Текст книги "Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон»"

Запомнившееся Марфе Пешковой стихотворение Светланы об ожившей скульптуре матери, идущей ей навстречу при посещении кладбища, напомнило мне вопрос дочери: «Вы статуйку <памятник> уже поставили?» Две девочки сидят предо мной с одинаковой в чём-то судьбой: дочь и та, которую никогда я не видел. И я вновь раскрыл красный альбом. Читая записи об одной, вижу и понимаю другую…

15.03.87

Недели две назад призналась со слезами на глазах:

– Я обманула маму.

– Как это?

– Помнишь, вы мне давали деньги в школу на завтрак. Я не все их тратила и собирала, чтобы, когда у вас не будет денег, чтобы дать их вам. И вот я выждала момент. Помнишь, мы ехали на причал и зашли с мамой в магазин? Там были тортики, которые мама хотела купить, но у неё не было денег. И тогда я дала ей деньги. Она спросила: «Откуда они у тебя?» И я соврала – сказала, что я их нашла. Как ты думаешь, она простит меня?

Я успокоил её: «Мамочка простит, ведь сделала ты это из добрых побуждений».

28.04.87

В «Молодой гвардии» в турнире «Белая Ладья» на девичьей доске заняла третье место и выполнила норму первого разряда. Команда стала чемпионом Украины. Никак не могла поверить и спрашивала всех:

– Так скажите, у меня есть первый разряд или нет?

На прошлой неделе упала в шахматном клубе и рассекла лоб. Вечером с перевязанной головой мы пошли в больницу скорой помощи, а по дороге она мне объяснила, почему у неё было много крови:

– У меня голова напряглась, а когда всё внутри напрягается, то всегда много крови. Я совсем не плакала. Как мама. Помнишь, ты мне рассказывал, как она поранила ногу и не плакала.

14.05.87

– Извини меня, я давно хотела тебя спросить, как мама умерла.

11 лет. 13.11.87

3 ноября учительница труда выговаривала Асе за то, что она не принесла нужную тряпочку для шитья:

– У тебя что, мамы нет! Тебе что, мама не может дать простыню!

На перемене Ася подошла к ней и сказала, что у неё действительно нет мамы.

Та: «Я знаю! Так папа может купить. Или бабушка».

Ася пришла домой в бешенстве:

– Гадина! Как она могла такое сказать! Я ей никогда это не прощу!

* * *

А 7 ноября вечером, может, виной тому были новые фотографии мамы, которые я поставил в книжном шкафу (уже снял их), с Асей была истерика.

– Это же глупо! Мои письма к ней – это глупость! Я порву их! Нельзя писать мёртвому человеку! Это глупо, глупо!

Она вцепилась в меня и рыдала, не отпуская ни на шаг. Я дал ей элениум, уложил в постель, лёг рядом и спокойно старался убедить, что ничего глупого в этом нет. Она должна советоваться с мамой, учиться у неё…

В течение десяти дней была очень возбудима. Я, конечно же, был в школе. Разговаривал с учительницей труда и с завучем.

Всё время заводит разговоры о маме. Вспоминает, как первого сентября в школе узнала от Вовы Карпенко о смерти мамы:

«Он спросил на торжественном построении:

– Ася, у тебя что, мама умерла? – Я ответила: “Нет” – и удивлённо посмотрела на Инну, а та почему-то отвернулась. – Почему вы мне сразу не сказали?»

В другой раз:

– Почему ты не взял меня тогда с собой в Москву? Папочка, пожалуйста, возьми меня на кладбище. Вот Рада была и говорит, что детей пускают. Пожалуйста.

В день своего рождения (она родилась с Ляленькой в один и тот же день):

– А кто её поздравит с днём рождения?

Сегодня грустно:

– Я сочинила две строчки стиха о маме, а дальше не знаю.

– Какие?

– «Прощание было долгим, и она уехала электричкой…» – о последнем дне, когда она видела маму.

