Текст книги "Остальные. Часть 1"

В телефонной будке поставила на полочку открытую бутылку «Жигулёвского», положила на полочку пакет с пятью яйцами, обернулась вокруг себя, недоумённо посмотрела на улицу, достала мягкую пачку «Явы», снова обернулась. Наконец прикурила. Лицо измято мужскими морщинами.

– Да куда же вы, бабуля? – догоняет её, в синем пальто с воротником. Хочет провести, показать дорогу. Идут под руку, пока старушка не заговаривает с просящей подаяние более крупной ровесницей. Та скрючена, но срывается с места и идёт за синим пальто, которое настойчиво движется дальше, и провожатая продолжает провожать. Нищая отстаёт и останавливается, а они спускаются в переход, всё тем же быстрым шагом.

3.25

Два больших человека переходят дорогу, немного раскачиваясь. Тяжесть тела передаётся одежде дрожью. Один двигает большим большим, большим указательным и большими остальными как будто щёлкает, и крутит кистью. Говорят об автоматах Калашникова.

Бросают за спину монетки, и вся гурьба кидается вниз, прижимая к себе пакеты. Обшаривают камни и промежутки, поругивают друг друга и снова становятся полукругом в ожидании.

Чинит рога, стоя на лесенке троллейбуса спиной к нему, – бьёт молотком, придерживая пассатижами.

– Думаешь, я слепой, и тебя не видел? – привязанный шнурком к шее, на животе лежит раскрытый мобильный телефон. Она напряжена и бледна, словно покраснела, она пришла за заработанными деньгами, и она молчит, слушая слова с южным акцентом.

– Проезжай, сука, чё стоишь, – поправил боковое зеркало сломавшейся машины. Кепка сердитая, как и красное лицо.

Встал на подножку, голову наклонил ёжиком:

– Извините, пожалуйста, Эдик Баранов там далеко?

– А он на тридцать шестом сегодня?

Голова задумчиво уклонилась.

Заржал, подобно коню, в предвкушении.

– Здравствуйте, мне набор туриста, – снова прорывается радость. – «Немиров», «Джей Севен» и «Пэлл Мэлл».

Белёсая продавщица даёт мелкие дозы. Он уходит – рыжеватый и лысоватый – по ночной улице. Его собака – облезлый коричнево-серый пудель. Нет, это не его собака. Нет, его.

3.26

Лицо его похоже – и цветом тоже – на большую, сморщенную к весне картофелину. На большой, горбатый, сморщенный к весне клубень.

В меру сил перемещается наискосок с одной стороны дороги на другую. Машин мало, они притормаживают и обтекают его, не замечающего их, занятого своим трудным движением.

3.27

– Сколько стоит батарейка? – спрашивает цыганёнок. Пальцы из длинных рукавов перебирают монеты на стеклянной витрине.

– Десять рублей самая дешёвая. У тебя не хватит, – улыбается девушка.

– На все, – улыбается белобрысый человек, сидящий за фотостанком.

Цыганёнок оборачивается к улице. Собирает монеты и идёт к двери. Девушка зажмуривается: дверь хлопает.

Женщина в очках ставит ребёнка в красном комбинезончике на подоконник и любуется.

– Парнишка сгорел, из Пермской области приехал. В аварию попал, ещё в больнице долго лежал, жалко парнишку, но это не важно, в общем, дай три рубля десять копеек.

Белая кудрявая собака кружится на поводке.

Два светлых круглых пятна в зазоре открытого окна товарного вагона:

– Ребята, что за станция?

3.28

– Папа, у меня джойстик сломался. Нажимаешь вовсю, чтобы от ракет убежать, а он не нажимается.

На балконе с чёрной кошкой, держа её, как ребёнка. Вторая взобралась на что-то, смотрит поверх перил. Дверь приоткрыта. Там стоит ещё один человек, выглядывая.

Сестра выставляет сестру из аптеки. Та упирается, выставляет прямые ноги в асфальт, ищет лазейки. Так и несёт её, потому что бесполезно.

На асфальте стоит зелёная бутылка с красным вермутом. Трепещет оторванная акцизная марка, и жидкости там столько, точно только что отпили из горла по глотку те двое, что вокруг бутылки откидываются назад, размахивают руками, – разговаривая.

