Текст книги "Тупиковое звено"

2

Повесив трубку, Даша некоторое время сидела неподвижно. Неужели и вправду судьба предлагает ей шанс изменить свою жизнь? Неужели теперь наконец-то удастся покончить с неопределенностью и бесконечным внутренним спором: что лучше – вернуться в Москву и работать по специальности искусствоведом или остаться в Праге и работать в соседнем продуктовом магазине помощником резчика колбасы? Или выйти замуж и нарожать кучу детей?

Нет, теперь все будет по-другому. Если она найдет наследников и получит обещанный гонорар, то тут же откроет собственное детективное агентство. Однако наследников, скорее всего, не окажется и тогда… Тогда даже трудно вообразить, как она развернется. Слава агентства Пинкертона померкнет по сравнению с ее собственным заведением. Если, конечно, родители выдадут ей на эти цели хотя бы полфранка.

Даша невольно посмотрела на фотографию улыбающихся родителей. Розовое мерцание постепенно блекло.

Не дадут. Ни за что на свете не дадут. Если только в виде приданого.

Она принялась кусать согнутый палец. И откуда у двух образованных и продвинутых людей такие домостроевские взгляды? Дочь хочет работать, трудиться на благо всего человечества, а они ей палки в колеса. Получается, что выгоднее найти иных потомков, чем содействовать обогащению собственных родителей.

Даша шумно вздохнула. Вот к чему приводит нежелание понять собственного ребенка.

Итак, решено: завтра же она вылетает во Францию, получает всю необходимую информацию и прямиком в Россию. А там посмотрим, как судьба распорядится.

Глава 3

1

Нарядно одетые вассалы с веселыми песнопениями во славу богатого урожая приближались к воротам замка. Женщины в белоснежных блузах, сверкая смуглыми плечами, держали в высоко поднятых руках спелые колосья пшеницы. Цветастые юбки плавно раскачивались в такт мелодии, разметая широкими подолами теплую пыль. Мужчины шли чуть сзади, сгибаясь под тяжестью огромных корзин. Корзины были доверху наполнены виноградом, яблоками, яйцами и бутылями с вином.

Стоя на балконе замка, Даша улыбалась и махала рукой. Ее неотступно терзала мысль: «Не подавят ли бутыли яйца?»

– Уже скоро, мадам.

Даша вздрогнула и открыла глаза.

Шоссейная дорога, плавно обогнув лес, превратилась в проселочную. Огромный и старомодный, как бабушкин комод, «Роллс-ройс» соскользнул на тропинку и легко заутюжил аккуратненькие кочки.

Даша сладко зевнула и сощурилась, подставляя лицо не по осеннему жаркому французскому солнышку. Его лучи пробивались сквозь смолянистые иголки. На полянах лежали ухоженные коровы и задумчиво разглядывали ромашки.

Из-за леса вынырнула деревушка, и сразу же мерное покачивание лесной дороги сменилось ровной шуршащей неспешностью булыжной мостовой.

Даша опустила окно.

Деревенская улочка, чисто вымытая дождем, казалось, еще пахнет той умиротворяющей прохладой летнего утра, о которой осенью жители средней полосы могут только мечтать, однако и здесь, на благословенном юге Франции, уже можно было ощутить, как в пряный запах тяжелых бордовых роз все настойчивее вкрадывается холодный аромат осенней грусти.

Наслаждаясь мелькающими за окном картинками, Даша тем не менее неотступно думалао предстоящей встрече. Ей чудились мощные сторожевые башни замка – фамильного замка! – который при определенном стечении обстоятельств вполне может стать ее. При одной мысли об этом в груди становилось тесно. Что она будет делать со всеми этими акрами, дворцами и крестьянами? Перед глазами, словно в недавнем сне, снова вставали ожившие картинки учебника истории средних веков.

– Мы на месте, мадам, – по-английски произнес водитель и нажал кнопку дистанционного управления воротами.

Даша удивленно огляделась. Никакого замка поблизости не было. За высоченной чугунной оградой в окружении пышного английского сада (и это в самом сердце Франции!) стоял дом. Конечно, не простая деревенская избушка, а огромный каменный домина в три или четыре этажа и десятью окнами вдоль фасада, но простой архитектуры и совсем не похожий на замок, пусть даже очень скромный.

– Мы уже на месте? – на всякий случай спросила она водителя, подумав, что, может, это дом прислуги?

