Текст книги "Остальные. Часть 1"

Ребёнок и белая низкая собака бегают за прыгающей и перелетающей серой вороной. Женщина сокращает синий шнур-повод, так что собака передвигается по кривой.

10.2

Из магазина выходит мужчина на костылях, спускается по лестнице. Мальчик, выполнявший на крыльце гимнастические упражнения, посмотрел ему вслед, спросил у курящего мужчины:

– Ю-ур, а ты бы хотел ходить с костылями?

Шесть рабочих в оранжевых касках, отражённые зеркалами многократно, моют руки в умывальниках, переговариваясь на своём родном языке. Один снял каску, чтобы освежить голову.

Стоя посередине вагона, высоким скриплым голосом продаёт воздушные шары, выпуская из рук один, надутый, длинный как колбаса: шар, совсем не шар, жёлтый, взмывает вверх, с хриплым тонким свистом выпуская воздух, прижимается к решётке напротив и незаметно становится, не теряя формы, меньше, меньше, меньше, трепыхаясь, трепеща.

Охранник магазина достал из ячейки камеры хранения кружку с горячим напитком и спросил у молодого человека, упёршегося пальцами в стол:

– У тебя машина-то есть постригательная?

– Это на всю жизнь, мне тридцать пять, это не проходит, только усугубляется.

Прилаживает к дужкам очков на сгибе жёлтый шнурок, подтягивает резиновые петли, надевает, достаёт газету, сложенную в восемь частей.

– По парам за руки возьмитесь, примерно хотя бы.

– Лена, ты вошла?

– Карандашиков у меня дома выше крыши.

– Свечка сгорит и стакан останется.

– Мама! Не медитируй!

10.3

Усатый приземистый человек идёт по дорожке кладбища. Шаг его скор и широк. Он оглядывается на могилы и замедляет ход, проглядывая имена. В руке он держит четыре разноцветных георгина. Он доходит до могилы поэта. Памятник окружён людьми. Он становится в стороне и молчит.

Любопытные люди склоняются к свежей могиле, охваченной венками. На коричневой земле лежат два листка бумаги. Прохожие читают их, нагибаясь ниже.

Две крашеных волосатых женщины в коротких куртках и обтягивающих джинсах и низенькая старушка в берете, похожем на тесто и синей куртке-плаще, ходят по площади перед колумбарием между выставленными на продажу надгробными плитами, прицениваются к ним, щупают.

Тромбонист стоит на главной аллее кладбища. Опустив левую руку, выводит с помощью одной правой печальные ноты. Руки его в шерстяных перчатках, и сам он поворачивается от холода. Под кепкой очки и поднятый воротник. В мелодию пробиваются ноты романса о звезде любви. Осторожно, с задержками, продвигается импровизация дальше и обрывается неожиданно.

– Дашка всё лицо исцарапала ключами, – бросает девушка, самая высокая из трёх, идущих по росту и потребляющих семечки.

– Сколько лет у тебя терапевтический стаж?

– А?

– Сколько лет терапевтический стаж?

– Четыре.

Сидит длинная нога на длинную ногу, вполоборота к поручню, широкие бёдра, отвечает снизу вверх усатому мужчине с позолоченным значком на лацкане: меч, змея.

– Какая разница, нах?

Старик подобрал круглую красно-белую штуку с намотанным проводом, осмотрел со всех сторон, сунул в пакет, вынул снова, снова сунул.

10.4

– А в дистанционную комиссию кого она вписала?

– Не знаю, не видела.

– Ога, ога, как всегда.

– Раз, два, не морочься.

– Как так можно о русском человеке говорить? пенсионерка, восемьдесят лет —

мужчина подходит к двери туалета, в руках листы бумаги, он читает, осматривается, открывает дверь, прямо, налево, не отрывает взгляда от бумаги, пристраивается к писсуару, читает, мочится.

10.5

На границе дороги и тротуара, присев, фотограф снимает людей, выходящих из троллейбуса.

Крупный лысоватый мужчина вытягивает перед собой оторванную лицевую сторону упаковки детской каши, сличает с коробками на полках, отдаёт картонку продавщице.

10.6

– Ма-ам!

– А?

– Зато на четырёх лапах!

– Кричи папу, всё. Папу кричи, всё.

10.7

– Это дочкины пятьсот рублей. Вот они лежат, видишь. Я их не беру. Не трачу. Вот они лежат.