3.29

– Он проработал там один год, и она его укусила.

Качается металлическая авоська, полная яиц. Собаки греются снизу над теплотрассой и сверху на солнце.

Поставили на тротуаре деревянную горку. Сидят и стоят за ней, поправляют роликовые доски, принимают позы. Вот становится на доску, но переворачивает её и справляется с падением. Самый низкорослый согнулся на велосипеде – сам не выше него, – откуривает бычок, разгоняется, летит со сколоченных досок передним колесом вверх. На скамейке сидят три девочки, они не заняты, но всё это для них.

– Стой, – кричит она, срывая голос. – Остановись, – руки тянут к земле тяжёлые пакеты. – Остановись, там машины, остановись!

Но он, одетый во всё зелёное, оборачивается, смеясь, и снова бежит. Школьница хватает его за руку, мама подбегает и трясёт его за эту же руку:

– Там машины!

Школьница и её подруга переживают произошедшее, дёргая руками, изображая движение малыша. Снова делают лица неподвижными, выравнивают походку, взрослеют.

3.30

– Хватит крутить башкой! Стоя-ать! Гадюка.

Когти скребут за дверью.

Выпад ноги.

– Звоните, пожалуйста. Есть – есть. Нет – нет.

Двумя руками взялся за резиновый поручень, укрепив кейс на ступени. Безразлично смотрит сквозь очки лысеющей головой.

Перемычка наушников придавила рыжий гребень, ближе ко лбу.

Две болтающие на английском, перекрывая дорожный шум, везут перед собой по лёгкой сидячей коляске, обвешанной бумажными пакетами. У каждой сзади – на чёрном плаще и на коричневой юбке – по большому пыльному пятну. Дети молчат, замысловато изогнувшись.

3.31

Вдвоём – справа и слева – стаскивают сидящего ребёнка по металлической полувытертой горке, потому что сам не едет: ткань не скользит.

4.1

Дед прислонился спиной к солнечной стороне широкого ствола дерева. Две его внучки-близняшки, плотно упакованные в шелестящие комбинезоны с капюшонами, рассекают на самокатах асфальтовые дорожки. Они почти одинаковы, по крайней мере вещами: одеждой, обувью, самокатами. Но одна отталкивается левой, а вторая правой ногой.

Небритый и немытый мужчина – лица его не различить между курткой и шапкой – в разносортной одежде отталкивается от земли розовыми роликовыми коньками. На спине незакрывающаяся сумка через плечо, в ней есть пустая пластиковая бутылка и отрезок пластмассового шланга. У развилки пешеходных дорог остановился – прямо или налево? – поехал прямо, на ходу забросив сумку подальше за позвоночник.

Глухой хлопок, и на полу мгновенно – мультипликационное пятно пены, инкрустированное коричневыми осколками. Перешагивает через него, к эскалатору, не задерживаясь, не оглядываясь и молча.

4.2

Сэндвичмэн делает зарядку: холодно, вращает плечами.

Уточняет по телефону свою фамилию:

– Вы, соц, кий. Певец такой был. Бард.

– Как это вы стали неудобно, молодой человек.

– У меня помечено, что всё вами получено.

– Этот товарищ, он давно у нас не работает.

– В любом случае звоните. Я тогда с вами буду держать связь.

– Я вчера вечером приезжал, в семь. Около семи. Вы до семи работаете?

– До шести. Я ждал до восьми.

– В восемь с чем-то я приехал.

– С чем-то меня уже не было.

– Ну вот. Вот ваши материалы. Ещё нужно расписаться.

Один держит снизу, а другой тянет два чёрных пакета из третьего, четвёртого и пятого. Материалы застряли. Потом тянет один, а второй ищет лист для росписи в папке, зажав ещё один пакет между ног. Возня заканчивается, получатель уходит. Теперь курьер наводит порядок: роняет, поднимает, вынимает, осматривается, засовывает, зажимает коленями, укладывает, подбирает. Уходит, оглядываясь.

4.3

Пробежал по тележке, перескочил через ручку, задевая подошвой, развернулся, развернул и покатил за помидорами.

Две женщины, одетых одинаково, переговариваются через лежащую собаку, которая двигает рыжими ушами.

