Текст книги "Дитя нуайяд"

Часть вторая

Теодор очнулся от тяжёлого сна и попытался облизнуть запёкшиеся губы. Всё тело его горело, словно в огне, и каждое движение отзывалось болью. Беднягу одолевала нестерпимая жажда. Кажется, сейчас он осушил бы целый бочонок воды. Будет ли конец этому ужасному путешествию? Он не мог понять, день сейчас или ночь, и сколько времени его трясло по дорогам. Право же, он готов был выбраться из сундука даже на полном ходу. Но тут экипаж остановился, и Тео замер, боясь шевельнуться.

– Вот проклятая дыра! Вы не находите, Лелюш? Подумать только, даже воздух здесь намного приятней. Уверен, что мой камзол насквозь провонял тошнотным запахом, царящим в Нанте.

– Благодарите Бога, друг мой, что мы не подцепили мерзкую хворь. Иначе блевали бы всю дорогу и ежеминутно делали остановки, дабы не испражняться прямо под себя, ― усмехнулся собеседник.

– О, Боже! Вы уверены, что мы не подхватили болезнь? Чёрт возьми! Стоило вам напомнить об этом, как у меня тошнота подкатила к горлу.

– Оставьте, пройдёмте лучше выпьем по стаканчику. Вино прогоняет любые хвори.

– Да-да, вы правы. Однако по приезде домой непременно вызову доктора. Эй, братец, слезай с козел, тебе тоже следует прополоскать нутро добрым вином, я угощаю.

Маленький беглец прислушался. Судя по громкому стуку каблуков офицерских сапог, седоки действительно ушли. Он тихонько приподнял крышку и огляделся. Улочка, на которой стоял экипаж, была довольно тихой. Мальчик с трудом выбрался из заточения и, согнувшись, прячась за колёсами, обошёл карету. Дверь в таверну была закрыта. Судя по всему, сейчас было раннее утро. Стало быть, он умудрился проспать почти сутки! Экая удача, что во время остановок господа не стали проверять сундук. Однако надо убираться подобру-поздорову. И покачиваясь, Теодор побрёл вдоль улицы. Его одежда так и не просохла до конца, но жар, от которого пылало тело, заставил его распахнуть куртку. Голова кружилась, ноги заплетались от слабости. Язык словно распух и едва помещался во рту. С отчаянием он заметил, что надежда на глоток воды тает с каждой минутой. Ни фонтанчиков, ни колонок, хотя сейчас он, кажется, согласился бы рухнуть на четвереньки и пить прямо из лужи. Но начало ноября было скудным на дожди. Должно быть, скоро выпадет первый снег. Борегар свернул в полутёмную арку, и тут силы окончательно покинули несчастного. Привалившись к холодной стене, он попросту осел на землю и повалился на бок.

***

– Ого! Ты только взгляни, Хворостина! ― Вихрастый парнишка в грязной куртке и засаленной шляпе, которая вечно слезала ему на нос, толкнул в бок тощего и длинного дружка, одетого в короткий сюртук и за неимением пуговиц подвязанный верёвкой.

– Ай, крысу тебе в штаны! Это же мертвяк! Чёрт! Пошли отсюда скорее! Ты же знаешь, что я боюсь покойников.

– Вот дурак! Что он может сделать, только если смердеть. Вот когда за него примутся черви, тогда я тоже не пожелал бы любоваться эдакой картинкой. Бр-р-р, отвратное зрелище.

– Ты сам дурак, Беспалый! Разве не знаешь, что не погребённый мертвец может утащить с собой прохожего?

Вихрастый шмыгнул носом и недоверчиво хмыкнул, однако отступил на несколько шагов назад. Внезапно Теодор пошевелился и едва слышно прошептал:

– Мама…

Хворостина вскрикнул и, побелев, попятился.

Меж тем его более храбрый товарищ остался на месте и, присев на корточки, впился взглядом в незнакомца.

