстати. Гейндорф читает αυτά, но это несообразно с характером греческой фразы; вернее Шлейермахер: αὗ τὰ σπουδ….


[Закрыть]; а я между тем попрошу их исполнить обещание, ведь они обещались показать расположительную свою мудрость, но, видно, признали нужным начать шуткой. Итак, Эвтидем и Дионисиодор, до этой поры вы шутили и, может быть, уже довольно нашутились. Теперь постарайтесь убедить мальчика, что должно любить мудрость и добродетель. Впрочем, я сперва выскажу вам, как это понимаю – чего хочу от вас, – и если покажусь невеждой в этом отношении и человеком смешным, вы не смейтесь надо мной, потому что одна жажда вашей мудрости возбуждает во мне смелость лепетать пред вами. Итак, слушая меня, удержитесь от смеха вы и ученики ваши; а ты, сын Аксиоха, отвечай. Точно ли все люди желают себе счастья? Но может быть, это один из тех смешных вопросов, которых теперь я так боюсь? Может быть, глупо и спрашивать об этом? В самом деле, кто не желает себе счастья?

– Конечно, нет таких, – отвечал Клиниас.

– Положим, – сказал я, – но далее-то: желая себе счастья, как сделаться счастливым? Не так ли, чтоб получить много добра? Или, может быть, этот вопрос еще глупее прежнего? Ведь дело и само по себе ясно.

– Без сомнения.

– Пусть так; но между всеми вещами что называется добром? Или, может быть, и это найти столь же легко и не требует усилий порядочного человека? Может быть, всякий скажет, что добро есть богатство. Не правда ли?

– Правда, – отвечал Клиниас.

– Что оно состоит также в здоровье, красоте и прочих телесных совершенствах.

Согласился.

– Но ведь и благородство, и сила, и почести в отечестве, не менее добро.

– Конечно.

– А нет ли и еще чего-нибудь доброго? Например: быть рассудительным, справедливым, мужественным? Скажи, ради Зевса, Клиниас: тогда ли мы были бы правы, когда бы почитали это добром, или тогда, когда не почитали бы? Может быть, иные недоумевают касательно этого предмета; а ты как думаешь?

– Я почитаю это добром, – отвечал Клиниас.

– Хорошо, но к какому классу отнести мудрость? К добру или к чему другому?

– К добру.

– Подумай-ка, не забыли ли мы и еще о каком-нибудь добре, стоящем внимания?

– Кажется не забыли, – отвечал Клиниас.

Тогда я, как будто припоминая что-то, сказал:

– Ох, нет, клянусь Зевсом, мы пропустили величайшее из всех благ.

– Какое же это? – спросил он.

– Благополучие129129
  Разговор свой с Клиниасом Сократ начал вопросом о счастье – εὖ πράττειν – и, перечислив разные виды благ, прибавляет к ним наконец еще благополучие – εὐτυχίαν. Явно, стало быть, что εὐτυχίαν Платон отличал от εὐπραγία; но в чем видел он отличительную их черту? Из того, что далее εὐτυχία поставляется у него в непосредственную связь с мудростию – σοφία – и в зависимость от нее, можно подозревать, что εὐτυχίαν – благополучие – греки понимали как удачу или дело случая и видели его в каком-нибудь удачно совершившемся событии; напротив, счастье – εὐπραγία – у греков было обладание вещественными, или внешними, предметно-понимаемыми благами. Следовательно, Сократ припоминает здесь благополучие – εὐτυχίαν – с той только целью, чтобы поправить народное мнение об удаче, вывести ее из-под влияния случая, подчинить мудрости и, таким образом, сделать переход к рассмотрению высшего блага. Впрочем, на это самое различие между счастьем и благополучием указывается и ниже, p. 281 B.: «знание (то же, что мудрость) при всяком приобретении и действии доставляет людям не только благополучие, но и счастье».


[Закрыть], Клиниас, которое все, даже и самые плохие люди, называют величайшим добром.

– Ты прав.

Потом, опять одумавшись, я сказал:

– А ведь мы, я и ты, сын Аксиоха, немного смешны в глазах этих иностранцев.

– Почему же? – спросил он.

