Текст книги "Гашек"

Последняя прогулка

Последние дни и недели жизни Гашека печальны.

Все его тело словно бы опухло, но это уже не та упругая полнота, которая отличала его в молодые годы. Ему тяжело ходить, ноги отекают. Мучают боли в желудке. Нет аппетита. Он оставляет пищу нетронутой или тайком выбрасывает ее в окно. Порой даже во время работы, когда Гашек диктует, его начинает тошнить.

Но он упрямо сопротивляется мысли, что серьезно болен.

С его здоровьем вообще происходило что-то странное. Мы сталкиваемся с загадками еще в ту пору, когда его должны были призвать на действительную службу. «Четыре раза Митя являлся в призывную комиссию, и ни разу его не взяли», – пишет Ярмила Гашекова. Почему – она не упоминает. Вошедшая в анекдоты о Гашеке версия, согласно которой он был «освобожден от военной службы как идиот», представляет собой парафраз шуточной истории, заимствованной из старого воинского календаря, и всерьез ее принимать нельзя. Ссылаются на Богуслава Гашека, будто бы тот говорил кому-то, что у его старшего брата слабое сердце и недоразвитая щитовидная железа. Никаких более точных сведений на этот счет у нас нет. Сохранилось лишь медицинское свидетельство, данное в 1915 году Виноградской больницей. Согласно этому документу Гашек страдал носовыми кровотечениями. Однако от такой болезни не умирают.

Весьма вероятно, что здоровье Гашека было подорвано из-за недолеченных болезней, которые он перенес еще в юности. Как свидетельствует Эдуард Басс, во время странствий по Венгрии Гашек страдал болотной лихорадкой, а по рассказам Александры Львовой в России он дважды болел тифом – в лагере военнопленных (в Тоцком) и в Уфе.

Многолетняя ночная жизнь и пристрастие к вину тоже не остались без последствий. Нельзя не заметить, как сильно изменилось его лицо. Черты его округляются. Но это уже нездоровая тучность, сопровождаемая общим ослаблением мускулов и сигнализирующая о серьезном нарушении деятельности внутренних органов. Послушаем, как рисует внешность Гашека Лонген, видевший его в декабре 1921 года: «Я рассмотрел Гашека при свете, он заметно растолстел с момента своего бегства из Праги и на посторонних, вероятно, производил впечатление чудака, привыкшего всю жизнь бродяжничать. На нем были свитер и черный долгополый сюртук старого покроя. Ноги до колен утопали в огромных валенках. Зимнее пальто казалось слишком тесным, он даже не мог застегнуть пуговиц. Мясистое лицо обрело еще большую округлость, отливало жирным блеском, стало каким-то словно бы подмороженным. Жесты Гашека отличались ленивой медлительностью, точно каждое движение требовало от него усилий».

Ярмила Гашекова во время одной весенней прогулки с Ярославом в 1921 году обратила внимание на то, что он устал и при малейшем препятствии, ранее не представившем бы для него трудности, задыхается. Как женщина эмансипированная она объясняла это изнеженностью, в которой винила соперницу.

Лонген во время своего посещения Липницы тоже заметил, что за развлечения и долгие бдения в трактире Гашеку приходится расплачиваться болями и постоянной бессонницей. Внизу, в трактирном зале, Гашек выпил чашку черного кофе с ромом, и сразу же на его побагровевшем лице выступил густой пот. Он бегал по залу, захлебываясь кашлем, а затем выскочил за дверь, на свежий воздух. «Вот так всякий раз, когда он долго не спит и слишком много выпьет, – рассказывал трактирщик Инвальд. – Летом ему было худо. Не мог спать в комнате на постели. Сидел внизу, в зале, у открытого окна и засыпал лишь на рассвете. И не поддавался никаким уговорам. Сколько раз я пытался убедить его, чтобы он перестал пить и ходил на прогулки».

Желудочные рези, которые Гашек объяснял тем, что принимает слишком большие дозы аспирина, он испытывал не только в Липнице. Приятельница Ярмилы вспоминает, как летом 1921 года Гашеки навестили ее на даче в Давле: «Гашек выглядел скверно, был бледен, размяк, одежда на нем висела. После сытного торжественного обеда ему стало плохо. Начались сильные боли. Он еще больше побледнел и с тоской повторял: „У меня рак“.