– Ну, что там? ― оставшись на безопасном расстоянии, сдавленным шёпотом бросил Хворостина.

– А ты точно дурак, братец. К тому же изрядный трус, ― уверенно произнёс Беспалый. ― Этот сопляк жив.

– А что он бормочет?

– Кажется, зовёт свою мамашу. Пищит, словно придушенный цыплёнок. ― Смельчак подошёл совсем близко и осторожно ткнул лежащего мыском рваного башмака. Теодор застонал, не открывая глаз, и в мучительной попытке облизнуть губы, вновь едва слышно шепнул:

– Мама… пить…

Беспалый деловито опустил грязную ладонь ему на лоб.

– Да он хворый! Пощупай, я едва не обжёг руку. Бьюсь об заклад, рожа у него красная, как у варёного рака. Здесь попросту темно, иначе я сразу бы понял, что это не мертвяк. У них рожи белые, в точности как сейчас у тебя. Если ты не обмочил штаны, то помоги мне поднять этого дохляка.

– Зачем?! На кой он тебе сдался?

– Ты что, считаешь, его надо оставить валятся на земле?

– Ну и что? Думаешь, когда мы станем помирать, кто-то бросится за лекарем?

– Заткни пасть и помоги. Я не желаю, чтобы этот парнишка являлся мне по ночам и укорял, что я оставил его подыхать на улице.

– Крысу тебе в штаны, ― буркнул Хворостина. Но не решился ослушаться и, кривясь, помог товарищу поставить незнакомца на ноги.

Теодор обмяк, словно тряпичная кукла, и приятелям пришлось буквально тащить его волоком. Задыхаясь от натуги, Хворостина пробормотал:

– Куда ты собрался его приволочь? Я уже рук не чувствую. Этот оживший мертвяк слишком тяжёлый.

– Куда я могу его привести? Конечно же, к мамаше Бернадет. Она лучше знает, что делать.

– Очень умно! Получим лишнюю пару затрещин. И всё из-за тебя, крысу тебе в штаны.

– Отстань ты со своей крысой! Вечно поминаешь, что случилось сто лет назад. Кто знал, что крысёнок цапнет твой тощий зад? Я просто хотел пошутить.

Переругиваясь, приятели продолжали волочь впавшего в забытьё незнакомца, не заботясь, что голова несчастного мотается из стороны в сторону, а башмаки того и гляди сползут.

Оказавшись в сумраке грязной и захламлённой прихожей, мальчишки бесцеремонно опустили свою ношу прямо на пол.

– Что-то рановато вы явились, бездельники! ― послышался рассерженный голос, и в сумраке прихожей показалась старуха.

– Э-э-э-э… да это всё Беспалый… ― пробормотал Хворостина, благоразумно отступив к двери.

– Что ты там мямлишь, худосочный недоумок? ― бросила она. ― Чёрт возьми, вы приволокли мешок тряпья?

– Послушай, мамаша Клодин, ― начал более смелый Беспалый. ― Мы шли на промысел, как ты и приказала. Но не успели пройти и половины дороги, как буквально наткнулись на парнишку. Он валялся прямо на земле и, сказать по совести, мы приняли его за мертвяка. Но он ещё дышит и даже пытается пищать. Вот мы и подумали…

– Захлопни пасть, сколько раз напоминать, что в этом доме думать могу только я! ― рявкнула старуха. ― Не знаю, задать ли вам хорошую трёпку сейчас и позже. С каких пор я завела богадельню для дохляков? Эй, Хворостина, принеси свечу, хочу убедиться, что у Кривого Жака стало на одного щенка меньше.

Когда найдёныша перетащили в комнату и кое-как уложили на тощий тюфяк прямо на полу, мамаша Бернадет оглядела его пронырливыми глазами и покачала головой:

– Хм, сдаётся мне, что сопляк не из тех, кто работает на Кривого. Эй, Беспалый, сбегай-ка за Жоффреем.