– Потому что, упомянув о благополучии прежде, теперь снова говорим о нем.

– Как же так?

– Да так, смешно полагать в другой раз то, что было уже положено130130
  Полагать в другой раз, πάλιν προτιθέναι. Немного выше этот глагол стоит в действительном залоге, ἐὰν ταῦτα τιθῶμεν ὡς ἀγαθά, когда бы почитали это добром, и, по-видимому, имеет смысл среднего. Штальбом весьма остроумно различает значения его залогов. Τιθέναι, говорит он, значит полагать что-нибудь, не предусматривая следствий, которые должны выйти из положения: напротив, τίθεσθαι есть полагать нечто, как истину, имеющую привести нас к таким, а не другим заключениям. См. de Rep. X. p. 596. A. VII. p. 532. D. Theaet. p. 191. C. etc. Сравн. Stalbaumii opp. Plat. T. VI. sect. I. not. ad Euthyd. 279. D. Отсюда легко понять слова Сократа: смешно полагать в другой раз (τιθέναι) то, что было уже положено (ἐὰν προτιθῶμεν); то есть смешно снова говорить о благополучии, если прежде мы положили мудрость как благополучие.


[Закрыть], и говорить об одном и том же дважды.

– Что ты разумеешь тут?

– Послушай, – сказал я, – мудрость есть благополучие; это известно и ребенку. – Клиниас удивился, потому что еще слишком молод и несмышлен, а я, заметив его удивление, спросил: – Разве ты не знаешь, что флейтисты в отношении к игре на флейте – люди самые благополучные?

– Знаю.

– То же должно сказать и о грамматистах в отношении к искусству читать и писать?

– Без сомнения.

– Что ж теперь? Говоря вообще, почитаешь ли ты кого-нибудь благополучнее кормчего во время морской бури?

– Нет.

– А во время войны, с кем бы ты охотнее согласился разделять судьбу: с мудрым полководцем или с немудрым?

– С мудрым.

– Во время болезни кому бы охотнее вверился: мудрому врачу или глупому?

– Мудрому.

– Стало быть, гораздо благополучнее иметь дело с мудрым, чем с невеждой?

– Конечно.

– Следовательно, мудрость везде делает людей благополучными; с ней никто не ошибается, но все поступают правильно и удачно, иначе она не была бы и мудростью. Таким образом, в главном мы, наконец, как-то там согласились, то есть заключили, что кто обладает мудростью, тот не имеет нужды в благополучии. А когда согласились в этом, я спросил Клиниаса и о других, прежде допущенных положениях.

– Мы допустили, – сказал я, – что человек благоденствует и бывает счастлив, как скоро у него много добра.

– Допустили.

– Но благоденствовать при настоящих благах тогда ли можем мы, когда они полезны нам, или когда не полезны?

– Когда полезны, – отвечал он.

– Полезны ли они, когда мы только имеем их, а не употребляем? Например, полезно ли иметь много пищи и не есть, много питья и не пить?

– Вовсе нет, – сказал он.

– Вообрази же теперь, что художники приобрели все нужное для каждого из них и, однако ж, не употребляют приобретенного; счастливы ли они оттого, что у них есть все нужное для художника? Представь, например, что плотник приобрел все инструменты и нужные деревья, а ничего не строит; полезно ли ему это приобретение?

– Нимало.

– Что ж теперь? Кто приобрел богатство и все другие блага, о которых мы недавно упоминали, а не употребляет их, тот благоденствует ли от приобретения этих благ?

– Нет, Сократ.

– Следовательно, кто хочет быть счастливым, тому надобно не только приобрести эти блага, но и употреблять их, если одно приобретение не приносит никакой пользы.

– Правда.

– Итак, для счастья человека, Клиниас, необходимо как приобретение благ, так и употребление их.

– Кажется.

– Но употребление правильное, – спросил я, – или и неправильное?

– Правильное.

– Ты хорошо-таки отвечаешь, потому что употреблять их неправильно, думаю, гораздо вреднее131131
  Гораздо вреднее, то есть гораздо хуже, πλέον γάρ που θάτερον ἔστιν. Греческий диалектизм, какой и ниже p. 297 D. θάτερον часто употребляется вместо τὀ κακόν.


