Текст книги "Кинокомпания Ким Чен Ир представляет"

Фильмы Сина пользовались огромной популярностью. И его верность кинематографу, а не политикам или идеологиям – тоже. Не вполне понятно, во что верил Син, помимо себя. Он насмехался над коллегами, которые претендовали на титул Творца Авторского Кино, но явно мечтал о нем и сам. Он снимал фильмы, отчетливо призывавшие к женской эмансипации, но публично заявлял, что полагать их таковыми «попросту неверно», и прибавлял: «Лично я восхищаюсь учением Конфуция». Он ценил сценаристов, платил им огромные гонорары, скупал права на экранизацию лучших книг и радиопостановок, но в то же время утверждал, что фильмы его в основном визуальны, и хорошо бы показывать их задом наперед, чтобы от сюжета не оставалось камня на камне. «Эти претензии на художественность я презираю, – говорил Син в период успеха, – а прикидываться, будто у тебя есть какое-то там гражданское сознание, – это вообще хуже некуда…»

В основном, судя по всему, он просто любил снимать кино. На фоне кино все прочее меркло. Позже Чхве Ын Хи в смятении пополам с восхищением напишет, что Син «без колебаний» продал бы собственную жену, если бы это помогло ему снять фильм. Современник Сина, кинокритик Ким Чхон Вон, отмечал, что «ради съемок фильма [Син] прыгнул бы в преисподнюю».

Что до Чхве, она была воплощением современной Кореи во времена, когда страна разрывалась между традициями и современностью. Послевоенная Южная Корея, по-прежнему движимая конфуцианскими ценностями, под активное понукание президента Пака, внушавшего корейцам, что их ролевой моделью должен стать капиталистический Запад, вступала в эру вульгарного потребления. Новейшая американская бытовая техника стала желанным символом статуса и достатка, и дома корейцев среднего класса смотрелись порой слегка абсурдно: прихожую гордым трофеем загромождал холодильник, тостер стоял на видном месте в гостиной, а на полках высились пустые коробки, беззвучно кричавшие о том, что семье доступны некие товары и продукты. Сам президент Пак прославился эффектными летчицкими черными очками и привычкой курить сигареты через длинные тонкие мундштуки. Как это часто случается, битва между сохранением традиционного жизненного уклада и приятием современной культуры свелась к выяснению вопроса о том, что прилично или неприлично, безопасно или небезопасно делать женщинам. Снова и снова в фильмах Сина Чхве Ын Хи олицетворяла этот конфликт, играя проститутку, военную вдову, целомудренную студентку, королеву или неразборчивую в связях девицу за барной стойкой.

За пределами кино имидж Чхве тоже разрывался между двумя полюсами. Мужская аудитория поневоле ее вожделела, и после выхода очередного фильма мужские разговоры неизбежно переходили от качества собственно кино к телу Чхве. СМИ, поощряемые пиарщиками «Син Фильм», изображали Чхве послушной и преданной женой, которая ради супруга усердно трудится на съемочной площадке и дома, любит вязать и гладить мужнины рубашки. «Она прекрасная актриса и прекрасная жена», – восторгались журналы и газеты.

Но еще была Чхве Ын Хи, которая публично выступала в защиту прав женщин, сделала себе имя помимо семьи и, по некоторым оценкам, стала первым полноценным профессионалом женского пола в южнокорейском кинематографе. В 1960-х она самостоятельно поставила три фильма, став третьей кореянкой, смотревшей не в объектив, а в видоискатель, и все три получили признание зрителей и критиков. Когда женился один из самых популярных режиссеров «Син Фильм» Ли Чан Хо, церемонию проводила Чхве – почти неслыханная для женщины роль. Коммерчески она была успешнее мужа, замечательно умела общаться и налаживать контакты – с власть имущими и властями предержащими она вела себя гораздо непринужденнее Сина. Долг, эмансипация, сексуальность – Чхве провозглашала и воплощала все это одновременно; ее работа и ее жизнь – иллюстрация ограничений, налагаемых на женщин, и окно в мир, где никаких ограничений нет.

И все эти годы муж и жена поминались вместе: Син и Чхве, киностудия «Син Фильм» и ее звезда Чхве, режиссер Син Сан Ок и ведущая актриса Чхве Ын Хи. И в реальной жизни, и в представлении публики эти двое были неразлучны – и в радости, и в горе.