Спустя полчаса на пороге показался мужчина в мятой шляпе, сидящий на грубо сделанной подставке с колёсами. Он неторопливо подъехал к лежащему в забытьи найдёнышу, бегло осмотрел и приподнял его вялую кисть.

– Что скажешь, Паук? ― бросила мамаша Бернадет.

– Откуда у тебя этот парень, Клодин?

– Мои недоумки нашли его на улице.

– Ну что же, красотка, то, что этот соплячок не подручный Кривого, видно сразу. Мальчишка из благородных. Могу сказать это с точностью, просто взглянув на его холёные руки. Удивительно, что ты сама не обратила внимания. Даже по его потрёпанной куртке ясно, что это не костюм простолюдина. Одни только пуговицы потянут на шикарный ужин в таверне для дружной компании. Вот что я скажу тебе, мамаша. Это господское дитя, должно быть, его родителям отрубили башку или повесили. Ты же знаешь, что господа сейчас набросились друг на друга. Чего удивляться, если самому королю свернули шею. Судя по его плачевному виду, парнишка дал тягу, но господское дитя слишком изнеженно. Смотри, его одежда влажная, а дождя, как ты знаешь, не было уже несколько дней. Возможно, он упал в реку, спасаясь от преследователей.

Старуха уважительно взглянула на собеседника. Уж чего-чего, а голова у пройдохи Жоффрея соображает отлично. С таким умом можно прожить и без ног.

– Да… ― протянула она. ― Но что мне с ним делать? Он весь горит. Не удивлюсь, если отдаст Богу душу к вечеру.

– Не будь дурой, Клодин, ― хмыкнул гость. ― Если парень помрёт, то говорить не о чем. Но если выживет, то выгода выйдет недурная. У него может быть родня. Неужто господа пожалеют деньжат за спасение сопляка? А если никого не осталось, то твоя армия пострелят пополнится новым воякой. И ко всему, мальчонка прехорошенький. Я мог бы обучить его своему ремеслу. Вообрази только, разве можно заподозрить в краже такого ангелочка?

Клодин Бернадет на минуту задумалась, её пронырливые глазки сверкнули жадностью.

– Эй, лентяи! Поставьте греть воду да тащите сюда мою настойку. Да, поройтесь в узле для старьёвщика. Надо переодеть мальчонку в сухое.

Получив по оплеухе, Хворостина и Беспалый юркнули прочь. Меж тем Теодор вновь застонал, и старуха, смочив видавший виды платок, отёрла его пылающее лицо.

***

Юный герцог и сам не знал, сколько дней он метался в жару и забытьи. Лишь изредка ощущал на лбу спасительную прохладу от влажной тряпицы да жадно приникал потрескавшимися губами к стакану с водой. В его ногах лежал нагретый камень, и источенное молью одеяло покалывало кожу. Ненадолго приходя в себя, он совершенно не понимал, где находится и довольствовался лишь тем, что пока ещё жив, а стало быть, исполняет материнский приказ. Когда он начинал бредить, мамаша Бернадет склонялась к его лицу в надежде, что по отрывистым фразам сможет разузнать о найдёныше куда больше чем прежде. Но больной почти всё время звал мать да бормотал молитвы.

– Ну и дела, – пожимала плечами старуха. ― Сроду не видала паренька, что вечно поминает Господа. Словно мы священника приютили. Как думаешь, Жоффрей?

– Оставь, Клодин, ― отмахивался Паук. ― Господа вечно таскают своих отпрысков на службы. Главное, чтобы он не попался на глаза Кривому Жаку. Ему вечно достаётся самая шустрая ребятня и самые смазливые шлюхи. Возможно, Господь решил и о нас позаботиться.

Пожалуй, сильнейшая простуда, вызвавшая лихорадку, легко уморила бы несчастного беглеца. Но герцогиня Борегар не зря решилась отправить сына в рискованный побег. При всей своей материнской любви к старшему сыну женщина от души надеялась, что упрямый нрав, ум и отвага помогут Теодору выбраться из любой переделки. Утончённая внешность мальчика могла ввести в заблуждение любого, кто его видел. В свои годы он весьма уверенно держался в седле и недурно владел шпагой. Но к досаде отца, солидного грузного господина Шарля, слишком много времени проводил за играми со сверстниками, которые, увы, вовсе не принадлежали к знатным фамилиям. Герцог сетовал, что сын носится по перелеску словно простолюдин в окружении деревенских ребятишек. Но красавица Мари-Аньес лишь одаривала супруга чарующей улыбкой и заявляла, что Теодор растёт настоящим мужчиной. Что дурного, если мальчик предпочитает свежий воздух душной комнате особняка? По крайности, он здоров и с его немного смуглого лица не сходит румянец. Он достаточно гибок и ловок и вовсе не похож на манерных капризных отпрысков знакомых.

– Уверяю вас, дорогой, ― ворковала она. ― Если Тео окажется посреди леса ночью, то с лёгкостью устроит себе ночлег, раздобудет еды и счастливо избежит встречи с диким зверем.

– Ах, любовь моя! Вы говорите ужасные вещи! ― возмущался Шарль. ― С какой стати герцогу Борегару ночевать в лесу, да ещё и в одиночестве? Даже если в поездке случится поломка экипажа, уж, наверное, лакеи сумеют позаботиться о хозяине.

Но герцогиня лишь кокетливо приподнимала бровки, и господин Шарль мигом прекращал спор. Он был в летах и буквально обожал свою юную супругу. И под вечным покровительством матери Теодор не знал отказа ни в чём и продолжал вести себя так, как считал нужным. Конечно, он любил и уважал отца, но невидимая нить связывала его с матерью гораздо прочнее. Известие о казни герцога потрясло мальчика до глубины души. Он никак не мог представить, что такого порядочного и благородного человека, как Шарль Борегар, могли повесить, словно жалкого воришку. Теодор испытывал смешанные чувства: ненависть к убийцам и страх за мать и брата, и до конца не верил, что их всех коснётся карающий меч Конвента. В его голове не укладывалось, как можно нарушить верность королю! Пожалуй, кюре совершенно прав, господа, что учинили подобное, ― посланники ада. Иначе как объяснить преступления, которые они творят? В течение короткого времени в голове у мальчика всё перемешалось и превратилось в один затяжной кошмар, где правила смерть и творилось беззаконие. На его глазах рухнул целый мир, казавшийся незыблемым. Он не смог бы точно воспроизвести все события, ибо память запечатлела лишь отрывки, что врезались в неё навечно. Грубые солдаты, вышвырнувшие семью герцога из особняка, едва ли не пинками погнав по улице. Висящий в петле кюре из часовни святого Марка. Отчаянные крики баронессы де Моруа, что вцепилась в камзол супруга и не давала солдатам увести его. Один из них ударил женщину мушкетом, и несчастная упала на развороченную копытами лошадей землю, обливаясь кровью. Юная кузина Дениз, что, оказавшись в забитой до отказа тюремной камере, буквально спустя одну ночь начисто утратила рассудок и с совершенно пустым взглядом сидела на одном месте, покачиваясь, словно заводная игрушка. И лишь изредка она принималась плакать, жалея, что сильный дождь побил в саду гортензии. Теодор даже не мог вспомнить, когда его и ещё нескольких человек переправили на старый корабль. Тогда же умер младший братишка. Франсису едва минуло четыре года. Кажется, именно в тот момент ему показалось, что мать сошла с ума, как бедняжка кузина. Она не проронила ни слезинки, её тонкое лицо будто окаменело.

– Никому не говори, что брат мёртв, Тео. Когда принесут еду, возьмёшь его порцию себе. Франси она больше не нужна, а ты должен выжить. ― Теодор едва и сам не сошёл с ума, услышав эти слова из уст герцогини и в придачу произнесённые ровным тоном. Словно речь шла о чём-то обыденном.

