Текст книги "Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)"

В сохранившихся экземплярах «Нантского курьера» можно прочесть, что на Сретение[96]96
  Сретение – один из двунадесятых праздников. Отмечается 2 февраля. В его основу легла описанная в Евангелии от Луки встреча старца Симеона с младенцем Иисусом, которого родители принесли в Иерусалимский храм.


[Закрыть] труппа Бине открыла свои гастроли «Проделками Скарамуша». В Нанте она появилась иначе, чем в деревнях и маленьких городах, где о спектаклях заранее не объявлялось и внимание публики привлекали парадом при въезде. Андре-Луи повел дело по примеру «Комеди Франсез». Он заказал в Редоне афиши, и за четыре дня до приезда труппы в Нант их расклеили у Театра Фейдо и по всему городу. Афиши тогда еще были в новинку, и, естественно, они привлекли всеобщее внимание. Андре-Луи поручил это дело одному из новых членов труппы – смышленому молодому человеку по имени Баск, которого выслал вперед.

Вы можете ознакомиться с такой афишей в Музее Карнавале.[97]97
  Музей Карнавале – расположен в особняке Карнавале в Париже, на углу улиц Франк-Буржуа и Севинье. Был построен Жаном Гужоном и Жаном Бюлланом и принадлежал некогда мадам де Керневенуа (искаженное ее имя в просторечии превратилось в Карнавале), которая приобрела его в 1578 г. В 1866 г. Париж приобрел это здание и разместил в нем муниципальный музей, собрание которого включает ценные коллекции революционной эпохи.


[Закрыть] Актеры в ней названы сценическими именами – все, кроме Бине с дочерью, – и поскольку не сказано, что актер, играющий в одной пьесе Тривелена, в другой играет Тарбарена, создается впечатление, что труппа вдвое больше, чем на самом деле. Афиша гласит, что вслед за «Проделками Скарамуша», открывающими гастроли, будут сыграны еще пять пьес, названия которых перечисляются. Почтенная публика увидит и другие пьесы, если благосклонный прием просвещенного города Нанта заставит труппу Бине продлить свое пребывание в Театре Фейдо. Подчеркнуто, что это труппа импровизаторов, играющих в старой итальянской манере, и что Франция целых полвека не видала ничего подобного. Афиша призывала публику не упустить случай увидеть прославленных актеров, которые воскресят для нее великолепие комедии дель арте. Далее сообщается, что после Нанта последует Париж, где они намерены бросить вызов «Комеди Франсез» и показать миру, насколько искусство импровизаторов выше искусства актеров, которые полностью зависят от автора и, выходя на сцену, каждый раз произносят один и тот же текст.

Это была дерзкая афиша, и господин Бине, увидев ее, со страху чуть с ума не сошел – вернее, с того, что осталось от его ума после бургундского, которым теперь он позволял себе злоупотреблять. Он весьма красноречиво выступил против, но Андре-Луи отмел все его доводы.

– Согласен, это дерзкая афиша, – сказал он. – Но в вашем возрасте пора знать, что ничто в мире не пользуется таким успехом, как дерзость.

– Я запрещаю ее, положительно запрещаю, – настаивал господин Бине.

– Я знал, что вы будете возражать, и знаю, что очень скоро скажете спасибо за то, что я вас не послушался.

– Вы допрыгаетесь до беды.

– Я допрыгаюсь до удачи. Самое страшное, что вам грозит, – вернуться в залы деревенских рынков, из которых я вас вытащил. Нет, назло вам я повезу вас в Париж – только предоставьте все мне.

И Андре-Луи вышел, чтобы проследить, как печатаются афиши. Его приготовления не ограничились одними афишами. Он написал эффектную статью о блеске комедии дель арте и о труппе импровизаторов великого артиста Флоримона Бине, возрождающей ее. Бине звали не Флоримон, а всего-навсего Пьер, но у Андре-Луи было удивительное театральное чутье. Статья и афиши должны были разжечь интерес публики. Андре-Луи наказал Баску, у которого были родственники в Нанте, употребить все свое влияние и, не жалея средств, пристроить эту статью в «Нантский курьер» дня за два до приезда труппы Бине.

Так как статья была интересная и обладала несомненными литературными достоинствами, неудивительно, что Баску удалось выполнить поручение.