– Да, мадам, – ответил водитель, и поскольку Даша начала шарить по дверце в поисках ручки, поспешил добавить: – Я помогу вам.

Он выскочил из машины, быстро обежал ее вокруг и открыл дверь:

– Прошу вас.

Из дома уже спешили люди. Они не походили на крепостных крестьян. Правда, выглядели весьма дружелюбно, хоть и без колосьев в руках. Все улыбались, кланялись и говорили по-французски.

– Мерси, бон жур, – бормотала в ответ смущенная Даша. Она понятия не имела, как выглядит ее двоюродная бабушка, и очень боялась ее не заметить. Однако вскоре успокоилась: среди встречающих была всего одна женщина и выглядела она лет на сорок. Вряд ли девяностолетняя старушка сумела так себя сохранить даже с помощью всей косметической индустрии Франции.

Когда стало ясно, что прибывшая изъясняется по-французски в пределах разговорника, на первый план выступил доселе безмолвный старичок. На вид старичку было лет двести.

– Барыня почивать изволит, – важно произнес он по-русски. – Велели не беспокоить. А вы пожалте в дом, молодой барин вас спозаранку поджидает, даже завтракать отказался. Говорит, вот приедет мамзель, тогда и кушать будем.

Даше мучительно захотелось себя ущипнуть – если бы не спутниковая антенна на крыше «замка», можно было поклясться, что только вчера объявили об отмене крепостного права. А еще захотелось сказать: «Благодарю вас, любезный».

– Благодарю вас… – она вовремя остановилась.

Черт бы побрал эту феодальную усадьбу! Барыня в полдень почивать изволит, а ей из-за этого придется принимать пищу из рук человека, которого она в ближайшем будущем собирается лишить состояния.

«Не буду есть, – твердо решила Даша. – Пусть хоть челюсти мне пассатижами разжимает».

– А может, мне подождать… барыню в саду? – на всякий случай спросила она. – Свежий, воздух, цветы опять же. Я очень цветами интересуюсь.

– Тогда тем более вам к барину. – Старик затряс белоснежной бородой. – Извольте за мной.

С виду древний, старичок шустрил, как молодой – Даша с трудом поспевала за ним. Правда, не оттого, что растеряла спортивную форму Она, как могла, пыталась оттянуть миг встречи с человеком, которого, откровенно говоря, немного опасалась – поди знай, что у того на уме. Наконец они остановились перед высокой дверью.

– Сюда пожалуйте… – Старичок склонился в доисторическом поклоне, и не успела Даша рта раскрыть, а он уже полировал полы в обратном направлении.

Ничего не оставалось, как перекреститься и потянуть на себя здоровенную деревянную створку.

2

Такого Даша не видела никогда. Едва переступив порог, она, словно Герда, попавшая в волшебный сад, моментально забыла, откуда и зачем шла.

Просторная полукруглая зала буквально утопала в цветах. Букетами стояли они в огромных напольных вазах; бурливо кустились в керамических блюдах, парили в воздухе, подхваченные ажурными кашпо и тонконогими витыми подставками. Их стебли змеились по стенам, врывались с террасы, просачивались сквозь изящные французские окна и наполняли все пространство благоуханием свежим и нежным, как вздох лесной феи. Жемчужно звучала элегия Массне.

Даша сделала еще один шаг и вдруг обнаружила нечто, затмевающее даже мерцающий рисунок орхидей.

Сцепив похолодевшие пальцы, молодая женщина со священным ужасом вглядывалась в легкомысленные пасторали Ватто и Пуссена. Видит Бог, она не была поклонницей пейзанского стиля, но никогда еще ей не приходилось видеть столько подлинников в частном доме. А то, что это подлинники, сомневаться не приходилось. Она перевела взгляд чуть правее, и земля под ней дрогнула.

«Это же…»

Струящаяся не иначе как с самих небес элегия внезапно смолкла. Оборвавшийся аккорд плавно растворился в благоуханье орхидей.

Даша обернулась и только сейчас увидела хрупкого человечка в широкой шелковой кофте цвета топленых сливок и мягких розовых брюках.

– Простите, я не заметила вас…

Месье Кервель стоял, изящно облокотившись о край белоснежного рояля, и улыбался, как, наверное, улыбаются только эльфы – ласково и всепрощающе.