23.11.87

У Аси не по-детски тонкое и чуткое восприятие. Она добра и открыта. Но чуть кто обидел её – падает на кровать с маминой фотографией и исступлённо на неё смотрит…

Пару дней назад я прикрикнул на неё вечером, что она бездельничает. А на второй день вижу стих:

 
Мама!
Мама, милая моя,
В могилу ты ушла.
Не в возрасте туда ушла,
Не в ста годах то было.
А было в тридцати шести годах,
Когда мне девять было.
 

1.12.87 г.

– Помнишь, я пришла домой и спросила тебя, где мама.

– Когда?

– А тогда, осенью. Я шла домой. Я себя убедила, что мама дома, что пришла домой. И спросила: «А где же мама?»

В этот же день:

– Вы статуйку (памятник) уже поставили?

* * *

– У меня всё время мысли, не виновата ли я, не из-за того, что я родилась, она умерла.

* * *

– А как Фима узнал? А как узнала тётя Оля? Тётя Света?

8.12.87

Весь предыдущий вечер у меня была соседка. Сегодня перед сном:

– Те, которые живут одни, которых мама не знала. Я не люблю их.

– Как это?

– Ну те, которые живут без мужа.

– Почему?

– Ну, сама не знаю. Не люблю и всё. Ты меня понял?

Я сказал ей, чтобы она не волновалась, поцеловал и пожелал спокойной ночи.

10.12.87

Утром в её комнате нашёл на столе записку, написанную для меня накануне: «Папочка, ну не могу я без мамы, не могу! Ну почему у других детей мама есть, а у меня нету. Ведь я тоже человек, а особенно я ребёнок, я не хочу стать сейчас взрослой, потому что тогда скоро умру. И ведь ты умрёшь, и я, и мама умерла, и Эмма, и Фима, и Мила, и Юра, и даже маленькая Региночка. Я боюсь! Нас потом забудут! Забудут мамочку, добрую, ласковую, забудут тебя, строгого, доброго, меня, всех, всех. А я не хочу! Не хочу! Ты расстроишься, когда это прочтешь, но… спокойной ночи. Ася.

P.S. Рассказывай больше о маме. Ася».

12.01.88

Вечернее чаепитие.

– Я везде делаю мамин уголок. У меня и в пансионате был. Никто об этом не знал. Там такая поляна, – показывает на кухню, – и вокруг густая трава. Я потому и выбрала её. Я рвала цветы и приносила туда. И мама как будто тоже была с нами.

Затем опять вспоминала, как мы шли по рельсам к вокзалу и что она чувствовала, и уже со слезами на глазах:

– 31-го я была у Эммы. Сидела на кухне и кушала. И вдруг пришли тетя Лида, Фимины друзья, и я подумала, а вдруг мама умерла, и сама не знаю почему, у меня появились слёзы. Я так и не могу до сих пор понять, почему у меня потекли слёзы. Я что, уже знала, но не понимала этого?

А с первого на второе я ночевала у Полинки. Она подошла ко мне, и я начала плакать, что скучаю за мамой. А она говорит: «Всё будет хорошо, Асенька, успокойся, а то я тоже заплачу».

Затем опять просила повести её на кладбище. Она бы принесла игрушки и украсила ёлочку. Или хотя бы сфотографировать могилку. Просила, чтобы я её нарисовал: «Ты же художник».

С трудом успокоил и уложил спать.

25.01.88

Позавчера начала играть в четвертьфинале мужского первенства шахматного клуба Малиновского района. Выиграла первую партию у мужчины лет тридцати. Домой пришла возбуждённая и счастливая. Утром в воскресенье садимся завтракать, я включаю магнитофон – праздник продолжается…

Звучат первые звуки «Лаванды», и Ася со слезами на глазах бросается в свою комнату. Я за ней – успокаиваю. Ася рыдая:

– Эту же песню мы с мамой разучивали! Я даже помню, как это было!

