Текст книги "Его последние дни"

Глава 7

Я все же не стал возвращаться в палату, не желая оставаться в одном помещении с двумя горизонтальными. Все-таки не очень здоровая атмосфера. Чтобы хоть как-то сменить обстановку, я решил пойти в туалет, но там меня ждало разочарование. В отличие от туалета в изоляторе, в этом уединиться было нельзя. Двери открыты, как и в палате. А у всех трех кабинок их просто нет. Можно ли тогда называть их кабинками?

Тем не менее тут хотя бы не было посторонних. Я сел на унитаз и достал телефон. Вот интересно, писал ли кто-то из великих, сидя на фарфоровом коне? Мне сразу же представился Хантер Томпсон. В панаме и солнцезащитных очках. Конечно же, с зажатым в зубах мундштуком. Спущенные штаны и печатная машинка на коленях. Он отлично вписался в соседнюю кабинку. Я даже почувствовал запах сигаретного дыма. Очень захотелось курить.

Чтобы не смущать Хантера, я вернулся к мыслям о книге. Итак, Андрей продолжает искать точку расхождения с Арханом. Куда в его прошлом нам теперь отправиться? Военный университет? Не уверен. Оба героя благодарны судьбе за то, что не построили военной карьеры. В этом они солидарны. Хотя пришли к этому осознанию не сразу. Сперва были растерянность, обида и депрессия.

– Тот, кто становится зверем, избавляется от боли быть человеком, – дурным голосом Джонни Деппа прокричал из соседней кабинки Хантер Томпсон.

Я вздрогнул и едва не выронил телефон.

– Спасибо.

Умный человек, хоть и не без странностей. Его слова воскресили в моей памяти момент, когда я перешел эту черту и чудом вернулся обратно.

На срочке я заступал на боевое дежурство по ПВО. Более того, я был оператором. То есть непосредственно тем человеком, который должен нажать на кнопку. И именно на мое дежурство выпал момент, когда два польских истребителя пересекли границу Калининградской области.

– Тринадцатый! – ожила вдруг рация.

– Принял. – Старший лейтенант посмотрел на часы. В такое время можно ожидать только очередной учебной тревоги.

– Готовность номер один!

– Есть.

Заревела сирена. Где-то в расположении вскочили со своих коек бойцы. Полный боевой расчет, матерясь, одевался и проклинал начальство.

Старший лейтенант жал свои кнопки, я свои, все это было уже сто раз. Но потом мы увидели две цели. Не учебные.

– Тринадцатый сорок четвертому! Тринадцатый сорок четвертому! – растерянным голосом взывал старший лейтенант.

Он как будто читал мантру или молился в рацию, быстро повторяя одну и ту же фразу.

– Тринадцатый сорок четвертому, тринадцатый сорок четвертому!

В голосе появилось отчаяние и обида. Полк молчал. На молитву никто не отвечал. Но старший лейтенант наконец-то догадался отпустить тангенту.

– Да что там у вас?! – Судя по раздраженному голосу, ответить на призыв пытались не один раз.

– Два F-16 пересекли границу. Жду команды.

– Видим. Доложили наверх.

Мы со старшим лейтенантом уставились в экран. Два красных квадратика с маркировками 001 и 002 неторопливо двигались через черную бездну монитора.

– Выдай целеуказания на ЗРК, – опомнился старший лейтенант.

– Есть.

Кажется, он даже договорить не успел. На то, чтобы нажать десять клавиш, мне понадобилось не больше двух ударов сердца. И через несколько секунд квадратики превратились в треугольники, что сообщало об уверенном сопровождении целей. Ракеты наведены, если говорить грубо. Никогда дивизионы не работали так быстро. Ни на одних учениях.

– Сопровождение уверенное, – сумбурно и не по форме доложил старший лейтенант.

– Ждем, – коротко ответил полк.

Красные треугольники приближались к центру экрана. То есть к нашему локатору. Но команды все не было.

– Ну что там?! – не выдержал старший лейтенант.

– Ждем, – проигнорировав полное отсутствие субординации, ответил полк.

И мы ждали, от напряжения в ушах стучало. Чтобы занять себя чем-то, я считал удары сердца.

– Ждем, – еще раз повторила рация.

Очевидно, они пребывают в не меньшем напряжении. На пункт управления ввалились другие офицеры. Я автоматически скосил глаза на часы. В норматив уложились с большим запасом. При желании можно было бы еще и покурить.

Все мгновенно оценили обстановку и встали полукругом за моей спиной. Формально они должны были занять свои места, но в этом не было смысла. Целеуказание отдано с моего компьютера, с него и пуск разрешать. На миг я испугался, что меня кто-нибудь заменит, отстранит, но нет. Офицеры молча напряженно смотрели в монитор.

– Ждем команды, – снова зачем-то пояснила рация.

Красные треугольники приблизились к нам вплотную. Шесть ударов сердца, и они прошли мимо. Все думали только об одном. Это была одна огромная общая мысль, такую в одиночку не переварить. Не осилить. Да и вместе мы не справились. Она-таки прорвалась наружу.

– Вот мы и все, – дрожащим от обиды голосом сообщил лейтенант.

И его обиду можно было понять. Пять лет сидеть в казарме, потом два года в лесу ради одного момента, в котором ты нажмешь на кнопку и выполнишь свое предназначение, но кнопку нажать не дали. Никто ничего не ответил. Друг на друга не смотрели. Только в экран.

– Ждем, – снова повторила рация.

Я был готов поклясться, что человек, сказавший это, вот-вот расплачется.

Красные треугольники неторопливо удалялись. Но они все еще были в зоне поражения. Хотя и стремительно двигались в сторону границы. Но время есть, еще пятьдесят ударов сердца точно.

