Текст книги "Остальные. Часть 1"

Возле мусорных зелёных баков копошится зелёное островерхое пальто на ножках. Руки заняты пакетами. Возвращаясь на оживлённую улицу, оно выглядывает из-под капюшона маленьким лицом среднего возраста.

По булыжной мостовой неспешно передвигаются вышедшие из художественной галереи пожилые иностранцы, смотря себе под ноги и переговариваясь.

На оживлённом углу продают берёзовые ветки. За ними выстроилась небольшая очередь, берущая их в руки, примеряясь.

5.30

Снимает с крючка небольшую блестящую рыбу и говорит ей:

– Да тихо ты!

– Вниманию участников! Просьба подходить отмечаться к судейскому столику.

Рядом с двумя подбирающими девушками стоит тележка как в супермаркете, наполовину полная жгуче-зелёными теннисными мячами. Вот девушка набирает себе с земли таких же мячиков и кладёт на ракетку. Один мяч мокр и красен от покрытия корта.

Сетки расположенных друг за другом площадок выглядят одной сплошной. Люди отбивают перелетающие мячи.

– Попробуй ослабить мышечное усилие, – говорит мужчина в белом теннисном костюме своему партнёру.

В праздничной ряженой гурьбе идёт ребёнок в костюме рожка мороженого с нашитыми скособоченными глазами. В руке маракас.

Смотрит в окно, отражаясь в окне, перебирает-постукивает пальцами по ручке сиденья. Длинные красные уши похожи на разварившиеся пельмени.

Парень переговаривается со стоящей наискосок девушкой в розовом. Каждый прячет за спиной по собаке: большая и статная у парня и маленькая, по щиколотку у девушки.

Сидя на скамейке перед прудом двое, он и она, простыми карандашами заносят на бумагу изображения другого берега. Девушка в альбом, юноша в уголок пространного светло-коричневого листа, натянутого кнопками на доску.

5.31

– Папа, а ты любишь спорт? – спрашивает мальчик у совсем седого морщинистого мужчины в зелёной военной кепке.

Изучив коробку с контрактом оператора сотовой связи, проверяет работу серебристого телефона. Сосредоточенно, выпятив губы, нажимает его кнопки. Другой аппарат, висящий на шейном шнурке, звонит.

Полнотелая беременная рыжая с прядями длинных волос, разделённых ушами, двумя голыми руками держится за вертикальный поручень. Её серьги – тонкие кольца. Оборачивает голову и говорит слова на ухо стоящему рядом худому человеку, который кивает.

Замешкавшись у порожка, наклоняется к полу, стараясь приподнять низкую тележку. Она нагружена завёрнутыми в полиэтилен длинными сэндвичами и пиццами, которые переложены круглыми картонками. У него всё получается, дальше колёса катятся бойко и быстро.

6.1

Вошедшая женщина проникла вглубь вагона. Она достала из сумки удостоверение своей личности, обтянутое коричневым кожезаменителем, и подняла его вверх. Немного подержала его наверху, в руке, сжимающей кроме того и поручень, не поворачивая головы и быстро двигая глазами из стороны в сторону, никого не видя, не глядя ни на кого. Убрала вниз, успокоилась.

Два человека нагнулись и вывернули головы, разглядывая дно почтового ящика. Один из них закручивает гайку. Позади стоит маленькая и жёлтая почтовая машина.

Передвигается в инвалидной коляске вдоль машин по разделительной полосе у перекрёстка. Крутит колёса ладонями в белых нитяных перчатках. Её безжизненные ноги скребут по асфальту, чуть задерживаясь в движении: носки уходят вниз, но выныривают и освобождаются, пока не цепляются снова. Разворачивается на месте, едет к светофору.

6.2

Человек с чуть подбритыми висками, одетый в хороший костюм и хороший хорошо пригнанный галстук, выходит из лифта. Хорошо поставленным шагом идёт к выходу из здания, доставая ламинированный пропуск. Проходит сквозь металлоискатель и милиционеров, открывает вправо стеклянную дверь, спускается по ступеням лестницы, становится перед стоящими на штативах камерами, начинает давать интервью в протянутый на длинной палке микрофон. Его спина пряма и спокойна. Он широко разводит руки. Ладони раскрыты, а разомкнутые пальцы полусогнуты. За ним наблюдают из-за стекла несколько человек, включая покинувших пост милиционеров.