Потом успокоившись:

– Второго сентября я ночевала у тёти Светы. Я не хотела идти домой ночевать. Целый день я просидела на диване и молчала. А когда Наташа позвала меня кушать, я заплакала. Она говорит мне: «Ася, думай, что это сон». А я ей отвечаю: «Наташа, как ты можешь так говорить? Если бы у тебя мама умерла, ты бы тоже говорила, что это сон?»

17.02.89

Только что пили на кухне компот с бубликом и говорили о маме. Ася говорит, что она её почти не помнит, лицо – больше по фотографиям. Она помнит Бугаз, как мама её успокаивала, готовила на кухне блины.

Меня она очень любит, называет «пуся», всегда целует, а сейчас сказала: «Я тебя, наверно, любила больше, чем маму, потому что ты больше был со мной». Меня это укололо. Это не так. Она скучает по маме, переживает, что у всех мама есть, а у неё нет.

Не знаю, в каком возрасте можно дать ей прочесть «Повесть о маме».

* * *

Такие же воспоминания могли бы сохраниться о 10–13-летней Светлане, но записывать их было некому: с братом она близка не была, а папа-Сталин увлечён был государственными делами и в повседневной жизни с дочерью виделся редко. Эти годы пришлись на 1936–1939-й, когда многие, кого она привыкла видеть в их доме, были расстреляны или находились в тюрьме, в том числе, Мария Сванидзе, записывавшая в дневнике свои наблюдения. Стихотворение Светланы о встрече с ожившим памятником, потрясшее Марфу Пешкову, не сохранилось. Как и не сохранились иные её детские стихи и рассказы, обращённые к маме.

Хотя между братом и сестрой было всего лишь пять лет разницы, Вася в воинской форме выглядел солидным, и хотя они не были дружны, в первые месяцы войны она им гордилась. К лётчикам относились уважительно, они окружены были ореолом романтики, но Вася быстро продемонстрировал сестре, что свои подвиги совершает на другом фронте (любовно-алкогольном) и воюет преимущественно с женщинами.

Марфа вспоминала, как однажды Василий ввалился с пьяными друзьями в комнату, в которой девочки находились вместе с Галей, его женой, и потребовал, чтобы Галя рассказала им анекдот. Галя отказалась. Вася подошёл к жене и ударил её изо всей силы. Галя упала на диван. Светлана резко сказала ему: «Выйди вон, немедленно». Он смутился, развернул пьяную компанию, и они покинули комнату.[42]42
  Пиманов А. Сталин. Трагедия семьи. – Эксмо, Алгоритм, 2004.


[Закрыть]

В Куйбышеве Светлана стала другой, на несколько лет повзрослевшей. Она тосковала по отцу, Москве и довоенной жизни. «Золотая молодёжь», дети высокопоставленных родителей, учившиеся с ней в одной школе и получившие неожиданную свободу, вели себя разнузданно – иногда учителя даже отказывались заходить в класс. Света чувствовала отвращение к ним и ни с кем не сдружилась.

В Куйбышев эвакуировали московскую филармонию. Светлана начала посещать филармонические концерты и на всю жизнь увлеклась классической музыкой. В Куйбышеве она услышала Седьмую симфонию Шостаковича.

Как только немцев отбросили от столицы и миновала опасность захвата Москвы, Сталин уважил многочисленные просьбы дочери и разрешил семье вернуться в Зубалово. В июне 1942-го Света вернулась в Москву вместе с Александрой Накашидзе и няней. Вместе с ней приехали Анна Сергеевна с сыновьями, четырёхлетняя Гуля с няней и Галина Бурдонская с сыном.

Дача в Зубалове, где семья Сталина, вернувшись из эвакуации, надеялась поселиться, была взорвана при подходе немецких сил. Она начала отстраиваться, но, пока строительство не было завершено, все разместились во флигеле: Вася с семьёй, Гуля с няней и Светлана со своей няней.