Таким образом, когда в первую неделю февраля Бине со своей труппой появился в Нанте, город был уже подготовлен. Господин Бине хотел, как всегда, пройти по городу в полной парадной форме под барабанный бой и грохот тарелок, но Андре-Луи был неумолим.

– Нет, так мы только обнаружим свою бедность, – сказал он. – Мы войдем в город незаметно, и пусть на нас работает воображение публики.

Как всегда, он настоял на своем. Господин Бине, который и так уже выдохся в борьбе с железной волей Скарамуша, был совершенно не в состоянии сражаться с ним теперь, когда на его стороне была Климена, вместе с ним осуждавшая отца за неповоротливость и устаревшие приемы. В метафорическом смысле господин Бине сложил оружие и, проклиная день, когда взял в труппу этого молодчика, поплыл по течению. Он был убежден, что в конце концов потонет, а пока что топил свое раздражение в бургундском. Слава богу, бургундского было хоть залейся. Никогда в жизни у него не было столько бургундского. Ну что ж, все обстоит не так плохо, как кажется. Во всяком случае, он благодарен Скарамушу за бургундское. Итак, опасаясь худшего, господин Бине надеялся на лучшее.

И вот взвился занавес в день первого представления труппы в Театре Фейдо, и Бине, трепеща, ждал в кулисах своего выхода. В зале было порядочно публики, любопытство которой удалось возбудить умелой подготовкой.

Хотя сценарий «Проделок Скарамуша», по-видимому, не сохранился, из «Исповеди» Андре-Луи нам известно, что пьеса начиналась сценой, в которой Полишинель в роли надменного влюбленного, безумно ревнивого, уговаривает горничную Коломбину шпионить за ее госпожой Клименой. Вначале он пытается умаслить ее с помощью лести, но этот номер не проходит с дерзкой Коломбиной, которая любит, чтобы льстецы были хотя бы привлекательны и оказывали должное внимание ее собственным весьма пикантным прелестям. Тогда подлый горбун переходит к угрозам и сулит Коломбине ужасную месть, если она выдаст или ослушается его, но и это не помогает. Наконец Полишинель прибегает к подкупу, и Коломбина, охотно получив от него кругленькую сумму, соглашается шпионить за Клименой и сообщать ему о поведении своей хозяйки.

Оба хорошо сыграли эту сцену, – возможно, их подстегивало собственное волнение при виде шикарной публики. Полишинель был чертовски неистов, высокомерен и настойчив, а Коломбина – просто неподражаема, когда пропускала мимо ушей лесть, дерзко насмехалась над угрозами и наконец ловко выкачивала из него деньги. По залу прокатился смех, который показывал, что все идет хорошо, но господину Бине, дрожавшему в кулисах, не хватало оглушительного гогота деревенских жителей, перед которыми он привык играть, и он еще больше разволновался.

Не успел Полишинель выйти за дверь, как в окно влетел Скарамуш. Обычно это эффектное появление разыгрывалось с грубым комикованием, от которого зал просто выл от восторга. Однако сейчас Скарамуш провел сцену иначе. Лежа сегодня утром в постели, он решил покончить с буффонадой, восхищавшей прежнюю публику, и добиться успеха тонкой игрой. Он сыграет лукавого, насмешливого плута, сдержанного и не лишенного чувства собственного достоинства, и произнесет текст сухо, с совершенно серьезным выражением лица, как будто не сознавая юмора, пронизывающего его речь. Таким образом, даже если публика не сразу раскусит его, тем больше он ей понравится в конечном счете.

Верный своему решению, Андре-Луи так и играл сейчас роль друга и наперсника Леандра, томящегося от любви. Скарамуш является за новостями о Климене, не упуская из виду денежных мешков Панталоне и своей интрижки с Коломбиной. Андре-Луи вольно обошелся с традиционным костюмом Скарамуша, добавив к нему красные прорези и заменив черный бархатный берет конусообразной шляпой с загнутыми полями и пучком перьев. Кроме того, он отказался от гитары.

Господин Бине, не услышав рева публики, которым она обычно приветствовала выход Скарамуша, не на шутку встревожился. И тут он уловил что-то непривычное в поведении Скарамуша и еще больше напугался. Дело в том, что тот, хотя и говорил с иностранным акцентом, нажимая на шипящие звуки, совершенно отказался от нарочитой шумливости, которую так любила их публика.

Господин Бине ломал руки в отчаянии.