Очередь, столпотворение: пейзажи из мелких цветных камней – берёзы, ели, перелески, небеса. Торговка постукивает произведением о ладонь, чтобы осыпались лишние крошки. Зритель берёт за рамку, ищет взглядом и словами подругу, поднимает высоко, чтобы показать. «Пошли домой», – говорит она ему.

Грязный человек, одежда мятая как тело, лицо закрыто короткими чёрными волосами, которые кажутся длиннее, потому что кожа отступила. В руке пучок вербных распустившихся веток.

4.4

На задний буксирный отросток усаживаются две девочки, одна за другой, как ездят на мотоцикле. Трамвай трогается. Девичьи ноги почти касаются каменных плит.

Поймав трамвайную колею, она отпускает руль маленькой жёлтой машины, шарит руками внутри, что-то упорядочивает. Заднее стекло закрыто многими рядами мягких наваленных игрушек: разноцветные.

Садятся на скамейку возле неоттаявшего маленького пруда. Женщина, которой кепка закрывает уши полукругами, деловито достаёт шуршащие пакеты с пищей и напитками. Мужчина придерживает, чтобы не вырвал ветер. Пьют из белых стаканчиков, говорят, едят. Подходит и отходит собака, щёки её пусты.

4.5

В кожаных куртках окружили машину с распахнутыми дверями. Наблюдают, как их товарищ полуприсел и блюёт на коричневую землю.

4.6

Расположила ноги на его ногах. Старательно объедают друг другу губы.

На всех сиденьях трамвая сидят молодые милиционеры и смотрят в стороны.

– Я думал, она больше, – говорит один из них, видя телевизионную башню.

4.7

В одной руке – объявление, в другой – бутылочка клея. Делает три движения, прикладывает к доске остановки общественного транспорта. Неторопливо оглянулся. Крепит ещё два листка: «Сдаю!!!» Снова оглянувшись, поправляет на плече ремень портфеля, уходит по тротуару, высушенному утренним солнцем.

– На следующей, – говорит мать.

– Выходим на следующей? – спрашивает дочь.

– Нет. На следующей сядем.

Усевшись, мать (волосы собраны в хвост; те, что у лба, – с седыми корнями) подаёт чёрную книгу дочери (глава двадцать вторая; красная шапка и куртка красная, но с голубыми рукавами), а себе достаёт женский детектив.

– Экскурсия, – говорит вагоновожатая, подняв голову к зеркалу заднего вида, в открытую дверь кабины. – Над нами едет. Пока мы до метро доберёмся, там столкновение было, пока разъедемся, обратно поедет, увидите.

– Яблоко хочешь? – спрашивает мать.

– Печенье, – отвечает дочь.

– Две сумки, согнутая, и бежит. И чего не идётся спокойно. Кулёк, – говорит вагоновожатая.

Её волосы и стёкла очков выкрашены в тёмно-рыжий цвет.

С раскладного стула следит за неподвижным поплавком и лежащей на воде леской, которую сносит ветер. Костыли положил один на другой вдоль линии берега.

4.8

В его руках два искусственных поминальных венка: веточки, редкие простые цветы. Она говорит с ним на ходу.

Набирает номер, читая его с клетчатого листа, который держит в той же руке, сверяя каждую цифру. Окончив разговор, закуривает длинную тонкую сигарету. Убирает зажигалку в маленькую сумочку-параллелепипед. На безымянном правой толстое обручальное кольцо; на мизинце такое же.

4.9

– Теперь твоя очередь гадать. Постригся я или причесался?

Его глаза совершенно неподвижны.

– Люсь! – долго свистит протяжным звуком падающего самолёта. Машет руками: – Люсь! Лю-да! – снова свист. Подхватывает под мышку узкую коробку, напряжённо идёт вперёд быстрым шагом с повёрнутой влево головой.

Серьги, воткнутые в его губы, напоминают рыболовные мормышки: он пойман симметрично. Из подбородка растёт густая плотная борода, пущенная по середине лица, похожая на сжатые горстью ветки веника.

Дальневосточный иностранец вытягивает перед собой руки с маленькой металлического цвета коробкой. Кадр. Немного повернулся, прихватив другое здание. Кадр. Кадр. Кадр.

– Какие башмачки, а? По-моему, во всем мире конкурс проводится, кто нелепее оденется.