За короткий срок Вася сделал стремительную карьеру. В апреле 1940-го он окончил авиаучилище, получил звание лейтенанта. В 1941-м, проскочив через звание, стал капитаном. Войну начал в тихой должности лётчика-инспектора при главном штабе ВВС. В декабре 1941-го Вася уже майор, через два месяца, минуя очередное воинское звание, не достигнув 21-летия, – полковник. В годы войны в тылу сделать такую карьеру? Нет ничего невозможного для любимого сына товарища Сталина.

Существует термин «женская дипломатия», но нет почему-то термина «дочерняя дипломатия». А зря.

Рузвельта, Президента США, на Ялтинской конференции сопровождала дочь Энн, хотя помимо дочери у него было пятеро сыновей. Черчилль приехал в Ялту с младшей дочерью Мэри, хотя логичнее было бы приехать с сыном Рэндольфом, депутатом Палаты общин Великобритании. Мэри была на четыре года старше дочери Сталина, часто сопровождала отца в поездках и в том числе побывала в Потсдаме, где летом 1945 года состоялась последняя встреча лидеров Большой Тройки: Черчилля, Трумэна и Сталина.

А с чего это началось? Почему дочери Черчилля и Рузвельта сопровождали в Ялте своих отцов? Кто был инициатором несостоявшейся дипломатии дочерей?

* * *

12 августа 1942 года в Москву прилетел Уинстон Черчилль. Это была его первая личная встреча со Сталиным и первый визит в Россию. Тем же самолётом в Москву прибыл Аверелл Гарриман, личный представитель Рузвельта. Переговоры в Кремле проходили с 12 по 15 августа. На фронте ситуация в эти дни для Красной армии складывалась катастрофически.

В районе Сталинграда немецкие войска прорвались к Волге, а с падением Ростова-на-Дону (23 июля) для вермахта открылся прямой путь на Кавказ. В случае продолжения успешного германского наступления и форсирования Волги была бы перерезана транспортная артерия, по которой бакинская нефть переправлялась на нефтеперерабатывающие заводы. Без топлива для танков, самолётов и автогрузового транспорта, без подвоза питания и боеприпасов армия не смогла бы сражаться. Катастрофическая ситуация возникла бы в случае захвата нефтепромыслов. Сталину крайне важно было убедить союзников без промедления открыть в Европе Второй фронт, который отвлёк бы на себя часть немецких дивизий.

Переговоры проходили дружелюбно, но нервно, и в какие-то моменты, особенно на второй день, сопровождались резкими взаимными выпадами. Черчилль заявил, что союзники не готовы открыть в Европе Второй фронт ранее 1943 года, зато обещал в ближайшее время приступить к сокрушительным бомбардировкам промышленных центров Германии и начать наступление в Северной Африке. Сталин же, когда под Сталинградом решался исход войны, не желал выслушивать его аргументы и требовал высадки войск союзников во Франции. Встреча завершилась полным провалом. Рассерженный Черчилль намеревался немедленно покинуть Москву, однако британский посол в Москве Арчибальд Керр уговорил его провести ещё одну встречу со Сталиным.

Сталин, понимая, что резкий тон, выбранный им в первые дни, может привести к провалу переговоров и к прекращению (или сокращению) военных поставок, решил изменить тон встречи и на заключительный день визита приготовил сюрприз.

…Пятнадцатого августа Александра Накашидзе позвонила в Зубалово и сказала Свете, что отец велел ей быть сегодня в кремлёвской квартире, поскольку вечером он будет обедать с Черчиллем. Светлана хорошо владела английским языком и по дороге в Москву размышляла, нужно ли ей проявить вежливость и сказать несколько слов по-английски или лучше тихо помалкивать. Ни к какому решению она не пришла, хотя с детских лет по опыту обедов с членами Политбюро знала: говорить нужно тогда, когда тебя спрашивают. В остальное время надо держать язык за зубами.

Бережков, переводчик Сталина, со ссылкой на мемуары Черчилля так описывает этот ужин[43]43
  Бережков В.M. Как я стал переводчиком Сталина. – М.: ДЭМ, 1993.


[Закрыть].