Офицер милиции подносит близко ко рту, закрывая его, небольшую квадратную рацию.

– Давайте все вместе, – говорит в неё офицер милиции.

Она всё делает правильно, сидя за рулём совсем новой машины, у которой вместо номеров переплёт чёрного пластика. Она плавно нажимает на педаль, плавно держит руль, обозначает правый поворот, плавно смотрит по сторонам. На правом сиденье стоит тонкая сумка с длинными круглыми ручками.

Рабочие выкидывают из небольшого фургона декоративные камни. Они бросают их на землю как дыни.

«Диабет – ослепла. Помогите на лечение глаз», – написано кривым почерком на табличке. Она висит на шее молчащей полнолицей старухи.

6.4

Косец, одетый в наушники, срезает элетрокосой траву на придорожном газоне. Леска ломает растения, и от них поднимается пыль. Она зависает и рассеивается. Косец переходит к необработанному участку.

– Хорошо, сейчас позвоню Георгию Заримычу и скажу, что я умываю руки.

– И позвали в НТВ чуть ли не в вечерний выпуск, – убеждает он, прислонившись к стене полутёмного коридора. Женщина, слушая его, заразительно смеётся обвислым неряшливым телом.

– В любом количестве, удобном вам. Не допускайте бесплатного проезда.

– Саш! Это самое. Перезвони родителям. Чё-то они не доходят.

6.5

– Жорж! Вся вода, Жорж?

Пять женщин в народных нарядных сарафанах, сорочках с надувными рукавами и кокошниках, стоя на деревянной лестнице, без энтузиазма напевают про Самару-городок, спокойно сетуют на собственное беспокойство. В стоящем впереди пластмассовом ведёрке ни одной монеты, только множество зелёных бумажек и одна голубая. Одна из поющих придерживает двумя руками, закрепляя, соскальзывающую с головы пуховую вспомогательную шапочку с кокошником, который то ли мал ей, то ли велик. Но вот закрепила.

Высокий, лысый, сухощавый и мускулистый старик усаживается на металлический брус. Двигая ягодицами, ищет удобство. Потом кладёт ноги под параллельный брус и начинает опускать и поднимать верхнюю половину туловища. Опускает ровно до уровня брусьев, поднимает строго перпендикулярно земле.

Две девушки сидят на лесной скамейке. Они пьют пиво.

– Странная ты! – говорит одна другой. Та, другая, имеет подведённые чёрным глаза и длинные волосы. Эта, первая, одета в камуфляжные штаны; на голове пилотка, уцепленная разнообразными значками, пластмассовыми и металлическими. На шее, поверх чёрной майки, болтается пацифик.

Два высоких красивых подростка смотрят вниз, на то, как продавщица отсчитывает и откладывает в сторону монеты из обширной кучки. Смотрят внимательно и неподвижно. Один из них держит за горло стоящую на прилавке бутылку водки. Когда отсчёт закончился, лица всех троих проясняются. За дверью магазина несовершеннолетних ожидает привязанная к дереву высокая коричневая собака. Она лает. Бутылка уже плотно завёрнута в газету.

6.6

– Гиде кондуктор? Я ему заплачу, – разводит руками – в одной пиво – один из трёх жизнерадостных кавказцев перед контролёром с брюшком. Его лицо очень волосато, и брови срастаются с волосами на виске.

– Сто рублей платите, штраф.

– Почему сто рублей? Я сейчас пойду и куплю за десять рублей у кондуктора. Гиде кондуктор? Нет кондуктора!

Другой контролёр выводит компанию из двух молодых людей и полногрудой девушки.

Взрывается жирная черноволосая женщина:

– Не платите им! Это что такое? Пятнадцать рублей у водителя! И наддайте им! Я ни за что не платила бы!

– Работать надо! И платить, – так же громко отбивает её золотозубая, собравшаяся выходить.

– Зачем мою мать оскорбляете? – вдруг оказывается у неё за спиной рыжая и рослая, запахивая и распахивая жёлтую на пуговицах блузку. – В милицию пойдём! Оскорблять мою мать! Сами-то платили?

– У меня пенсионное удостоверение! Я сорок пять лет работала и заслужила.

– Во-от! Вот. А я вот тоже никогда не плачу! Я им говорю: я вам на опохмел не дам.

Солдат, откинувший ногу, слушает и ухмыляется. Девушка, сидящая за черноволосой, сделала лицо неподвижным. Пенсионер с пушком на голове смотрит на ссору, не выражая лицом никаких эмоций. Многие из остальных усиленно смотрят в окно.

6.7

– Дождик моросит! – громко говорит девушка, стоя под козырьком подъезда. Она произносит это, глядя в определённую сторону, хотя вокруг никого нет, кроме другой девушки, идущей у неё за спиной и проходящей мимо. Первая девушка, потоптавшись на месте, шагает под небо к грязной салатовой машине с опущенным боковым стеклом. Исчезает.

– Ладно бы холстина была. А то ведь оргалит. Айвазовский? – спрашивает, отставив ногу рослый мужчина в шлёпанцах и с ребёнком у ноги.

– Айвазовский, – отвечают ему. – Вам же не продавать. Зато на века, – отвечают ему посреди рынка два человека, один на корточках, а другой стоящий. Они опираются на раму, внутри которой на коричневой поверхности по диагонали написано: «Айвазовский. Волна в буре. И. Николаев. 53». С другой стороны к картине подсаживается молодой охранник, идущий со смены, и пытливо рассматривает марину. Жёлто-зелёный язык волны заглатывает парусный корабль.

6.8

– Иди сюда! Я кому сказала! Сюда! – зло кричит вверх, в проём перехода на другую станцию, стоящая среди пересекающего платформу пассажиропотока женщина. Она низкорослая, лицо её напряжено. Сказав, поворачивается и быстро идёт к поезду. Обернувшись между колоннами, она видит, что никто за ней не пошёл. Стоит в замешательстве.

Мальчики окружили и шумно добивают скелет автомобиля без стёкол и колёс, гнут ударами металлическую форму. Один прыгает на капоте, второй взял двумя руками палку и неловко лупит по заду. Другие бьют ногами по бокам.

Женщина наклонилась, натянув одежду на ягодицах. Она ковыряет гладкий и голый кусок земли, чтобы воткнуть пучки растений, ящик с которыми стоит рядом. Возле присутствует подросток, он смотрит в сторону.

Бродяга идёт вдоль дома, постепенно переставляя негнущиеся ноги. Он одет в грязную изумрудную кофту. Несёт на плече палку, на конец которой привязаны два пакета: чёрный и белый.

6.9

Выйдя из трамвая, офицер в агрессивно-камуфляжном обмундировании и кепке с плоской крышей шагает ровно. Но вот он видит, как автобус проезжает светофор и переходит на строевой бег. Вместе с ним бегут женщины и мужчины, но неряшливо.

6.10

Двое мужчин помоложе подошли к двум мужчинам постарше. Произошло четыре рукопожатия.

Мальчик пролистывает иллюстрированные снимками знаменитостей журналы, мнёт их тонкие хрустящие страницы, суёт обратно – на полки, освещённые яркими белыми лампами.

6.11

Тракторист сидит в просторной кабине. На приборной доске с тумблерами и кнопками стоят использованные кофейные банки: поменьше и побольше. Положив руки на руль, он закуривает.

– Девушка, мне самую маленькую рульку.

– Вы, кажется, сегодня уже были.

– Да, была. И недавно была. И опять пойду.

6.12

– Что ты распинаешься? Покупателя сразу видно.

– Бери два за десять. Что я, из-за говна тебя обманывать буду? – продаёт чистый пенсионер сутуловатой женщине два потрёпанных фумигатора.

– В честь Бориса Ельцина, с праздником!

Сумасшедший и пьяный старик сидит на прилавке блошиного рынка. Его взгляд слюняв. Заложив ногу на ногу, он что есть мочи трясёт рукой, дёргая струны полуживой гитары. Левой поддерживает гриф, даже не пытаясь состроить из пальцев подобия аккордов. Из старика иногда слышны бессвязные пустые звуки. От гитары отходит звон.

– Попилим! – кричит старик и водит вдоль струн железкой-медиатором.

– Рок! – объявляет он и начинает рвать струны. Остальное его качающееся тело неподвижно, как будто сведено судорогой.

Грязная, с распухшими желтоватыми ногами и пыльными жёсткими волосами, бессильно сидит в позе пассажира, готового к автокатастрофе: плотно прижав грудь к коленям. Шевелится мычащая голова, туловище собирает силы, она с трудом откидывается на сиденье. Её руки засунуты в карманы серо-фиолетового болоньевого плаща, а пальцы сцепляются между бёдер, потому что карманы превратились в прорези. Она снова рушится.

Пятеро одетых в одинаковые чёрные костюмы, одинаковые галстуки и сорочки, с одинаковыми аккуратными и невыразительными причёсками стоят вокруг двух чёрных длинных фигурных ящиков с красными ручками и надписью «Eposhore». Им чуть больше двадцати, на бейдже одного из них серебристые буквы: «Старейшина Расмуссен».

Зажав между пальцами и подъемом стопы, держит плоскую белую упаковку с покупкой; рассматривает инструкцию по эксплуатации, товарный чек.

Большие круглые бело-оранжевые кроссовки посредством джинсов и не по размеру великой куртки переходят в маленькое лицо, спрятанное в волосах со срезанной чёлкой.

Группа иностранных туристов упорно разглядывает фотоаппаратами мозаичное панно в тупике станции.

– Holy spirit! – восклицает один из них, заметив белого голубя мира, спускающегося к плечу девушки, шагающей к зрителям всей своей молодостью.

Мальчик бьётся с клёном сухой безкорой веткой:

– Я всех убил! Я всех убил! – задевает стоящего сзади другого мальчика, который смотрит на битву и молчит. Извиняется и снова:

– Я всех убил!

– Дереву больно! Я же тебе говорила! – говорит отошедшая мать.

– Давайте, кто умер, пусть сюда отходит, чтоб не мешали, – говорит единственная девушка, после того, как две рати сошлись и помахали деревянными мечами и пластиковыми топорами, а убитые смешались с живыми. Убитым считался тот, до кого дотронулись предметом. Один из воинов после первого удара пустился наутёк с пригорка. За ним вяло поволочился увешанный оружием неприятель.

6.13

Немного разбегается и из-за плеча бьёт со всех сил по ковру огромной палкой, взятой обеими руками. Плотная ткань чуть шевелится, потом отзывается звучным хлопком.

– Мужчины, посмотрите! Правое переднее колесо не спускает? – высовывается женщина из окна машины, заехавшей подозрительным колесом в лужу.

Один следит из-за стекла стоящего рядом автомобиля, как второй подходит к колесу и интересуется:

– Безкамерное?

6.14

Полная женщина в висящей красной блузке водит на хорде красиво ступающую лошадь.

За матерью, в сиденье, укреплённом на багажнике велосипеда, уместился малыш в мотоциклетном шлеме. В сиденье воткнут государственный флажок.

Натянув на волосы полиэтиленовый стоящий пакет, женщина средних лет читает газету с видом на фонтан.

Вдоль ограды медленно идут два пенсионера, заложив руки за спину и в карманы. Со стороны улицы моложавая бабушка ведёт по парапету забора внучку, воспринимающую ходьбу как видимое наслаждение.

6.15

– А зачем – два, два, два, два? Чтобы бегать?

– Угу.

Спрашивает большетелый дурачок с жёсткими волосами на подбородке, показывая головой на прицепленный сзади вагон. Отвечает кондуктор, миловидная женщина в красных штанах, обтянувших и подтянувших ягодицы.

– Однажды тоже на поезд опаздывал и в троллейбусе еду…

– А ты нормальный был или как обычно?

После смеха, раскачивающего тела, пожарный офицер продолжает рассказывать:

– Как обычно. Так я водиле полтинник сунул, чтоб без остановок.

– Успел?

Снова звуки распирают всех четверых, одетых в тёмно-зелёную форму.

6.16

Сидя на дворовой площадке распивает бутылку, запивая бутилированной водой:

– Пелеева нет. Локтева нет. С кем это решать? Прикажут подписать – я подпишу. Но всю хуйню я подписывать не буду. Почему я должен за итальянцев подписывать? Локтев мне сказал за фасадами наблюдать – я наблюдаю. Петух прокукарекал – дальше не расцветай.

– Почему я стал дёргаться. Потому что я уровень прикладываю в разных местах – он по-разному показывает.

Пиво сжато двумя пальцами, остальные изобразительно оттопырены.

6.17

Молодой человек с седыми жёсткими волосами держит длинную бело-розовую розу. В другой руке две мягких книжки Ремарка.

Выходит и, щёлкая семечки, становится напротив остановки, разглядывая объявление о том, что трамваи четыре дня будут работать до полуночи.

– Это брат твой? – беседует девочка с девочкой.

– Да-аа, – отмахивается. – Ко всему затычка.

6.18

Красный трамвай, украшенный оранжевыми полосками, притормозил у остановки, но не отворил дверей и тронулся дальше, увенчанный заголовком «Учебный». Он перегорожен поперёк надвое. За столиком с бутылкой газированной ароматизированной и бутылкой газированной минеральной воды сидят две вагоновожатые. Они заложили ногу за ногу и молча едят.

Из грузовика вышел плешивый человек в зелёной форме. Принялся осматривать расходящуюся вмятину стекла телефонной будки. Второй, кудреватый, осторожно достал из кузова квадрат для замены. Он коснулся асфальта. Звук был полым как толстостенный шар.

Для большего света стоит у окна, сдвинув занавеску. Держит на ладони зеркало и осторожно удлиняет ресницы.

Две инвалидные коляски приветливо здороваются и разъезжаются. Длинноволосая девушка в белых нитяных перчатках меняет пол, превращается в мужчину. Второй, средних лет, завидев зелёный свет, сильно качает рычаги, пересекая проезжую часть бульвара. Дрожит круглое зеркальце заднего вида, закреплённое внизу на раме.

У мужчины, одетого в костюм и галстук, в руках тканевый портфель, скреплённый вместо ремешков полосками скотча, начинающимися несимметрично.

6.19

– А чем отличается докторская ручной вязки от докторской спеццех?

– Ну там докторская спеццех, а там ручной вязки.

– Хорошо. Дайте что-нибудь из них. Грамм триста.

– Счас выкину тебя, на улицу. В общественном транспорте едешь, – говорит молодой в кепке и точках наушников той, что нетрезво валится ему на затылок с сиденья позади.

– Придурок. Сраный, – отвечает она с нежностью.

Кондуктору, также выговаривающей ей, она с восходящей интонацией сообщает:

– Да я живу здесь недалеко. У меня муж!

– Уронила! Уронила! – кричит ей, вставшей и не справившейся с пакетами, пожилой мужчина.

6.20

Женщина с серым шнауцером идут краем лужи.

– Стоять, – замирает она, завидев перпендикулярно пересекающих путь двух в возрасте подруг с коричневыми бульдогами на поводках.

– Смотри какие собаки. Будь предельно осторожен.

Гладкое тело с мохнатыми лапами и ушами делает красивую умную стойку и чуть наклоняет голову.

– Пошли.

Она вытянула тело по ещё сыроватой от ночного дождя скамейке и положила голову ему на бёдра, положенные одно на другое. Одна из его рук лежит, свисая кистью, возле её светлых волос, а вторая служит ему упором, вцепившись в край доски.

Химически кудрявая средневозрастная блондинка несёт под мышками двух белых пуделей, тоже кудрявых. Они неподвижны.

6.21

– Видал, что от памятника осталось? Одни ноги. Вон, зелёный.

Трамвай, переполненный страдающими от внезапной жары и пыльного тополиного пуха пассажирами, пробирается сквозь пробку, перехваченную поворотами и светофорами. Водитель перекатывает звуки звонка, пытаясь попасть в расписание.

– Сегодня у Цоя день рожденья, поздравляю!

– Белый снег, серый… лёд.

– Шеф, поехали!

– Денно и нощно должно стоять ГАИ.

– Видишь, там, на горе. Возвышается крест.

– Да, алло. Я жива, да. Еду в трамвае.

– Должны стоять постовые по всей дороге.

– Шеф, открой дверь. Мы пешком домой дойдём!

– Сильно как помяло.

– И богатенькая, иномарочка. Всё, только на свалку.

– Пускай штрафуют. День и ночь чтоб стояло ДПС. Иначе никак.

– И ведь никто не застрахует в трамвае, если вот так вот упадёшь.

– Шеф, заебал. Открой двери. Мусора, меня заберите! С днём рожденья Цоя!

– Мама – анархия!

– Только по всей дороге стоять и смотреть-регулировать.

– Ура!

– Можно я вот тут возьмусь?

Беспомощный водитель в центре проезжей части мигает стоп-сигналами старых испорченных «Жигулей».

– Вправо возьми! – кричит ему автоинспектор с жезлом в правой и фуражкой, снятой с мокрой головы, в левой. – Вправо возьми! – кричит ему в закрытое стекло. – Вправо возьми! – машет обеими руками на обочину. Шофёр толчками подвигает туда, куда показано.

– Тамара Николаевна! – машет рукой в форточку женщина, радостно и устало.

6.22

Пользуясь светофорной паузой, вагоновожатая успевает схватить несколько слов из статьи в газете «Жизнь», но загорается зелёный, она перекладывает согнутые листы к боковому стеклу. На следующем светофоре пересчитывает мятые десятирублёвые купюры, складывая их единообразно, плотиной вверх и, уже в движении, перебирает мелочь в выемке приборной доски.

Китаец с широким угреватым лицом перелистывает страницу журнала, покрытую иероглифами, среди которых потерялся набранный прописными английский союз «OR».

6.23

Двое патрульных идут вихляющей скособоченной походкой вдоль жёлтой стены с замурованными окнами. Они кажутся одинаковыми по росту, но один из них выше и идёт по дороге, внизу. На поясах болтаются, раскачиваясь, дубинки. Зелёный многослойный камуфляж делает их похожими на нестрашные огородные пугала.

– Что за придурок кладёт нам «Квартирный ряд»? Дом пятнадцать, квартира три. Я же сказала не класть, а он кладёт. Мокрый весь, весь ящик забит, придурок какой-то! Вычеркните!

– Не вам же одним. Пятьдесят человек.

– У одних в подъезде. И ведь читать нечего! В конце концов!

– Значит, подписывались.

– Никто не подписывался! Кому она нужна!

– Значит, подписали.

– Вычеркните! Нам не нужно. Весь ящик забивает.

– Почему вы так плохо о наших сотрудниках отзываетесь? Они-то чем виноваты? Они для вас же стараются. У них написано, они работают, носят. Какая квартира?

– Дом пятнадцать, квартира три.

– Улица?

6.24

– Стоит и стоит, – говорит внук.

– Стоит и стоит, – повторяет золотозубая поджарая бабушка в коричневых бархатных штанах.

– Я выхожу из метро и… вых-вых-вых… Миш-Миш-Миш… – долго слушает и заключает: – У магазина «Крестовский», хорошо, там и встретимся.

Школьница высокая, худая и широкая, как доска:

– Меня от него уже тошнит.

Школьница пониже, с миловидным лицом, жир уже подбирается к глазам:

– Но он симпатичный, согласись.

Опустила тёмные очки за подбородок на горло, смотрит сквозь длину салона, ждёт кондуктора.

6.25

– Это звонит вчерашний таксист, который вас подвозил. Как самочувствие?

У большеглазой девочки и мальчика с короткими ёжистыми волосами наушники на двоих. Девочка, полусползшая с сиденья, держит круглый плеер, говорит мальчику:

– Нет, знаешь, какая моя любимая песня? Она сейчас не работает, знаешь какая? Я буду вместо.

Мальчик держит паузу.

– Ой, это тоже моя любимая. Она по «Эм-Ти-Ви» идёт, – сообщает девочка.

– Она идёт по выходным, – уточняет мальчик.

Снова музыкальная пауза.

– У тебя что, связь потерялась?

– Не знаю, – лениво отвечает мальчик, подумав.

– О. Эта песня мне тоже нравится. У меня много любимых песен.

6.26

– Я вот чем зубы чищу. Вот. Красной. За пиисят. А здесь восемьдесят, – золотой крест лежит на её белой несвежей блузке.

Пожилая женщина в розово-фиолетовом костюме поставила ногу в чулке на ствол упавшего дерева, обёртывает пальцы газетой, говорит своим круглым тапочкам:

– Нет, милые мои, больше я вас носить не буду. Идите вы, в баню.

Тапочки молчат.

– Есть у вас «Пытичье молоко» карамель? Две коробки, пожалуйста, – он большой, румяный, с полоской усов. – А «Бон-бон», «Бом-бом» – есть?

– «Гусиные лапки» есть.

– Давайте коробку.

Продавщица ставит на проходной прилавок три коробки из нового картона с крупными буквами.

– Семнадцать килограммов. Тысяча двести двадцать четыре.

– Двести двадцать?

– Двадцать четыре.

Он быстро отсчитывает, сгибая и откладывая к пальцу синие купюры из большой стопки. Кричит в дверь товарищу короткое слово на своём языке, забирать.

Жирнокожая продавщица в синем фартуке перед своим киоском, раздвинув ноги, глотает квас из длинной бутылки. К ней подошёл молодой человек с небритым опухшим лицом в одежде стёртого цвета. Продавщица завернула крышку, отставила квас.

– Счас, подожди, я тебе что дам, – входит в помещение, выходит, держа на ладони коробочку. – Вот, возьми, это сыр, на хлеб намажешь. Чтобы ничего у меня не брал.

Он берёт сыр и скучным голосом, останавливаясь, дружелюбно разговаривает:

– Я никогда, не краду. Я не умею, красть. Мне лучше, попросить, чем, украсть. Я хотел у кого-нибудь, стакан, попросить, налить. Нет ни у кого.

– Стакана не налью, стакана у меня нет.

– Нет, нет. У кого-нибудь, стакан, попросить, налить, квасу.

6.27

Старушка наклоняется со скамейки. На её бледной и гладкой ноге бледные синие плоские жилки. Тщательно расчищает палкой землю, отшвыривая листья, ветки, комки и камни. Выводит: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10. Подчёркивает ряд бороздой и выше продолжает: 9 10 11 12 13 14, – упирается в набросанный ей мусор, отступает ниже: 14 15 16. Посидев молча, встаёт и одиноко идёт мимо шести других пенсионерок. Они говорят:

– Здравствуйте! Здравствуйте! Как вы поживаете? Вот, пообедала – вышла прогуляться. Всё дорожат, дорожат. А есть на что? Лапу сосать. Их мне не выписывают, я их покупаю, а стоят двести рублей, а там двадцать таблеток. Хотят вывести русский народ.

Четыре пьяных семейства возвращаются с пикника. Двое раздетых по пояс мужчин несут между собой своего повисшего друга. Один из ведущих говорит:

– Нет. Надо его взять, – ухватывает тело и бросает на плечо. Оно свешивается как очень тяжёлая тряпка. Через десяток шагов тряпка оживает, размашисто шлёпая по ягодицам несущего, монотонно повторяя:

– Стой, я писать хочу. Я писать хочу.

Сзади по-гусиному гогочут идущие в ряд четыре женщины, под ногами которых путаются дети.

– Идти силы нет, – восхищается одна из женщин. – А по жопе хлопать силы есть.

Процессия останавливается: несущий устал. Он неловко кладёт тяжёлого человека на асфальт, и тот высоко и широко двигает ногами, как будто идёт вприсядку.

Оставленный, потерянный, колеблется в ширину тротуара человек с неподвижным лицом и в распахнутой рубахе.

– Место освободилось, – говорит женщина с неестественно, непомерно толстым тазом и ногами. Остальное туловище её пропорционально голове, средних размеров. Она говорит это девочке, одетой в давно не стиранный розово-плюшевый костюм. У неё слабые светлые волосы, неяркие серые глаза с большими зрачками. Девочка садится на качели, но скоро переворачивается и становится ногами в сандалиях на сиденье. Берётся за металл пальцами с въевшейся грязью. Начинает раскачиваться. Женщина отходит. На её место становится бесполый длинноволосый подросток с нечистым угловатым лицом. На нём или на ней надета чёрная одежда, сплошная спереди и с сеткой сзади, спортивные штаны и прорезиненные китайские тапочки. Тело его или её очень худое. На шее серая металлическая цепочка, которая уже не блестит.

6.28

Уши девушки с воробьиным взглядом, одетой в цветочные брюки, украшены большими зелёными круглыми пластинками.

6.29

Трамвай поворачивает; молодой человек в белых кроссовках, приподнявшись с сиденья, крестится, глядя на храм.

6.30

– Не-ет. Счас проедем чуть-чуть. Во-от. Пятнадцать рублей трамвай. Два раза проездил – тридцать.

– Счас эти льготы не выполняются, правильно?

– Сделали бы десять тысяч пенсию, и никаких бесплатных проездов не нужно.

– Сняли бы проблему.

– Тоже ведь из-за чего. Из-за зарплаты работают.

– Счас укушу, – говорит женщина лежащему на коленях сыну. Две коляски стоят в левом переднем углу. Две матери совместно убаюкивают младенцев, напевая причудливые слова, добавляя их к данным именам.

Девушка с выпуклым профилем:

– У нас вообще воды нет.

Девушка с вогнутым профилем:

– А у нас есть, холодная.

– Девчонки – замотали. Эмбрионами лечат. Будут долго жить теперь, – пожилая одышливая догоняет молодого.

Входит, держа ладонями ладони, пара из высокого улыбчивого подростка и женщины-лилипута. Он сажает её на свободное сиденье и становится рядом, нависая, а после садится сам наискосок впереди неё, улыбаясь ей. Она болтает сильными ногами, не достающими до пола кроссовками. Полные голые руки её коротки, прижаты к бокам.

7.1

– Но, блядь, я его хорошо отмудохал, – делится впечатлениями в кружке приятелей.

Неугомонные пластмассовые солдаты ползут вперёд, по каменному полу, вскидывая защитного цвета бёдрами и тарахтя автоматическими винтовками, которые целятся в её ногу, отшвыривающую их назад – то ли деловито, то ли на краю истерики.

Молодой человек со светлым лицом и светлыми кучерявыми волосами, стянутыми сзади, помещает девушку между двумя мужчинами. Держит её за руку и переговаривается взглядами. К молодому человеку со светлым лицом и волосами подходит тёмнокожий мальчик. Он гладит мелкими движениями согнутых пальцев плечо молодого человека, смотрит на него, склонив голову, снизу вверх, совсем чуть-чуть упорядочив мышцы лица для умоляющего выражения, – теребит как кошка, не желающая царапать. Затем одним длинным движением наклоняется вниз, трогает пол, проводит языком по пальцам, прикладывает их ко лбу и снова теребит, и всё остальное тело его неподвижно. Молодой человек улыбается девушке, а девушка улыбается молодому человеку. Их улыбки герметичны. Мальчик отходит и идёт по вагону, но к следующей станции возвращается ни с чем и повторяет свои движения. Пальцами по полу, языком по пальцам по пути ко лбу и снова щепоть на плече.

– Говорю же тебе, нет у меня денег. У меня зарплата завтра. Не понимаешь, что ли?

– Не понимает, – улыбается девушка.

7.2

Он тормозит машину, наклоняется. Шофёр тянется к двери, открывает её, слушает его, положив руку на сиденье и смотрит вперёд, на дорожное движение, обдумывая предложение. Не соглашается, подносит руку к рулю. Дверь захлопывается.

Изучает страницу, заполненную схемами из клеточек и кружков, откладывает её в сумку. Продолжает вязание: накидывает маленькими спицами петли бледно-жёлтой с блёстками нити. Колеблется леска, продолжающая одну из спиц.

Розовая, с рюшами и кружевами блузка мала ей и подбирается к рёбрам. Правое запястье перетянуто бисерными ленточками, на левом – перламутровые кольца. Она засыпает, её длинное нескладное подростковое тело ломается, но поправляется и снова ломается, и локти срываются с колен, на которых лежит кроссворд развлекательного журнала. Слабая голова с неловко собранными тонкими кудрявыми волосами никак не может удержаться на месте. Под кроссвордом лежит рюкзак в виде чёрного плоского белоглазого кота.

7.3

– Так. Сколько всего у тебя зубов? Тридцать один?

Тихий смуглый мусорщик в форменном фартуке внимательно всматривается в жерло высокой, по плечи ему, урны и добавляет воды из пластиковой зелёной бутылки. Его старенькие коричневые брюки тщательно отутюжены, но давно не стираны.

7.4

– Перестройка их, естественно, не коснулась. Потому что они всё имели. К тому времени. Здесь есть кондуктор?

Прямая рыжеволосая женщина с крепким носом держит на коленях пакет из-под сока со срезанным верхом. В нём пионы: белые, с пожелтевшими по краям бахромчатыми лепестками, и бледно-бордовые: они выше, их больше.

Смотрит из-под фирменного красного козырька, немного втянув усталую голову в плечи, смотрит, не моргая, большими влажными глазами в глаза покупательнице, освободившей корзину от жестяных банок и картонных коробок, сложившей клювом в кошельке большой, указательный и средний.