Текст книги "Гашек"

Большевистский комиссар

25 февраля 1920 года социал-демократическая газета «Право лиду» опубликовала сенсационное сообщение: «Писатель Ярослав Гашек жив! Как мы узнали от недавно вернувшегося из России товарища, Ярослав Гашек, автор „Бравого солдата Швейка“ и других потешных повествований, не лишенных оригинальности и даже остроумия, который считался мертвым, жив и здоров. Он обосновался в Челябинске на Урале и ведет там добропорядочный образ жизни профессионального служащего. Члены местного Совета уважают его за старательность и ценят в нем хорошего товарища и социалиста. Вечером после работы Гашек возвращается в свою квартиру, и русские обижаются, что он редко бывает в их компании, ибо Ярослав Гашек принципиально не посещает трактиров. Товарищ, от которого мы получили информацию, утверждает, что не мог даже узнать в нем бывшего представителя пражской богемы, завсегдатая ночных заведений, где он за чашкой черного кофе писал самые удачные свои юморески, если вообще в этот момент не отдавал предпочтение шуткам и забаве. Сейчас Гашека считают в Челябинске скучным домоседом. Вот только бы наши патриотические газеты опять не набросились на него за нынешнюю принадлежность к большевикам».

В Челябинск Гашек попадает с Пятой Красной армией, которая в 1919 году начала победоносное наступление против Колчака. Он душа всех газет интернациональной секции. Тогдашняя армейская служба проходила в напряженной обстановке, изобиловала неожиданностями. Гашек самоотверженно переносил все тяготы и быстро находил выход из трудного положения. В типографии гаснет свет… Берется большая картофелина, в ней выскабливается углубление, туда наливают растительного масла, опускают фитиль – и освещение готово! Он добывает паек для жен и детей печатников. Посылает агитаторов, чтобы противодействовать социал-оппортунистическому влиянию на иностранцев, находящихся в России. Комиссар Гашек просит разрешения организовать в Челябинске секретный отдел для борьбы со шпионами из рядов чехословацкого корпуса и сам работает по заданиям Чека, Он формирует также из иностранцев части Красной Армии. Однажды, вернувшись домой, рассказал даже, что имеет дело с турками. В Красной Армии теперь будет турецкая часть, ибо ему удалось сагитировать группу турецких военнопленных.

В Омске и Красноярске, которые 5-я армия заняла весной 1920 года, авторитет и популярность Гашека в советской среде продолжают расти. Он избирается секретарем партийной ячейки штаба 5-й армии. Председательствует на собрании, где решается вопрос об использовании частей Красной Армии для мирного труда по восстановлению разрушенного войной хозяйства. Одновременно он руководит деятельностью интернационального отделения – весьма обширной, как видно из написанных его рукой ежемесячных отчетов. Отделение печатало листовки, вело агитационную работу, издавало по-русски, по-немецки и по-венгерски газеты «Всемирная революция», «Известия иностранной секции» и т. д.

Инструктируются возвращающиеся на родину военнопленные. С этой целью издаются листовки, воззвания, брошюры, собирается и передается в вышестоящие органы информация. Сознание, что пламя революционного движения ширится по всей Европе и уже охватило Венгрию, Финляндию, Баварию, Чехословакию, помогало русским революционерам преодолевать лишения, которые выпали на их долю в период иностранной интервенции. К годовщине провозглашения в Венгрии Советской власти была поставлена пьеса «Домой на родину!», в создании которой принял участие и Ярослав Гашек. Судя по заметке в газете «Красноярский рабочий», действие этого агитационного спектакля таково. Политически отсталый военнопленный Лайош возвращается домой. За время войны он ничему не научился и думает, что дома все найдет таким же, как было прежде. Однако его ждет разочарование. Жена убита в 1917 году во время голодного бунта. Дети умерли, а его скромная лавочка разграблена. Об этом рассказывает Лайошу старая тетка, полная предрассудков и иллюзий буржуазного мира. Брат Лайоша Ференц за время войны превратился в сознательного революционного рабочего. Стал подпольщиком. Пьеса кончается изображением победы венгерской реакции. Полиция арестовывает и сажает в тюрьму Ференца, а заодно и Лайоша, поскольку тот вернулся из большевистской России. После освобождения из тюрьмы Лайош в порыве ярости убивает оскорбившего его буржуя. Несмотря на серьезное содержание, в пьесе были и сатирические моменты.