Слово «нелепее» трудно поддаётся его нетрезвому артикулярному аппарату.

– Ой, извините, – говорят девочки.

– Ничего. Очень даже приятно, – не глядя на них говорит лысоватый мужчина, который рассматривает атлас мира.

Девочки улыбаются, но он не видит.

– У меня есть песня про рыбку и песня про грибок.

Стоя, руку натянув за спину, набирает с клавиатуры аккордов. Круглая голова разговаривает со стульями и зрителями.

4.10

Держась за самокат, плавно двигает второй рукой, поворачивая запястье, и маленькая головка – блестящие влажные глаза, мелкие длинные завитки спускаются из-под шапки, – качается по-восточному от плеча к плечу на неподвижной шее.

– Не надо печалиться, – старательно поёт она, – вся жизнь впереди.

Одетый в коричневое с белыми полосами прямой белёсый старик идёт вдоль стены спортивной ходьбой, почти не сгибая худых ног.

4.11

Четверо мужчин стоят полукругом, задрав головы, и смотрят, как белые голуби делают круги на синем небе возле железных клеток голубятни. Руки они положили в карманы. Непричёсанные волосы треплет ветер. Ещё один мужчина постарше стоит чуть в стороне и тоже смотрит вверх; у него на голове шляпа.

– Сейчас судят очень плохо. Очень плохо.

– Вот Ходорковского-то вот недавно посадили за миллиарды. Евреев-то этих.

Одежда двух этих плотных старух слоиста, многослойна и подпирает лица, как вода выталкивает из себя предметы.

4.12

– Моя мама была, его мама была, его мама была, то есть её мама была.

Играют в хоккей на роликовых коньках между зелёной стеной и красным низким забором. Кто в куртке с бейсболкой, кто в футболке, подставляя руки вечернему солнцу. Тела и лица меняют траекторию движения внезапно, как это делают птицы в стае. Их около десяти. Скорее чуть меньше, чем чуть больше. Скорее девять, чем двенадцать.

Объясняет ему что-то возле светофора, трясёт кулак с выставленным указательным пальцем. А второй кудряв, и руки его опущены, держат по тяжёлой сумке.

Позади длинного блестящего ряда новых велосипедов, выстроенных по росту (подножки удерживают их склонёнными, рули развёрнуты) стоит и смотрит: то ли на вывеску завода, то ли на темнеющее небо. Руки греются в карманах куртки. Это женщина, женщине около сорока.

4.13

Милиционер и его женщина переходят улицу на красный пешеходный. Они держатся за пальцы. Из его кобуры видна металлическая пятка пистолета. Он в очках. Каштановая гладкая краска на её волосах.

Отставляет швабру, открывает прозрачный холодильник и достаёт пиво. Тёмно-розовый халат и белые носки поверх чёрных непрозрачных колготок.

Смотрит в окно, прижав к щеке вытянутый указательный и мягко сложенные остальные. Мелкие стянутые кудри. Глаза хватаются за предмет, бросают его и ищут новый.

Уроженцы Закавказья кормят монетами узкий прямоугольный ящик, обступив с трёх сторон. Не отрываясь смотрят на разноцветное мельканье. Ящик булькает, пищит и гугукает.

4.14

Бежит трусцой к открытым металлическим дверям, в руке авоська с четырьмя футбольными мячами; большая спортивная сумка бьёт по спине.

Одетая в фиолетовый плащ держит красный пластмассовый с прорезями ящик для перевозки домашних животных, в котором стеклянные банки.

Левой рукой обнимает сидящего на коленях ребёнка, правой сжимает раскрытую настежь книгу. Читает вслух: «Глава двадцать восьмая, самая весёлая». Ребёнок с желтоватым длинным лицом смотрит на буро-бордовый каменный забор.

На самом переднем, высоком сиденье троллейбуса читает мягкий детектив, лежащий на поднятых коленях. Правой кистью сжимает синюю полулитровую банку алкогольного коктейля, изящно оттопырив мизинец. Левыми пальцами достаёт со дна кармана семена тыквы. Освободив съедобное зубами и языком, проводит пальцами по круглому поручню над металлическим щитом, чтобы сбросить мокрую шелуху к дверным ступенькам.

4.15

В красной шапочке идёт прихрамывая, придерживаясь за костыли, выкидывает левую ногу, словно она раскладная.