И теперь, лёжа в жалкой конуре в дальнем и бедном квартале Парижа, юный герцог отчаянно цеплялся за жизнь, борясь с сильнейшей простудой и постоянными кошмарами, возникающими в отяжелевшей от жара голове. Спустя две недели он наконец открыл глаза и с удивлением обвёл взглядом закопчённые стены, заляпанное грязью оконце под самым потолком, облезлый комод и стул, на котором дремала старуха, укутанная в побитую молью шаль. Заслышав шорох, она подняла голову и, легко вспорхнув со стула, подошла к лежанке.

– Глазам не верю! Младенчик, а ты оказался куда крепче, чем мы думали. Вот умора! А я уж собиралась отправить Беспалого за поминальным веночком. Вчера ты был совсем плох. Скажу тебе по совести, дохляк, ты здорово меня удивил. Наверное, тебя поили молоком кобылицы. Я видала мужчин, что, прометавшись в лихорадке, всего через три дня отдавали Богу душу.

– Где я? Кто вы, мадам? ― облизнув потрескавшиеся губы, пробормотал Теодор.

– Ха! Взгляните на него. Мадам! Со смеху помрёшь. Сроду так мило ко мне так не обращались. Эй, не вздумай встать, а то, чего доброго, расшибёшь своё смазливое личико.

Теодор действительно намеревался соскочить с лежанки, но голова его закружилась, и он вынужден был опуститься на постель, поливаясь по́том от слабости. В комнату вкатился Жоффрей, его узкие губы растянулись в улыбке:

– Однако ты и впрямь вымолил свою жизнь, дохляк. Недаром ты молол молитвы. Наверное, так надоел Господу, что он решил оставить тебя здесь, чтобы ты не докучал ему своим нытьём на небе.

Тео беспомощно озирался. Он никак не мог сообразить, куда угодил. Последнее, что он запомнил, был сундук, притороченный к экипажу. Тем временем в комнату прошмыгнули двое мальчишек и с любопытством уставились на больного.

– Ну, чего вытаращились? ― прикрикнула старуха. ― Еда сама себя не принесёт. ― Мальчишки метнулись прочь, а старуха присела возле лежанки и вкрадчиво спросила:

– Ну, малец, надеюсь, ты вошёл в разум и можешь назвать себя?

Несмотря на слабость и растерянность, Теодор тотчас насторожился и, с минуту помолчав и припомнив садовника из поместья Борегаров, произнёс:

– Меня… меня зовут Ашиль, мадам. Ашиль Марэ, ― бросив беглый взгляд в сторону незнакомца, который поразил его своим видом, торопливо прибавил он.

– Откуда ты?

– Я? Я из Нанта, господин.

– А где твоя родня, детка? ― состроив умильную гримасу, сладко проворковала Клодин.

– Ах, мадам… ― Теодор вновь облизнул губы и, опустив голову, пробормотал: ― Мой отец лавочник Марэ… Он, как и матушка, скончались в одночасье от хвори, что напала на горожан в прошлом месяце. Я хотел разыскать дальнюю родню.

– И что, твоя родня живёт в Париже?

– Нет, в Марселе.

– Вот умора! ― хлопнул себя по ляжке Паук. ― Скажи, красавчик, ты, часом, не корсиканец? Они горазды плести небылицы и врут, даже когда их не спрашивают. ― Жоффрей захохотал, откинув тощую грязную шею. ― Эх, даже жаль, если не так. Ведь кроме умения лгать этот народ чудесно умеет поживиться. В этом ремесле им не найдётся равных. Хотя порой они слишком уж буйного нрава. Я знавал одного из них…

– Не поминай покойников к ночи, Паук, ― сердито пробормотала старуха, осенив себя крестом.

– Заткнись, Клодин, ― скривился собеседник. ― Если труп Корсиканца не нашли, стало быть, нечего записывать его в поминальник.

Но тут оба они поняли, что сболтнули лишнее, и когда в комнату вошёл Хворостина, неся обмотанный тряпкой горячий котелок, старуха поспешила достать миски из покосившегося шкафчика.