– Это я должен был вас приветствовать, мадемуазель.

Но Даше было не до политесов. Она опять повернулась к стене и подняла руку.

– Я, наверное, задам глупый вопрос, но это Ренуар или…

– Это Ренуар. – Хозяин неожиданно строго посмотрел на картину, словно та сама, тайком, пробралась на эту стену, обитую плотным розовым шелком, и самовольно заняла место какой-нибудь кудрявой Долли. После чего улыбнулся снова: широко и чарующе. – Рад приветствовать вас в замке Вельбах, дорогая мадемуазель Быстрое. Мое имя – Филипп Кервель.

По-русски бабкин пасынок говорил безупречно, разве чуть грассируя и немного в нос. А Даша не могла вымолвить и слова. Тогда месье Кервель со светской непринужденностью поспешил заполнить паузу.

– Я знаю, что вы хотите сказать. – Легкой походкой он проплыл по мозаичному паркету. Вместе с паркетом француз весил не больше пятидесяти килограммов. – И целиком с вами согласен.

Однако Даша готова была побиться об заклад, что белокурый человечек даже приблизительно не подозревает направление ее мыслей.

– Разумеется, Ренуару здесь не место, – заявил месье Кервель, встав рядом. – Но я просто не смог уступить соблазну, – здесь он сделал паузу и светски улыбнулся, – Ведь все мы немно-о-о-жечко… – он максимально близко свел большой и указательный пальцы, показывая насколько немножечко, – снобы.

Гостье ничего не оставалось, как согласно кивнуть в ответ. Спорить с человеком, у которого Ренуар не подходит к обоям, казалось не этичным. Хотя лично она ради этого небольшого портрета вынесла бы мебель даже у соседей.

Месье Кервель повернулся к Даше и сделал маленький шажок назад.

– Ах, моя дорогая, я вас совершенно такой и представлял. Вы так похожи на маман в молодости! – Он сложил изящные ладошки и поднес их к губам. – Вы душечка. Пышненькая душечка.

Вот так так. Даша автоматически втянула живот. Последние три месяца она практически ничего не ела и с невероятным трудом восстановила, или почти восстановила, утраченный некогда девичий стан. Не удивительно, что после такого комплимента ей захотелось пнуть хозяина по топкой ножке, затянутой в розовую фланель. Однако вряд ли стоило начинать знакомство таким образом. – Вообще-то я на диете, – промямлила она.

Месье Кервель серебристо рассмеялся:

– Ах, бросьте, душечка, полнота вам очень идет. Поклявшись при случае отомстить бабкиному пасынку, Даша растянула губы вделанной улыбке:

– Вы очень добры. И прекрасно говорите по-русски. Признаться, мне бы и в голову не пришло, что вы француз. – Она бросила быстрый взгляд на прическу хозяина. Белоснежные пряди Филиппа несомненно имели искусственное происхождение. – Встреть я вас где-нибудь возле фонтана Большого театра, приняла бы за завсегдатая.

– О! Вы так добры! – Месье Кервель принял комплимент за чистую монету и прямо-таки залучился розовым светом. – А я, представьте, никогда не был в России.

– Что вы говорите!

– Да-да! И не представляете, сколь корю себя за это. Увы, подчас в суете мы упускаем главное. – Он выдержал печальную паузу. – Да, возможно, по происхождению я француз, но если бы вы знали, мой друг, как порой мне хочется полной грудью вдохнуть морозный дух страны чужой, страны далекой и неведомой!

Нет, определенно, бабкин пасынок не походил на тот образ, который Даша все это время рисовала в своем воображении. Слушая его, понемногу становилось понятно, что имел в виду метр Дюпри, говоря, что есть люди, не интересующиеся деньгами. Возможно, Филипп Кервель даже не подозревает об их существовании. Интересно, как же он будет жить, когда его отсюда выселят?

Где-то в глубине души появилось нечто похожее на угрызение совести.

– Жаль, что вы никогда не были в России. – Чтобы не смотреть в одухотворенно-возвышенные глаза хозяина, она перевела взгляд на Ренуара, – Там есть на что посмотреть, особенно в плане живописи…

– Думаю, теперь у меня такая возможность появится. – Филипп доверительно склонился к Дашиному плечу.

– Ах так…

Что могли означать эти слова? Простую констатацию факта или…

– Вы планируете в ближайшее время посетить Россию?