– Аких, абу, иких.

– Где двадцать рублей, я тебе дал? Я тебе дал двадцать рублей.

– Ыких.

– За дурака меня считаешь?

Пожилая пара людей с мышиными лицами.

– В «Арбате» лучше всего покупать косметику. Она вся там, проверена. Но рынок – это вапще. Ой, «Мазда». Такая классная машина. Нет, не эта. Перед этой проехала.

– Алё-алё-алё! Выход – новый. Понятно? Он называется северный.

Две старушки, вооружённые сумками-тележками, похожими на рюкзаки, подбегают к средней двери и поднимают вверх, как футбольные судьи, кусочки пластика, обернув лица к кабине водителя, просят открыть, суетливо забираются внутрь.

10.8

– Я вчера «К барьеру» смотрела. Там Новодворская была. Так она за чеченцев! – хлопает тыльной стороной ладони сидящую собеседницу. – Сама из себя страшна, вся сама из себя страшна, так ещё такие разговоры ведёт.

Женщина в оранжевом сметает в совок, согнувшись, россыпи зеленоватых осколков: лопнуло большое стекло остановки.

В оранжевом талоне одна дырочка. Повертела недоверчиво, потянулась было к компостеру снова, но не стала пробивать. Свитер оранжевый тоже, под бархатистой курткой; волосы высветлены, но не все.

– А какая разница?

– Что, нельзя, да?

– Ты что, треть сердца не работает!

10.9

– Может, ну её на хуй, не будем укреплять?

Двое рабочих возятся с входной дверью метрополитена; она тяжела.

По вагону катится небольшое горбатое туловище женщины. Оно одето в красный свитер и руками в бывших белых нитяных перчатках отталкивается от пола. Впереди на тележке коробочка для денег.

– Сколько можно говорить? Я уже пятнадцать лет об этом говорю: сколько можно говорить?

10.10

– Мне сказали, – говорит покупательница с сорговым веником под мышкой, – кушать чёрный хлеб для похудания.

– Без хлеба, – отвечает худая продавщица.

– А я так не могу. Я без хлеба не могу, – и утешает, уходя. – Поправисся в своё время, дочь.

10.11

– А может, я тебе понадоблюсь?

– Заказывайте!

– Не разобьёте пятьсот?

– Может, спросить сколько стоит?

– А телефон-то ты мне так и не сказала!

– Вот приедешь – скажу!

Черноволосая девушка слушает мобильный телефон и смеётся, откинув голову, открыв рот, и глаза подняты на вывеску и не движутся.

Почти темно, светят фонари и фары. Мужчина в камуфляже и кепочке улыбнулся, открыл сжатые зубы, сидит на бордюре, руки вниз. Под мужчиной распространилась и потянулась по асфальту белая краска из лопнувшей многолитровой ёмкости. Мужчина сел на корточки и собирает краску столовой ложкой в узкую стеклянную баночку. Набирает с горкой, вязкая краска обливает края, наполняя. Мужчина подходит с баночкой к высокому пню, возвращается. Снова к пню. От пролитой краски по асфальту отходят белые следы подошв: линии и ограничения линий.

10.12

Девушка, сидя в трамвае, заполняет листок: «Ежедневный отчёт мерчендайзера».

Женщина останавливается перед лужей, выбирает из неё две монеты.

Кондуктор со стопкой картонных билетов в руке наклоняется, подбирает с резинового пола жёлтую монету.

Немолодая встала у туалета, прижала к голове телефон:

– А я тут причём? Меня спросили – да. Или нет. Я сказала да.

Отжимает дверь.

– Как ваше, – говорит в окошко, – имя-отчество? Хочу вам благодарность написать.

– Виктория Викторовна.

– А где? А, вижу. Сегодня?

Книга жалоб и предложений слева от неё.

10.13

Три женщины-милиционера стоят у столика уличного ларька, пьют кофе из бумажных стаканчиков, курят сигареты, беседуют («Когда я с ним познакомилась…»). На них пилотки, брюки, куртки, из-под которых видны прижатые к бёдрам дубинки.

Красивый высокий негр с блестящими серьгами в обоих ушах выбирает место в вагоне: всё занято, кроме сиденья, под которым лежит на боку собака. Он осторожно садится, широко ставя ноги в красных кроссовках между собачьих лап. Он поводит головой вправо и влево, разминая шейные позвонки. Нога упирается в дышащие соски.

