Текст книги "Гашек"

В роли полоумного сына немецкого колониста из Туркестана

«Полевой суд чехословацкого войска, Омск, 25 июля 1918. Ордер на арест № 203.

Полевой суд чехосл. войска на основе предложения общественного обвинителя нижеследующим выдает ордер на арест Ярослава Гашека, бывшего члена редакции журнала «Гумористицке листы» в Праге, бывшего добровольца 1-го чехословацкого полка имени Яна Гуса, редактора «Чехослована» в Киеве, члена редакции газеты социал-демократов (коммунистов) «Походень» («Факел») в Москве, организатора чехословацкого красноармейского отряда в Самаре, обвиняемого в многократной измене государственным интересам чехословацкой нации.

Всем участникам чехословацкого революционного движения строжайше приказывается арестовать Ярослава Гашека, где и когда бы он ни появился, и под усиленной охраной доставить в полевой суд чехословацкого войска.

Председатель полевого суда: Айзенбергер, собственноручно.

Следователь: Гесс m. p., собственноручно».

О том, что пережил Гашек с начала июня 1918 года, когда, переодетый, он покинул Самару, до сентября того же года, когда он добрался до занятого Красной Армией Симбирска, у нас нет сведений, за исключением единственного упоминания в письме Салату-Петрлику[104]104
  Салат-Петрлик Ярослав – член ЦИК Чехословацких коммунистических групп в России и на Украине, председатель Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б).


[Закрыть].

«От непоследовательности я избавился за 30 месяцев неустанной работы в коммунистической партии и на фронте, не считая небольшого приключения после того, как в 1918 году „братья“ взяли штурмом Самару и мне два месяца пришлось играть роль слабоумного сына немецкого колониста из Туркестана, который в молодости ушел из дому и бродит по свету, чему верили и дошлые патрули чешских войск, прочесывавшие местность». Это упоминание не может охватить всего драматизма событий. Гашек опять переживал глубокое разочарование – его вера в революционность чехословацкого войска была развеяна. И теперь ему угрожает кровавая месть собственных земляков.

Как всегда, не видя выхода из создавшегося положения, он прибегает к шутовской маске. Скрывается в татарских деревнях под видом «полоумного сына немецкое го колониста из Туркестана». Теперь это уже не дадаистская выходка, а продуманная попытка избежать смертельной опасности. Гашек не мог выдавать себя за русского, он не настолько хорошо владел разговорным языком, произношение тоже сразу бы его выдало. Как чех он вызвал бы подозрения. Выгоднее всего было играть роль немецкого колониста. Под этой личиной Гашеку удалось обмануть встречавшиеся на пути легионерские патрули. Рассказывают такой случай. Однажды Гашек, переодетый крестьянином, ехал на подводе. Когда появился патруль, он быстро нагнулся и стал собирать намеренно рассыпанное под телегой зерно, чтобы чешские солдаты не могли разглядеть его лицо.

Существуют не вполне достоверные сведения, что Гашек работал в окрестностях Самары в подполье. По воспоминаниям Ольги Миненко-Орловской[105]105
  Миненко-Орловская Ольга Ксенофонтовна – с весны 1918 года сотрудница газеты «Солдат, рабочий и крестьянин», выходившей в Самаре; с весны 1919 года – член агитбригады Чапаевской дивизии.


[Закрыть], он якобы скрывался неподалеку от Самары в поселке Дачи, в загородном доме бывшего преподавателя бузулукской гимназии Каноныкина, с которым познакомился, находясь в лагере военнопленных в Топком. Каноныкин будто бы уговорил деятеля бузулукской земской управы Миненко-Орловского взять Гашека в свою семью домашним учителем. Но пока велись переговоры с администрацией лагеря, Гашек уехал в Киев. С дочерью Миненко-Орловского Ольгой Гашек случайно познакомился в апреле 1918 года в редакции газеты «Солдат, рабочий и крестьянин». В трудное время она вызвалась помочь ему и укрывала на даче своего дяди Каноныкина – члена самарского правительства. Все это мало похоже на правду, как и утверждение, будто во время неожиданного прихода легионерского патруля Гашек играл под Швейка и посылал насмешливые приветы поручику Чечену[106]106
  Чечек Станислав (1886—1930) – в мае 1918 года командовал Пензенской группой частей чехословацкого корпуса, руководил захватом Пензы и Самары, с июля 1918 года – полковник, с сентября 1918 года – генерал; впоследствии – командующий чехословацкими войсками на Дальнем Востоке.


[Закрыть].

Важнейшим источником для освещения одного из самых загадочных периодов жизни Гашека становится литературный очерк, озаглавленный «Юбилейное воспоминание». Он был написан после возвращения на родину (мы судим об этом по почерку, который скорее всего принадлежит Клименту Штепанеку). Автор изображает свое бегство из Самары и появление в татарской деревне Большая Каменка Елховского уезда Самарской губернии. Текст рассказа очень важен, необходимо привести его целиком:

«Летом 1918 года в Самаре была создана армия контрреволюционного Учредительного собрания. Членов и лидеров его позднее, ближе к зиме, повесил или иным образом отправил на тот свет адмирал Колчак.

В Самарской губернии в ту пору колосилась пшеница и приближался сенокос. В самой Самаре трибуналы штамповали приговоры, по которым рабочих и работниц выводили из тюрьмы и расстреливали за кирпичным заводом. В городе и окрестностях рыскала контрразведка нового контрреволюционного правительства, поддерживаемого купцами и чиновниками, снова повылезавшими из щелей и развлекавшимися доносами. В эти трудные минуты, когда мне на каждом шагу грозила смерть, я счел самым благоразумным двинуться на восток, в Большую Каменку. Там живет часть поволжской мордвы. Это народ добродушный и очень наивный… И вот, когда я улепетывал на северо-восток, по дороге меня догнал мордовский крестьянин.

– Куда путь держишь, мил человек? – окликнул он меня, останавливая телегу, доверху груженную кочанами капусты.

– Да так, – говорю я, – прогуливаюсь.

– И хорошо делаешь, – весьма решительно провозгласил мордвин. – Прогуливайся, голубок. В Самаре казаки народ режут. Садись-ка на воз, поедем дальше. Страшные дела творятся в Самаре. Везу это я на базар капусту, а навстречу Петр Романович, что из соседней Лукашевки. «Вертайсь, – говорит, – казаки на самарских дачах отбирают капусту. У меня все забрали, а соседа Дмитриевича порубали шашками. „Смилуйтесь, братцы, – кричал он им. – Как можно, православные, обирать людей на дороге. Мы везем товар на рынок!“ А казаки ему: „Теперь наше право“. Стащили его с подводы и зарубили. „Вот окаянный, – говорят, – видали мы таких. Поди, в сельском Совете служит“.

Мордвин взглянул на меня, и по его глазам я понял: он совершенно убежден, что и я бегу из Самары.

– Та-а-ак, – протянул он. – Хорошую погодку выбрал ты для прогулки. Ну да что ж, промеж мордвы сховаешься, пока вся эта заваруха кончится. Народ натерпелся вдосталь, а нынче у нас свои поля да угодья. Только вот помещики да генералы сызнова хотят властвовать и драть с нашего брата шкуру. Перво-наперво кулаков остерегайся. Денька через два-три сюда заявятся разъезды оренбургских казачков. Наши сказывали – их уже под Бузулуком видали, а с другой стороны войско на Ставрополь движется. Ночью пушки палили и зарево большое светилось. Ладно, давай-ка закурим, махорка у меня есть.

Он достал холщовый кисет с бумагой и махоркой, мы свернули цигарки, закурили и продолжали разговор.

– Из каких мест сам-то будешь? – спросил мордвин. – Издалече?

– Издалече, дяденька.

– И у вас тоже бои идут?

– У нас тишь да гладь.

– Оттого-то тебе там и наскучило. А тут выход один – бежать. Вот кабы удалось тебе перебраться на ту сторону Волги… Там ни генералов, ни помещиков, ни купцов. Большую силу там собирают против самарцев. Ты, голубок, не бойся, к вечеру доберемся до дому, я тебе одежонку дам мордовскую, обуешь лапти, а утречком отправишься в Большую Каменку. Прокормишься трудом да подаяньем… Всему помаленьку научишься, а потом опять как-нибудь к своим прибьешься.

Утром, когда я двинулся дальше, на северо-восток, никто бы меня не узнал. К полудню я добрел до какой-то татарской деревни, прошел ее, но за околицей меня догнал татарин и коротко спросил: «Бежишь?» После такого немногословного вступления он сунул мне в руку каравай хлеба и с напутствием «Салям алейкум!» повернул обратно. Примерно через полчаса догнал меня другой татарин из той же деревни и на невероятно ломаном русском языке предупредил, чтобы я не шел по дороге, а спустился к речке, а потом, у леса, поднялся бы вверх по берегу. И все повторял: «Казаки, дорога, есть казак, коя барасын?»[107]107
  Куда идешь? (татар.)


[Закрыть] На прощанье он дал мне пачку махорки, коробок спичек и бумаги на самокрутки, добавив: «Татар бедная, генерала сволочь, генер кихнет». В пойме реки, на опушке рощи, я съел этот каравай. В траве неподалеку от меня происходило то же, что в Самаре. Толстый муравей-солдат пожирал маленького муравьишку, еще минуту назад тащившего кусочек коры на коллективное строительство нового муравейника.

К вечеру я добрался до Большой Каменки, вошел в первую попавшуюся избу, поклонился висевшей в углу иконе, поздоровался с хозяевами и сел за стол. На столе стояла большая миска сальмы – картофельной похлебки с клецками из пшеничной муки и крошеным зеленым луком. Хозяйка принесла деревянную ложку, положила ее передо мной и предложила откушать вместе с ними. Хозяин пододвинул ко мне хлеб и нож. Поначалу никто меня ни о чем не спрашивал. Круглые добродушные лица мордвин не выражали особого любопытства. Когда мы наелись, хозяин сказал, что я буду спать на чердаке, и только после этого завязалась беседа. «Издалече?» – «Издалече, хозяин». – «Бежишь? Да, видать, бежишь, ни онучи толком закрутить не можешь, ни лапти по-нашему, по-мордовски, лыком подвязать. Сразу видать, голубок, из Самары бежишь. Кирпич делать умеешь?» Я на авось сказал, что умею…»

Рукопись обрывается посреди фразы. Бродяжий сюжет и на сей раз имеет автобиографическую подоплеку. Последняя фраза послужила вехой для исследователей. На основе ее было установлено, что гостеприимным хозяином, приютившим Гашека, был Яков Федорович Дорогойченков, сельский писарь, ведавший строительством школы и нанимавший рабочих для обжига кирпича. В Большую Каменку Гашек скорее всего направился по совету его сына, с которым познакомился в Самаре, в редакции газеты.

Судьба, как пылинку, занесла его на необозримые просторы России, и он затерялся в многомиллионной человеческой массе.

«Красная Европа»

Благополучно завершив самое опасное свое странствие, во время которого ему на каждом шагу угрожала смерть, Гашек добрался до Симбирска, занятого 12 сентября Красной Армией, и явился в политотдел Реввоенсовета Восточного фронта. Сначала его задержали и посадили под арест по подозрению в шпионаже, в лицо его здесь никто не знал, о его деятельности в Самаре дошли только самые скудные сведения. Но благодаря заступничеству чешских красноармейцев, поручившихся за Гашека, он был отпущен. Председатель Реввоенсовета Каюров[108]108
  Каюров Василий Николаевич (1880—1955) – питерский рабочий, член Коммунистической партии с 1900 года; после Февральской революции 1917 года – член Выборгского комитета РСДРП (б) и исполкома Выборгского районного Совета; летом 1918 года возглавлял продотряд в Казанской губернии, заместитель начальника политотдела 5-й армии Восточного фронта в Симбирске, Бугульме и Уфе.


[Закрыть] дал ему для проверки ответственное задание.

Он послал Гашека в Бугульму, в распоряжение коменданта города Широкова. Тогда не было известно, освобождена Бугульма или еще находится в руках белых. Только 16 октября, в день отъезда Гашека из Симбирска, пришло донесение о взятии города.

Описывая впоследствии это полное приключений путешествие, Гашек рассказывает, что его сопровождала группа чувашей. Чтобы миновать фронт, они выбрали окольный путь: сначала плыли пароходом по Волге, потом по Каме до Чистополя. Оттуда на утопавших в осенней грязи подводах через башкирские деревни доехали до Бугульмы.

Прямые сведения о деятельности Гашека в Бугульме немногочисленны. (Недавно появились интересные воспоминания И.Ф. Риманова.[109]109
  Риманов Иван Филиппович (род. в 1895 г.) – в октябре – декабре 1918 года помощник командира комендантской роты военной комендатуры города Бугульмы.


[Закрыть]). В архивах имя Гашека упоминается с того момента, когда при исполнении своих обязанностей он установил контакт с политическими органами оперировавшей в этих местах 26-й дивизии 5-й армии. Политотдел дивизии заинтересовался инициативным работником. Сначала был послан запрос в ЦК Чехословацкой коммунистической партии в России. Ответ был лаконичен: «Товарищ Гашек выступил в марте из чешского корпуса. С тех пор поддерживал связь с партийными учреждениями. После занятия чехословаками Самары судьба его неизвестна. За ЦК Чехословацкой коммунистической партии Гандлирж».

На следующий же день после получения этого ответа Гашек был официально утвержден в должности помощника коменданта города Бугульмы. В конце декабря он становится сотрудником политотдела 5-й армии и работает во фронтовом штабе 26-й дивизии.

В начале нового, 1919 года, когда Красная Армия взяла Уфу, Реввоенсовет вместе с политотделом 5-й армии решил издавать большую ежедневную красноармейскую газету, которая получила название «Наш путь». Нужно было подыскать способных людей. Тут кто-то вспомнил, что в политотделе работает чешский журналист. «Товарищу Гашеку» предложили стать сотрудником газеты. Писатель, давно соскучившийся по запаху типографской краски, принялся за дело с необычайным рвением. Он взял на себя руководство типографией и добился того, что уже 11 января 1919 года вышел первый номер новой газеты.

Гашека несколько смущало, достаточно ли хорошо владеет он русским языком и стилем для серьезной публицистической деятельности. Но главный редактор газеты Василий Сорокин[110]110
  Сорокин Василий Васильевич (1895—1963) – член Коммунистической партии с 1917 года, опубликовал статью «Ярослав Гашек как фельетонист фронтовой печати» («Литературная газета», 1938) и «Воспоминания о Ярославе Гашеке» («Славяне», 1957).


[Закрыть] пообещал править все его статьи. Поэтому уже в третьем номере появляется фельетон «Из дневника уфимского буржуя», где карикатурно воспроизводится образ мыслей русского реакционера. Характерно, что первой мишенью Гашека оказался мещанин, натуру которого он хорошо узнал еще в Чехии. В других статьях, сатирах и фельетонах, опубликованных в той же газете, писатель касается стратегической ситуации на фронте, международной политики, высмеивает корыстолюбие и трусость церковных сановников, неустойчивость «настроений» белогвардейцев. Хотя в этих печатных материалах он не мог полностью проявить свой талант, его фронтовая публицистика отличается свежестью, ясностью взгляда, умением просто объяснить сложную политическую проблему.

Все это тем более ценно, что при широкой организаторской деятельности у Гашека оставалось очень мало времени для работы над текстом. Он не удовлетворяется пропагандой принципов, стремится обеспечить и материально-техническую сторону издания. В архиве политотдела мы находим запись выступления Гашека, в которой тот обосновывает необходимость проведенной им реквизиции частной типографии Ицковича.

Русская революция переживала критический момент. В марте 1919 года под натиском Колчака Красная Армия оставляет Уфу. Рассказывают, что Гашек стоял у саней, на которые грузилось оборудование типографии, и покинул Уфу одним из последних. Это было напряженное время. По свидетельству второй жены писателя Александры Львовой, в лагере военнопленных, под который были отведены большие казармы у вокзала, вспыхнула эпидемия тифа и быстро распространялась по городу. Дорогой заболел и Гашек. Типография, размещенная в железнодорожном вагоне, отправлена в Белебей, армия отступает к Бузулуку. За ее продвижением следят разведывательные самолеты колчаковцев. Типография, которую переводят все ближе к Самаре, оторвалась от армии. «Наш путь» перестал выходить. А Гашек тем временем постепенно выздоравливал.

К концу апреля началось контрнаступление, типография опять присоединилась к армии. Газета стала выходить под новым заголовком – «Красный стрелок», поскольку старое название было дискредитировано отступлением. Свежеотпечатанные номера газеты разбрасываются вдоль железнодорожного полотна, чтобы их могли прочесть наступающие красноармейцы.

В июне 1919 года типография вновь разместилась в своем прежнем здании в Уфе. Когда Красная Армия взяла город впервые, к буржуазным слоям населения относились не слишком строго. Теперь, после пережитых испытаний и разгула белого террора, были приняты ответные меры: экспроприировалось имущество, контрреволюционные элементы препровождались в бывшие лагеря для военнопленных, действовали трибуналы.

Гашек со своим другом немцем Брауном тоже участвует в этих акциях. Но по возможности старается избегать крайних мер.

В тот период писатель выглядел бодро и был совершенно здоров. Бросил пить.

Став партийным секретарем ячейки РКП (б) при полевой военной типографии, Гашек проявляет такие черты характера, которые ранее оставались в тени: революционную смелость, чувство ответственности. Его оценки отдельных работников и их морального облика отличаются принципиальностью. Еще ранее в открытом письме в редакцию газеты «Наш путь» он резко критикует поведение некоего Кобусова, уполномоченного полиграфического отдела в Уфе, который в пьяном виде разъезжал по улицам города и кричал: «Вот как комиссар гуляет!» В этом же письме Гашек отмечает, что в полиграфическом отделе на ответственные должности пролезли бывшие эксплуататоры и их прислужники, которые никогда не были друзьями рабочих и, в частности, печатников.

Много времени и энергии писатель уделяет агитационной работе среди иностранцев, заброшенных войной в глубь России, – немецких, венгерских и чешских военнопленных, перебежчиков из чехословацкого корпуса. Он оказался человеком, в высшей степени подходящим для этого дела: поражал окружающих знаниями и широтой кругозора; хорошо разбирался в психологии разных общественных слоев, в свойствах национального характера. Не последнюю роль при этом играли его блестящая память и языковые способности. Он говорил по-русски, по-польски, по-немецки, по-венгерски. Рассказывают, будто позднее он научился говорить по-башкирски и усвоил несколько китайских слов, которые вставлял в свои выступления, что всегда приносило ему успех среди китайских добровольцев.

Особенно популярны были так называемые митинги-концерты, то есть лекции, сопровождаемые концертной программой. На этих митингах Гашек выступает с докладами на такие темы, как «Политическое положение в Европе», «Лига народов или III Интернационал?», «Победа на Востоке освободит Запад» и т. д., стремясь привлечь иностранцев, оказавшихся в России, к идее мировой революции.

Вскоре его агитационная и пропагандистская работа обретает военно-организаторский характер. Из бывших военнопленных создаются новые части Красной Армии. Поэтому организация коммунистов-иностранцев была прикреплена к политотделу 5-й армии. Ярослав Гашек, который выступал от имени Австро-Венгерского Совета рабочих и крестьянских депутатов и был ведущим представителем большевистской ячейки, назначается начальником иностранной секции политотдела. Он редактирует газеты «Sturm – Roham» («Буря» – по-немецки и по-венгерски), «Weltrevolution» («Всемирная революция». – нем.).

Для русской революции настали трудные дни. В поддержку белогвардейских сил выступили западные и японские интервенты. В экономике царила разруха. Большевики жили надеждой на пролетарскую революцию в странах Западной Европы. Господствовало убеждение, что русская революция скоро превратится в мировую.

Политические взгляды Гашека находят наиболее полное выражение в концепции Красной Европы. «Красной Европой» называлась и газета, которую он основывает как секретарь комитета коммунистов-иностранцев в марте 1919 года, в канун возникновения Третьего Интернационала. «Красная Европа» – для Гашека конечная цель гражданской войны. В передовой статье к первому номеру этой газеты он пишет: «…мы будем счастливы, если своей деятельностью принесем лепту к созданию Красной Европы, Федераций социалистических советских республик»[111]111
  Цитаты из статей Гашека, написанных по-русски, воспроизводятся с сохранением всех особенностей гашековского русского стиля (Примеч. перев.).


[Закрыть]. А в другой статье провозглашает: «Недалек день, когда везде в Европе и во всем мире будут предательские и соглашательские правительства уничтожены и восторжествует власть трудящихся над капиталистами, помещиками, кулаками, купцами и банкирами.

Это власть Советская, неограниченная диктатура пролетариата.

На место власти соглашательской, поддерживавшей выгоды буржуазии, в Красной Европе, в Германии, и Австрии, в Венгрии, в Чехии, в Италии, в Югославии, во Франции и в Англии будет только одна власть – власть рабочего и крестьянина, власть бедноты, живущей своим собственным трудом». Гашек очень живо реагирует на социальный кризис в Европе. Так, после провозглашения Венгерской советской республики он в роли уполномоченного Австро-Венгерского Совета мобилизует граждан венгерской национальности на помощь революции. Писатель не упускает из виду и положения в Чехословацкой республике. В воззвании «Всем иностранцам, возвращающимся на родину» он подчеркивает, что «революция, уничтожившая в Австро-Венгрии и в Германии старые, прогнившие монархические порядки, – лишь первый этап освободительного движения. На обломках рухнувших империй созданы Венгерская, Австрийская, Немецкая и Чехословацкая республики, однако народы, собственной кровью заплатившие за свободу своих стран, не получили в них власти. Молодыми республиками распоряжаются промышленники, торговцы, финансисты и люди, подкупленные буржуазией, предатели социализма и лакеи богачей. Правительства этих республик боятся революционного пролетариата».

С расширением общего кругозора изменяется и взгляд Гашека на войну. Раньше он видел в ней лишь толчок, который приведет к падению абсолютистских империй и свержению деспотических режимов. Теперь эта цель для него – только фаза исторического процесса: «Мы знаем две эпохи в истории, когда рабочий и крестьянин к ружьям привинчивали штыки.

Первая эпоха – это когда их гнали на всемирную бойню, чтобы для буржуазии своей страны завоевывать чужие рынки.

Им приказывали палачи взять винтовку в руки ради промышленной конкуренции фабрикантов.

Вторая эпоха – это когда рабочий и крестьянин взяли винтовку, чтобы освободить себя от палачей, они создали Красную Армию, боевой орган для защиты пролетариата всего мира».

Под влиянием ленинской оценки войны Гашек изменяет свой взгляд на роль чехословацкого корпуса, а Масарика, которого раньше считал вождем чешского сопротивления, теперь в одной из красноармейских статей называет «лидером чехословацких контрреволюционеров».

В период пребывания в Иркутске Гашек еще успел увидеть полный крах пресловутого легионерского «анабасиса». Разочарованные, деморализованные отряды, начинающие догадываться о нечестной игре, которую с ними вели, отказываются подчиняться офицерам и встречают их оскорбительными выкриками: «Долой!» Интересен диагноз положения в чехословацком корпусе, который Гашек ставит в статье «Чешский вопрос»: «Сдвиг этих солдатских масс влево, разоблачения империалистической политики союзников наводнили экстренные поезда линии Иркутск – Чита – Владивосток политическими и военными представителями Чехословацкой республики. Удирали перед большевиками и перед своими солдатами. Бежали от красной грозы. Им стало уже невозможно появляться перед обманутыми своими земляками. Перепугались тел расстрелянных ими когда-то чешских коммунистов от Пензы и Самары до Владивостока. Чешские войска заключили договор с Советской Россией. Их борьба за Учредительное собрание кончается в эшелонах, в которых они пробираются в порт Владивосток».

По долгу службы Гашек продолжает вести интернационалистскую пропаганду. В лекции «Лига убийц» он вскрывает неприглядную роль Лиги наций, говорит о значении Октябрьской революции для западноевропейского пролетариата и т. п. О знакомстве с историей революционного движения свидетельствует доклад «Парижская коммуна», об осведомленности в международной проблематике – речь «О международном значении венгерских Советов», выступление на митинге польской интернациональной бригады, речь «О вмешательстве империалистов во внутренние дела Советской России» и т. п. Осенью 1920 года он даже выступает на тему «Китай и советская революция».

Как пропагандиста его посылают на курсы политотдела. Об этом он упоминает в письме Салату-Петрлику: «Если в начале этого письма я сообщал, что в понедельник читаю лекции там-то и там-то, так это дело само собой разумеющееся, ведь доклады или выступления на собраниях для меня теперь нечто повседневное, обычное, так же как работа в разных комиссиях, куда меня выбирали на протяжении двух лет». Пропагандистский характер носят и статьи Гашека, опубликованные в красноармейских газетах. Нужно признать, что они в общем-то не поднимаются выше обычного среднего уровня агитационной публицистики и в большинстве своем продиктованы конкретными обстоятельствами. Самым потрясающим из событий, заставивших Гашека взяться за перо, было убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург. «Каждый рабочий и крестьянин знает, что эти два выстрела – символ атаки международной буржуазии на революционный пролетариат и что нельзя тратить время, рисковать еще жизнью других работников Великой Революции Труда и что надо сразу покончить с буржуазией. Эти два выстрела – сигнал к нашему наступлению на всех фронтах пролетарской революции, сигнал к беспощадной борьбе внутри страны с контрреволюцией». В Красной Армии он видит инструмент пролетарской диктатуры, защитницу справедливых социальных требований народа: «Красная Армия, как представитель вооруженного пролетариата, есть надежда всех западноевропейских трудящихся масс.

Победа Красной Армии есть победа пролетариата над буржуазией в мировом масштабе, так как побежденной является не только буржуазия на российской территории».

Судя по докладам и статьям, которые мы находим в военных и гражданских советских газетах, издававшихся в Уфе, Омске, Красноярске, Иркутске, его убеждения, в которых раньше на первый план выступала критика соглашательского, мелкобуржуазного характера чехословацкого национального движения, теперь проникнуты глубоким пониманием идеи диктатуры пролетариата. В докладе «Парижская коммуна», прочитанном в клубе II Интернационала, в качестве причины поражения Парижской коммуны он называет «неорганизованность коммунаров, отсутствие партийной дисциплины, неумелое руководство обороной Парижа, мягкость коммунаров по отношению к буржуазии и др.».

Для многих друзей Гашека оставалось загадкой, как мог мягкий по характеру, беззаботный юморист и человек богемы превратиться в сознающего всю меру своей ответственности революционера. И все же в этом есть определенная логика. В русской революции Гашек видел единственный путь для освобождения миллионов обездоленных. Симпатии писателя к русскому революционному движению коренятся во всем его прежнем личном опыте.

Немалую роль в процессе превращения богемного весельчака в революционера сыграло оказанное ему доверие. В Сибири была страшная нехватка революционной интеллигенции, а представить себе армейскую типографию без образованного и способного руководителя невозможно. Революционная работа была для Гашека вознаграждением за годы обид и недооценки. К нему возвращается уверенность в себе, сознание собственного достоинства. Он чувствует, что нужен людям. Безоговорочно сливается с массой, с коллективом. Это опять-таки доказывает необычайную последовательность его характера.