– Да. – Несмотря на то что в комнате они были одни, Филипп продолжал говорить громким шепотом. – Все дело в самочувствии маман. С тех пор как я обнаружил фото Николая Андреевича, ее как будто подменили. Она просто сама не своя.

– Да, девяносто лет не шутка, – невпопад согласилась Даша.

– Что вы, что вы! – замахал розовыми лапками Кервель. – Я совсем не то имел в виду. Маман прекрасно себя чувствует. Она все так же поет в хоре и продолжает ходить на танцы…

Даша оторвалась от Ренуара и вопросительно глянула на Кервеля. Хорошенькие дела творятся на этом юге Франции, раз и девяностолетние старушки отплясывают здесь кадриль.

Заметив недоумение на конопатом лице, Филипп поспешил разъяснить:

– Нет, сама она, конечно, не танцует, ну если только изредка вальсирует, Мария Андреевна обожает посмотреть, как танцуют другие, выпить бокал-другой вина…

Еще лучше!

– А последнее время она так разнервничалась, что даже прихворала. Посему я готов бросить все, лишь бы вернуть ей утраченную некогда семью, а, главное, покой. Вы понимаете меня?

Даша не понимала его абсолютно. Только сумасшедший решится ради стабилизации давления ровесницы века лишиться дома, состояния и Бог его знает чего еще.

– Ну как вам сказать… – без особого энтузиазма пробормотала она.

Она не знала, о чем говорить дальше, она даже не знала, стоит ли (а если стоит, то как) обсуждать тему, которая привела ее сюда. Бабуля спит, а ее крашеный пасынок кажется не от мира сего. Единственное, в чем Даша теперь была уверена совершенно точно, что месье Кервель ее не отравит.

– Простите, с моей стороны не будет через чур… через чур… – Она не могла подобрать подходящий оборот, – Понимаете, я со вчерашнего вечера ничего не ела.

– Какой кошмар! – непритворно ужаснулся Кервель. – Как я сам не догадался. Бедняжечка, идемте скорее, могу представить, как вы себя ощущаете.

3

Даша и впрямь ощущала себя не лучшим образом. У нее разболелась голова, к тому же она никак не могла понять, как ей общаться с новоявленным родственником. Она даже не могла определить, сколько ему лет. Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Нет, пятьдесят вряд ли. Где-то около сорока. Хотя с расстояния десяти шагов его можно было принять и за двадцатилетнего юношу.

Ожидая, пока разнесут еду, она осматривала интерьер.

Стены зала украшали полотна британской школы живописи. В основном изображались охотничьи сцены: лошади, собаки и прочие атрибуты кровавой забавы. Из стройного ряда старинных картин неожиданно выделилась одна: пожилой мужчина в окружении пышного сада. Никаких собак, коней и английских рожков. Кроме того, картина казалась совсем новой.

– Это ваш родственник? – спросила Даша, обращаясь к хозяину.

К обеду Филипп Кервель сменил розовую фланель на легкий бежевый костюм. Костюм был сшит таким образом, что в нем не было ни грамма официальности, но в то же время присутствовала необходимая дневной трапезе подтянутость.

Услышав вопрос, он рассмеялся:

– Нет, нет, что вы! Это старинный знакомый нашей семьи. Но почему вы спросили?

– Мне показалось, что тема и автор несколько не вписываются в общую концепцию.

– О! Вы такой тонкий знаток живописи? – восхитился француз. – Как я счастлив буду беседовать с вами на эти темы! Вы окажете мне большую честь, если найдете время немножко рассказать о русском искусстве.

Даша смутилась. Не такой уж она и подвиг совершила: отличить двадцатый век от восемнадцатого смог бы даже школьник.

– Вы мне льстите. Просто эта картина очень отличается по стилю от остальных. К тому же она явно современная. Вот меня и заинтересовало…

Здесь настал черед смущаться месье Кервелю.

– Видите ли… дело не в самой картине. А в том, что на ней изображено.

Даша вгляделась. Лицо мужчины ей никого не напоминало и ни о чем не говорило.

– Это какой-то известный человек?

– Нет, нет, месье Белов вряд ли известен широкой публике. – Француз вдохнул поглубже. – Признаюсь честно, я упросил маман повесить ее здесь из-за сада, изображенного на ней. – Он покраснел.

– Из-за сада? – воскликнула Даша. – Но при чем тут сад?