Нищая стоит на коленях, оперевшись на палку, качает головой, и с лица свисает шерстяной платок. У ног стоит икона в скомканном пакете с жёлтой и белой мелочью, а также пакетик с мелкими печеньями. Не прекращая тряски, вынимает откуда-то из-под полы горсть с одними белыми монетами, подносит ближе к лицу.

10.14

С расстановкой, на ходу:

– Я просто хожу на любимую работу. И вот появился ресурс времени.

Между двумя девушками идёт залихватской походкой чернявый кудрявый парень в приталенной чёрной рубахе с расстегнутыми верхними пуговицами. Он подносит к разным сторонам лица большую чёрную рацию с толстой антенной и говорит в неё слова.

10.15

У церкви стоит небольшая очередь из немытых мужчин в затасканных одеждах. Их лица несвежи и имеют ссадины. Один укладывает свои свалявшиеся волосы тонкой расчёской. Лицом к очереди стоит мужчина с щеками. Он отрезает ладонью от очереди порции людей, которые, получив разрешение, устремляются в освещённую свечами темноту.

У дома сидит, сунув руки в карманы, старуха с ведром картошки и мешком крупных кабачков, говорит двум стоящим сверстникам:

– Пятнадцать рублей картошка, пятнадцать рублей морковка. В этом году – вообще овощи дорогие.

Пожилая женщина на трамвайной остановке читает более молодой женщине письмо из другой страны, добавляя ехидные комментарии.

– «Шу-ра при-хо-ди-ла». Ага, Шура приходила. «Здо-ро-вье у Шу-ры пло-хо-е», ага, зато у меня хорошее. «По-гу-ля-ли хо-ро-шо, дав-но так не гу-ля-ли». Ага, молодец.

Вошёл седой мужчина в голубой подержанной болоньевой куртке с двумя нашивками на руке: пониже прямоугольный трёхцветный флаг, повыше – кружок с готическим логотипом ансамбля «Ария».

– Спасибо. Спасибо!

Бежит по эскалатору, огибая людей, у самого схода делает выговор мужчине, стоящему на пути, бежит среди людей по платформе, и длинная юбка развевается от ветра, забегает в закуток, где останавливается последний вагон. Мимо проезжает технический поезд. Она встаёт к колонне, а когда подъезжает следующий состав, не спеша подходит к самой последней двери.

10.16

В уголке у входа в магазин, слегка наклонив грузное тело, находится краснолицая женщина. Руками подоткнула длинную куртку, подставив стене полные белые ягодицы и рыхлые бёдра. Струя ударяет в асфальт мощно и безостановочно. Закончив было, подтягивает штаны, но тут же решает продолжать.

Продавец двумя толстыми пальцами тащит жабры из большой кефали. Он бросает мокрые тёмные комки вниз, с пальцев капает струйкой холодная кровь. Взяв рыбу под жаберные крышки, он делает знак покупателю, чтобы тот обошёл прилавок и взял чёрный пакет. Кефаль падает внутрь. Продавец берёт тряпку, долго вытирает скользкие руки и, махнув для заполнения воздухом вторым пакетом, подсовывает его под первый.

Под остановкой стоят ноги, одетые в камуфлированные штаны и обутые в кирзовые сапоги. Между ног трепещет парабола мочи. Прикрывающий товарища юноша отставил ногу, ест семечки, смотрит в подошедший трамвай.

10.17

Мужчина в походной одежде выходит на склон на опушке леса. Его плечи и подмышки заняты мольбертом и прямоугольной полотняной сумкой. Перед ним растёт троящаяся берёза и другие деревья. Земля под его ногами завалена разноцветной мягкой и хрупкой листвой. внизу – заросшая кустарниками долина реки с деревьями и полянами. Мужчина мелко осматривает подробности пейзажа, делает шаг и ещё один, продолжая осмотр. Вокруг него падают редкие медленные листья.

10.18

– Ты знаешь, у нас на даче скопилась прекрасная библиотека. Туда всё постепенно сносилось. «Юность» – какой прекрасный журнал был «Юность». Мы туда свозили «Новый мир», «Иностранную литературу».

– Здравствуйте, – говорит в телефон высокая. – Хочу дать объявление. Продам шубу.

– Серебристая нутрия, – подсказывает рядом стоящая невысокая.