На деньги с проката фильмов студии они купили дом в западном стиле в сеульском районе Чанчхундон, поблизости от Национального театра, и погрузились в семейную идиллию. Они установили дома монтажный стол и проектор и монтировали вместе. Чхве этот дом обожала. После переезда она начала покупать дорогую мебель, но недели шли, и она стала замечать, что некоторые предметы то и дело исчезают из комнат, а затем появляются вновь. Вскоре загадка разъяснилась: Син, натыкаясь дома на мебель, которая ему нравилась, забирал ее для декораций на съемочную площадку. Первое время эта его привычка раздражала Чхве, но затем она полюбила и это свойство мужа – еще один знак его бесконечной страсти к кино.

Жили они суматошно, но счастливо, и Чхве не хватало только одного – ребенка. Син к детям был довольно равнодушен («Наши фильмы – это наши дети», – говорил он жене), однако не возражал при условии, что дети впишутся в загруженное рабочее расписание. Но когда они наконец попробовали, выяснилось, что Чхве не может забеременеть. То ли генетическое отклонение, то ли результат изнасилования десятью годами ранее; так или иначе, Чхве была безутешна. В корейской культуре неспособность женщины родить мужу ребенка – ужасный позор; чуть ли не еженедельно в мыльных операх какая-нибудь бесплодная женщина рыдала и умоляла семью о прощении. Син не очень-то расстроился – он снова и снова твердил: «Я тебя люблю такой, какая ты есть», – однако Чхве, которой в 1970-м было уже за сорок, отчаянно мечтала о настоящей семье и только сильнее переживала. Поэтому они решили кого-нибудь усыновить. В 1971-м они взяли к себе девочку Мён Им, спустя три года – мальчика Чон Гюна. Когда Мён Им впервые сказала «мама», Чхве от радости разрыдалась.

1960-е близились к концу, а Южная Корея вопреки ожиданиям усиливала свои позиции в регионе: теперь это была мирная, экономически независимая страна, чей народ вновь обрел человеческое достоинство. В домах появились водопровод и надежная система электроснабжения, над Сеулом уже вздымались первые небоскребы. Единственным грозовым облачком на горизонте маячил сумрачный сосед – Корейская Народно-Демократическая Республика.

Во время войны северокорейские солдаты были фанатично преданы Народно-Демократической Республике, человеческими лавинами накатывали на противника в самоубийственных атаках и провозглашали свои идеологические принципы с таким жаром, что южнокорейцы терялись: казалось бы, вот эти самые люди еще недавно были их соседями, их братьями. И конец войны не положил конца конфликту. За прошедшие годы нападения и провокации северокорейских военных участились. В 1958 году северяне похитили южнокорейский самолет и отпустили пассажиров лишь спустя два месяца (восемь человек остались в Северной Корее – их судьба неизвестна). В 1965-м северокорейские истребители открыли огонь по американскому разведывательному самолету над Японским морем. Между тем режим Пхеньяна герметично запечатал границы, почти не пуская внутрь иностранцев и почти не выдавая информации наружу, так что внешнему миру доставались разве что мимолетные и весьма тревожные кадры из жизни страны.

И поэтому южнокорейские школьники смотрели мультики про угрозу сатанинских «красных», учились бдительности и верности родине, которые могут понадобиться, чтобы дать этим красным отпор. Многим даже внушали, что северокорейцы – взаправду краснокожие, с копытами, рогами и шипастыми хвостами. В новостях северокорейцев никогда не называли корейцами – только «красными» или «чудовищами с Севера». Поговаривали, что можно превратиться в красного в результате нескольких часов «воздействия коммунизма». По закону о национальной безопасности, принятому в конце 1940-х, но ужесточенному при Паке, сочувствие или похвала северянам, признание их реальной политической силой или сомнения в позиции правительства по любому вопросу касательно Северной Кореи карались тюремным заключением, а порой и смертной казнью. Вскоре людей стали арестовывать за чтение социалистических памфлетов, за прослушивание северокорейской музыки, даже за владение северокорейскими почтовыми марками. Любой безнадзорный контакт с гражданином Северной Кореи – даже если этот гражданин твой родной брат, сестра, мать или отец, а северокорейцем стал потому лишь, что во второй половине 1945 года очутился по ту сторону тридцать восьмой параллели, – считался крайне серьезным преступлением.

Более того, среднестатистический южнокореец в глаза не видел Ким Ир Сена, поскольку любые изображения великого вождя были под запретом: вдруг сам его портрет спровоцирует инакомыслие или, упаси боже, латентный марксизм? И о его сыне Ким Чен Ире южнокорейцы тоже не имели ни малейшего представления.

4. Двойная радуга над горой Пэктусан

Пэктусан – лесистая, окутанная туманом гора, куда более пяти тысяч лет назад сошел Хванун, отец великого основателя корейского государства и первого императора Тангуна, – блистает в духовном сознании корейцев ярче всех прочих священных мест. Здесь средь берез и сосен бродили тигры, леопарды, медведи, волки, вепри и олени. И здесь же, согласно официальной биографии Ким Чен Ира, в скромном срубе, в тени заснеженной хвои, 16 февраля 1942 года родился любимый руководитель.

Отец его, великий вождь товарищ Ким Ир Сен, годами сражался с японскими завоевателями и на Пэктусане разбил тайный лагерь, ставку Корейской народно-революционной армии. Среди партизан были и немногочисленные женщины; самая храбрая, Ким Чен Сук, стала телохранительницей великого вождя, а затем и его женой. В разгар зимы, на исходе бурной и морозной февральской ночи Ким Чен Сук, ютившаяся в промерзшей избе, где ее согревал лишь слабый огонек в очаге, родила любимого руководителя. И едва новорожденный выскользнул из материнской утробы, буря улеглась, а ветер утих. Темные тучи раздвинулись, и двойная радуга – ослепительная двойная радуга, какой никому еще не доводилось видеть, – ярко засияла в бледных рассветных небесах.

И ровно в этот миг, навеки отметив знаменательный день, вспыхнула новая звезда.

Рождения любимого руководителя давно ждали – его предсказала ласточка, спевшая песенку о том, что грядет великий военачальник, которому предстоит править всем миром. Едва по лагерю разнесся первый младенческий крик, партизаны выбежали из палаток и хижин. Они обнимались, поздравляли друг друга, благословляли новорожденного. Они распевали веселую песню и клялись еще доблестнее сражаться за скорое освобождение родной земли. Одни ножами вырезали в древесной коре послания, полные надежд, другие писали кроваво-красными чернилами.

Новорожденный пополнил ряд достойного рода патриотов: его отец, товарищ Ким Ир Сен, командовал анти-японским сопротивлением, дед сидел в тюрьме за революционную деятельность, а прапрадед создал и возглавил небольшой отряд, который в 1866 году атаковал и сжег американский военный корабль «Генерал Шерман», продвигавшийся вверх по Тэдонгану. Ни одна душа не усомнилась, что новорожденный сын вождя расширит список этих достижений.

И Ким Чен Ир, как гласит его биография, не оплошал. Когда ему исполнилось всего три недели, он уже разгуливал по лагерю. В восемь недель заговорил. В три года, незадолго до того как Корейская народно-революционная армия успешно освободила землю предков от японских захватчиков, он вошел в класс, где висела карта Японского архипелага. Дитя окунуло пальцы в чернильницу и измазало карту черными чернилами. И в тот же миг страшные тайфуны и ураганы обрушились на настоящую Японию – многие японцы лишились жизни и крыши над головой.

Прошли годы. Летом 1952 года отец мальчика, великий вождь Ким Ир Сен стоял средь валунов в горах провинции Канвондо. После рождения сына Ким Ир Сен успел одолеть и выгнать из Кореи японцев, а теперь сражался с американскими империалистами, которые пытались захватить Корею с юга. Ким Чен Ир подошел к отцу. Мальчику исполнилось всего десять лет, но он попросился поглядеть на передовую, где его отец лично командовал войсками.

– Знаешь, какой сегодня день? – спросил Ким Ир Сен.

– День рождения моего покойного дедушки, – ответил Ким Чен Ир.

Обрадовавшись такому ответу, великий вождь протянул сыну тяжелый сверток красной ткани.

– В четырнадцать лет, – сказал он, – я получил от матери очень важный подарок. На смертном одре отец завещал моей матери передать этот дар мне, когда я подрасту и тоже смогу сражаться за независимость. Это два пистолета, с которыми отец не расставался. Перед смертью он сказал нам с братьями: «Я ухожу из этого мира, так и не осуществив своей мечты. Я верю, что вы осуществите ее за меня. Вы – сыновья Кореи. Никогда этого не забывайте. Пусть кости ваши трещат, пусть ваше тело изрубят на куски – сделайте все, чтобы вернуть народу Корею». Таковы были последние слова нашего отца.

И великий вождь отдал сверток Ким Чен Иру. Тот развернул красную ткань. Внутри лежали два старых пистолета.

– Сегодня я отдаю их тебе, – сказал великий вождь. – Прими их как эстафетную палочку нашей революции. Эти пистолеты хранят наследие и волю нашего рода – заботься о них до конца своих дней. – Он шагнул к сыну и повторил мудрые слова, которые так часто слышал от своего отца: – Вооруженная борьба – высшая форма борьбы за независимость. Чтобы выиграть бой, сражаясь с вооруженным противником, надлежит вооружиться самому. Помни: революционер никогда не расстается с оружием. Оружие – твой самый близкий друг.

Ким Чен Ир уже достаточно повидал и прекрасно понял отца. Даже после победы в войне за независимость Северной Кореи – а победа, конечно, неминуема – нельзя терять бдительность. Пистолеты будут нужны всегда – и всегда будет нужен вождь.

И вот так в тумане войны за освобождение Родины было решено, что со временем Ким Чен Ир унаследует от отца титул вождя и продолжит дело защиты корейского народа.

Эти рассказы о Ким Чен Ире десятилетиями считаются неоспоримой истиной. Северокорейцы принимаются зубрить их изо дня в день, едва научившись ходить, и опровергать эти истории никому не дозволено.

Правды в них, разумеется, ни на грош. И вранье тут не только самоочевидное – говорящая ласточка, двойная радуга, новая звезда в небесах, умение колдовской, по всей видимости, силой обрушивать на Японию стихийные бедствия. Да, в 1930-х существовала корейская революционная армия, а затем случилась война, и да, у революционеров Ким Ир Сена и Ким Чен Сук в годы войны родился ребенок – вот только родился он не в 1942 году, не в Корее, и к тому же не был вундеркиндом. Предки его не спалили «Генерала Шермана» – собственно говоря, они не жгли никаких американских кораблей. И Ким Чен Ир никогда не стоял на передовой в Канвондо с партизанским отрядом, потому что в Канвондо не было партизанских боев – лишь тоскливая, бесконечная и тщетная окопная война, которая длилась почти три года. И первые двадцать лет жизни мальчика даже не звали Ким Чен Иром.

Официальная, санкционированная режимом история рождения Ким Чен Ира – сама по себе история о том, как создаются истории, наглядное доказательство того, что силу хорошей истории Ким Чен Ир прекрасно сознавал. Миф о его рождении, как и христианский мессианский канон, полнится отзвуками архетипического героического нарратива. Выдающаяся многострадальная мать; отец, где-то вдали от родных сражающийся за правое дело; ранняя мудрость и благородное происхождение дитяти. Ким Чен Ир выстроил свою историю расчетливо, поставил все необходимые галочки, разметил все классические паттерны и парадигмы. Получилось не сразу, понадобился не один черновик. Первые подробности его судьбы замелькали в официальной пропаганде 1970-х, в начале 1980-х сюжет переписали, вырубили в камне Истории как первую официальную биографию Ким Чен Ира, вышедшую в 1984 году, а затем «дополнили» и переиздали в 1995-м – в этой версии уже появились подробности: сруб и название ближайшей деревни (Самджиёнгун), куда гражданам отныне подобало периодически ездить ради «самообразования». Многие восторгались тем, что сруб сохранился даже спустя пятьдесят три года, пережив две войны. Ничего удивительного: военные только что его отстроили. Когда из экскурсионного автобуса вышли первые туристы, на «спонтанно» вырезанных в древесной коре посланиях еще не высохла краска.

Если бы северокорейцам разрешили узнать то, что знает весь мир, они обнаружили бы, что на самом деле Ким Чен Ир родился 16 февраля 1941 (а не 1942) года, в советском гарнизоне неподалеку от Хабаровска, километрах в восьмистах к северу от горы Пэкту-сан. Дату поменяли, чтобы дата рождения сына гармоничнее сочеталась с датой рождения отца: разница получилась ровно в тридцать лет. Корейцы традиционно почитают пятилетние годовщины: 1942 год красивее 1941-го, а тридцать лет лучше двадцати девяти. (Эту деталь ввели в 1982 году, а до того годом рождения официально считался настоящий 1941-й; чтобы перезапустить календарь, Центральное телеграфное агентство рекомендовало корейскому народу праздновать сороковой день рождения Ким Чен Ира два года подряд, словно так и надо.)