– Все кончено, – сказал он. – Этот парень погубил нас. И поделом мне, дураку, за то, что я позволил ему верховодить.

Но когда господин Бине вышел на сцену, до него начало доходить, как он ошибся: оказалось, что публика внимательно слушает и на всех лицах – спокойная понимающая усмешка. А когда после окончания первого акта упал занавес и раздался гром аплодисментов, он почувствовал уверенность, что они выйдут сухими из воды.

Если бы Панталоне из «Проделок Скарамуша» не был пугливым старым идиотом, который вечно все путает, Бине погубил бы эту роль. Но поскольку он трясся от страха, нерешительность и тупость, составлявшие суть роли, усилились, и это принесло успех. А успех был такой, что он с лихвой оправдал всю шумиху, которую Скарамуш устроил перед приездом в Нант.

Самого же Скарамуша вслед за признанием публики ждало признание товарищей по труппе, которые с жаром приветствовали его в артистическом фойе театра после спектакля. Благодаря его таланту, изобретательности и энергии они за несколько недель из кучки бродячих фигляров превратились в труппу первоклассных артистов. От их лица выступил Полишинель, который, отдавая дань таланту Андре-Луи, сказал, что под его руководством они покорят весь мир, как сегодня покорили Нант.

Увлекшись, актеры не пощадили чувств господина Бине, который и так уже был сильно раздражен тем, что с его желаниями не считаются и что он бессилен перед Скарамушем. Хотя Бине скрепя сердце смирился с тем, что власть постепенно ускользает у него из рук, утешаясь ростом своих собственных доходов, в глубине души он затаил обиду, гасившую искры благодарности к его компаньону. Сегодня вечером нервы у него были натянуты до предела, и он так яростно винил в своих переживаниях Скарамуша, что даже полный и совершенно непостижимый успех не смог оправдать того в его глазах.

Теперь же, когда Бине к тому же обнаружил, что труппа его ни в грош не ставит – его собственная труппа, которую он так медленно и терпеливо собирал, – чаша его терпения переполнилась и недобрые чувства, до сих пор дремавшие в груди, пробудились. Сдерживая ярость, чтобы не выдать себя, он тем не менее счел необходимым немедленно отстоять свои права. Не хватало еще, чтобы с ним перестали считаться в труппе, которой он так долго командовал, пока ею не завладел этот тип, наполнивший его кошелек и отнявший власть.

Итак, когда Полишинель закончил свою речь, вперед выступил Бине. Грим помог ему скрыть горькие чувства, и он притворно присоединился к похвалам Полишинеля в адрес своего дорогого компаньона, но сделал это так, чтобы стало ясно, что все, чего добился Скарамуш, сделано с помощью и под руководством Бине. Он поблагодарил Скарамуша – так, как господин благодарит своего дворецкого за старательно выполненные приказания.

Речь Бине не обманула труппу и не успокоила его самого, – напротив, его горечь только усилилась от этой тщетной попытки. Ну да ладно, по крайней мере, его честь спасена и он показал им, кто глава труппы. Пожалуй, я не совсем точно выразил свою мысль, сказав, что его речь не обманула актеров, так как они все же заблуждались относительно его чувств. Они верили, что, приписывая все заслуги себе, в душе он так же, как все, благодарен Скарамушу. Андре-Луи вместе с актерами разделял это заблуждение и в короткой ответной речи великодушно подтвердил заслуги господина Бине.

Затем он объявил, что их успех в Нанте тем дороже для него, что теперь может сбыться его заветная мечта – обвенчаться с Клименой. Да, он сознает, что совершенно недостоин такого счастья. Теперь они с его добрым другом господином Бине, которому он обязан всем, чего достиг для себя и труппы, станут еще ближе. Новость вызвала радостное оживление, ибо в театральном мире так же любят влюбленных, как везде. Все шумно приветствовали счастливую пару – за исключением бедного Леандра, глаза которого стали еще грустнее, чем обычно.

В тот вечер они сидели одной семьей на втором этаже в гостинице на набережной Ла-Фосс – в той самой гостинице, откуда несколько недель тому назад Андре-Луи отправился играть совсем другую роль перед нантской публикой. Но разве та роль сильно отличалась от нынешней? – размышлял он. Разве и тогда он не был Скарамушем – интриганом, речистым и лицемерным, обманывавшим людей и цинично вводившим их в заблуждение, излагая мнения, которые не были его собственными? Разве удивительно, что он так быстро добился блестящего успеха как актер? Не был ли он всегда актером и не предназначила ли его для этого сама природа?