Завершающая беседа в Кремле проходила в дружественной атмосфере. Стороны обменялись шутками, сгладив вчерашний конфликт. Ближе к полуночи, когда все вопросы обговорили и настала пора пожать друг другу руки и попрощаться (утром Черчилль отправлялся на аэродром), Сталин неожиданно предложил гостю:

– Почему бы нам не зайти в мою кремлёвскую квартиру и не выпить по рюмочке?

– Я никогда не отказываюсь от подобных предложений, – оживился Черчилль, которому принадлежит изречение, сказанное в старости: «В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже не молод, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака».

Они тут же отправились по переходам Кремля в кремлёвскую квартиру Сталина, где всё уже было готово к приёму гостей.

Светлана вспоминала в своих мемуарах, что отец в этот вечер был чрезвычайно радушен, в гостеприимном и любезном расположении духа, которое всех всегда очаровывало.

Создавая доверительную атмосферу – до этого ни один иностранный политический деятель не удостаивался такого внимания и не приглашался в квартиру Сталина, – он представил Светлану гостю: «Это моя дочь!» – и, ласково потрепав её по голове, добавил: – «Рыжая!» Это был потрясающий ход, сразу позволивший создать непринуждённую обстановку.

Черчилль вежливо заулыбался, сказал, что он в молодости тоже был рыжим, а теперь – он ткнул сигарой себе в голову, намекая на седину… Затем он сообщил, обращаясь к Светлане, что его дочь служит в королевских военно-воздушных силах.

Так в непринуждённой обстановке началась дипломатия дочерей. Они сели за стол. Хоть у Светланы не было практики общения с носителями английского языка, она понимала почти всё, сказанное Черчиллем, ещё до того, как Павлов переводил его слова Сталину. Разговор с взаимных любезностей перешёл на военные поставки, пушки и самолёты.

Она свою роль выполнила, помогла отцу создать доверительную атмосферу семейного ужина. Больше от неё ничего не требовалось. Через пять минут отец нежно её поцеловал и сказал, что она может идти заниматься своими делами. Он отослал её спать, посчитав, что дочь успешно выполнила дипломатическую миссию и «растопила» холодное сердце несговорчивого премьера.

После её ухода начался бенефис Молотова, взявшего на себя функции тамады. На столе появились новые блюда и напитки – Черчилль понял: «английским завтраком» дело не завершится и махнул рукой – гулять так гулять…

В эту ночь Сталин нашёл подход к Черчиллю. Через год в Тегеране он угостил Черчилля самым крепким коньяком в мире, армянским, пятидесятиградусным «Двин», приведшим его в восторг. Как бы ни складывались затем советско-британские отношения (с ноября 1945-го бывшие союзники противостояли друг другу в Иранском Азербайджане, Греции и в Палестине), но дважды в месяц секретарь советского посольства доставлял в лондонскую резиденцию Черчилля два ящика «Двина» (12 бутылок). Эта традиция продолжилась даже после фултонской речи Черчилля, ставшей, как считают историки, началом холодной войны.

Немного отвлечёмся, раз заговорили о коньяке: будучи его ценителем, Черчилль сложил коньяку гимн, который нельзя не пропеть: «С хорошим коньяком нужно обращаться, как с дамой. Не набрасываться, помедлить… Согреть в своих ладонях. И лишь затем пригубить»…

Ах, как я его понимаю! Читатель простит меня, если после исполнения гимна коньяку, пропетого Черчиллем, я отвлекусь на рюмочку Courvoisier?

Когда Черчилль слегка разогрелся, он затронул тему коллективизации, проходившей в СССР десятилетием раньше и давно его волновавшую. Задавая вопрос, он пытался глубже понять Сталина и мотивы, которыми тот руководствуется.

«Скажите, напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?

– О нет, – ответил Сталин, – политика коллективизации была ужасной борьбой…

– Я так и думал, – ответил Черчилль. – Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев…

– Десять миллионов! – воскликнул Сталин. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами <…>

– Что же, они все были кулаками? – осторожно спросил Черчилль.