Каждодневная работа требовала от Гашека большого напряжения, и времени для литературного творчества почти не оставалось. Несколько раз он упоминал о намерении написать военный роман, но никаких документальных следов работы над ним не сохранилось. Собирался написать книгу о попах. После возвращения в Чехословакию якобы рассказывал о ней своей жене Ярмиле, однако и это произведение до сих пор не найдено. Гордость Гашека газета «Sturm – Roham», поглощавшая все его творческие силы, вероятно, тоже навсегда утрачена[112]112
  № 7 газеты «Sturm – Roham» (1920, Красноярск) сохранился в газетном отделе Государственной публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде; фотокопия заголовка и части первой страницы № 8 от 10 апреля 1920 года, а также фотокопия фельетона Гашека «Жертва немецкой контрреволюции в Сибири» из того же номера хранятся в Центральном музее Революции в Москве.


[Закрыть]. Бывший работник политотдела 5-й армии сообщил Карелу Крейбиху[113]113
  Крейбих Карел (1883—1966) – видный деятель Компартии Чехословакии, публицист и историк рабочего движения, в 1950—1952 годах – чехословацкий посол в Москве; в 1927—1933 годах жил в СССР, опубликовал статьи «Литературный успех чешского автора. Бравый солдат Швейк» («Вестник иностранной литературы», 1928) и «Ярослав Гашек. Жизнь и творчество» («Литература мировой революции», 1932).


[Закрыть], автору статьи, затрагивающей этот период жизни Гашека, интересные сведения: «Мы познакомились с Гашеком в теплушке; он не вполне хорошо говорил по-русски, но с остротами в стиле русского народного юмора. В его обществе много говорилось о еде; больше всего и весьма многословно он восхвалял гуляш. Он делал гуляш из гусей, которых мы купили па одной станции. Чтобы сохранить их свежими и холодными, мы подвесили их внизу вагона, так как была зима. Когда они исчезли, все шутя уверяли, что Гашек их украл, чтобы тайком приготовить гуляш, В Красноярске я жил с ним в одном доме (…). Насколько я наблюдал и знал, он работал хорошо. В области теории тогда ведь немного требовалось. Он не был марксистом или коммунистом в теоретическом смысле, но это был сознательный революционер. О роли нашей революции он имел правильное представление и хорошо знал, какому делу он служит (…). Несмотря на свою полноту, он был очень подвижен. Пожалуй, его живой темперамент и вовлек его в революцию. По моему впечатлению, он к своей работе относился добросовестно».

Другой свидетель рассказывает о многообразной деятельности Гашека: «Гашек заведовал тогда подотделом нацменьшинств… Он руководил целым штабом инструкторов, организовывал собрания, писал листовки и издавал (…) на разных языках газеты. Позднее (…) в Иркутске к этому прибавилась еще газета на бурят-монгольском языке.

Это была политически трудная и ответственная работа…» Тот же свидетель сообщает характеристику, которую дал Гашеку тогдашний начальник политотдела 5-й армии: «Старательный, надежный и действительно неплохой политический работник…» (Кстати, по словам этого свидетеля, Гашек и при нем упоминал о том, что хочет создать военный роман, в котором собирается описать эволюцию австро-венгерского солдата от «серой скотинки» до красноармейца.)

Комиссар Гашек относился к своим обязанностям с исключительной ответственностью и серьезностью. Но все, кто с ним встречался в то время, когда он был работником политотдела, подтверждают, что и в ту пору ему не изменяло чувство юмора. Писатель Мате Залка рисует свою встречу с ним так: «С Ярославом Хашеком я познакомился на собрании политработников, комиссаров и командиров интернациональных частей V Красной Армии после взятия Красноярска.

Хашек был членом редколлегии армейского интернационального органа «Штурм», и, если память мне не изменяет, он же был начальником нацменсектора политотдела в V армии.