– Я его создатель.

Фраза прозвучала столь высокопарно, что на секунду возникло ощущение, будто месье Кервель кроме вышеупомянутого сада создал еще небо и землю.

– Вы создали сад?

– Да. Я флорист. Я создаю композиции из цветов, украшаю интерьеры, но ни разу меня не приглашали для создания целого сада! – Месье Кервель выглядел взволнованным и гордым. – Признаться, я до последнего не верил, что смогу и вот! – Он снова вдохнул. – В журналах писали, что некоторые дамы даже плакали от восхищения. Наверное, это литературное преувеличение, – голубые глаза смущенно опустились, – но все же когда месье Белов подарил мне эту картину, я упросил маман повесить ее здесь. Вы, наверное, в душе смеетесь надо мной?

– Боже упаси! – Даша замахала руками. – Я считаю, что вы поступили абсолютно верно. Вы заслужили это. Я видела вашу комнату, она меня просто восхитила. А сад, судя по всему, еще великолепнее… Нет, безусловно, его стоило увековечить. Кервель обрадовался еще сильнее.

– Как я счастлив слышать эти слова! Маман очень долго не соглашалась оставить картину здесь. Она считает, что искусству, как и хорошему вину, требуется выдержка. Только старинная живопись имеет право услаждать наш взор. Она не признает современных художников. Не потому, что их работы плохи, а просто потому, что они еще не прошли испытание временем.

– Любопытная мысль. – Даша улыбнулась. – Расскажите мне о Марии Андреевне поподробнее. Как давно вы вместе?

– С рожденья. Моего, разумеется. – Филипп кротко вздохнул. – Вы не представляете, какая необыкновенная душа у этой женщины! Она святая. Она взяла меня из приюта. Ведь я круглый сирота…

– Ваши родители умерли?

Месье Кервель легко оперся гладким подбородком на согнутый указательный палец.

– Трудно сказать. Возможно, моя родная мать оказалась в затруднительном положении, раз уж решилась подложить корзину к двери приюта. Хотя… – Филипп изобразил на лице грустную задумчивость. – Она могла просто оказаться легкомысленной женщиной. Все детство, лет до десяти, мне снился один и тот же сон: женщина во всем белом кладет люльку возле закрытой двери и идет дальше. Шаг ее становится все медленнее, она начинает поворачиваться, и вот кажется сейчас я увижу ее лицо и… просыпаюсь.

По мере того как месье Кервель делился рассказами о своих детских душевных переживаниях, Даша проникалась к нему все большей симпатией. Сама она была человеком эмоциональным и потому о личном либо не говорила совсем, либо делала это самым душераздирающим образом, наводя депрессию на окружающих. Француз же повествовал о собственной судьбе с ненавязчивой, упоительной легкостью, совсем в духе пленительных мелодрам Лелуша. Над каждым сюжетом можно было обливаться очищающей слезой и жалеть, что это произошло не с тобой.

– …Мне кажется, что тогда, в детстве, я знал, кто моя мать и почему она оставила меня. И я отчего-то уверен, что она была очень молода и сказочно прекрасна.

«Сказочно прекрасна…»

Даша молчала. Она не знала, что тут можно добавить.

– Маман вспоминала, что сердце ее едва не разорвалось, когда она увидела в колыбельке крошечную белокурую малютку, которая не пила, не ела, а только плакала. Она первоначально даже приняла меня за девочку, так я был тогда слаб и беззащитен. – Филипп застенчиво улыбнулся, — Сейчас, разумеется, в это верится с трудом.

Даша впилась ногтями в ладонь. Несмотря на лирико-драматический подтекст поведанной истории, ее вдруг неожиданно разобрал смех: месье Кервель и сейчас выглядел ненамного крепче грудного младенца.

– Своих детей у баронессы не было, поэтому, не раздумывая, она решила меня усыновить.

– Она была замужем?

– Нет. – Месье Кервель пригубил вино. – Всю свою жизнь маман любила только одного мужчину, но так и не решилась выйти за него замуж. Речь шла о мезальянсе – тот человек, к сожалению, не имел положения в обществе.

– И что? – не поняла Даша.

– Мария Андреевна заведовала лучшей женской школой здесь, на юге Франции, и такой брак мог вызвать нежелательный резонанс. – Голубые глаза смотрели искренне и грустно. – Согласитесь, иногда судьба бывает так жестока.