[Закрыть], чем вовсе не употреблять: первое худо, а последнее ни худо, ни хорошо. Не так ли скажем?

– Так.

– Что же? При обработке деревьев может ли что другое содействовать правильному употреблению их, кроме знания, свойственного плотнику?

– Ничто, – сказал он.

– Не знание ли также содействует правильной выделке сосудов?

– Так.

– А для того, – сказал я, – чтобы правильно употребляемы были все прежде упомянутые нами блага, то есть богатство, здоровье и красота, знание ли должно идти вперед и сообщать направление деятельности или что другое?

– Знание, – отвечал он.

– Следовательно, знание, как видно, при всяком приобретении и действии доставляет людям не только благополучие, но и счастье?

– Так.

– Итак, скажи, ради Зевса, – спросил я, – есть ли какая-нибудь польза от всех приобретений без рассудительности и мудрости? Полезно ли человеку многое приобретать и многое делать, когда в нем нет ума, или полезнее немногое с умом? Смотри так: не тот ли менее грешит, кто менее делает? Не тот ли менее несчастен, кто менее грешит? Не тот ли менее бедствует, кто менее несчастен?

– Без сомнения, – сказал он.

– Но кто преимущественно менее может делать: бедный или богатый?

– Бедный, – отвечал он.

– Слабый или сильный?

– Слабый.

– В честях или без честей?

– Без честей.

– Мужественный и рассудительный или робкий?

– Робкий.

– Следовательно, менее132132
  По-гречески μᾶλλον, разумеется μᾶλλον ἐλάττω, как выше и как в следующих далее выражениях.


[Закрыть] также – ленивый, чем деятельный?

– Допускаю.

– Менее медленный, чем быстрый? И менее тот, кто имеет тупое зрение и слух, чем тот, у кого чувства остры?

Во всем этом мы согласились.

– Значит, все вообще блага, о которых мы говорили, Клиниас, – продолжал я, – надобно понимать не так, что они блага сами по себе, но, как видно, следующим образом: если управляет ими невежество, то они бывают большим злом, чем противоположное им, потому что могут успешнее служить злому началу, которое управляет ими. Если же, напротив, они находятся под властью рассудительности и мудрости, то становятся тем большим добром, а сами по себе не стоят ни того ни другого названия.

– Кажется, в самом деле так, как ты говоришь.

– Что же теперь остается заключить из наших слов? Не то ли, что нет ничего ни доброго, ни злого, что одна мудрость – добро и одно невежество – зло?

Согласился.

– Рассмотрим же остальное, – сказал я. – Все мы сильно желаем быть счастливыми; а счастье для нас возможно, как видно, под условием не только употребления, но еще верного употребления вещей; верное же употребление их и благополучие доставляются знанием; следовательно, каждый человек необходимо должен всеми силами приготовлять себя к тому, чтобы быть мудрейшим. Не так ли?

– Так, – сказал он.

– Значит, кто думает, что гораздо выгоднее, чем деньги, получать мудрость – и от отца, и от наставников, и от друзей вообще, и от тех, которые свидетельствуют нам любовь свою, и от иностранцев, и от граждан, – кто просит, умоляет наделить себя мудростью, для того не стыдно и не бесчестно, Клиниас, ради такого приобретения повиноваться и служить – как любящему его человеку, так и другим, и быть готовым ко всякой прекрасной услуге, лишь бы кто усердно желал сделать его мудрым. Или, может быть, тебе не так кажется? – спросил я.

– Нет, мне кажется, что ты говоришь хорошо, – отвечал он.

– Да, Клиниас, – продолжал я, – если только можно учить мудрости, если она не сама собой достается людям, ибо это еще требует исследования, и наши мнения в этом отношении пока неизвестны.

– Но мне думается, Сократ, что мудрости учить можно, – промолвил он.

– Прекрасно сказано, лучший из мужей133133
  Лучший из мужей, ὦ ἄριστε ἀνδρῶν. Сократ называет Клиниаса мужем, разумеется, иронически, и причина иронии здесь та, что Клиниас произносит свое мнение о таком положении, о котором судить нелегко было и мудрецам, поседевшим в исследовании истины.