Его отец Ким Ир Сен родился 15 апреля 1912 года в деревушке на юго-западной окраине Пхеньяна. В семнадцать лет он был впервые арестован – за создание местного марксистско-ленинского кружка, агитировавшего против японцев. Его бросили в тюрьму, переломали ему пальцы. Когда отпустили, Ким Ир Сен в Гирине, на северо-востоке Китая, примкнул к партизанскому отряду, сражавшемуся за независимость Кореи. Ким Ир Сен был харизматичен и пылок, из простых, прирожденный командир. Годами он возглавлял спонтанно сложившуюся банду корейских сопротивленцев (никакой «Корейской народно-революционной армии» на свете не существовало). Пара его набегов на деревни, находившиеся под контролем японцев, попали в газеты, и японский губернатор Кореи в конце концов назначил за голову Ким Ир Сена пристойную награду. В 1935 году, спасаясь от поимки и верной гибели, Ким Ир Сен бежал из Кореи и вместе со своим отрядом влился в китайскую армию. В Китае он более всего прославился своеобразными методами вербовки (например, восполнял потери в рядах, похищая корейских мальчишек подходящего возраста) и мафиозным рэкетом, который навязывал местным крестьянам, собиравшим женьшень и возделывавшим опийный мак. Однако японцам Ким Ир Сен ощутимого вреда не нанес, к 1940 году сменил грубый партизанский камуфляж на новенькую форму красноармейца и стал командиром батальона 88-й отдельной стрелковой бригады 25-й армии РККА.

Жена Ким Ир Сена и мать Ким Чен Ира при партизанском отряде работала по хозяйству. По всеобщему мнению, Ким Чен Сук умела за себя постоять.

Она прославилась тем, что однажды якобы спасла жизнь Ким Ир Сену, когда они попали в засаду: заслонила его собой и пристрелила двух японцев. Сражалась она, как утверждают официальные документы, «свирепо». Она была не то чтобы красива, но эффектна – миниатюрная, с длинными ресницами, загорелая, поскольку целые дни проводила на солнце. Одна ее товарка, Ли Мин, делившая с ней жилье, вспоминает, что Ким Чен Сук была умна и великодушна. Сам Ким Ир Сен в мемуарах пишет, что жена его была заботлива, нежна и самоотверженна. Отношения у них были традиционно иерархические.

Ребенок, родившийся в феврале 1941 года, как и все дети, появившиеся на свет в советском гарнизоне, получил русское имя. Спустя два года у мальчика Юры – Юрия Ирсеновича Кима – родился младший брат Шура, а в 1946 году – сестра Гён Хи. Из всех троих только она родилась в освобожденной Корее – освобожденной, заметим, Америкой и Советами, а вовсе не Кимом. Ей русское имя уже не требовалось.

Ким Ир Сен никогда не сражался с японцами на горе Пэктусан, как утверждается в истории о рождении его сына, и отнюдь не возглавлял освободительное движение на родине: его приписали к советскому гарнизону в Хабаровске, на русском Дальнем Востоке, где он и пересидел бои. А Ким Чен Ир в десять лет не получал ключей от страны (или, точнее, пистолетов). Никто и не помышлял о том, что он станет отцовским преемником, пока ему не перевалило хорошо за тридцать. Ким Чен Ир был избалованный и бестолковый юнец, не служил в армии, не блистал ни в номенклатуре, ни в экономике, не выигрывал выборов и не выступал защитником северокорейского народа – даже его голос народ впервые услышал лишь спустя пятнадцать лет после того, как Ким Чен Ир взял в свои руки бразды правления страной. Однако у Юры Кима было развито чутье на нарратив: он тонко постигал мифотворчество и его могущество, драматургию и ее воздействие на умы. А впитал все это, штудируя отнюдь не политику, религию или историю.

О нет. Все, чему научился, и все, что затем создал в Северной Корее, Ким Чен Ир узнал из кино.