Пережидая пробку, сел в красных штанах на корточки среди стоящих, опираясь на трамвайный стул, читает телевизионную программу. За окном, весь в красном, идёт между рядами машин с сумкой у бедра, просовывает листовки в щели опущенных стёкол. Возле закрытых чуть замедляется, но идёт дальше, не беспокоя.

– Не говори под руку!

– А-а?

Проносятся на роликовых коньках одна за другой, чтобы повстречаться за поворотом с подружками – одна чуть выше ростом, другая совсем маленькая.

– Это действительно не ты звонила? – спрашивает старшая.

– Честное слово, – шагает, ловко переставляя колёсики по асфальту.

4.16

– Ты знаешь – это тёмный лес. Абсолютно тёмный лес. И как ты потом будешь его искать?

Серебристый телефон прикреплён к тусклому кольцу, квадратному в разрезе, надетому на большой палец. Длинные неострые бледные ногти, яркая помада на белом лице.

Высыпали в коридоры участники конференции. Дамы в преподавательских лучших платьях. Мужчины бородаты, с пуловерами под пиджаками. Один подносит раскрытую книгу к огромным линзам в толстой-толстой чёрной оправе. Ещё один держит у волосатого лица белую чашку с кофе.

– На месте евреев я бы, – говорит женская спина в коричневом с искрой костюме мужскому лицу в тройке и галстуке.

Две юные жизнелюбивые и яркие армянки спрашивают дорогу у пары милиционеров. Милиционеры мешкают, отвечают и – снова замешкавшись – просят показать документы, удостоверяющие личность.

– С радостью! – шарят под мышками, в сумочках.

4.17

Полные женщины неловко, но сильно упираются в мётлы. На скамейке возле коммунальной машины выложен праздничный стол, состоящий из газет, пакетов, напитков и закусок.

На скамье сидят трое юношей в длинных и расстёгнутых чёрных пальто. У каждого в руке открытая бутылка игристого вина, которое они потребляют из горл. Позади них – длинный округлённый белый лимузин с непрозрачными окнами и другие украшенные автомобили. Невеста в белом платье с голой спиной пощипывает свой наряд и чокается с гостями и скованным костюмом женихом.

Вытянула ногу по асфальту, сбоку початая бутылка сидра, говорит ему вверх:

– Был один такой, ушёл – и с концами.

Он, в оранжево-коричневых вельветовых штанах, полуженской кофте и с круглой чёрной повязкой на глазу, отвечает так:

– Света, я не такой человек, отцепись-окстись! – и уходит по направлению к торговой палатке, приговаривая: – Эта церковь, она всегда работала, работала, работала, работала, всегда работала, слышь, работала, и во время войны работала, и эти, как их, работала, азеры, да, работала, работала, а батюшка – вот такой мужик.

В руке у него новая сторублёвка.

Снимают кино, окружив прожекторами и камерами подъезд старого общественного здания с колоннами. Из дверей выходят люди в чужих одеждах, делают нужные движения, говорят нужные слова и ждут в ответ нужных слов. Один рвёт бумагу, другой одет в сюртук с большими блестящими пуговицами.

4.18

Посередине трамвайной колеи вычёрпывает воду из прямоугольной щели длинным ковшом в металлическое ведро. При приближении вагонов отходит в сторону, убирая с путей деревянную красную решётку и смотрит вниз, под колёса, прогибающие рельсы. Косынка в розовый мелкий цветочек, оранжевый бушлат.

На балкон третьего этажа выбирается худой человек в беловатой майке. Чешет себе грудь и смотрит под ноги. Закрывает, уходя, дверь, где вместо стекла фанера с условными символами в углу: не кантовать, хрупкое.

– С велосипеда все падают, – учит отец кататься девочку, одетую в розовое просторное пончо с капюшоном.

4.19

Три курящие женщины разговаривают об очках. Ключевые слова: «астигматизм», «фёдоровский», «год назад во Франции» (шёпотом), «не такие, а больше», «тысяча рублей плюс работа».

Жуёт, ничего не жуя, беззубым морщинистым ртом. Нижняя челюсть двигается вперёд-вверх и назад-вниз. Говорит сидящей напротив:

– Здесь я учила стихотворение.