– Да, – ответил Сталин и, помолчав, повторил: – Это было ужасно тяжело, но необходимо…

– И что же с ними произошло? – полюбопытствовал Черчилль

– Многие из них согласились пойти с нами. Некоторым дали обрабатывать землю в районе Томска или Иркутска и дальше на Севере. Но там они не прижились. Их невзлюбили местные жители. В конце концов, их же батраки расправились с ними»[44]44
  Бережков В.M. Как я стал переводчиком Сталина. – М.: ДЭМ, 1993.


[Закрыть].

Черчилль промолчал, отметив в своих мемуарах, что, выслушав объяснение Сталина, он содрогнулся при мысли о миллионах жизней (Сталин назвал цифру – десять), погибших на просторах Сибири.

На дачу в Кунцеве, на время визита ставшую резиденцией Черчилля, премьер-министр вернулся в половине четвёртого утра, и уже через два часа он вылетел в Тегеран.

Позже, принимая британского посла, Молотов поинтересовался у него о впечатлениях Черчилля об этой встрече. Керр рассказал, что вечером 15 августа он ждал Черчилля на даче, поскольку тот, не ожидая сталинского сюрприза, пригласил его на ужин в половине девятого.

Керр решил для себя, что если Черчилль приедет к ужину ровно к половине девятого, то это будет плохим признаком. Но Черчилль опаздывал, и настроение Керра повышалось. Когда в половине четвёртого Черчилль вернулся на дачу, он бросился на один из больших диванов и сказал: «У меня очень сильная головная боль, но, ей-богу, это того стоило». Затем он вкратце пересказал Керру содержание беседы. Он был счастлив. Ему казалось, что он достиг очень многого в установлении личных отношений со Сталиным. Настроение Черчилля напомнило Керру расположение духа молодого человека, сделавшего предложение о женитьбе, которое было с радостью принято.

Сталин сумел расположить к себе гостя. Черчилль был потрясён его любезностью и предупредительностью. После ужина в домашней обстановке в присутствии дочери Черчилль поверил в возможность установления с ним непринуждённых, дружелюбных и неформальных отношений».

Возможно, Сталин повторил бы этот приём и Светлана отправилась бы с отцом в Тегеран, Ялту и Потсдам и сделала бы карьеру на дипломатическом поприще (она великолепно владела двумя языками, английским и немецким, и в МГУ получила хорошее образование).

Через полтора года, зимою 1943–44-го, он убедился, что дочь прекрасно владеет английским языком. Произошло это после одной из их редких встреч, когда он вдруг сказал ей: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих… Стану я с ними торговаться! Нет, на войне как на войне». Он нервничал, сообщая об этом дочери, и, чтобы переключить разговор на другую тему, сунул ей письмо Рузвельта и потребовал: «Ну-ка, переведи! Учила, учила английский язык, а можешь ли перевести?» Она легко справилась с отцовским экзаменом, и он остался доволен.

Ещё при жизни отца она могла бы, как Вася, взлететь по карьерной лестнице, и поскольку, в отличие от Васи, к ней не было нареканий, то, возможно, как и многие другие выдвиженцы Сталина – Суслов, Громыко, – продолжила бы дипломатическую карьеру, а после смерти отца уехала бы послом в одну из англоязычных стран.

Хрущёв, Ворошилов, Микоян… все, кто с детства знал её и Надежду Аллилуеву, относились к ней доброжелательно. Но не сложилось. Лямур, лямур… Каплер, Морозов…

Черчилль и Рузвельт не знали, что Светлана перестала быть папиной любимицей, и таскали за собой в Ялту дочерей, чтобы не ударить лицом в грязь, полагая, что Сталин приготовит им встречу с повзрослевшей дочерью, которой они привезли компаньонку. Какая задумка не осуществилась! На исторических фотоснимках за спинами Большой Тройкой отцов возвышается Большая Тройка дочерей-красавиц, «истинных вершительниц судеб мира».