[Закрыть], – отвечал я, обрадовавшись. – Ты хорошо делаешь, что избавляешь меня от долгих исследований вопроса: можно ли учить мудрости или нельзя? Если же она, по твоему мнению, изучима и одна в состоянии доставить человеку счастье и благополучие, то не почтешь ли ты нужным пофилософствовать о ней? И не устремишься ли своей мыслью к приобретению ее?

– Конечно, Сократ, – отвечал он, – и сколько возможно более.

Выслушав это с радостью, я сказал:

– Вот образец расположительной беседы, какой мне хочется, Дионисиодор и Эвтидем. Он, конечно, не искусствен и с трудом развит, но пусть кто-нибудь из вас постарается изложить его по правилам искусства. А когда вам не угодно, раскройте этому ребенку по крайней мере то, что я оставил без исследования, то есть должен ли он стараться приобрести всякое знание или какое-нибудь одно, которое сделало бы его человеком счастливым и добрым, и в чем состоит оно; ведь я с самого начала говорил вам, что для нас весьма важно видеть этого юношу мудрым и добрым.

Сказав это, Критон, я сильно напряг свое внимание и изготовился понять, каким образом они приступят к слову и с чего начнут свои наставления, долженствовавшие расположить юношу к мудрости и добродетели. Вот старший из них, Дионисиодор, первый открыл беседу; а мы смотрели на него с надеждой тотчас услышать какую-нибудь дивную речь. Так и вышло: этот человек начал в самом деле удивительное слово, и тебе, Критон, стоит выслушать его, чтобы судить, как оно возбуждает к добродетели.

Дионисиодор сказал:

– Отвечайте мне, Сократ и все другие, желающие, чтобы этот юноша сделался мудрым: шутя вы говорите это, или желания ваши истинны, серьезны?

Тут мне пришло на ум, что прежние наши слова, которыми мы просили их разговаривать с юношей, вероятно, приняли они за шутку, а потому и сами шутили, нисколько не заботясь о речи серьезной. Подумав это, я отвечал еще решительнее прежнего, что мы нисколько не шутим.

– Смотри, Сократ, – продолжал Дионисиодор, – чтоб после не отказываться от теперешних своих слов.

– Смотрел уже, – сказал я, – и, верно, не откажусь.

– Что же? Вы сказали, что хотите видеть Клиниаса мудрым? – спросил он.

– И очень.

– А теперь он мудр или нет? – спросил Дионисиодор.

– Говорит, что еще нет; видишь, он нехвастлив.

– Значит, вам угодно, чтоб он сделался мудрым, а невеждой не был?

Мы согласились.

– Следовательно, вы желаете, чтоб он сделался тем, что теперь не есть134134
  Что теперь не есть, ὂς μἐν οὐκ ἔστι. Софизм основывается очевидно на слове ὅς, которое употреблено софистом вместо οῖος. Вопрос был о качестве Клиниаса, а не о бытии его.


[Закрыть], и не был тем, что теперь есть?

Услышав это, я смешался, а Дионисиодор, заметив мое смущение, продолжал:

– Но желая, чтоб он не был тем, что теперь есть, вы, кажется, хотите, чтоб он погиб. О, те друзья и приятели весьма драгоценны, которые больше всего желают погибели любимому своему юноше.

Услышав это, Ктизипп рассердился за своего друга и вскричал:

– Турийский иностранец! Если бы не было невежливо, я сказал бы тебе: возьми на свою голову135135
  Возми на свою голову, σοὶ εἰς κεφαλήν, то есть погибни ты сам. См. Küster. ad Aristoph. Plut. v. 525. 659. et Schol. ad Pac. v. 1063.


[Закрыть] то дело, которое ты вздумал налгать на меня и на других. Об этом и говорить преступно; ну, могу ли я желать Клиниасу погибели?