– Серебристая нутрия. Размер сорок шесть – сорок восемь.

– Коричневый бобёр.

– И коричневый бобёр.

– Пятьдесят – пятьдесят два.

– Пятьдесят – пятьдесят два. Которая бобёр – новая. А которая нутрия – не очень.

10.19

– Ну ладно. Не кощунствуй. Не кощунствуй. Ты меня понял? Мы поняли друг друга? – говорит безвозрастный запущенный мужчина с коричневым лицом небольшому мальчику, недавно научившемуся говорить. Рядом с мальчиком стоит бабушка и склоняется к внуку. Кепка закрывает мужские глаза. Вот он встаёт перед остановкой, и водка из-за его пазухи падает на пол и покатилась.

– Проповедуй. А силу держи в кулаке.

10.20

Человек в гладкой кожаной куртке переводит старушку через дорогу, делая предупредительные жесты автомобилям. Остроносые туфли ныряют в лужу у рельс. Подняв женщину на противоположную сторону, возвращается к товарищу, сидящему с пивом.

На скамье остановки лежит зелёное яблоко. Чуть дальше – вязаная шаль белого цвета, на ней зеркало. Над зеркалом склонилась женщина в древнем пальто, под пальто две юбки, одна длиннее другой. Она выжимает из тюбика крем и мажет лицо ладонью, одетой в грязную красную резиновую перчатку, набирает крема ещё и добавляет его лицу. Выпрямляется, чешет гребнем полукрашеные волосы над красным лицом. Препоясывается растянутыми подтяжками, не переставая мотать головой и дёргаться телом, отвечая вполголоса окружившей её пустоте.

Полный троллейбус готовится к отъезду. Несовершеннолетний с гвоздиком в ухе, стоящий на выходе, видит другого несовершеннолетнего, быстро шагающего к дверям, но останавливающегося.

– Хе, хе, – говорит он ему, – хе-хе.

– Хе, – говорит снова. – Ты Джа вчера видел?

Второй переспрашивает, доставая сигарету из пачки.

– Ты Джа вчера видел?

– У Вити были?

– Нет, у клуба сидели. Хе.

Троллейбус трогается. Оставшийся закуривает.

10.21

– Привет, ты где?

10.22

– Алё. Ты колёса хочешь взять? Триста пятьдесят баксов короче, офигительный рисунок, резина новая.

– Завтра дожди обещали и ветер сильный.

– Сидит на пяти стульях и рассказывает про диету. Ну ты хоть прими, внешний вид, чтобы люди поверили.

Две девушки поставили по локтю на ювелирный сверкающий прилавок, пальцы приложили ко рту, смотрят сквозь витрину в строну улицы, глаза их не двигаются.

Продавщица подносит ложечку с кофе к лицу покупательницы, та кивает, кофе ссыпается в бумажный кулёк, продавщица пишет ручкой слово на следующем, ещё плоском.

Мужчина-бутерброд окружил женщину, раздающую листовки, показывает цветные фотографии двух девочек на странице паспорта, горячо объясняя ей что-то.

– А я смотрю волосы! – показывает, взяв пальцами прядь своих, девушка, идущая навстречу юноше с хвостиком затянутых.

Кудрявая прижимается к кудрявой, они проходят турникет по одной карточке и, миновав, весело бегут к эскалатору.

Шагнув на тротуар, не останавливаясь, размашисто швыряет бутылку на землю. Она падает в неё как в пластилин, глухо и сразу, и пивная пена рисует длинный белый хвост.

10.23

За тем, как играет небольшая чёрная собака с кремовой и кучерявой маленькой, с укусами и опрокидываниями на спину, объятиями и карабкиванием друг на друга, наблюдают: двое детей, их мать, двое взрослых мужчин, продавщица мучных сластей и идущая мимо пожилая чета. «Съешь его!» – говорит усохший мужчина, ведущий даму под руку. На нём высокая утеплённая кепка.

– Очки плюс-минус не интересуют?

10.24

– Ну видишь, как хорошо! – улыбается в трубку радиотелефона её светлое лицо, а она шагает в своём пространстве от дисков к кассетам и обратно, и глаза широко раскрыты, и чёрные волосы, и открытый лоб.