Я обратил на него внимание, как и все остальные, ибо в присутствии Хашека мрачным оставаться было невозможно. Он рассказывал, а мы, кругом стоящие, улыбались, смеялись, хохотали или просто ржали, надрываясь от смеха.

Разговор Хашека – сплошной поток остроумнейших положений. Его стихией была, несомненно, журналистика, он метко и быстро формулировал – делал это внешне спокойно, чем еще более подчеркивал действенность его фраз.

Не помню хорошо, кого он тогда задевал этими беседами, я только помню, что я спросил кого-то – кто этот шутник? Мне ответили: это Хашек.

– Да, наши умники повоевали для Клемансо, Масарика, Колчака и голландских молочных ферм… а теперь у них появился проблеск ума… они хотят с нами вести мирные переговоры… сейчас, когда они уже битые…

Это было в январе 1920 года, когда чешские части арьергарда отступающих белых выкинули красный флаг и отказались далее подчиняться своим офицерам».

К слабым и побежденным Гашек был по-человечески великодушен. Особенно это проявляется в отношении к бывшим товарищам по легиону, которым он не раз помогал. С.М. Бирюков вспоминает:

«Когда в трибунал попадали бывшие легионеры, мы вызывали Гашека. Он с удивительным чутьем умел отделять людей ошибающихся, тот сырой материал, как он говорил, который поддается „обработке“, от матерых, неисправимых врагов революции, часто прикидывающихся овечками и прячущих свои волчьи клыки».

Большевистский комиссар Гашек постоянно задает себе вопрос, как отнесется чешский народ к мировой революции. И тут им овладевает прежний скепсис. Он вспоминал свой довоенный опыт и высказывал опасение, что старая традиция застольных обществ, решения всех проблем за кружкой пива, характерная для политической жизни Чехии, поглотит и революционное движение. Прекрасно зная мелкотравчатость отечественной политической среды, эгоизм чешского мещанина, писатель не надеялся когда-нибудь вернуться на родину. Не мог он и обмануть доверие, которое ему было оказано в России. И решил, что останется здесь навсегда.

Весной 1920 года Гашек женится на русской девушке Александре Львовой, работнице типографии, с которой он познакомился в Уфе. Александра Львова жила там с матерью. В их доме комиссар Гашек обрел семейный уют. 15 мая 1920 года в присутствии свидетеля – немецкого коммуниста Брауна – он официально зарегистрировал свой брак в городском Совете Красноярска. Желая покончить с прошлым и намереваясь начать в России новую жизнь, он заявил, что холост.

В своей тогдашней деятельности, как мы узнаём из интервью, опубликованного в газете «Красноярский рабочий», Гашек по-прежнему руководствуется идеей Красной Европы. В этом интервью он говорит о революционном настроении примерно 400 тысяч бывших военнопленных, которые находятся еще на территории России и по возвращении домой могут стать важным резервом пролетарской революции. Напоминает, что чехословацкое правительство боится не только возвращающихся военнопленных, но и собственных войск – чехословацкого корпуса, так как информировано об их «плохом настроении» и видит в них «красную угрозу». Основываясь на новейших сообщениях, Гашек рассказывает о создании в Кладно первой Чешской советской республики[114]114
  Летом 1919 года в шахтерском городе Кладно был создан Объединенный районный Совет рабочих депутатов, практически установивший контроль над всей Кладненской областью.


[Закрыть], с которой буржуазия просто не знает, что делать.

Несмотря на довольно благоприятные известия о положении в Чехословакии, Гашек не выказывал желания вернуться на родину. Может быть, он боится преследований, может, не хочет встречаться с бывшими легионерами, а возможно, просто избегает личных осложнений. Ведь со своей первой женой Ярмилой он не развелся.

С начала июня 1920 года Гашек живет в Иркутске. Он часто бывает хмур, задумчив. Выглядит старше своих лет. Носил он тогда старую, мешковато сидевшую гимнастерку. Штаб 5-й армии разместился в гостинице «Модерн» на Большой улице. Комиссар Гашек жил неподалеку, в домике на берегу реки Ангары, где находился агитотдел. После отъезда большинства военнопленных европейцев интернациональное отделение сибирской армии развернуло работу среди представителей азиатских народов. В это время Гашек изучает китайский язык и собирается издавать газету для красноармейцев-китайцев. В газете «Власть труда» он публикует заметку о работе среди китайских коммунистов и сообщает, что будет издавать для них еженедельник. Выступает он а на собрании китайских граждан города Иркутска.