И вот, избавившись от хвори, юный герцог Борегар окунулся в такую жизнь, о которой вряд ли могли мечтать его родители. Беспалый и Хворостина наперебой старались растолковать ему все преимущества судьбы, что чудом свалились на незадачливую голову беглеца.

– Ты должен поставить мне здоровенную свечку, Дохляк! ― уверенно восклицал Беспалый. ― Не остановись я тогда в переулке, твои кости давно бы уже истлели в общей могиле на Пер-Лашез.

– Ха! Почему это свечку надо ставить именно тебе? ― возмущённо воскликнул Хворостина. ― Да я едва сам не отдал Богу душу, пока тащил его. Ну, Дохляк, ты весил словно откормленный боров, даром что еле дышал.

– Я искренне благодарен вам, друзья. Но, откровенно говоря, мне не по нраву, что вы постоянно величаете меня Дохляком, ― нахмурился Тео.

– Нет, вы слышали? ― вскрикнул собеседник, хлопнув себя по тощим ляжкам. ― У каждого есть прозвище, так уж заведено. Вот, гляди сам, я ещё совсем сопляком отморозил палец, он долго гнил, пока вовсе не отвалился. И теперь все называют меня Беспалым. А ведь моё имя Гастон. Дидье длинный и худой, разве неверно прозвать его Хворостиной? Неужели ты вообразил, что мы станем называть по имени парнишку, который едва ли не месяц собирался на небо?

– Он думает, раз его папаша лавочник, то мы станем величать его «месье», ― хмыкнул Дидье. ― Мне, может, и самому охота именоваться Ловкачом, Пронырой или, на худой конец, Красавчиком. Так что тебе придётся быть Дохляком, пока не покажешь, на что годишься.

– Но вы могли бы просто звать меня по имени.

– Ещё чего! Ты же видал дядьку Жоффрея, уж он заслужил уважения, да и то все величают его Пауком. Когда он покидает свою тележку и ползёт по полу на руках, до крайности походит на паука.

– А отчего он обезножил? ― с любопытством спросил Теодор.

– Э, братишка, Жоффрей тот ещё фрукт. Придвинься ближе, я не стану орать о нём на весь дом. Мне ещё охота пожить на белом свете.

По мере рассказа лицо Теодора раскраснелось. С его извечной тягой к приключениям услышанное вполне походило на захватывающий роман. Жоффрей Годар в молодости слыл грозой Парижа и был единодушно признан самым ловким грабителем в городе. Никто не мог тягаться с ним в умении проникнуть куда угодно, невзирая на замки и охрану. Пауку нипочём было забраться в узкое окно высокой башни. Залезть через печную трубу в богатый особняк. А по части срезанных кошельков и говорить нечего. Казалось, пройдохе достаточно попросту пройти мимо солидного господина, как перстни, часы и даже галстучная булавка оказывались у него. Трижды ему чудом удалось избежать казни и устроить побег с каторги! Но последний раз ему не повезло. Бросившись с корабля, на котором каторжников собрались отправить в Новый Свет, он угодил под гребное колесо. Страшно повредив обе ноги и обливаясь кровью, Жоффрей таки добрался до мамаши Бернадет. Она выхаживала его несколько месяцев. Экая досада, что ноги несчастного превратились в лохмотья, и только благодаря старому лекарю Жано удалось ловко залатать оставшиеся культи. С тех пор Паук передвигается на самодельной тележке. Но голова у него осталась прежней, и соображает он получше королевских министров. К нему за советом являлся даже сам Корсиканец!