10.25

В сквере, где между деревьями стоят и лежат чёрные пакеты с листвой, двое мужчин, одетых в оранжевые жилеты поверх тёплых курток, производят геодезическую съёмку местности. Мужчина у дороги смотрит в оптический прибор и негромко говорит слова. Второй, у дальнего, дальше голоса, забора переносит с места на другое красно-белый шест, подчиняясь приказам: у них рации.

10.26

Двое парней в кожаных куртках и коротко стриженые проходят к свободным сиденьям. Один, перед тем как сесть, задвигает форточку наглухо, а сев, интересуется у товарища, не греет ли под ним. Мужчина, вошедший на следующей остановке, сел позади них, но тут же привстал и форточку отодвинул настежь.

10.27

– А сколько стоит цент? Если я двенадцать рублей положу? Сколько у меня центов, по двадцать девять копеек? В ближайшее время номер сохраняется?

Трогает пальцем монеты, лежащие у окошечка кассы.

В профиль черты её лица правильны, тонки и красивы, а анфас – сдвинуты по осям координат относительно носа, тоже причудливого; всё отменно, но не парно, и она недовольна.

10.28

– Елена Львовна? Мы внизу. Нас двое. Фадина и Куллэ. Кул-лэ. Константин, Ульяна, Леонид, Леонид, Эдуард.

– А люди, которые видят Мангуп в первый раз.

– Я пропуск по жизни забываю.

Седой мужчина с залысинами внимательно ест семечки. Он вытянул левую руку с ладонью. Под ней собрались многие воробьи. Они сидят на рельсах, возле рельс и между рельсами. Трамвай верещит и врезается в это место, а воробьи разлетаются в одну сторону.

Он говорит: «т», «т». Они говорят: «Таганская?» – и показывают, что это в другую сторону, и переглядываются между собой, долговязый парень и простая девушка, делая друг другу ужимки. Он загибает пальцы: «One, two, three, four, five, six, seven, eight», он из Турции и коренастый, вытирает ладонью лицо и лоб, и говорит «Павелецкая» – и снова «т». Они тычут пальцами в план, а он загибает пальцы, а третья девушка, которая прислонилась к надписи «Не прислоняться» делает шаг, и тоже показывает план, и говорит: «ВДНХ». Он повторяет это слово, рад, радуется, лицо светлеет.

10.29

Длинный и сутуловатый, лысый, будто после химиотерапии, человек прощается со знакомыми: длинноволосым мужчиной в ковбойской шляпе и мужчиной в шерстяной шапке до глаз, оставляя их за столом и придерживая кожаную сумку у бедра.

Мужчина в мелких длинных кудрях ест салат: зелень политая сметаной. Он окружён сидящими людьми, которых всё больше и которые придвигают стулья к столу.

Одета в долгое пальто с большими лацканами и с краями, простроченными золотой нитью, а на правой щеке нарисована паутина, с которой, как с ветки, свисает небольшой паук.

10.30

– И получится внук, мама и дедушка в одной очереди стоят. Да имеет ли смысл? Да не надо, Егорушка.

– Бабушка, это новые деньги. Какие заклеенные? Это новые деньги! Где живёте-то?

– Я не понимаю, почему все претензии ко мне? У меня денег на телефоне нет!

Мужчина пронырливо оказывается в середине вагона и садится, и держит левую ладонь на сиденье рядом, а в правой руке у него завёрнутый в красную бумагу узкий цветок. Никто не идёт к нему из плотно прижатых друг к другу людей у входа. Мужчина громко зовёт:

– Вано-о! Вано! Вано-о! – и никто не отзывается, а мужчина с обидой снова зовёт: – Вано! Я тебе место держу! Я хотел тебя просто проводить, Вано!

Не удерживается, вскакивает и протискивается сквозь людей, исчезает, а на следующей остановке он уже на перроне и кричит:

– Вано! – и ловко намечает движения лезгинки, сияя усатой улыбкой над джинсовой курткой и одиноким цветком.

– А что мне нравится, бля, два через два, бля, по двенадцать часов, бля.

– Палас! Мокрый палас! Я подняла на крышу сушиться!

– Прокладки такие силиконовые между пальца – и носить!

– Такие интересные необычные своеобразные.

– Всё это, никаких остроносых не смотрим.

– Вот женщина сейчас взяла четыре Пушкина, потом ещё, и так набирают.

10.31

– Чиво-чиво?

– В Рузу поехала, на кладбище.

– А! Она со мной не водится. Ты мне лучше скажи – почему она со мной не водится?