Читает, разворачивая память.

Изящный молодой человек сунул указательный палец в ноздрю и щупает её изнутри.

Длинноволосый, с затянутыми сзади волосами, сидит на скамье остановки и читает книгу, разворачивая её к солнцу, которое за спиной. Одновременно он курит, отпивает пиво и сплёвывает: сначала три раза наискосок от себя, в сектор между книгой и стоящей на скамье бутылкой, потом один раз вправо, метя в урну.

Девушка в свитере с закатанным горлом не отрываясь смотрит вперёд сквозь стекло:

а) водительской двери;

б) лобовое, —

на дорогу и рельсы, уходящие вверх.

4.20

– Сейчас делает массаж, двадцать сеансов, сейчас делает десять… дисбактериоз… то одно, то другое, восточная гимнастика…

Сидит в наушниках, листает буклет, приложенный к компактному диску. Улыбается, аккуратно складывает его и вставляет в пазы упаковки; ощупывает, поправляя изъяны. Снова вытаскивает, разглаживает и перелистывает чёрные страницы.

Мужчина едет на велосипеде, неторопливо поворачивая педали; сбоку бежит собака. Но вот конструкция рушится с мягким грохотом, и человеческие ноги перепутаны с металлическими деталями. Собака отпрянула и убегает; человек выбирается молча.

4.21

– Не трогайте меня, пока не начнётся стирка, – говорит, задирая голову и закрывая глаза человек с проплешиной, но с длинноватыми и выровненными на затылке волосами. Он окружён пожилыми женщинами и мужчинами, сужающими круг.

Крупный мужчина с животом в белой расстёгнутой у горла рубашке и выглаженных брюках ведёт на поводке по белостенному коридору кабанчика. У того пятнистая щетина и кожаные ремешки обхватили тело под передними лапами и на загривке. Он однообразно похрюкивает.

Милиционер в полной форме и с автоматом заходит в кабинку туалета, забирается на унитаз, с трудом размещая ботинки на тонком керамическом ободе. Журчание, шлепки.

4.22

Женщина макает длинную щетинистую кисть в бочку с белой густой краской, красит стену.

4.23

Женский пьяный голос урчит из окна:

– Я тебя убью на хуй. У-убью на хуй. Я блядь. Я – блядь.

– Я говорю, у нас – раскрученный магазин, и то летом мы сидим втроём – и делать нечего.

В подворотне, освещённой фонарём бара, двое молодых людей вскидывают ноги и машут руками, пытаясь попасть в настроение рок-н-ролла, громко транслируемого в том же баре.

У сидящей женщины с лицом, сбитым возрастом, в руке три мелкие розы, обёрнутые в гофрированный зелёный и синий картон.

4.24

Высокий крепкий бритый человек курит. У него перерезано горло: длинный розовый шрам с неровностями, начинается под одной мочкой и кончается под другой.

Скучающая торговка с усами на круглом лице спрятала руки в рукава и сложила их на животе. Покачивается с ноги на ногу, приподнимает голову и говорит вверх: «Распродажа женского пальто!» Умолкает и снова покачивается.

– Поехали на трамвае.

– Да ты чё охуел что ли ёпт.

Две глухонемые женщины выбирают себе резинку для волос из целой стены пышных разнообразных бантов. Глухонемой мужчина отмахивается, когда жесты обращаются к нему за советом.

Старик толкает перед собой большой ящик на колёсах: орехи, цукаты, сушёные и свежие фрукты, связки чурчхелы. Время от времени раздвигает толпу небольшим клаксоном с красным резиновым шаром.

Семья из женщины, мужчины и подростка одета в чёрные кожаные куртки и чёрные мятые брюки.

– Господи, как ты ужасно выглядишь – это просто ужас, – говорит женщина, осматривая мужа сзади. У неё короткие немытые волосы, рыжие от хны, и небольшая плешь.

4.25

– Часы пробили ровно час. Раз! – взмахивают девочки скакалкой, стремясь задеть третью. – Иди отсюда! – отгоняют мальчишек на велосипедах: обступили.

– Я открыла дверь. Только вошла. И замерла. А он такой стоит.

Так говорит блондинка с выбеленным жирным лицом, яркими губами и жёлтыми крупными зубами. Скошенный подбородок, грузные от туши ресницы, кружевная полупрозрачная вставка на спине и груди голубой джинсовой одежды.