Части 30-й и 35-й дивизий были расквартированы в разных местах, и Гашек непрестанно куда-нибудь ездил на собрания. В свободные минуты ходил рыбачить на Чертово озеро. Обычно он сидел в одиночестве, расстегнув воротник гимнастерки, и мурлыкал себе под нос чешские песенки.

Рука судьбы вновь вмешалась в его жизнь. Весной 1920 года о его работе узнали чешские коммунисты в Москве, члены Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б). В мае при участии двух членов делегации из Чехословакии д-ра Богумира Шмераля[115]115
  Богумир Шмераль приехал в Советскую Россию 29 марта 1920 года и пробыл здесь до конца мая; о своих впечатлениях он рассказал в книге «Правда о Советской России» (1920), где передает свидетельство делегатки профсоюзного съезда из Сибири о Ярославе Гашеке.


[Закрыть] и Ивана Ольбрахта[116]116
  Иван Ольбрахт пробыл в Советской России около полугода (март – август 1920 года). В Москве Ольбрахт встретился с Софьей Самойловной Гончарской («сибирским военным комиссаром»), работавшей с Гашеком в Челябинске и Омске. С.С. Гончарская заявила ему: «Ярослав Романович говорит, что, если бы у него была не одна жизнь, а десять, он все их с радостью пожертвовал бы ради власти рабочих. И я верю в полную искренность его слов. Потому что он многократно доказал это на деле».


[Закрыть] Бюро издало директиву о мобилизации всех чехословацких коммунистов на территории Советской России. Всем чешским и словацким коммунистам, занимающим различные посты, предписывалось немедленно вернуться на родину. (Шмераль был первым, кто привез в Прагу подробное сообщение о революционной деятельности Гашека в Сибири.) В июне 1920 года Центральное чехословацкое бюро предприняло первые шаги, чтобы отозвать его из Сибири в Москву. Из записи в протоколе явствует, что Бюро ознакомилось с газетой «Sturm – Roham» и весьма положительно оценило ее. Гашек должен был стать редактором газет и брошюр, издававшихся Центральным бюро под руководством Салата-Петрлика. Кроме того, предполагалось, что он будет членом комиссии по набору коммунистов для революционной работы в Чехословакии.

В это время Гашек получает личное письмо от председателя московского Центрального бюро Салата-Петрлика. В нем упоминались инсинуации чехословацкой буржуазной печати, заявлявшей, что-де Гашек «примазался к большевикам». В ответном письме Салату-Петрлику, датированном 17 сентября, Гашек возмущенно опровергает клевету, ссылаясь на работу, проделанную им в интересах революции. «Путь от Симбирска до Иркутска с армией, где на моих плечах лежал груз различных важных партийных и административных заданий, представляет собой наилучший материал для полемики с чешской буржуазией, которая, как ты пишешь, утверждает, будто я примазался к большевикам. Сама-то она не может обойтись без идеологии, заключенной в слове „примазаться“. Она пыталась примазаться к Австрии, затем к царю, потом примазалась к французскому и английскому капиталу и к товарищу Тусару[117]117
  Тусар Властимил (1877—1924) – один из лидеров правой социал-демократии и в 1919—1920 годах председатель правительства Чехословакии.


[Закрыть]. Что касается последнего, то тут весьма трудно решить, кто к кому примазался. Да здравствуют политические спекулянты!» И далее он пишет: «Если я поеду в Чехию, то не затем, чтобы посмотреть на выметенные пражские улицы или убедиться, пишут ли еще газеты, будто я примазался к коммунизму. Я приеду туда для того, чтобы намылить шею всему прославленному чешскому правительству, и сделаю это с энергией, к которой привык за годы боев нашей Пятой армии с сибирской реакцией покойного адмирала».[118]118
  Имеется в виду Колчак.


[Закрыть]

Однако попытка вызвать Ярослава Гашека в Москву натолкнулась на сопротивление сибирских органов. Они отказываются освободить его от занимаемых постов и лишь делегируют в Дальневосточное чехословацкое бюро агитации и пропаганды при Иркутском губкоме РКП (б) – филиал Центрального бюро в Москве.

Обстановка в Чехословакии накалялась. Центральное бюро вместе с членами чехословацкой делегации на II конгрессе III Интернационала, возглавляемой Антонином Запотоцким[119]119
  Запотоцкий Антонин (1884—1957) – видный деятель чехословацкого и международного рабочего и коммунистического движения; впоследствии председатель правительства Чехословакии (1948—1955) и президент Чехословацкой республики (1953—1957).


[Закрыть], обратилось в ЦК РКП (б) с просьбой об освобождении чешских коммунистов от возложенных на них обязанностей. Вопрос о Гашеке еще раз обсуждается на заседании Центрального бюро 2 октября 1920 года (там же был заслушан доклад о положении в Чехословакии и в особенности о развитии революционного движения в Кладно). Вероятно, по личному предложению Б. Гулы, члена делегации и бывшего редактора «Чехослована», было принято постановление, что «товарищ Гашек должен быть немедленно направлен из Иркутска в Кладно». До последней минуты Гашек продолжает работу в политотделе армии. Становится ответственным редактором «Вестника Поарма 5», в котором публикуются приказы и сообщения армейского политотдела, а в период с 7 по 13 октября замещает начальника политотдела.

В эту пору он часто бывал задумчив, утратил присущую ему стихийную веселость. Обрадованный вниманием ведущих деятелей чешского коммунистического движения, в письме Салату он выразил согласие вернуться на родину, но чем больше об этом размышляет, тем меньше верит, что в Чехословакии может произойти такая же революция, как в России. «Он говорил, – вспоминает Александра Львова, – что у чехов голубиный характер и что каждый из них привык думать лишь о себе… Мы подолгу гуляем в окрестностях Иркутска. Ярослав все время раздумывает – ехать ему или не ехать. Грустно улыбается и твердит, что в Чехословакии другая ситуация, что там ему будет трудней, чем здесь».

Краевое бюро в Иркутске на требование освободить Ярослава Гашека от исполняемых обязанностей сначала ответило отказом. Поэтому Центральное бюро обращается к местным органам с новой просьбой безотлагательно отпустить Гашека: «Мы уже несколько раз требовали… Гашека через ЦК и Реввоенсовет, не может поэтому быть никаких предлогов для вашего оставания на месте. Нужно за границей, в Чехословакии, доказать преданность революции и коммунизму».

А на родине Гашека назревает политический кризис. Происходит раскол в социал-демократической партии, большинство членов склоняется на сторону революционного, левого крыла. Центральное бюро больше не хочет ждать. 19 октября по указанию ЦК РКП (б) Гашека освобождают от всех обязанностей, и 24 октября он вместе с Шурой выезжает в Москву. Три дня они провели у родственников в Уфе. Железнодорожное движение было нерегулярным, на некоторых станциях приходилось ждать отправки по нескольку дней. В Москву они прибыли только 27 ноября.

Как коммунист с теоретической подготовкой Гашек не посещает в Москве политических курсов для возвращающихся на родину эмиссаров. В анкетной графе: «В какое место Чехословакии желаете ехать?» – пишет: «Куда требуют». В уголке анкеты, заполненной им перед отъездом, сделана приписка о том, что по решению Коминтерна он командируется в Кладно. Гашека снабдили деньгами на самые насущные нужды, пропагандистскими материалами и через Нарву, Балтийское море и Гданьск отправили в Чехословакию. В Прагу он приехал 19 декабря 1920 года.

Возвращение

Тот, кто, читая газету, не пропускает и рубрику «Вести по нашей стране», в утреннем выпуске «Трибуны» от 20 декабря 1920 года мог обратить внимание на заметку: «Ярослав Гашек снова в Праге. Вчера посетителей кафе „Унион“ ожидал большой сюрприз; откуда ни возьмись, как гром среди ясного неба, после пятилетнего пребывания в России сюда заявился Ярослав Гашек… Если кому-либо из широкой публики неизвестно, кто такой Ярослав Гашек, объяснить это в нескольких словах нелегко. Впрочем, наше сообщение предназначено для его друзей».

Возвращение популярного представителя пражской богемы и таинственного «большевистского комиссара» привлекло внимание не только друзей, но и врагов Гашека. «Народный комиссар Гашек, – пишет вскоре газета „Час“, – вернувшийся из России с новой женой, в настоящее время старательно изучает республиканскую Прагу. За распространение коммунистических идей он пока что взялся довольно странным способом. Окруженный старыми знакомыми, с которыми некогда основал партию умеренного прогресса в рамках закона, а теперь, спустя несколько лет, встретился в любимом кафе, он продает брошюры и автографы, пользующиеся, как говорят, большим спросом. На днях – по сообщению одной пражской газеты – юморист-коммунист Гашек якобы стал членом Армии спасения. Подобно бравому солдату Швейку, он начал деятельность в ее рядах с того, что носит транспаранты во время уличных шествий. Очевидно, комиссарство так вошло в плоть и кровь народного комиссара Гашека, что он не может обойтись без армии. Жаль, его кладненская гвардия разбежалась. Вот он и старается оседлать, хоть и не слишком ловко – задом наперед – новую комиссарскую белую кобылу».

Намеки, содержащиеся в статейке, имеют собственно, характер утонченного фискальства, они затрагивают самые уязвимые места Гашека. Замечание о том, что он вернулся из России «с новой женой», – прямой донос. Не лишен скрытого смысла и намек на «кладненскую гвардию».

С расколом социал-демократической партии осенью 1920 года политический кризис в Чехословакии достиг высшей точки. После отставки социал-демократических министров было сформировано чиновническое правительство во главе с бывшим шефом моравского наместничества Черным. Левое социал-демократическое большинство заняло здание Народного дома па Гибернской улице, где находилась партийная типография. Но полиция поддержала формальные права старого оппортунистического руководства, помогла ему вернуть Народный дом, а 9 декабря разогнала массовую демонстрацию против этих незаконных действий.

Чешский пролетариат ответил на акт насилия генеральной забастовкой. Во многих местах рабочие заняли заводы, батраки захватывали богатые поместья, в городе Кладно возникла «советская республика». Президент и правительство отказались вести с левыми социал-демократами переговоры, пока не прекратится забастовка, а затем движение было подавлено силой. Во время расстрелов рабочих демонстраций 13 человек было убито. Около 3 тысяч человек брошено в тюрьмы. Многие левые руководители оказались за решеткой.

В период политических битв, решивших вопрос о дальнейшей судьбе республики, Гашек, только что вернувшийся из эмиграции, содержался в карантинном лагере в Пардубицах. Как только его выпустили, он, горя нетерпением, сел в первый же скорый поезд, отходивший в Прагу. Когда стал вырисовываться силуэт города, растроганный Гашек начал что-то взволнованно объяснять своей подруге. Вскочил, принялся нервно расхаживать по купе. Говорил он с ней по-русски, не замечая внимания, которое возбуждал этим у спутников.

На пражском вокзале странная пара вышла. На Гашеке была каракулевая шапка, длинное темное зимнее пальто, валенки серого цвета.

Кто-то посоветовал им поселиться в отеле «Нептун» в садах Челаковского, близ Национального музея. Затем Гашек сел в фиакр и отправился выяснять «обстановку». Он узнавал улицы и дома, всей грудью вдыхал атмосферу республиканской Праги, точно пытаясь наверстать упущенное. Рассказывают, будто на бывшем проспекте Фердинанда он радостно воскликнул: «Нага Национальный проспект!» Фиакр остановился перед кафе «Унион», где Гашека ожидала торжественная встреча. Но приветствовали здесь лишь довоенного короля богемы.

Для возвращения красного комиссара момент был самый неподходящий, правительство, ободренное победой, готовило чудовищный провокационный процесс, в частности, над представителями кладненской «советской республики», обвиненными в государственной измене. А ведь Гашек был послан на родину, чтобы помочь в Кладно! Йозеф Гандлирж, которому было поручено организовать прием возвращающихся красноармейцев, находился в заключении вместе с остальными социал-демократическими деятелями. Гашека ждало страшное разочарование. В Москве он получил немало агитационных материалов, но всего 1500 инфляционных немецких марок на дорогу и на первое время. Хорошо еще, что за несколько дней до возвращения писателя в издательстве Отто вышел его сборник «Две дюжины рассказов». «Посмертное» издание книги автора, неоднократно объявлявшегося умершим, вызвало большой интерес. Гашек получил от издателя 200 крон и смог оплатить отель. Затем пришла нужда. Республика, во имя независимости которой он столько раз рисковал жизнью, была к нему не многим ласковее, чем австро-венгерская монархия. Александра Львова так описывает первые свои впечатления: «На другой день Ярослав долго отсыпался. В полдень начал одеваться. Надел косоворотку, подпоясал ее ремнем, надел зимнее пальто, которое получил в Москве, на голову нахлобучил фуражку с козырьком. Поцеловал меня и сказал, что скоро вернется. И в самом деле, часа через три был уже дома. Выглядел он печально, фуражку швырнул на постель: „Все проиграно, Шура. Мы приехали слишком поздно. Те, к кому я должен был обратиться, арестованы. А те, кто остался, вообще мне не верят, говорят, что ничего не знают“.

Казалось, он сейчас заплачет. Я по мере сил старалась его утешить: «Мы ведь можем вернуться в Россию, там уйма работы, мама и все остальные нас любят. Тут даже порядочного мороза не бывает, на улице дождь и грязь». Но Ярослав словно бы не слышал. Потом встал, сменил косоворотку на обычную рубашку без галстука, надел полуботинки, пиджак, осеннее пальто и сказал, что вернется, но на этот раз вернулся только через три дня».

И в независимой Чехословакии Гашек остался отверженным, изгоем. Двери левых социал-демократических организаций также перед ним закрылись. Очевидно, его считали провокатором. Этого он не ожидал. Равнодушным холодком встречают его и старые товарищи. Один из друзей, поэт и бывший анархист, в винном погребке отказался подать Гашеку руку. Он тоже поверил слухам о зверствах «красных комиссаров». Поначалу Гашек очень от этого страдал. Как свидетельствуют некоторые знавшие его люди, он не раз говорил: «Не нужно было мне возвращаться. Здесь меня ненавидят». И будто бы даже хотел застрелиться.

На пароходе по пути на родину он впервые после долгого перерыва немного выпил. Встретился здесь с чехами, и, когда стало известно, что под именем Штайдля скрывается Ярослав Гашек, нельзя было не поддержать компанию. Все хотели видеть его таким, каким знали до войны. В Пардубицах, в карантине, он тоже несколько раз выходил выпить кружку пива, но возвращался всегда трезвым. Алкоголь больше не дает ему ни хмельного возбуждения, ни чувства радостной раскованности.

Что-то в нем перегорело. Эту перемену заметил и Э.А. Лонген. В «Унионке» он так красочно описал Шуре идиллию чешского рождества с елочкой и рыбным супом, что она не смогла отказаться от приглашения на ужин. Лонген намеревался склонить гостя, чтобы тот написал какую-нибудь вещицу для готовившейся тогда к открытию «Революционной сцены». О встрече в этот сочельник Лонген вспоминает: «Я не участвовал в разговоре и наблюдал за Гашеком, который поразил меня явным старанием играть роль довоенного богемного весельчака. Весельчаком он больше не был. Его лукавая улыбка утратила мягкость и чарующую сердечность, а хитрый, прищуренный взгляд был мрачно-насмешлив. Гашек, как прежде, сыпал остротами, но глаза его при этом явно насмехались над слушателями. Его внешность и движения приобрели какую-то жесткость и угловатость, по лицу временами пробегала пренебрежительная усмешка. А порой проскальзывала и досада. В такие минуты он быстро осушал рюмку. Пил нервно, без передышки, без удовольствия, иной раз выпивал несколько рюмок подряд, точно хотел отогнать какое-то неприятное ощущение…»

Шура рассказывает: «Я не хотела со всем этим мириться, но Ярослав только отрицательно качал головой. Я, мол, не знаю чешской натуры. Если кто покажет чеху кулак, тот сразу испугается. Надо много времени, чтобы он очухался и бросился в свалку очертя голову. А самый большой враг, – говорил Гашек, – чешская бюрократия. Тут не так, как было у вас, где на сотни километров встретишь всего нескольких царских чиновников. Здесь это целая прослойка, и довольно большая. Живется ей неплохо. Эти люди ничем не хотят рисковать. Боятся потерять то, что имеют. Он их называл „прихлебателями“. Перечислял по именам габсбургских бюрократов, сумевших пролезть на государственные посты в республике, и прямо пылал ненавистью. Рассказывал, как прежде издевался над ними, и был уверен, что теперь они захотят отомстить».

К достоверности этих высказываний следует относиться с известной сдержанностью; безусловно, они были задним числом выправлены и отредактированы. Тем не менее в них верно отражается ситуация, в которой Гашек очутился по возвращении на родину. Он вновь расплачивался за то, что опередил историю. Как и во времена австро-венгерской монархии, за ним следят полицейские шпики. Тайный агент Пайер докладывает своему начальству о каждом его шаге.

В этом, казалось бы, безвыходном положении Гашек защищается саркастической иронией, юмором, мистификацией.

Когда в кафе «У Золотой гусыни» одна журналистка наивно спросила его, правда ли, что большевики едят человеческое мясо, он ответил таким набором фантастических вымыслов и подробностей о большевистских «зверствах», что у той пропало всякое желание продолжать беседу. На серьезные вопросы он отвечает уклончиво и ловко уводит разговор в сторону.

Даже в кругу близких знакомых он не желал больше вступать в политические дискуссии. Прежние друзья задавали ему разные вопросы, пытаясь разузнать о его деятельности в Советской России. Но Ярослав Гашек избегал прямых ответов. Лонген рассказывает: «Никогда до войны я не видел Гашека в таком состоянии. Он пил и пел, пил и ругался. Клял нас и весь свет. В самом большом опьянении не терял трезвого сознания и сохранял способность острить, хотя подчас мрачновато и не слишком разбираясь в средствах. Я попытался занять Гашека разговором: „Ярда, напиши нам какую-нибудь комедию для „Революционной сцены“. Хотя бы из русской жизни. Мы хорошо заплатим“. – „Революционной? Вы самые обыкновенные скоты и но суйтесь в революцию! – Резким ударом кулака он сбил со стола рюмки и засмеялся. – У вас тут „Революционная сцена“, Революционный проспект, площадь Революции, но ни у кого нет ни грана революционного духа!“

Его раздражение и гнев обрушивались на головы руководителей левых социал-демократов, в нерешительности и политической наивности которых он видел остатки традиций чешской политической кружковщины. «Привыкли больше трепать языком, чем дело делать. В этом всегда была наша трагедия», – горько сетовал он.

Но когда Шура предлагала уехать в Россию, Гашек не хотел об этом и слышать: «Государственные органы знают, что я вернулся, и назад нас уже не выпустят. Пришлось бы бежать. Нашей ситуации советские товарищи не поймут, решат, что я заслоняющийся от борьбы предатель».

Корни создавшегося плачевного положения Гашек видел в традиционной слабости и компромиссном характере чешской политики.

В канун нового, 1920 года он посылает в «Право лиду» свою первую «исповедь» – новеллу «Душенька Ярослава Гашека рассказывает». С горечью вспоминает он предвоенные годы, когда в награду за свою литературную работу пожинал лишь насмешки и непонимание. «В 35 лет у меня за плечами было 18 лет усердной, плодотворной работы. До 1914 года я наводняла своими сатирами, юморесками и рассказами все чешские журналы, У меня был широкий круг читателей. Я заполняла целые номера юмористических журналов, пользуясь для этого самыми различными псевдонимами. Но читатели обычно узнавали меня. Я думала тогда наивно, что я писатель.

К чему эти длинные тирады? Чем вы били на самом деле?