Вот досада, Дохляк знать не знает Корсиканца. И далее рассказ стал ещё более захватывающим. Некий головорез по имени Чезаре Лоренцо, по слухам, не из тех, кому следует переходить дорогу. Нрав у него просто бешеный, и прикончить человека ему что плюнуть. При этом он обладает звериным чутьём, ловкостью циркача и волчьей хваткой. Пару лет назад он сколотил банду и, вздумав стать единственным правителем Парижского дна, сцепился с самим Франсуа Камнетёсом. Ну и бойня была! Кровь заливала кварталы бедноты почище проливного дождя. Но Камнетёс всё же избежал расправы. Говорят, именно тогда красавчика Корсиканца пристукнули. Его выдал Жак Кривой. С тех пор Камнетёс благоволит к Кривому и почти отошёл от дел. Но всех, кого он подозревал в связи с Корсиканцем, прирезали. Жоффрея и мамашу Бернадет чудом оставили в живых. Они оба те ещё пройдохи и наверняка смогли доказать свою невиновность. Но дела у них идут хуже некуда. Старуха лишилась весёлых девиц и целой толпы мелких воришек. Все маленькие голодранцы Парижа работают на Кривого. Им достались богатые улицы и кварталы. Но уж лучше хлебать пустую похлёбку у мамаши Бернадет, чем угодить на службу к Жаку.

Юный герцог с блестящими от восхищения глазами и затаив дыхание слушал нового приятеля. Неужели он стал героем романа про благородных разбойников, предательство и таких не похожих на прежнее общество людей?

Но однажды вечером, когда старуха подала скромный ужин, она подмигнула найдёнышу и произнесла:

– Завтра ярмарка, отличное время отправиться на промысел, Дохляк. Пора отплатить за приют.

Глядя на его удивлённый вид, Паук хмыкнул:

– Торопишься, красотка. Он же ни черта не умеет и мигом попадётся.

– Ещё чего! Хворостина и Беспалый растолкуют ему, что к чему. Не такое это мудрёное дело ― срезать кошелёк Да и кто подумает на такого смазливого парнишку? Умоет рожу почище и сойдёт за господского сынка.

–Хм, у тебя есть наготове добрый костюм? ― пожал плечами Жоффрей. ― Ты же давно сплавила даже его поношенную куртку и башмаки. У тебя не слишком много подопечных, Бернадет, чтобы заведомо отправить мальчонку в тюрьму. Дай мне недели две, а может, и меньше. Если сеньор лавочник окажется смышлёным парнем, получишь ловкого воришку.

Старуха поджала узкие губы, но согласилась. Однако сам Теодор вовсе не испытал восторга изучить столь низкое ремесло и, оставшись наедине с Жоффреем, брезгливо скривился. Но Паук не зря слыл самым ловким вором Парижа. Не прошло и двух дней, как юный герцог с горящими глазами стал познавать науку уличного грабителя. Право же, безногий творил настоящие чудеса своими гибкими длинными пальцами. Теодор восхищённо вскрикивал, когда узелок с монеткой, запрятанный под напуск его блузы, каким-то чудом оказывался у Жоффрея. Паук хмыкал и замечал, что мальчонке с изящными ручками сеньора сам Господь велел обчищать чужие карманы. Когда наконец Тео удалось срезать кошель у своего учителя и не попасться, он радостно прихлопнул в ладоши. Получилось! Да у него вышло почти так же ловко, как у Жоффрея. Должно быть, несчастные родители мальчугана испытали немало душевных мук, глядя с небес, как наследник Борегаров радуется, что обучился воровать. Но Теодор не стал задумываться над этим. В конце концов, матушка обещала принять все грехи на себя, лишь бы её сын выжил. И разве ловкость рук не есть способ выживания в том мире, куда по воле судьбы угодил юный герцог? Теперь неразлучная троица отправлялась на промысел с куда большим воодушевлением. Хворостине и Беспалому нравилось, что новый приятель отличается смелостью и вовсе не старается отлынивать от дела. К полудню все трое прятались на заднем дворе заброшенной лавки каретника и делили добычу поровну. Таким способом можно было избежать подзатыльника от мамаши Бернадет для менее удачливого воришки. И без малого за год юный герцог отлично освоился на новом поприще и находил его не таким уж дурным. А учитывая его страсть к приключениям, порой и весьма привлекательным.