Все намеки на то, что ему надо лечиться, писатель нетерпеливо отвергает. Он не хотел идти к врачу, не хотел подвергаться осмотру. От советов и уговоров отмахивался, ссылаясь на суровый местный климат и застуженный ревматизм. Только эту болезнь Швейка он соглашался у себя признать.

Вдобавок Гашек не умеет отказаться ни от одного из своих пристрастий, хотя они явно вредят его здоровью. Шура рассказывала: «Он не должен был есть ничего острого и кислого, но страшно любил огурцы и огуречный рассол, так что даже ночью тайком ходил пить его в кладовку к Инвальдам. Их кухарка Резинка Шпинарова должна была готовить ему любимое блюдо, для которого он придумал название „кошачий танец“. Это было крошево из вареного картофеля, обжаренных сарделек и крутых яиц. Ярослав запивал еду пивом и был совершенно доволен».

В нежелании заботиться о своем здоровье тоже проявилась своеобразная беззаботность Гашека. Это обычно объясняют его флегматизмом, недостатком воли; но ведь во многих случаях он бывал энергичен и решителен, а в отношении себя нередко даже суров и беспощаден. Ярмила Гашекова видела, как, укушенный бешеной собакой, он сам выжег рану раскаленным железом.

В последние дни жизни Гашек почти не мог двигаться и лежал на поставленном у окна пружинном матрасе. Так он принимал гостей, так диктовал роман и лишь изредка, заложив руки за спину, шагал по комнате. Порой, когда боль утихала, он выходил на короткую прогулку перед домиком. Мир бывшего бродяги, ограниченный теперь маленьким клочком земли, стремительно сокращался.

Буйные привычки молодости он вспомнил в последний раз при посещении давнего друга, писателя З.М. Кудея, немало побродившего в свое время по американским лесам и прериям. Их некогда прочная дружба после войны тоже дала трещину. Кудей, вопреки своей богемной репутации оставшийся в плену мещанских условностей, упрекал друга в том, что он, не будучи разведен с первой женой, привез из России молодую девушку и вызвал негодование окружающих. Гашек строго посоветовал ему не совать нос в чужие дела.

Но когда Кудей приехал в Липницу, все сразу было забыто; Кудей воскресил в Гашеке воспоминания о прошлом и о прелестях свободных странствий. Тем горестнее было ощущение, что жизненных сил остается все меньше и меньше.

Летом 1922 года Гашек предпринимает большое путешествие в область Пацова и Влашима. Добирается и до Дольних Краловиц, которые перед войной посетил с Кудеем во время скитаний по «средней Европе». Теперь это своего рода семейная увеселительная прогулка: он едет в коляске, одолженной у лесничего Бема, вместе с Шурой и ее приятельницей. Но и это последнее путешествие доставляет ему радость, как мы видим из полученной Па-нушкой открытки: «Мои спутницы так устали, что уже не в силах рыдать. Тащу их во Блашим. Сегодня мы проехали 37 км. Прежде чем доберемся до Липницы, у нас, судя по всему, заведутся вши. Вид у всей компании запущенный. Твой Ярослав Гашек».

В декабре того же года уже не приходится думать о сколько-нибудь продолжительной поездке. Гашек не может дойти даже до трактира Инвальда. Поэтому в маленьком домишке под замком он устраивает «домашнюю корчму». Обычно сразу же после полудня по Лип-нице начинала бегать служанка, созывавшая гостей. К Гашеку приходят друзья: оба брата Коларжи, Йозеф и Ярослав, учителя Шикирж, Мареш, Якл, староста Райдль, лесник Шоула, сапожник Крупичка и простые люди из окрестностей. Бодрый и шумный лесничий Бем заглядывает и по два раза на день. Если вдруг случается, что никто из приглашенных не явился, хозяин посылает девушку прямо в трактир, звать всех, кто там сидит. Одновременно он наказывает Резинке взять у трактирщика шестилитровый кувшин пива, чтобы тот не остался в убытке. Порой приходил и сам Инвальд. Гашек – особенно в последние дни жизни – не хотел оставаться в одиночестве, старался собрать вокруг себя общество. Не имея возможности посещать прежнюю компанию, он окружил себя разной «челядью». Помимо писаря, содержал слугу для отдельных работ, старого отставного солдата Рериха, который осенью протапливал все еще сырую «новостройку». Домашним хозяйством занималась Терезия Шпинарова, бывшая служанка Инвальда. Как рассказывают, она очень вкусно стряпала. В шутку писатель «нанимал» и местного ночного сторожа Косика, за несколько шкаликов тасовавшего ему карты; хотел даже платить жалованье престарелому местному полицейскому пану Франтишеку Штепанеку, отцу Климента, для того, дескать, чтобы держать в руках липницкую «службу общественной безопасности».

Людей из своего ближайшего окружения он ценил и любил оказывать им мелкие знаки внимания. Куда более прежнего он был благодарен тем, кто составлял его публику, приноравливался к его настроениям и слушал его рассказы.

Хотя здоровье Гашека все ухудшалось, он никогда не думал о трагическом исходе. Был полон планов и надежд. Говорил о том, как весной посадит возле дома цветы и как хорошо заживет здесь с Шурой.

Именно в это время и осуществил он свою последнюю прогулку. В середине ноября в Дольнем Месте в трактире «У Мухи» затевался увеселительный вечер по случаю храмового праздника в костеле св. Мартина – так называемая «золотая вечеринка». Утром лесничий Бем рассказывал, кто из Липницы туда пойдет. Гашек, страшно любивший храмовые праздники, как и все торжественные сборища, окончательно и бесповоротно решил ехать в Дольне Место. Он приказал нанять экипаж и со всеми домочадцами отправился в путь. Эту поездку описал Климент Штепанек: «Нам пришлось донести Гашека до брички на руках. Было очень холодно, и его как следует укутали (…).

Однако состояние здоровья не позволило ему в полной мере принять участие в веселье. Всю ночь он проиграл со своими знакомыми в карты, хорошее настроение его не покидало.

С храмового праздника мы вернулись в пять утра. Уложили Гашека в постель и поспешили затопить печь, чтобы он хоть немного согрелся».

Вероятно, никто, в том числе и сам Гашек, не предполагал, что это была его последняя поездка. Потом он уже почти не выходил, разве что делал несколько шагов возле домика.

На рождество выпало много снегу. Гашеку чуть полегчало. Он вспоминал, как они с Шурой катались в России на санках, и утром послал Штепанека в Гумполец за санками – мол, они с Шурой будут кататься, «как в былые времена». В тот день Гашеку было значительно лучше, и на радостях он даже принялся протаптывать около домика дорожку в снегу, обув для этого привезенные из Сибири «пимы». Работа ему нравилась, он заявил, что протаптывание дорожек станет отныне его привилегией. После праздников неожиданно наступило ухудшение. Теперь он наконец-то позволил, чтобы его как следует осмотрел врач. Пригласили доктора Новака, который уже несколько раз словно бы случайно навещал писателя. Но Гашек все еще пытался ходить и упорно не хотел надолго слечь в постель.

До дня святого Сильвестра (31 декабря) снег растаял. Гашек уже предвкушает, как отпразднует проводы старого года. Все утро лежа диктует и еще немного после обеда – сидя. Но все время нетерпеливо заглядывает на кухню – проверить, как идут приготовления к празднику. Служанку то и дело посылают за какой-нибудь мелочью в трактир Инвальда.

Однако вечер не слишком удался, видно было, что хозяин тяжело дышит и с трудом скрывает от других свое состояние. Он уже почти не может говорить. Извиняется и обещает, что к богоявлению ему станет лучше и тогда он устроит настоящий праздник.

На другой день Гашек почувствовал себя совсем плохо. Друзья, приходившие поздравить писателя с Новым годом, спешили откланяться, боясь его утомить. Началась рвота, и врач рекомендовал пить одно лишь молоко. Сосед, посетивший больного, вспоминает, что видел на столе бутылку шаратицкой минеральной воды и молоко. «Гром разрази первую корову, позволившую себя выдоить», – сказал ему Гашек, улыбаясь через силу.

Утром наступил кризис. Гашек уже не выносил никого, кроме Шуры. Срочно вызвали врача. Больной сильно ослаб. Доктор Новак распорядился, чтобы ему давали мед и кашу из детской питательной муки, но пациент не мог проглотить даже каши с медом. Только к вечеру он разрешил принести сверху постель, а до тех пор все еще лежал на придвинутом к окну пружинном матрасе.

Настала критическая ночь. Гашек лежит в агонии, за дверью нервно расхаживает по кухне врач, Шура плачет. На скамье у печи сидит подавленный молодой писарь. Время от времени кто-нибудь из них заглядывает в комнату. Гашек хрипит, дышит все тяжелее. Доктор посоветовал известить родных.

Больной то приходит в себя, то вновь впадает в беспамятство. А в минуты, когда к нему возвращается сознание, плачет. Рассказывают, что ночью он попросил глоток коньяку. Доктор Новак не разрешил и подал ему стакан молока. «Вы меня надуваете», – сказал с упреком Гашек. Согласно позднейшим версиям на смертном одре он оставался бодр и насмешлив, острил, как Швейк. Веселился, когда ему ставили клистир, и подшучивал над смертью. Все это лишь безвкусные выдумки.

Неожиданно хриплое дыхание больного прервалось.

В полицейском протоколе доктор Новак сообщает:

«Я лечил Ярослава Гашека в течение последних четырех недель. За день до смерти меня вызвали к нему в 11 часов утра, и я обнаружил, что сердце его отказывает. Я был у него несколько раз и провел там всю ночь. Гашек лежал, ночью он встал и хотел написать завещание. Сел к столу и взял в руку перо. Видя, что ему будет тяжело писать, я предложил, что напишу за него. Он диктовал мне, а я писал завещание под его диктовку, при этом присутствовали также Терезия Шпинарова и Мария Влчкова. Потом я прочел завещание, Ярослав Гашек еще раз перечитал его и исправил две ошибки.

Затем он подписал завещание, я и обе указанные женщины поставили свои подписи как свидетели. Ярослав Гашек был трезв и в полном рассудке. В пять часов утра я пошел домой и разбудил старосту Райдля. Когда около 8 часов утра я опять пришел к Гашеку, он уже был без сознания, и староста в моем присутствии подписал завещание».

В свидетельстве о смерти, подписанном доктором Но-ваком, значится: Pneumonia, lat. paralysis cordis.[124]124
  Воспаление легких, скрытый паралич сердца (латин.).


[Закрыть] В качестве причины смерти указан паралич сердца.

На большом рабочем столе в нижней комнате остался лежать простой синий конверт со штампом «Ярослав Гашек, писатель, Липница над Сазавой» и адресом: «Пану Ольдржиху Шикиржу, Липница». На обороте конверта рукой Гашека нечетко набросаны карандашом черновики двух писем, запечатлевших, чем в последние мгновения жизни была занята его мысль.

Первое письмо адресовано в окружной школьный комитет: «Во время медицинского осмотра окружн. врач пан доктор Рессль в Ледчи обнаружил у меня комбинированное заболевание сердца, нервов и легких. Мой лечащий врач доктор Л. Новак также подтвердил, что я буду неспособен заниматься какими бы то ни было делами по крайней мере еще три месяца. Оба рекомендуют безотлагательное пребывание в теплом климате. И в интересах своего здоровья я предполагаю внять их советам.

Учитывая мою неспособность выполнять возложенные на меня обязанности, прошу окружной школьный комитет подыскать мне на этот период заместителя, дабы интересы школы не пострадали».

Итак, Ярослав Гашек просил в этом письме освободить его от обязанностей общественного школьного попечителя, которые, очевидно, добросовестно выполнял.

Другое письмо адресовано окружной политической управе в Ледчи и гласит: «Нижеподписавшийся настоятельно просит соблаговолить выдать ему документы, необходимые для пребывания в Испании, (Barselona, Calle Rosellos) для улучшения состояния здоровья согласно настоятельным советам лечащего врача доктора Новака и доктора Рессля, окружного врача. Предполагаю жить у моего свояка А. Бейчека в Барселоне, где мне будет предоставлен соответствующий домашний и медицинский уход, и надеюсь, что мягкий климат позволит мне до истечения трех месяцев вернуться выздоровевшим. Путь следования – через Германию и Францию.

Выражаю надежду, что окружная политическая управа не будет препятствовать скорейшему удовлетворению моей просьбы, дабы я имел возможность скорее покинуть суровый, губительный для меня климат».

Никакого свояка в Барселоне у Гашека, разумеется, не было. Речь шла скорее всего о ком-то из бывших анархистов, которые нередко находили прибежище в Испании. Скорее всего тут имели место литературные ассоциации. По словам Лонгена, Гашек хотел написать пьесу по мотивам одного классического испанского произведения, якобы присланного ему из Барселоны знакомым художником. Героем ее он предполагал сделать нищенствующего монаха, тайного агента инквизиции, для виду подвергнутого пыткам. Но комедии, которая могла бы пролить какой-то свет на эту загадку, Гашек так и не написал.

Инстинкт перелетных птиц, всю жизнь не дававший Гашеку покоя, уже не мог увлечь его вдаль. Бродяжья мечта о собственном домашнем очаге осуществилась лишь отчасти. А попытка спастись с помощью авантюрной поездки на юг, в теплые края, осталась на бумаге.

Не был дописан и «Швейк». Возможно, Гашек закончил бы свое произведение, если бы больше заботился о здоровье, изменил образ жизни. Но тогда это, вероятно, был бы уже не тот Гашек и, пожалуй, даже не тот «Швейк».

В канун Нового года, утром и после обеда, по свидетельству Климента Штепанека, Гашек диктует ему последний свой рассказ – юмореску о сборщике налога за убой свиней. Мы не знаем текста этого рассказа. Он тоже остался незавершенным.

Похороны готовились в спешке. Рано утром после тяжелой ночи на 3 января 1923 года Климент Штепанек, секретарь писателя, отправляется в городок Коханов – позвонить в Прагу и сообщить Богуславу Гашеку, что его брат умирает. Так и не добившись разговора с Прагой, Климент возвращается в Липницу и там узнает о смерти шефа. Он тотчас нанимает бричку и едет на станцию Окроуглицы, хочет поспеть к пражскому поезду. Но, едва миновав последние липницкие домишки, встречает Богуслава. Еще несколько дней назад, вечером 30 декабря, в Прагу с нарочным была послана телеграмма. Текст ее по какой-то случайности сохранился: «Богуславу Гашеку, банк „Славия“, Прага. Немедленно приезжай с Заплатилом. К приходу поезда будем ждать в Окроуглицах».

Штепанек сообщает Богуславу, что его брата уже нет в живых. Богуслав потрясен. Он останавливается в трактире «У чешской короны». Плачет. Плачет долго, по в маленький домик около замка так и не заходит. Говорит, что не в состоянии видеть брата мертвым. И вечерним поездом возвращается домой, пообещав перевезти гроб в Прагу и договориться о достойных похоронах в крематории.

На другой день Климент Штепанек извещает окружную управу в Гавличкове Броде о смерти чешского писателя-юмориста Ярослава Гашека. В свидетельстве о смерти записано: труп будет подвергнут кремации.

В домике близ замка царит смятение. Молодая вдова рыдает на кухне и варит грог для посетителей, которые вот-вот явятся выразить ей соболезнование. А Гашек все еще лежит на голом столе в своем бывшем кабинете. Около него вместо почетного караула неотлучно сидит художник Панушка с бутылкой коньяка и что-то набрасывает в альбоме. Это будет посмертный портрет друга. Панушка тоже приехал слишком поздно и живым его уже не застал.

Возникла странная ситуация, вызвавшая сумятицу и множество недоразумений. Казалось, у покойного нет близких родственников, о похоронах никто не заботился; молодому писарю поневоле пришлось действовать на собственный страх и риск. Он заказал у столяра роскошный белый гроб. Однако друзья и знакомые советовали отказаться от услуг местного столяра-клерикала. Из соображений экономии был приглашен более дешевый столяр, но, пока он снял мерку и приступил к работе, подошел день похорон. Грубо сколоченный черный гроб был доставлен в последнюю минуту. Тщетно ждали каких-либо вестей от Богуслава, тот не откликался.

В полнейшем отчаянии вдова оплакивала покойного и свое безвыходное положение. Она оказалась совершенно без средств. Траурный обряд и гроб заказаны в долг. В день похорон приехала наконец жена издателя Сынека, которому последняя книга Ярослава Гашека принесла большой финансовый успех; но, по ее словам, муж не разрешил ей оплачивать расходы или хоть выдать что-нибудь в долг.

Всем распоряжался Климент Штепанек вместе с энергичным паном Заплатилом, другом семьи, срочно вызванным телеграммой. Втроем с учителем Марешем они направились в церковный приход. Местный священник Отакар Семерад считал Гашека неверующим и хоронить его на христианском кладбище категорически отказывался. Он настаивал, чтобы писателя погребли вне кладбища, за моргом – на месте, отведенном для самоубийц, но в конце концов поддался уговорам и похоронил его у дальней кладбищенской стены.