Даше ничего не оставалось, как согласиться. Хотя ей было совершенно не понятно, при чем здесь общественный резонанс, когда речь идет о любви.

– А разве Мария Андреевна не была свободна в своих поступках? – спросила она, обегая глазами богатый интерьер столовой.

Белокурая голова закручинилась.

– Увы, деньги тут ни при чем. Речь шла о чести целого учебного заведения. А когда от твоего поступка зависят судьбы десятков людей и многолетние традиции, уже не так легко принимать решения.

Пригубив вино, Даша еле слышно пробормотала:

– Кого же она такого полюбила? Беглого каторжника, что ли?

И все же месье Кервель расслышал. Он свел к тонкой переносице еле заметные белесые брови. Он не гневался, он обозначал несогласие.

– Не стоит брать крайности. Я ни секунды не сомневаюсь, что тот человек был достоин маман как личность, но… скорее всего, в тот момент этого оказалось недостаточно.

– Вы знали его?

– Разумеется, нет. Но всякий раз, когда маман призывает меня к смирению, то напоминает мне о своем выборе.

Многое было непонятно в этой странной истории. Как свадьба директрисы может развалить частную школу и к какому смирению надобно призывать ангелоподобного Филиппа Кервеля…

– Но ведь Мария Андреевна могла просто иметь ребенка. Для этого не обязательно… Я что-то не то сказала?

Филипп резко отстранился. Он уже не обозначал осуждение, он был просто шокирован.

– Как вы можете так… думать, мадемуазель Быстров! Маман всегда была и остается благородной девицей. Ее репутация безупречна. Даже сейчас, будучи освобожденной от общественных и иных обязанностей, она ни за что не останется в комнате наедине с мужчиной. Ее чистота и целомудренность – притча во языцех. Ей доверяли девиц из лучших домов Франции!

Даша от удивленья и смущенья не могла вымолвить и слова. Своим предположением она никого не хотела обидеть, просто рождение внебрачного ребенка казалось ей поступком более естественным, чем страх девяностолетней девицы быть застигнутой в будуаре тет-а-тет с ровесником.

– Простите, – она попыталась хоть как-то оправдаться, – я в мыслях не имела ничего дурного. Совсем вылетело из головы, что в то время еще не было искусственного опло… – голос угас сам собой.

Месье Кервель перестал есть, пить и напоминал ягненка, которого волк, перед тем как съесть, решил посвятить во все грехи мира.

– Извините, я с дороги, наверное, что-то не то говорю.

– Ничего. – Бабкин пасынок поправил саафетку. – Я понимаю, некоторые вещи сегодня трудно воспринять.

Всепрощающее великодушие хозяина удручало больше, чем собственная бестактность.

– Месье Кервель, поверьте, дело совсем не в разнице времен. Просто я рассуждаю как обыкновенный человек, которому нет необходимости хранить… – она старалась подобрать какое-нибудь нейтральное слово, – свое реноме. Каждой женщине в первую очередь хочется прижимать к груди собственного ребенка, не в обиду вам будет сказано. Это очень важно – почувствовать себя матерью. Наверное, даже больше, чем просто женой или, не дай Бог, любовницей. Но сознательно взять чужого ребенка и воспитывать его как своего – это больше чем подвиг?

Филипп окончательно смягчился. Слова, а главное, искренность гостьи его глубоко тронули.

– Не думаю, что Мария Андреевна как-то особо размышляла над этим – она всегда слишком много работала. Ее желание забрать меня из приюта было скорее импульсивным. Много позже маман рассказывала, что страшно боялась. Боялась, что не справится с ролью матери, все же она была уже не молода, но… – Филипп вскинул ладошки и приложил к груди, – это самая нежная и самая заботливая мать, которая только существовала на свете! Она научила меня всему, в том числе, разумеется, и русскому языку, научила любить и понимать русскую культуру. Вы знаете, мне и самому иногда кажется, что я русский. Скажите, ведь я правда похож на русского?

– Разумеется. – Даша улыбнулась. Бабкин пасынок был похож не на русского, а на существо с другой планеты. – У нас был такой поэт, Есенин, мне кажется, вы немного похожи на лего…

Тут Филипп Кервель неожиданно вскочил, отставил ногу, откинул руку и нараспев произнес:

«Гой ты, Русь, моя родная,

Хаты, в ризах образа.

Не видать конца, ни края,

Только синь сосет глаза…»

Даша обомлела. А месье Кервель, не давая опомниться, схватил ее руку и крепко сжал.

– Дорогая, если бы вы знали, как я вам благодарен за то, что вы согласились помочь! Маман за последние два месяца потеряла всякий покой. А в ее возрасте это так вредно! Ведь правда?

Даша не была в этом уверена. Скорее всего, в девяносто лет уже все одинаково вредно или одинаково безразлично. Но не спорить же с сумасшедшим!

– Да, да, разумеется… – пробормотала она. Филипп воодушевился еще больше.

– Душечка, я вас умоляю, я припадаю к вашим ногам – выполните ее последнюю волю, разыщите всех потомков ее брата. Вам это непременно зачтется. – Он указал изящным перстом на розовый потолок в розовых пузатых ангелах.

Даша отвела глаза. Человек, с такой настойчивостью желающий расстаться с несколькими миллионами, безусловно, заслуживал уважение, не взирая на цвет волос и панталон.

– Я знаю, маман немножко скупа, – тут месье Кервель улыбнулся улыбкой человека, понимающего и прощающего слабости близких. – Конечно, за такую сложную, а возможно, и небезопасную работу полмиллиона маловато, потому не сочтите за обиду и примите от меня еще столько же. Пусть ее душа упокоится с миром. Она, бедняжечка, так настрадалась в своей жизни!

Господи, да он еще собирается потратить на это собственные деньги! Даша испытала сильное желание немедленно отказаться от всего – обирать это инфантильное существо казалось просто аморальным.

Эфемерный Филипп Кервель своей тонкой душой по-своему расценил ее сомнения.

– Милая Ди-ди… Вы разрешите мне вас так называть? Милая Ди-ди пожала плечами. Пока никого из знакомых нет поблизости, ей все равно.

– Вы только не подумайте, что мы хотим вас эксплуатировать. Нет-нет! Просто вы единственная, кому можно доверить столь деликатное поручение. Вы, наверное, догадываетесь, сколько алчных и непорядочных людей могут заинтересоваться этой историей. Ведь речь идет о немалой сумме. Со своей же стороны я готов помогать вам всем, чем возможно. Я готов на это время стать вашим верным помощником, адъютантом.

Даша снова еле удержалась от смеха. Невозможно было и представить, чтобы такое крашеное чучело таскалось по России и сопряженным с ней государствам.

– Что вы, месье Кервель! Вам в Москву никак нельзя. Филипп не обиделся, скорее встревожился:

– Но одной вам тем более опасно! Вы все-таки женщина! Нет, – он покачал головой, – если с вами что-нибудь случится, мне маман никогда не простит. Нет, нет, кто-то должен вас защищать!

Угу. Уж ежели их и прижмут в каком-нибудь темном углу России, то можно дать голову на отсечение, что отбиваться придется именно ей.

– Месье Кервель…

– Зовите меня просто Фи-фи. Проще некуда. Даша слабо улыбнулась.

– Месье… Фи-фи, вы не представляете, насколько сложной, а главное, долгой может оказаться эта работа.

– Долгой?

– Именно. Я училась на историческом факультете и потому имею кое-какое представление об архивах. Это очень долгая и кропотливая работа. Вряд ли она сопряжена с повышенным риском, но с неудобствами – сто процентов.

– Что вы имеете в виду?

– Зимой в России холодно, а архивы занимают довольно просторные помещения, которые сложно хорошо протопить. Вот вы, например, сможете просидеть восемь часов в прохладном помещении без еды и питья? Ресторанов в архивах не предусмотрено. Да и туалеты, скажем прямо, не очень. И кстати, от кого вы там собираетесь меня защищать?

Месье Кервель выглядел огорченным.

– Так, значит, вам моя помощь не понадобится?

– Я пока не знаю. – Даша похлопала его по руке. – На первом этапе, думаю, вряд ли. Но как только начнутся активные действия, – она сделала честное лицо, – я обязательно вам сообщу.

Филипп слегка повеселел.

– Да-да, как только начнутся активные действия, я немедленно прилечу в Москву.

– Договорились. – Даша протянула ладонь. Мягкая теплая ладошка едва сжала ей пальцы.

– А теперь позвольте представить вас маман. Я думаю, она уже проснулась.