В следующий вечер они играли «Робкого влюбленного» перед полным залом. Слухи о блестящем начале гастролей облетели весь город, и успех был такой же, как в понедельник. В среду они давали «Фигаро-Скарамуша», а в четверг вышел «Нантский курьер» со статьей на целую колонку, в которой расхваливались блестящие импровизаторы, посрамившие заурядных декламаторов, произносящих заученные тексты.

Андре-Луи посмеивался про себя, читая эту газету за завтраком, так как у него не было никаких заблуждений насчет ложности последнего утверждения. Просто их труппа – новинка, и пышность, с которой ее подали, провела автора статьи. В этот момент вошли Бине с Клименой, и Андре-Луи приветствовал их. Он помахал газетой:

– Все в порядке, мы остаемся в Нанте.

– Вот как? – кисло сказал Бине. – У вас всегда все в порядке, мой друг.

– Прочтите сами, – протянул Андре-Луи газету.

Господин Бине начал читать с угрюмым выражением лица, потом молча отложил газету и принялся за еду.

– Ну что, я был прав? – спросил Андре-Луи, которого слегка заинтриговало поведение господина Бине.

– В чем?

– Когда говорил, что надо ехать в Нант.

– Если бы так не считал я, мы бы никуда не поехали, – ответил господин Бине, продолжая есть.

Удивленный Андре-Луи сменил тему.

После завтрака они с Клименой отправились прогуляться по набережной. Ярко светило солнце, не такое холодное, как в последние дни. Когда они выходили, Коломбина бестактно навязалась им в спутницы. Правда, Арлекин несколько исправил дело, догнав их бегом и присоединившись к Коломбине.

Андре-Луи, шагавший с Клименой впереди, завел разговор о том, что занимало его сейчас больше всего.

– Ваш отец очень странно держится со мной. Можно подумать, что он ни с того ни с сего стал ко мне плохо относиться.

– Ну что вы, вам кажется, – возразила Климена. – Отец очень благодарен вам, как и все мы.

– Ничуть не бывало. Он злится на меня, и, кажется, я знаю за что. А вы? Разве вы не догадываетесь?

– Нет, нисколько.

– Если бы вы были моей дочерью – слава богу, это не так, – я был бы обижен на мужчину, который отобрал бы вас. Бедный старый Панталоне! Он назвал меня разбойником, когда я сказал ему, что собираюсь на вас жениться.

– Он прав. Вы – дерзкий разбойник, Скарамуш.

– Что противоречит моему амплуа, – сказал он. – Ваш отец считает, что актеры должны играть на сцене роли, соответствующие их характеру.

– Но вы же действительно берете все, чего пожелаете, не так ли? – Она взглянула на него восхищенно и застенчиво.

– Да, когда удается. Я не стал дожидаться, пока ваш отец даст согласие на наш брак, и, когда он фактически отказал мне, силой вырвал у него это согласие. Ручаюсь, теперь ему ни за что не получить его обратно. Наверно, это злит вашего отца больше всего.

Климена засмеялась и приготовилась сострить в ответ, но Андре-Луи не слышал ни слова. По набережной, где было оживленное движение, к ним приближался кабриолет, верх которого был почти сплошь из стекла. Двумя великолепными гнедыми лошадьми правил кучер в роскошной ливрее.

В кабриолете сидела хрупкая молодая девушка, закутанная в ротонду из меха рыси. Ее лицо с тонкими чертами было красиво. Девушка подалась вперед, губы ее полураскрылись, она пожирала Скарамуша глазами. Наконец, почувствовав на себе взгляд, он посмотрел в ее сторону и, пораженный, остановился.

Климена, прервав фразу на середине, тоже остановилась и потянула Андре-Луи за рукав.

– Что случилось, Скарамуш?

Но он не отвечал. В эту минуту осанистый кучер, повинуясь распоряжению маленькой госпожи, остановил возле них кабриолет, и лакей в белых чулках соскочил на землю. Климене изящно одетая девушка в карете с гербами показалась сказочной принцессой. И эта принцесса, глаза которой засияли, а на щеках вспыхнул румянец, протянула Скарамушу руку в элегантной перчатке.

– Андре-Луи! – позвала она.

Скарамуш запросто взял эту царственную особу за руку – точно так же, как мог бы взять за руку Климену, – и, не спуская с нее глаз, отражавших ее радостное удивление, фамильярно обратился по имени:

– Алина!

– Дверь, – приказала Алина лакею и на одном дыхании сказала Андре-Луи: – Садитесь.

– Минутку, Алина.

Он повернулся к своей спутнице, застывшей в изумлении, и к подошедшим в этот момент Арлекину с Коломбиной.

– Вы позволите, Климена? – сказал он, запыхавшись. Но это было скорее утверждение, чем вопрос. – К счастью, вы не одни. Арлекин вас проводит. Увидимся за обедом.

С этими словами он, не дожидаясь ответа, вскочил в кабриолет. Лакей закрыл дверцу, кучер щелкнул кнутом, и королевский экипаж покатил по набережной, а три комедианта смотрели ему вслед с открытым ртом. Наконец Арлекин рассмеялся:

– Наш Скарамуш – переодетый принц!

Коломбина захлопала в ладоши и сверкнула белыми зубами.

– Ах, Климена, прямо как в романе! Какая прелесть!

Климена перестала хмуриться, чувство обиды сменилось у нее недоумением.

– Но кто она?

– Конечно же его сестра, – уверенно заявил Арлекин.

– Его сестра? Откуда ты знаешь?

– Я просто знаю, что он скажет тебе, когда вернется.

– А почему?

– Потому что ты все равно не поверила бы, скажи он, что это его мать.

Проводив экипаж взглядом, они побрели в ту же сторону. А в это время в экипаже Алина с серьезным видом разглядывала Андре-Луи. Она сжала губы, тонкие брови слегка сдвинулись.

– У вас странная компания, Андре, – вот первое, что она ему сказала. – Или я ошиблась и ваша спутница не мадемуазель Бине из Театра Фейдо?

– Вы не ошиблись. Однако я и не предполагал, что мадемуазель Бине уже так известна.

– О, что до этого… – Она пожала плечами, в голосе послышалось спокойное презрение. Она пояснила: – Просто вчера я была на спектакле. Думаю, я узнала ее.

– Вы были вчера вечером в Фейдо? Как же я вас не увидел?

– А вы тоже там были?

– Был ли там я? – воскликнул он, но, опомнившись, сразу же заговорил безразличным тоном. – О да, я там был. – Ему почему-то не хотелось признаться, что он без всякого сопротивления пал, с ее точки зрения, так низко. Слава богу, грим и измененный голос сделали его неузнаваемым даже для Алины, которая знала его с детства.

– Понятно, – сказала она и еще плотнее сжала губы.

– Что же вам понятно?

– Что мадемуазель Бине на редкость привлекательна. Разумеется, вы были в театре, это ясно по вашему тону. Знаете, вы разочаровываете меня, Андре. Наверно, это глупо с моей стороны и говорит о том, что я недостаточно хорошо знаю сильный пол. Мне известно, что большинство светских молодых людей испытывает непреодолимую тягу к существам, которые выставляют себя напоказ на подмостках, но от вас я этого не ожидала. Я имела глупость вообразить, что вы не такой и выше подобного пустого времяпрепровождения. Я считала, что вы немного идеалист.

– Вы льстите мне!

– Да, теперь я вижу, что заблуждалась, но вы сами сбили меня с толку. Вы столько рассуждали о какой-то морали, с таким пылом разглагольствовали о философии, так тонко лицемерили, что я обманулась. Странно, что при таком актерском даровании вы не вступили в труппу мадемуазель Бине.

– Вступил, – сказал он.

Ему пришлось признаться в этом, ибо он выбрал меньшее из двух зол.

На лице Алины появилось недоверие, сменившееся ужасом и наконец отвращением.

– Ну конечно, – сказала она после долгой паузы, – таким образом вы могли находиться вблизи своей пассии.

– Это лишь одна из причин, была и другая. Дело в том, что, когда мне пришлось выбирать между сценой и виселицей, я проявил неслыханную слабость, предпочтя первое. Такое поведение недостойно человека со столь благородными идеалами, как у меня, но что поделаешь! Подобно всем теоретикам, оторванным от жизни, я нахожу, что проповедовать легче, чем осуществлять. Итак, мне остановить карету и выйти, чтобы не осквернять ее своей недостойной персоной? Или рассказать, как все случилось?

– Сначала расскажите, а там видно будет.

Он рассказал, как встретил труппу Бине и жандармов и понял, что, присоединившись к труппе, сможет в безопасности переждать, пока не минует опасность.

Услышав объяснения, Алина смягчилась, и тон ее перестал быть ледяным.

– Мой бедный Андре, почему же вы не сказали мне все сразу?

– Во-первых, вы не дали мне на это времени; во-вторых, я боялся шокировать вас зрелищем своего падения.

Она приняла его слова всерьез.

– Так ли уж необходимо было вступать в труппу? И почему вы не написали нам, где находитесь? Я же вас просила.

– Я как раз думал об этом вчера, но колебался из-за некоторых соображений.

– Вы думали, нам будет неприятно узнать, чем вы занимаетесь?

– Пожалуй, я предпочитал удивить вас своими блестящими успехами.

– О, так вы собираетесь стать великим актером? – с откровенным пренебрежением спросила она.

– Возможно. Но меня больше привлекают лавры великого драматурга. И не фыркайте столь презрительно. Писать пьесы – почетное занятие. Высший свет считает за честь знакомство с такими людьми, как Бомарше и Шенье.

– А вы не хуже их?

– Я надеюсь их превзойти, однако признаю, что именно они научили меня ходить. Как вам понравилась вчерашняя пьеса?

– Она забавная и хорошо задумана.

– Позвольте познакомить вас с автором.

– Так это вы? Но ведь это труппа импровизаторов.

– Даже импровизаторам нужен автор, чтобы писать сценарии, – пока что я пишу только их, но скоро возьмусь за пьесы в современном духе.

– Вы обманываете себя, мой бедный Андре. Чем была бы вчерашняя пьеса без актеров? Вам повезло со Скарамушем.

– Познакомьтесь с ним – только это секрет!

– Вы – Скарамуш? Вы? – Она повернулась, чтобы как следует разглядеть Андре-Луи. Он улыбнулся своей особенной улыбкой – не разжимая губ, – от которой на щеках появлялись глубокие складки, и кивнул. – Так я вас не узнала?

– Вы, разумеется, вообразили, что я – рабочий сцены? А теперь, когда вы знаете все обо мне, расскажите, что в Гаврийяке? Как мой крестный отец?

– Он здоров, – сказала она, – и все еще сильно разгневан на вас.

– Напишите, что я тоже здоров и процветаю, и этим ограничьтесь. Не стоит сообщать ему, чем я занимаюсь, – ведь у него есть свои предрассудки. К тому же это было бы неосторожно. А теперь я задам вопрос, который у меня на языке вертится с тех пор, как я сел в экипаж. Что вы делаете в Нанте, Алина?

– Я приехала навестить свою тетю, госпожу де Сотрон. Это с ней я была вчера в театре: нам стало скучно в замке. Но сегодня у тети будут гости, и среди них – маркиз де Латур д’Азир.

Андре-Луи нахмурился и вздохнул.

– Алина, вы когда-нибудь слышали, как погиб бедный Филипп де Вильморен?

– Да, мне рассказал сначала дядя, а потом и сам господин де Латур д’Азир.

– Разве это не помогло вам решить вопрос о браке?

– А при чем тут это? Вы забываете, что я всего лишь женщина и не смогу рассудить мужчин в подобных делах.

– А почему бы и нет? Вы вполне способны это сделать, тем более что вы выслушали обе стороны. Ведь мой крестный, надо полагать, сказал вам правду. Вы можете, но не хотите рассудить. – Тон его стал резким. – Вы намеренно закрываете глаза на справедливость, ибо иначе вам пришлось бы отказаться от противоестественных честолюбивых устремлений.

– Превосходно! – воскликнула она и взглянула на него насмешливо. – А знаете, вы просто смешны! Я нахожу вас среди отбросов общества, и вы, не краснея, выпускаете руку актрисы и идете поучать меня.

– Даже если бы они были отбросами общества, то и тогда уважение и преданность вам, Алина, заставили бы меня дать совет. – Он стал суров и непреклонен. – Но это не отбросы. Актриса может обладать честью и добродетелью, но их нет у светской дамы, которая, вступая в брак, продает себя за богатство и титул, чтобы удовлетворить тщеславие.

Алина задохнулась и побелела от гнева. Она протянула руку к шнурку.