– Мам, поди сюда, я кое-что увидела!

Собранная в пальто и подоткнутая воротником мама заводит глаза.

Двое мужчин в сырой темноте вставляют новую афишу в открытую дверцу рекламной тумбы. Афиша тонка и высока. В чугунный узор забора сложена бумага другой афиши, её сгибы толсты и тускло отсвечивают.

11.1

– На астральном уровне! – заходится смехом.

– На астральном уровне! – откидывает голову.

– Ты можешь себе представить? Его оправдали, а он весь собранный был.

– У вас чего хорошо, Саш, у вас руки моешь один раз, а у нас за день ходишь пять-шесть раз.

11.2

Девушка стоит в неосвещённом углу, отставив ногу, говорит телефону:

– Ыгы. Ыгы. Ыгы. Да, есть там у нас на тридцать минут, можно взять.

– Хотя бы – намекнуть, что ли. Вот это я и хочу знать, чтобы они —

Удручённые болельщики и болельщицы в цветных шарфах, завязанных спереди крупным узлом, молча и быстро идут по межстанционному переходу. У них опущены головы и углы губ. Усы усатого мужчины тянет вниз сила земного тяготения. Мужчина без усов идёт в смешной высокой шляпе – мягком котелке, широком сверху, – несмешной. Волосы болельщицы покрашены в цвета шарфа. Милиционеры сгрудились вокруг мобильного телефона; грустный человек пытается сунуть руку внутрь кружка, но ему не позволяют.

11.3

– Ты нас догнала.

– Я вас не догоняла.

– Как это не догоняла? Вприпрыжку, наверное.

Падает бутылка с пивом, разливая по полу вагона пенный веер. Мужчина держится за вертикальный поручень, срываясь в движения вокруг его оси. Стоящий рядом, которому пиво обрызгало плетёные острые туфли, смотрит вниз, а после поворачивает голову и разглядывает крутящегося человека. Человек отрывается от оси; выходит на станции, морщится, как морщатся от боли. Постояв с качанием на платформе, он спешит к другой двери того же вагона и входит в неё.

Он подходит – она отходит. Парень с нарушенной походкой и открытым ртом хочет заговорить с пышнокудрой девушкой. Она пересекает станцию в разных направлениях. Он настигает у колонны, она поворачивается к нему и поднимает ладонь с растопыренными пальцами: на безымянном кольцо.

11.4

Девушка идёт по освещённому вагону, по тротуару параллельно шагает юноша. Она смеётся ему и спрашивает: «Орешков не хочешь ещё?» Он молчит и курит, стоя напротив неё у двери.

Женщина в окне делает однообразные движения у подоконника, будто гладит или трёт, потом уходит из комнаты и появляется в другом окне, где делает то же самое.

11.5

– Пришли регистрироваться – блин, опять проблемы, ну что за дела?

– Ну всё, ребят, у нас времени больше нет.

– Вот, чёрная кнопка, вверху!

– Встали тут!

Трамвай остановился на повороте у светофора, и кондуктор идёт по вагону от водительской кабины:

– Кто сигналит? Зачем сигналите?

– Вот он стоит!

– Ну и что, что стоит? Иссигналилась вся!

Опёрся, подняв ногу назад, к ограждению пассажиропотоков, читает книгу и держит табличку «Аттестаты. Дипломы», как большую закладку, вертит в пальцах.

Дети облепили бронзового клоуна и его бронзовый автомобиль, расселись на сиденьях, спинках и бортах.

– Холодно! Не сиди! Не сиди! – кричит родитель, один из тех, кто стоит поодаль, среди продавцов леденцов и кукол-марионеток.

11.6

– Скажите, воинская часть в эту сторону? – спрашивает у кондуктора молодой человек, а белокурая девушка тоже ожидает ответа.

– В эту, – отвечает кондуктор. – Через две остановки, – добавляет кондуктор.

Через две остановки парень, прислонившийся к перегородке, окликает молодого человека и девушку, говорит им, что им надо сейчас выходить, говорит им, куда идти и описывает внешний вид воинской части, улыбаясь, и вокруг его глаз разбегаются весёлые искристые морщинки.

Двое мужчин находятся у открытого капота легкового автомобиля. Один из них смотрит на экран, нажимает клавиши лаптопа, стоящего на двигателе.

11.7

– Мэн или вумэн?