– Может сразу пару принести?

– Нет, – говорит покупательница с высоким подъёмом ноги, которую обтянула кожа полусапога, выявляя бугры и неровности.

– Смотрите. Это же кожа кенгуру, она очень мягкая, растягивается.

Священник с чёрно-серой бородой одет в чёрный полушубок поверх рясы. На левом плече у него лежит мохнатое ручное красно-белое полотенце. Он идёт из жилого помещения в крещальню.

4.26

Хотел было выйти из трамвая, но заметил у дверей пустую бутылку коричневого стекла. Нагнулся и задержался, но успел выйти. На улице на ходу засунул добычу в заплечную сумку, наклонив голову.

4.27

Человек в джинсовом костюме сидит за столом, покрытым бордовой скатертью. Он жуёт и яростно размешивает сахар и чай в пластмассовом пивном стакане.

– Васёк, мы совсем чуть-чуть не успели, – подводя итог, говорит хромающий по трамвайной колее бродяга с двумя тяжёлыми сумками в руках. Второй убежал вперёд, но трамвай уже сворачивает по кругу.

«Человек нищает, приходит в убогое состояние, но память о том, что есть блаженная жизнь в Отцовском доме, у него сохраняется», – читает женщина в зелёном шарфе и плачет.

– Эта погода хороша для трёх вещей – есть, спать и вот это самое, – говорит студент двум студенткам.

4.28

– Мотри, вот эти утки вот, которые плавают, мотри, вот эти рыбы, с трудом, – двое ушли вперёд, а тот, кто говорит, догоняет, рассматривая водоём на ходу.

Человек с бакенбардами и в высоком чёрном картузе с кантиком вдумчиво и не торопясь читает книгу «Техника быстрого чтения».

– Давайте так ещё сделаем. Спасибо, – и вошёл в полный вагон.

Смотрит, стоя на перроне, сквозь окна вагона и между людей на стену, на линию линии со станциями пересадок, приседая. Шнурок тянется наискосок по круглой шерстяной шапке, заполненной волосами, удерживая очки с большими выпуклыми линзами.

Два разных молодых человека – один выше, другой ниже, один с угревыми шрамами ниже нижней губы, другой гладкий, как яйцо, – но одинаковы: чёрные брюки, чёрные свободные куртки, чёрные туфли, узкие очки с простыми стёклами в чёрной тонкой оправе.

4.29

– Татьяна Петровна, а Ярослав – свинья. Татьяна Петровна!

На большом экране телевизора показывают немые цветные тени весёлых загорелых людей, бассейнов с голубой водой, парусников в заливе с мостом. Появляются, окрашиваются и меняются буквы. Человек наверху, под фонарём, поёт в микрофон. Внизу танцуют двое, освещаемые подвижными разноцветными лампами.

4.30

– Совесть надо иметь, мужчина!

– Я сказал.

Глубокий с бугорками тембра голос:

– Тридцать девять, три дня лежала в лёжку, ничего не знаю. Учительница сказала – чтоб до десятого числа! – я вас не видела. Но я-то очень счастлива. Уроки еле-еле.

Уборщица – гардеробщице:

– Открой-ка дверь, открой-ка дверь, что скажу, не буду спускаться.

– Что такое?

– Я там видела такое издание «Снежной королевы»! Подарить что ли кому.

– Миграционки кому? Кому миграционки? – стоит в химической завивке на выходе из подземного перехода к сине-жёлтому южному поезду.

Вынимает из урны бутылку из-под крепкого пива «Доктор Дизель». Внимательно рассматривает незнакомую этикетку, читает сведения о составе продукта, укладывает в сумку.

– Храм! – показывает девочка в окно.

– Храм. В храм хочешь? В субботу пойдём, завтра. Ангела крестить, – говорит приземистая большая женщина. – Сейчас в садике ручки помоем, с мылом, ничего страшного.

Два кадета в аккуратной красно-чёрной форме и гладких фуражках встречаются у передней двери трамвая. Улыбаются друг другу, выходят и идут через дорогу к автобусу ПАЗ, в котором тоже видны чёрно-красные фуражки.