– Я полагаю, мне лучше высадить вас, чтобы вы вернулись и поискали чести и добродетели у своей девки из театра.

– Вы не должны так говорить о ней.

– Ну вот, теперь еще не хватало нам поспорить о ней. Вы считаете, я слишком деликатно выразилась? Наверно, мне следовало назвать ее…

– Если уж вы непременно хотите говорить о ней, называйте ее моей женой.

Изумление умерило гнев Алины, и она еще сильнее побледнела.

– Боже мой! – произнесла она и с ужасом взглянула на него. – Вы женаты? Женаты на этой…

– Еще нет, но скоро женюсь. И позвольте сказать вам, что эта девушка, о которой вы говорите с презрением, даже не зная ее, так же порядочна и чиста, как вы, Алина. Ум и талант помогли ей пробиться, и она обязательно добьется большего. К тому же у нее есть женственность, поэтому она при выборе супруга руководствуется природным инстинктом.

Дрожа от гнева, Алина дернула за шнурок.

– Вы сию же минуту выйдете, – бушевала она. – Как вы смеете сравнивать меня с этой…

– С моей женой, – перебил он, не дав ей сказать грубое слово. Он открыл дверцу сам, не дожидаясь лакея, и спрыгнул на землю. – Передайте от меня привет убийце, за которого вы собираетесь замуж, – яростно сказал он и захлопнул дверцу. – Езжайте, – бросил он кучеру.

Экипаж покатил прочь по предместью Жиган, а Андре-Луи стоял, дрожа от ярости. Однако, пока он шел в гостиницу, гнев постепенно остывал, и он начал понимать Алину, а поняв, в конце концов простил. Не ее вина, что она считает каждую актрису потаскушкой: так ее воспитали. Воспитание также приучило ее спокойно принимать чудовищный брак по расчету, к которому ее склонили.

Вернувшись в гостиницу, он застал труппу за столом.

Когда он вошел, воцарилось молчание, столь внезапное, что волей-неволей пришлось предположить, что беседовали о нем. Арлекин и Коломбина рассказали историю о переодетом принце, которого увезла в фаэтоне какая-то принцесса, не упустив ни одной детали.

Климена была задумчива и молчалива. Она размышляла о том, что́ Коломбина назвала «как в романе». Ясно, что ее Скарамуш – не тот, за кого себя выдавал, иначе он и та дама из высшего света не фамильярничали бы друг с другом. Еще не зная, что он занимает высокое положение, Климена завоевала его – и вот награда за ее бескорыстную привязанность. Даже тайная враждебность Бине растаяла при поразительной новости. Он весьма игриво ущипнул дочь за ушко:

– Так-так, дитя мое, уж тебе-то удалось разглядеть, что кроется за его маской!

Климена обиженно отвергла это предположение.

– Ничего подобного, – ответила она. – Я считала его тем, за кого он себя выдавал.

Бине с самым серьезным видом подмигнул дочери и рассмеялся:

– Ну разумеется! Но, подобно твоему отцу, который когда-то был благородным человеком и умеет отличить повадки благородных людей, ты сумела разглядеть в нем что-то изысканное, отличающее его от тех, с кем тебе, увы, до сих пор приходилось водиться. Так же как и мне, тебе хорошо известно, что свою высокомерную манеру держаться и повелительный тон он усвоил не в затхлой конторе адвоката и что ни в речах, ни в мыслях у него нет ничего от буржуа, за которого он себя выдает. Завоевав его, ты проявила проницательность. Известно ли тебе, Климена, что я еще буду очень гордиться тобой?

Климена вышла, не ответив отцу: его льстивый тон претил ей. Конечно, Скарамуш светский господин – если угодно, со странностями, но прирожденный аристократ. А она станет настоящей госпожой. Отцу придется научиться иначе обращаться с ней.

Когда возлюбленный Климены вошел в комнату, где они обедали, она взглянула на него застенчиво – но иначе, чем раньше. Она впервые заметила гордую посадку головы, упрямый подбородок, изящество движений – изящество человека, у которого в юности были учителя танцев и фехтования.

Ее покоробило, когда он, бросившись в кресло, обменялся, по своему обыкновению, остротами с Арлекином, как с равным. Еще больше ее задело, что Арлекин, который теперь знал, кто такой Скарамуш, держался с ним с неподобающей фамильярностью.