– Вжмпсжр! Оплачиваем свой проезд. Не стесняемся.

– Сколько стоит, пожалуйста? – женщина протягивает к продавцу деревянную пирамидку из красочных дисков.

– Двести рублей.

Лицо женщины удивляется.

– Ту хандред раблз, – добавляет продавец.

– Но мы будем две, – оборачивается женщина к мальчику. Мальчик оттягивает до отказа части деревянной фигурки, скреплённые резинкой.

11.8

– Мама! Ма-ма! Ма-ма! Бабушка! Па-па! Ма-ма! Открой, сволочь!

Девочка везёт коляску. В ней лежит большая кукла. У куклы открыт рот и глаза. Девочка серьёзна и оглядывается на людей. У неё тоже открыт рот. Мама тянет на верёвочке игрушечный автомобиль. Мальчик размахивает пакетом с карамелью.

11.9

– Я не плачу, я смеюсь.

– Оригинальный смех.

– Люд! Не забудь Лизку встретить! Лизку не забудь встретить!

11.10

На скамье у края большой площади расположились разновозрастные женщины в мятых и ношеных одеждах. Одна из них держит на коленях небольшого ребёнка. Молодой парень стоит перед ними. Все они улыбаются. Сбоку от них стоят на каменной тумбе опустошённые бутылки и пластиковые прозрачные стаканы.

– Москва красивая, когда она ночью, да? – говорит та, чьё лицо от побоев и отёков похоже на красный блин с прорезями.

11.11

За занавесью вещает голос в очках:

– Американцы перешли к совершенно другой структуре вооружённых сил. Кардинально меняются такие понятия, как фронт, передний край. Подлежит поражению или не подлежит поражению высокоточным дистанционным ударом. Поэтому нам для страны нужен совершенно новый щит.

– Всё было хорошо. Никто даже спать не ложился. И больных было немного.

11.12

– Скажи, пожалуйста, у тебя есть гель для волос? Именно гель.

Красно-белая шапочка пушистой шерсти уселась на сиденье и тычет пальцем в стекло:

– Па-па! Па-па!

– Папа не будет нас встречать. Папа смотрит футбол.

Полная мама достаёт книжку, раскрывает страницы, справа дед, слева бабка, посередине самовар, и начинает сказку.

11.13

Автобус состоит из белого цвета и чёрных и тёмно-зелёных полос. Несколько мужчин заталкивают в него сзади красный гроб с оборками, выложенный белым. За гробом они суют крышку, а один из мужчин приговаривает: «Правильно, правильно», – он шофёр, и широкие полосы его жилета тускло блестят, отражая свет.

– Какая у вас есть докторская, нам в больницу, чтобы кондиционнее.

– По сто пятьдесят семь.

– Как?

– Сто пятьдесят семь.

– Такая, небольшими батонами?

– Нет, длинная.

– А можно порезать?

– Пополам.

– А какая она? Какая, ты видел?

– А покажите, пожалуйста. А, ну ладно.

11.14

Поставив тяжёлую коробку на пол, он усаживается попросторнее, льнёт к ней, направляет руку ей за голову и кладёт на плечо, а она, с прямою осанкой, с волосами, поднятыми с затылка узлом, поднимает к губам указательный палец в перчатке коричневой кожи, и он убирает руку, отворачивается, опустившись.

11.15

Женщина, голову которой венчает высокая меховая закручивающаяся шапка, примеряет поверх пальто купоросно-синий халат с белыми разводами. Продавщица печатной продукции, стоящая недалеко, сложила руки на животе и поощряет выбор:

– Берите, ваш размер. И плечи ваши.

Вокруг женщины свалены на железнодорожную платформу картонные тюки. Они множество раз оклеены клейкими телесного цвета лентами и бесформенны. Женщина разрезает скотч, которые был наклеен последним, вскрывает кое-как сложенные книги в мягких обложках, выкладывает их на раскладной прилавок. На каждой – ядовито-зелёный маленький ценник.

11.16

– Что они сделали?

– Сожрали чипсы и положили бумажку.

У женщины мяучит пакет. Он морщится и двигается. Женщина останавливается, долго отцепляет кошачьи когти от полиэтиленовых стенок. Она укладывает котёнка на дно и снова идёт, и снова останавливается, чтобы успокоить мяукающее движение.