5.1

Водитель трамвая в оранжевом жилете подходит к столбу, нажимает кнопку на металлической коробке и говорит ей:

– Двести четыре.

– За что меня на хуй посылаешь? За что?

– Не на хуй.

– Да хоть в пизду. Хоть в красную армию. За что? – его блёклые глаза стоят и смотрят вдаль, на крыши. В широко раскрытом рту перекатывается, облизывая нижнюю губу, большой язык. На нём лежит комок зелёной мокроты.

– С Первым мая. С первым трудом, – говорит двухголовая женщина. Одну, большую голову она просовывает в форточку магазина. Вторая, крошечная и собачья, торчит из коричневой кожаной куртки.

Черноволосая кавказская девушка в розовой поливинилхлоридной куртке и натянутых туго джинсах (цветок на правой ягодице) задумчиво трогает рулоны туалетной бумаги. Затем выкладывает из металлической корзины взятые прежде четыре рулона, запечатанных полиэтиленом, и кладёт три обыкновенных, незапечатанных.

Семья из отца, матери и дошкольницы-дочки пробирается через кондитерский отдел.

– У меня всего триста рублей, – говорит отец, вынимая на полку пакет карамели, взятый дочкой.

– А я этого хочу, – продолжает мать.

– Вместо этой фигни вот лучше бы взял, – обиженно, со слезами заканчивает дочь.

– Дай бог тебе здоровья! Всех тебе благ! – громко говорит пожилой мужчина с щербатым лицом, в мягкой кепке и больших чёрных очках, единственное назначение которых – скрыть и подчеркнуть слепоту. Он хлопает по плечам знакомого ему человека с пухом на лысой голове и клетчатой сумкой в руке. Человек уходит от него, а тот, в очках, идёт вдоль бульвара, выставив вперёд палку, и повторяет так же громко, с улыбкой на лице:

– Всех благ! Всех, всех тебе благ!

– Я из Москвы. Я из Москвы. И я этим горжусь. Что я Москва, а не какой-нибудь там, – сказала, докуривая мятую «Приму» женщина в спортивном костюме и с истерзанным алкоголем лицом.

– А я и сказала, как посажу картошку, так приеду и всё склею.

– Убери руку из сумки! А ну пошёл отсюда. Думал, не вижу. Сумку открывать, – бойко говорит бойкая чернявая. А он, тяжёлый от выпитого, с глиняным лицом и пластырем вдоль верхней губы, сумел ошарашено и еле слышно сказать только:

– Эй, ненормальная.

– Галя! Галя! Какое место моё?

– Возле насеста.

– Это моя подруга. Она едет туда же, куда и я.

– Вперёд за родину!

– Сливочноепломбиршоколадноелакомкаэскимо!

– Ой, ну ёбту мать! Сто слов в минуту, и все с браком.

Человек втаскивает в проём двери огромного искусственного далматинца, а потом укладывает его на верхнюю полку, которую игрушка занимает целиком. Две сопровождающих собаку женщины называют её «щенок» и «кутя».

5.2

В овраге течёт ручей, а над ручьём на металлических опорах перекинуты две тонкие металлические трубы. Мальчик становится на них и осторожно идёт. Чем дальше он подвигается, тем выше поднимается над песком и водой. Не доходя до другого берега, он разворачивается там, где выше всего, и возвращается обратно, туда, где ждёт его девочка. Она присела и смотрит в траву.

Девочка идёт по дороге, прижимая к себе плюшевого оранжево-белого медвежонка. А другая девочка, в шапке, надвинутой на глаза, следит за ней, прячась за балконом первого этажа, достроенного жильцами до земли, чтобы получить дополнительное пространство. Девочка с медвежонком проходит, а вторая, незамеченная, перебежала на другую сторону и снова спряталась.

Дети, почти подростки, раскачивают плохо вкопанный знак пешеходного перехода. Их много, а знак один, но он держится за землю массой бетона, прилепленного к его основанию.

Мальчик говорит в дыру витрины, залепленной изнутри жевательными резинками, презервативами, карамелями и сигаретами:

– Дайте мне «Лего».

Рука высовывает на прилавок красочную маленькую коробочку.

– Нет, не этот. Другой.

Пустота внутри напряглась и была пустотой много минут, пока снова не появилась рука и не поставила на дощечку ещё две коробки.