Рассказывают, что Семерад не любил Гашека из-за одной проделки. Тот-де как-то нанял в трактире старого шарманщика, который за десять крон два часа кряду играл под окном приходского священника. Но, судя по письму, присланному первой жене Гашека Ярмиле, пастор по-своему даже уважал покойного:

«С Вашим супругом паном Ярославом Гашеком я говорил дважды. В первый раз, как мне кажется, в июне 1922 года, когда я возвращался из деревенской школы, а он вышел мне навстречу из винного погребка здешнего еврея; Ваш супруг был сильно навеселе, просил снабдить его историческими источниками о прошлом местного замка, сказал, что хочет что-то о нем написать. Я охотно пообещал предоставить в его распоряжение все, что имеется в здешнем архиве. Позднее я слышал, будто он купил и отремонтировал дом. Я встречался с ним на площади, и он всякий раз вежливо здоровался. Затем, в конце ноября 1922 года, я посетил местный кинотеатр, он был там со своей русской. Сидели они как раз за моей спиной. В антракте я вышел покурить, а он подошел и пообещал навестить меня, хотя, мол, у нас с ним разное мировоззрение! Я понял, что он не католик, но охотно пригласил его, ибо подумал, что это ему нужно для его занятий. Увы, он уже не пришел… Насколько я могу судить, это был добрый человек, но во хмелю легко поддавался чужому влиянию».

Не разрешая похоронить покойного юмориста на католическом кладбище, священник заблуждался. Ведь официально со времени своего первого брака, т. е. с 1910 года, Гашек состоял в лоне католической церкви.

Могила Ярослава Гашека находится в правом углу маленького липницкого кладбища. На пригорке, у стены. Первоначально это был простой холмик, поросший травой. Такова якобы была воля самого писателя. Главная же причина излишней скромности, вероятно, отсутствие денег. Позднее на средства комитета по увековечению памяти Гашека и при участии наследников могилу облицевали массивными плитами из посазавского гранита. Памятник в виде раскрытой книги украшала позолоченная надпись: «Ты, Австрия, наверно, никогда к паденью не была так близко и никогда еще не вызывала такого гнева и таких проклятий». (Это цитата из одного забытого стихотворения Гашека времен пребывания в России.)

Спустя годы случай сыграл злую шутку над памятником писателя: надпись как «несоответствующая» была уничтожена. Осталось только: Ярослав Гашек – звездочка – 30. 4. 1883 – крестик – 3. 1. 1923.

Немые позолоченные буквы и цифры. А во времена юбилейных торжеств – свежие венки.

Гашек не раз сбивал своих друзей с толку всякого рода выдумками.

Сразу после окончания войны в газетах появилось сообщение, что он убит пьяными матросами в одесском портовом кабаке. Вскоре получила распространение другая версия: будто его расстреляли в России разъяренные легионеры. Пережившего многократную «смерть» юмориста стали считать бессмертным. «Прославленнейшие мистификаторы (…) – жалкие дилетанты в сравнении с гениальностью, которую проявил Ярослав Гашек, – писал в 1919 году журналист Эдуард Басс. – Уже много лет тому назад, во времена македонского восстания, он распространил о себе слух, будто пал в сражении на горе Гарван. Сегодня имя Гашека опять не сходит с газетных полос. По какому праву этот покойник водит нас за нос?»

Сообщение о подлинной смерти популярного юмориста в послепраздничной атмосфере первых дней нового, 1923 года осталось совершенно незамеченным. Друзья считали, что это всего лишь новая шутка, мол, опять Гашек вздумал дурачить публику. И никто не спешил на похороны. Известие, разлетевшееся в день смерти писателя по пражским редакциям, лишь на другой день появилось в утреннем выпуске «Трибуны», и то со знаком вопроса. Несмотря на предостережения опытных коллег, молодой сотрудник этой газеты Михал Мареш на всякий случай отправился в Липницу. К своему удивлению, он убедился, что на сей раз это вовсе не вымысел. Мареш посетил домик близ замка, выслушал некоторые подробности и поспешил уехать, чтобы написать о Гашеке первый некролог. На следующий день в пражской прессе были опубликованы немногочисленные сообщения, заметки и даже краткие, в несколько строк, воспоминания.

Однако покойный писатель недолго занимал Прагу. «Это был огромный талант, – заявляли снобы, завсегдатаи ресторанов и кафе, – он мог бы написать великое произведение, если бы не его беспорядочный образ жизни…» Позднее в печати появились кое-какие мемуары друзей Гашека из богемной среды, и все поглотили воды забвения.

Что же помогло ему восстать из мертвых? Случайность, какие нередко бывают в искусстве и в жизни, но случайность исключительная. Имя этой случайности – Швейк.