11.17

Она смеётся, запрокинув голову, громко и много. Снова смеётся, добавляя вариаций. Потом спрашивает: «Будешь отстреливаться?» Снова спрашивает: «Будешь отстреливаться?» А затем говорит: «Да ты что! А я везу воздушные шарики!»

В её руке три серебристо-зелёных и один матово-белый.

Подросток бежит наискосок, под монорельсом, пересекая трамвайные пути, подмёрзшие газоны и тротуары. Добежав до маленькой автомашины, стоящей у обочины и мигающей всеми возможными огнями, он открывает дверцу, швыряет назад рюкзак, быстро усаживается. Автомобиль не трогается; водитель его обтирает переднее, боковые и заднее стёкла. Постояв немного, он садится за руль и приводит машину в движение.

11.18

Мужчина в кожаной куртке и кепке отворяет дверь, прячет в щели голову, спрашивает комнату:

– Вы прогноз слышали?

– А? – отвечает комната.

– Прогноз слышали?

К стоящим на остановке двум несовершеннолетним девочкам подходит третья, влача пакет.

– Здорово, примадонны, – говорит она низким и чуть хриплым голосом, целует подруг в щёки. Она одета в чёрные спортивные штаны с белой линией, курит, сутулится.

11.19

– Ты же его любишь, хихи.

– Мы его любим.

– Он же педик, хихи, как вы с ним общаетесь?

– Хихи, я же лесбиянка, хихи.

– А, ну всё понятно с вами, хихи.

В руках девочек вырезка с заметкой про артиста.

Женщина говорит девочке: «Не тараторь». Девочка уходит с дорожки и падает в снег. Она ползёт по нему на коленях, оставляя глубокие борозды. Описывает полукруг.

11.20

– Ой, беда, – говорит дворник, лопатой прокладывающий в рыхлом натоптанном мокром снегу белую слежавшуюся полосу.

– Один раз я словил резонанс. Чувствую, счас слечу. Амплитуда вот такая была. А как же рысью – вообще не касаться?

– Водородная бомба, бля, с фитильком. Главное – пропорции не перепутать. Пропорции перепутаешь – может вообще не взорваться, а может так ебануть – пиздец на хуй.

Стоят четыре стула в ряд. На крайнем сидит усталый мужчина в монашеской одежде. Его спина прогнулась, опираясь на спинку. На животе лежит ящик для сбора подаяний. Через стул от него сидит усталая женщина в монашеской одежде. Её спина прогнулась, опираясь на спинку. На животе лежит ящик для сбора подаяний.

– Требочки заказывайте. За здравие-упокоение.

– Никто, никто, никто не разменяет. Здесь все это, как его, сссс… – говорит высокий мужчина. Его лицо в складках. Он стоит в очереди за старушкой, ожидающей сдачи.

– Таня, я уже около выставки. Да скоро приеду. Встреть меня, пожалуйста, на остановке, а то такая сумка тяжёлая. Ну грибы. И яблоки.

11.21

Две девочки и два мальчика играют в снегу. Один мальчик отламывает от снега пласты, образовавшиеся морозной ночью, поднимает их над головой и разбивает их ею на крошки. Другой мальчик разбивает пласты кулаком и коленом. Девочки бросают в мальчиков снег. Дети усыпаны снегом.

11.22

– Это не контролёры. Да. Одни чурки. Аферисты. Сняли с трамвая пятьсот рублей – и улыбаются.

Трамвай, не в силах пробраться сквозь пробку, раскрывает двери, и люди поднимаются вверх по улице по глубокому снегу, не разговаривая друг с другом.

11.23

– Да этот Волков – он никогда от стула не оторвётся.

В троллейбусе захныкал ребёнок.

– Уауау, – комментирует посторонний мужчина в шапке. – Слёзки появились.

11.24

Грузный лысый мужчина выбирается из жёлтого такси. Его ноги с трудом преодолевают лежащий чёрный пакет. Он оставляет дверь открытой, подходит к киоску.

– Дома есть кто? – спрашивает он в окошко.

Он берёт купленных сушёных кальмаров и кладёт в карман.

Всклокоченный бродяга хочет пройти в метро через двери, из которых выходят люди.

– Не лезь. Не лезь. Не нарывайся на неприятности. На хуй они тебе нужны, – даёт ему совет товарищ, стоящий на ступеньках.

Женщина стоит у коляски, в которой сидят мальчик и девочка. Невысокий мужчина подходит к ней и обращается: