Текст книги "Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон»"

Жизнь третья

Третью жизнь Светланы, продолжавшуюся неполных двенадцать лет, до смерти отца, условно можно разделить на три части.

Первая выпала на переходный возраст, на первый, самый сложный этап войны, в котором она эвакуировалась из Москвы, узнала о пленении Якова, аресте Юли, его жены, и пережила потрясение, когда выяснилось случайно, что мама не умерла от аппендицита, в чём убедили её ближайшие родственники, а застрелилась, добровольно ушла из жизни.

Вторая – и тот же бунтарский переходный возраст, первая любовь, рассорившая её с отцом, когда в её жизни вспыхнула яркая звезда: Каплер.

В третьей части было два замужества (первое – против воли отца, второе – ему в угоду); два развода (один – по настоянию отца, второй – по требованию Светланы) и два ребёнка – по одному от каждого брака.

Часть первая
Война

 
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война…»
 

Так это было в действительности или не так, уже непринципиально – для большинства советских людей, далёких от тайн политического закулисья, всё происходило именно так, как пелось в песне: «Война началась на рассвете…»

24 июня 1941 года командир 6-й артиллерийской батареи гаубичного полка 14-й танковой дивизии капитан Яков Джугашвили вступил в бой с гитлеровцами…

Серго Лаврентьевичу Берии, выпускнику школы 1941 года, той самой, в которой училась Светлана, на момент начала войны было неполных семнадцать лет (он родился 24 ноября 1924 года). Вместе со школьными друзьями Серго отправился в райком комсомола, получил направление в разведшколу (он хорошо знал немецкий язык и имел квалификацию радиста первого класса), окончил ускоренные трёхмесячные курсы и в звании техника-лейтенанта начал армейскую службу.

У моей тёщи (год рождения 1923-й) выпускной вечер назначен был на 22 июня. Все мальчики из их класса ушли на фронт. Были в их классе и девочки-добровольцы (о зенитчице Гале Москаленко я писал в книге «Любовь, секс и… война. 1939–1945 гг.»).

Мой тесть, как и Светлана Сталина, родился в 1926-м. Он успел повоевать – в 1945-м, на японской войне. С именем Сталина у него связаны личные воспоминания. В начале 1946-го три фронтовика-лейтенанта катались в Бресте на трофейном немецком мотоцикле. Его у них отобрали – у мотоцикла не было номеров, а регистрировать трофейный мотоцикл милиция отказывалась. Недолго думая, обиженные офицеры телеграфировали не кому-нибудь, а товарищу Сталину: мы, мол, фронтовики, и это наш единственный трофей. И что же? Мотоцикл немедленно им вернули и зарегистрировали. Это же не 312 пар модельной обуви и 87 костюмов генерал-лейтенанта Крюкова, друга маршала Жукова, который тоже прибарахлился в Германии: прихватил свыше 4000 метров ткани, 323 меховых шкурки и всякой иной мелочишки – 44 ковра и гобелена, 55 картин, 55 ящиков посуды…

Но перед тем как начался подсчёт трофеев, были четыре года войны и невосполнимые человеческие потери. Все школьники повзрослели 22 июня 1941 года.

Когда началась война, Светлане было пятнадцать лет. Перед войной Сталин зачастую приходил в кремлёвскую квартиру, когда она готовилась ко сну или уже спала, и они не успевали поговорить, но теперь прекратились и эти встречи. В иные дни он работал в Кремле по 15 часов, и нередко охрана находила его спящим на диване в рабочем кабинете, одетым и обутым.

А вскоре Светлана оказалась в положении многих детей, которых война лишила не только родительского внимания, но и крова. Но в отличие от миллионов людей, оказавшихся в смятении и не знающих, как и куда бежать, спасаясь от пожара войны, у семьи Сталина этих забот не было – на генерала Власика по-прежнему возлагалась обязанность заботиться о её быте.

Сначала родителей Надежды Аллилуевой, Анну Сергеевну с детьми, Яшину жену, Юлию Мельцер с дочерью и Свету с няней отправили в Сочи на правительственную дачу. Это сделали своевременно. Уже через месяц, 21 июля, фашистская авиация впервые бомбила Москву, и если для горожан естественным укрытием стало метро, то жителям Кремля прятаться было негде. Для них срочно начали строить бомбоубежище, один из выходов шёл из квартиры Сталина.

Но и в Сочи не наступило спокойствие. В Светиной голове – она не была уже ребёнком, которому можно наплести что угодно и отвлечь сладостями, – царила неразбериха, война развивалась совсем не так, как виделось в довоенных кинофильмах, внушалось в школе и обещалось отцом: «Врага будем бить на его территории». Пока почему-то бои шли на нашей. И хотя по сообщениям Совинформбюро нельзя было сделать вывод о положении дел и разобрать, где ныне проходит линия фронта: сообщалось лишь о колоссальных немецких потерях (теперь мы знаем, многократно преувеличенных), направление боев указывало: отступаем и отступаем. Об этом сообщали беженцы из западных регионов страны. Поток их увеличивался, и по районам, откуда они прибыли, можно было понять масштабы германского продвижения: 27 июня пал Минск, 1 июля – Рига, 9 июля – Псков, находящийся всего лишь в 280 километрах от Ленинграда; 17 июля фашисты овладели Витебском, 20 июля – Смоленском. Враг стремительно приближался к обеим столицам: к Ленинграду и Москве.

Светлана ещё не знала, что через год война докатится до безопасного пока Северного Кавказа и курортный Сочи, в котором она привыкла отдыхать вместе с отцом, подвергнется налётам вражеской авиации.

В Сочи Свету настигла страшная весть, которую она вынуждена была ото всех скрыть. Юля, длительное время не получавшая писем от мужа, попросила её позвонить отцу – она надеялась, что хоть дочери он что-нибудь скажет о Яше. Краткий разговор состоялся в конце августа. Юля стояла рядом и, не сводя глаз со Светиного лица, напряжённо вслушивалась в разговор. Взвешивая каждое слово, обдумывая, говорить или не говорить, Сталин сообщил дочери: «Яша попал в плен». И тут же предупредил её: «Не говори ничего его жене пока что…»

По Светиному лицу Юля догадалась, что что-то стряслось. Едва закончился разговор, она бросилась к ней с расспросами, но девочка не решилась сказать правду и повторила слова отца, которым Юля вряд ли поверила (женскую интуицию обмануть сложно): «Он ничего сам не знает».

Света оказалась в сложной ситуации. Даже взрослому человеку не хочется никому сообщать страшную весть, а тут она получила прямое указание отца, которого боготворила. Отец оставался единственной её опорой.

Яша попал в плен 16 июля. Сталин узнал об этом через четыре дня, 20 июля, из сообщений немецкого радио. Пропагандистская листовка, сброшенная гитлеровцами с самолёта и утверждавшая, что сын Сталина сдался в плен добровольно, стала для него ударом.

Он, никому не доверявший, поверил геббельсовской пропаганде. А вдруг, задумался он, сын решил ему отомстить за строгое воспитание, лупцевание ремнем и за самострел из-за брака с 16-летней Зоей Гуниной (традиционно Джугашвили любят шестнадцатилетних, вспомним матушку Сталина Екатерину Геладзе, венчавшуюся шестнадцатилетней, и жену Надежду Аллилуеву). Ему в голову закралась дикая мысль: а не причастна ли Юля к пленению сына, не надоумила ли она его сдаться в плен? Доказана вина или не доказана – для него не имело значения. Если возникло подозрение, подозреваемого следует арестовать – этой логикой он руководствовался в том числе и по отношении к жёнам друзей и соратников (сидели уже в тюрьме супруги Калинина, Поскрёбышева и Будённого). Теперь он применил её к жене старшего сына. Но, чтобы Юля ничего не заподозрила и не скрылась, он попросил дочь пока ничего ей не говорить.

Приближалось 1 сентября. Свете надо было идти в девятый класс, и вскоре после этого разговора семья Сталина вернулась в столицу. В Москве Юлию Мельцер арестовали. Сталин не пожалел Галю, свою первую внучку (дома её называли Гулей), которой исполнилось три с половиной года, и лишил её матери. Пятнадцатилетней дочери он объяснил: «Яшина дочка пусть останется пока у тебя… А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо будет в этом разобраться…»

Света, хоть и не поверила в Юлину вину, не стала выражать отцу несогласие: мудрый папа, думала она, когда всё прояснится, обязательно её освободит. Идёт кровопролитная война, и Верховного Главнокомандующего не следует огорчать мелочами.

Она переживала пленение старшего брата, которого очень любила. С Васей у неё не было дружеских отношений. Он был дерзок и груб, из-за этого Яша конфликтовал с ним и кидался врукопашную, когда брат начинал материться в присутствии младшей сестры. Но осенью 1941-го (во всяком случае, внешне) это был другой Вася, лётчик-инспектор при главном штабе ВВС. Сложно сказать, как и кого инспектировал 20-летний капитан, лишь перед войной с множеством нареканий окончивший авиационное училище и не имевший ни боевого опыта, ни достаточного налёта часов. Отец, с одной стороны, был к нему строг, с другой – осыпал наградами и высокими должностями, втайне надеясь, что со временем сын образумится. Василий пользовался этим сполна. Безнаказанность атрофировала у него сдерживающие центры, и он мог прилюдно дать пощёчину старшему по званию офицеру. Другого за это отдали бы под трибунал, но только не сына Сталина.

Света переживала, что Гуля осиротела (сама ведь росла без мамы), и, понимая её состояние, Сталин распорядился, чтобы Вася показал ей пропагандистскую листовку с Яшиными фотографиями, одну из тех, которые осенью 1941-го фашисты сбрасывали над Москвой, призывая бойцов Красной армии к сдаче в плен.

Света сразу узнала Яшу. Он был в гимнастёрке, но без ремня и петлиц. Решение отца показать ей листовку было тонким психологическим ходом. Когда она убедилась, что Яша находится в фашистском плену, Вася, недолюбливавший его жену, ещё раз объяснил сестре причину её ареста. Отец подозревал её в исчезновении фотографии, на которой Яша снят был в военной куртке и которую немцы использовали в листовках, сообщающих о переходе на их сторону сына Сталина.

К сентябрю перед возвращением семьи Сталина в Москву в Кремле завершили строительство бомбоубежища. Несколько раз во время авианалётов Светлана спускалась вместе с отцом в бомбоубежище. Вначале ей было страшно, затем привыкла.

8 сентября гитлеровцы заняли Шлиссельбург, замкнув кольцо окружения вокруг Ленинграда – это стало психологическим ударом для всех, надеявшихся на скорый переход в наступление, на сибирские дивизии, которые вот-вот подойдут на помощь…

Потеряв одного сына, Сталин беспокоился о судьбе второго. Тот вёл себя безрассудно. 9 сентября управление особых отделов Наркомата внутренних дел СССР получило совершенно секретное агентурное донесение:

«8 сентября 1941 года т. Василий в 15.00 прилетел с завода № 301 с механиком т. Тарановым и приказал подготовить самолёт через 30 минут, в 18.00 подъезжает на автомашине с двумя девушками, авиатехник т. Ефимов запускает мотор и выруливает на старт. Даёт приказание т. Таранову сесть в автомашину и привезти девушек на старт, чтобы видеть, как он будет летать. Во время полёта он делал резкие виражи и проходил на большой скорости бреющим полётом, делая затем горки. После полёта самолёт поставил в ангар и уехал. В ночь с 8 на 9 сентября 1941 года, во время воздушной тревоги, т. Василий приехал на аэродром, вместе с ним приехала молодая девушка, он въехал на своей автомашине в ангар. Приказал автомеханику т. Таранову запустить мотор и стал требовать, чтобы его выпустили в воздух. Время было 0.15, причём он был в нетрезвом состоянии. Когда его убедили, что вылет невозможен, он согласился и сказал: “Я пойду лягу спать, а когда будут бомбить, то вы меня разбудите”. Ему отвели кабинет полковника Грачёва, и он вместе с девушкой остался там до утра»[40]40
  Зенькович Н. А. Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат. – Олма-Пресс, 2004.


[Закрыть].

Сталин понял: увлекающегося алкоголем сына самовольство и пьяное ухарство могут довести его до беды и, пока не случилось непоправимое, Васю надо попридержать. Генерал Власик, ответственный за личную безопасность сына Сталина, способствовал переводу его в тыл, лётчиком-инспектором при главном штабе ВВС.

…В здание школы, которую до войны посещала Светлана, попала бомба. Начинать занятия в ней нельзя было. Бомбардировки усилились. В связи с угрозой сдачи Москвы правительственные учреждения эвакуировали в Куйбышев. Туда и перевезли семью Сталина с многочисленной прислугой: поварами, подавальщицами и охраной. В Куйбышеве организовали школу для детей советской элиты. Но в тихом, далёком от войны Куйбышеве, Светлана не находила себе места, она нервничала и рвалась в Москву, откуда многие старались вырваться. Девятнадцатого сентября она написала отцу:

Милый мой папочка, дорогая моя радость, здравствуй, как ты живёшь, дорогая моя секретаришка? Я тут устроилась хорошо. Ах, папуля, как хочется хотя бы на один день в Москву! Папа, что же немцы опять лезут и лезут? Когда им, наконец, дадут как следует по шее? Нельзя же, в конце концов, сдавать им все промышленные города… Дорогой папочка, как же я хочу тебя видеть. Жду твоего разрешения на вылет в Москву хотя бы на два дня.

Письма дочери оставались безответными. Ему было не до неё: фронт приближался к Москве. Она пыталась переговорить с ним по телефону, но когда их соединяли, Сталин нервно говорил, что ему некогда, и сердился, когда дочь продолжала задавать детские вопросы, отвлекая его от дел. Но не она одна спрашивала, вся страна недоумевала: что же это происходит? Ведь как искренне пели, ни на йоту не сомневаясь в правдивости слов: «Если завтра война – всколыхнётся страна / От Кронштадта до Владивостока. / Всколыхнётся страна, велика и сильна, / И врага разобьём мы жестоко». Ведь так верило её поколение, что «Гремя огнём, сверкая блеском стали, / Пойдут машины в яростный поход, / Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин / И первый маршал в бой нас поведёт!»

А немецкие войска безостановочно продвигались к столице, и ни товарищ Сталин, ни первый маршал не могли их остановить.

Тринадцатого октября пала Калуга; 15 октября Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации Москвы; 16 октября началась эвакуация военных академий, наркоматов и иностранных посольств. Специальные подразделения приступили к минированию заводов. В тот же день немецкие мотоциклисты были замечены на окраине Химок, всего в восьми километрах от окраин Москвы. Город охватила паника. Восемнадцатого октября пали Можайск и Малоярославец. ГКО ввёл в Москве и в прилегающих к столице районах осадное положение.

И всё-таки, несмотря на осадное положение, на котором находилась Москва, Светлана добилась отцовского разрешения на краткосрочный приезд. В Куйбышеве она чувствовала себя одинокой, скучала и хотела немного побыть возле отца, ощутить ту любовь, которой он щедро делился с ней ещё несколько лет назад.

В Москву она приехала 28 октября, в день жестокой бомбардировки столицы, когда фашистские бомбы попали в Большой театр, в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади. Кабинет отца располагался в бомбоубежище. Когда она туда спустилась, он её не заметил. Повсюду висели карты. Сталину докладывали обстановку на фронтах (немецкие войска прорывались к Туле), и он давал указания, а когда наконец обратил внимание на дочь, тихо сидевшую в углу, механически задал вопрос, не придавая ему никакого значения:

– Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?

– Нет, – ответила Светлана. – Там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень.

– Как? Специальную школу? – взорвался Сталин. – Ах вы! – он поперхнулся, подавив слова, обычно вырывающиеся у него в приступе ярости. – Ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик – подлец, это его всё рук дело!

Он был в гневе, но неотложные дела, более важные, отвлекли его, и он забыл о Куйбышеве, о проклятой касте и о дочери…

…Через месяц, в конце ноября, она вновь прилетела повидаться с отцом, но вновь ему было не до неё: гитлеровцам в районе Яхромы удалось выйти к каналу Москва – Волга и занять Красную Поляну, находящуюся всего в 27 километрах от столицы.

В январе 1942-го она в третий раз прилетела в Москву на один-два дня повидать отца, но ему вновь было не до разговоров с дочерью. Хоть и началось контрнаступление советских войск и освобождены первые города: Нарофоминск, Малоярославец, Калуга – положение всё равно оставалось тревожным.

А она в первую военную зиму чувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной – такого с ней никогда не было раньше. Ей хотелось внимания и тепла, исчезнувшего с войной. Сказывался переходный возраст – шестнадцать лет, – когда подростки в поисках любви критически осмысливают себя, выискивая собственные недостатки, и нередко у них возникает ложное чувство, что они никому не нужны и никто их не любит.

В первую военную зиму Светлану потряс новый удар: читая английский журнал, она вычитала, что взрослые ей солгали – её мама не умерла от аппендицита, а застрелилась, и косвенным виновником трагедии был отец, которого она боготворила.

Она расспрашивала бабушку, мамину сестру, няню, копалась в детских воспоминаниях, размышляла о сложном характере отца и начинала понимать, что ей самой бывает сложно общаться с ним: приходится каждый раз приноравливаться – вспомнились конфликты из-за одежды, невозможность самостоятельно заводить друзей, исчезновение близких родственников. А ведь Вася всё знал! Он участвовал в похоронах мамы и ни разу, даже когда она выросла и готова была воспринимать правду, не признался сестре. Все, в том числе брат и отец, лжецы!

Она по-новому взглянула на арест Юли и на её четырёхлетнюю дочь Галю, пока ещё не вспоминающую, куда подевалась мама, мысленно ощутила себя на её месте, также жившую долгое время беззаботно и не тоскующую о маме. Гале Джугашвили, её племяннице, как и ей, тоже ведь никто не сказал правду.

Правда, которую она узнала, оказалась жестокой. Пошатнулась вера в величие отца, в его правоту во всём, в необходимость беспрекословно подчиняться его воле – и он, не привыкший ни перед кем оправдываться, будет ругать Серго Берия, потому что испугается за психическое состояние дочери, когда узнает, что тот привёз ей в подарок с фронта немецкий трофей, пистолет. А незадолго перед своей смертью будет оправдываться перед молодой женщиной, матерью его внуков, и выкручиваться, сглаживая свою вину перед дочерью.

С того момента, когда Светлана узнала правду, начался конфликт с отцом. Сначала внутренний, безмолвный, который в тот же год, в годовщину самоубийства Надежды Аллилуевой, выплеснулся наружу, на Каплера, случайно оказавшегося рядом с ней, а на следующий год после ссоры с отцом – ударом по его самолюбию, когда по окончании школы она заявила ему, что хочет перейти на фамилию матери…

Светлану раздирали противоречия. Сперва ей казались кощунственными обуревающие её сомнения о величии отца, когда шла кровопролитная война и все надежды на победу связывались с именем Сталина, когда, как писали газеты, с его именем на фронте бойцы поднимались в атаку и бросались на амбразуру вражеских пулемётов. В военной кинохронике, которую крутили в их куйбышевской квартире, постоянно звучал лозунг: «За Родину!», «За Сталина!» Его писали на броне танков. Её переполняла гордость. Она ведь тоже была Сталиной…

…Ненадолго в Куйбышев прилетел Вася, повидать жену Галину Бурдонскую, родившую сына[41]41
  Бурдонский Александр Васильевич (род. 14 октября 1941 г. – 24 мая 2017 г.) – режиссёр-постановщик Центрального академического театра Российской армии, Народный артист России.


[Закрыть]. Марфа Пешкова, школьная подруга Светланы, вспоминала, как Василий, прилетев на военном самолёте в Ташкент, где их семья находилась в эвакуации, уговорил её маму отпустить Марфу в Куйбышев повидаться со Светой.

Душевные волнения – источник литературного вдохновения. Светлана в Куйбышеве была одинока – она ни с кем не могла поделиться переживаниями, крик души выслушал бумажный лист, как будто только для этого предназначенный.

Несомненно, Светлана читала Пушкина, «Каменный гость», и была впечатлена ожившей статуей командора, пришедшей на зов доны Анны. Светлана почувствовала себя ею. Она прочла Марфе стихотворение, которое её потрясло: Светлана пришла на кладбище и увидела идущую ей навстречу ожившую скульптуру матери.

…В Куйбышеве она начала писать короткие рассказы, один из них, «Перегонки», она прочла Марфе: о лихом водителе, который мчался наперегонки с поездом. Он его обогнал, но погиб – такая вот трогательная история о бесшабашном водиле (им вполне мог быть её брат, любивший скорость и отличавшийся безрассудством).