– Как, Ктизипп? – возразил Эвтидем. – Разве, по твоему мнению, можно лгать?136136
  Разве, по твоему мнению, можно лгать? ἦ δοκεῖ σοὶ οἶοντ᾽ εἶναι ψεύδεσθαι, – известное в древности умозаключение софистов, которым доказывалось, что нельзя говорить о том, чего нет, следовательно, и нельзя лгать. Ниже Платон приписывает этот софизм Протагору и предшествовавшим ему мудрецам, а в своем «Софисте» (p. 237) – Пармениду. Основание и в этом софизме – то же, какое в прежнем, то есть смешение бытия вещи с ее качествами. Качеств в вещи много, следовательно, можно приписывать ей одни вместо других, не уничтожая ее бытия, то есть можно лгать; напротив, бытие логически только одно, заменить его нечем – следовательно, в этом отношении ложь невозможна.


[Закрыть]

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал он, – если только я не сошел с ума.

– Но кому же можно: тому ли, кто говорит о деле, о котором идет речь, или тому, кто не говорит?

– Тому, кто говорит, – отвечал он.

– Однако ж говорящий о деле, конечно, говорит не о другом каком-нибудь сущем, а о том, что он говорит.

– Да как же иначе? – сказал Ктизипп.

– И дело, о котором говорится, вероятно, есть сущее особое, отличное от другого?

– Без сомнения.

– Стало быть, говорящий о нем говорит о сущем?

– Да.

– Но говорящий о сущем говорит сущую истину. Следовательно, и Дионисиодор, поколику он говорит о сущем, говорит истину и нисколько не лжет на тебя?

– Так, – сказал Ктизипп, – но кто говорит об этом, Эвтидем, тот говорит не о сущем.

– Да не сущее разве не то, чего нет? – спросил Эвтидем.

– Конечно то, чего нет.

– И не в том ли состоит не сущее, что оно нигде не существует?

– В том, что нигде.

– А можно ли совершать что-нибудь с тем, что не существует? Например, мог ли бы кто-нибудь сделать Клиниасу то, чего нигде нет?

– Не думаю, – отвечал Ктизипп.

– Что же? Ораторы, говоря к народу, ничего не совершают?

– Совершают, – отвечал он.

– А если совершают, то и делают?

– Конечно.

– Поэтому говорить – значит совершать и делать?

Согласился.

– Стало быть, никто не говорит о том, чего нет, ибо иначе можно было бы и делать то, чего нет. А ты уступил, что не сущего делать нельзя; значит, по твоим же словам, и лгать нельзя. Итак, все, что говорит Дионисиодор, есть истинное и сущее.

– Но, ради Зевса, Эвтидем, – сказал Ктизипп, – положим, он говорит о сущем; да говорит-то не так, как оно есть.

– Что ты, Ктизипп? – возразил Дионисиодор. – Разве можно найти кого-нибудь, кто говорил бы о вещах, как они есть?

– Конечно, таковы все честные, добрые и правдивые люди.

– Как? – спросил он. – Ведь хорошее хорошо, а худое худо?

Уступил.

– И ты соглашаешься, что честные и добрые люди говорят о вещах, как они есть?

– Соглашаюсь.

– Но если добрые люди, Ктизипп, говорят о вещах, как они есть, то о худом говорят они, без сомнения, худо?137137
  Здесь «худо» софист относит не к предикату, не к худым людям, как бы следовало, а к субъекту, то есть к тем, которые говорят. Поэтому Ктизипп далее поправляет его. Основание софизма здесь в двояком значении выражения: «худо говорить, κακῶς λέγειν». В одном смысле оно значит prave dicere, в другом – male dicere, то есть худо говорить значит или дурно выражаться, или дурно отзываться.


[Закрыть]

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал он, – то есть о худых людях, к которым ты, если хочешь меня послушать, берегись присоединяться, чтобы добрые, говорящие, как тебе известно, о худых худо, не заговорили и на твой счет так же.

– Поэтому о великих людях, – продолжал Эвтидем, – говорят они величественно, а о горячих – горячо?

– Без сомнения, – отвечал Ктизипп, – равно как о холодных говорят и велят говорить холодно138138
  Холодные говорят… холодно. Насмешка Ктизиппа над тупыми остротами и недальновидной диалектикой софистов. Потому-то софист и находит это выражение оскорбительным для себя и похожим на брань.


[Закрыть].