– Ну, что там?! – На этот раз на связь вышел дивизион. Там сейчас так же собрался расчет и смотрит в экран. А прямо над их головами в ночное небо смотрят ракеты.

– Ждем команды, – коротко ответил старший лейтенант.

Красные треугольники пересекли границу. Никто не пошевелился. Тишина стала осязаемой. Холодной и шершавой.

– Готовность два, – полумертвым голосом приказала рация.

Не знаю, что именно произошло той ночью. Действительно ли коварный противник позволил себе пересечь границу и пролететь через всю Калининградскую область или это был просто плановый полет по договору открытого неба, о котором нас забыли предупредить? Но еще несколько дней мы пребывали в настолько подавленном состоянии, что не смотрели друг другу в глаза.

Сложно представить более унизительную ситуацию. Все мы находились на своих позициях именно для того, чтобы в нужный момент выполнить свой долг. Кто-то тут находился год, а кто-то – двадцать лет. И мы всё сделали идеально. Мы были готовы, но команды на пуск так и не поступило. То ли потому, что, пока наше командование докладывало своему, а то своему, а то дальше по оперативной линии, стало уже поздно. То ли потому, что никто не рискнул взять на себя ответственность. То ли еще по какой-то причине. Не важно.

И уже потом, на гражданке, я рассказывал эту историю отцу за праздничным столом – не помню, по какому поводу собрались. И даже тогда в моем голосе сквозила злость.

– Ты так огорчен тем, что тебе не дали убить человека? – усмехнулся он.

И все встало на свои места. Я вдруг протрезвел, проснулся, прозрел. Как давно я перестал быть человеком? Как это произошло? Во время службы не было никакой промывки мозгов, не было пропаганды. Мне просто дали оружие. Неужели для того, чтобы убивать, достаточно иметь возможность и безнаказанность? У меня ведь даже не было мотива.

Я неожиданно вернулся в реальность. Туалет психушки, кабинка, Хантер Томпсон по соседству. Нужно писать книгу. Нужно писать. Но что? Долбаная психушка! Я зло стукнул по стене кабинки локтем и замер.

Там кто-то есть? Я медленно приложил ухо к прохладному пластику. Прислушался. Тишина. Но там точно кто-то есть. Я чувствую это. Мужчина лет сорока. Смуглый, черноволосый, голубоглазый. В военной форме с артиллерийскими петличками. Он привалился к стенке кабинки, почти как я. Наши головы разделяет всего лишь сантиметр пластика. Почему он сидит так тихо? Он не дышит. У него почти нет затылка. Так бывает, если выстрелить себе в рот.

– Эй, ты там живой?!

Я снова чуть не выронил телефон. На этот раз кричал кто-то незнакомый. Сразу за вопросом последовали шаги. Передо мной возник санитар.

– Ты чего тут делаешь? – поинтересовался он с подозрительным прищуром.

– Пытаюсь подрочить. – Я посмотрел на него самым открытым и обаятельным взглядом, на который был способен. – Хотите помочь?

Санитар, очевидно, растерялся. Он буквально приоткрыл рот и замер. Смею предположить, что если бы по окончании школы сдавали не ЕГЭ, а тест Тьюринга, то он бы его провалил.

– Извини, мужик, – вдруг буркнул он и вышел из туалета.

Надо признать, ему удалось меня удивить. Я какое-то время в изумлении смотрел на пустое место, где он только что стоял.

– Я обречен на поиски смысла в абсолютно бессмысленных вещах, – сказал Хантер Томпсон и тяжело вздохнул.

Я тоже вздохнул, встал с унитаза. Ноги, оказывается, затекли. Видимо, действительно давненько сижу, и санитар вполне справедливо забеспокоился. Вообще, мне было очень интересно, что его так смутило. Ну явно не хамство и не мои слова о мастурбации. Тут, думаю, и не такое видали. Хантера я покинул, не прощаясь. Не посмел отвлекать от написания очередного шедевра.

Санитар ждал снаружи, но я не решился задать ему волнующий меня вопрос. Да и нашлось кое-что поинтереснее. В коридоре доктор отчитывал психа.

– Еще раз такое выкинете, вылетите отсюда, понятно?

– Извините, доктор. – Пожилой, тощий и сухой, как мозг санитара, мужчина мялся словно нашкодивший подросток.

– Ну зачем вам ложка?

– Мне ни за чем, – гундосил воришка.

– Так зачем вы ее украли?

Чтобы подставить другого психа, подумал я. Это же очевидно. Перед глазами мелькнул бедолага, неспособный найти ложку и порадовать санитара. Он явно страдал, что не оправдывает чужие надежды. С чем может быть связана такая реакция? Сильно разочаровал кого-то в прошлом и свихнулся? Перебор. Полагаю, какой-то травматичный детский опыт.

– Ты меня очень разочаровал! – Я представил карикатурно строгую женщину, отчитывающую ребенка.

Вот интересно, почему не принято говорить человеку, что он кого-то очаровал? Чтобы он успел извлечь какие-то бонусы из сложившейся ситуации, прежде чем все кончится. Можно было бы даже сообщать эту новость таким же строгим голосом. Ведь в глобальном смысле внушить кому-то ложные надежды – тоже косяк.

– Да он достал подвывать по ночам! Ну спать же невозможно! – вдруг взбунтовался тощий, размахивая руками-веточками. – Дайте ему какое-нибудь лекарство, чтобы он не ревел!

– Я без вас как-нибудь разберусь, как мне работать, – отрезал доктор и напомнил: – Еще раз – и вылетите.

– Понял. – Тон опять смущенный, стыдливый даже, брови жалобно так сдвинул, губы поджал.

Но стоило врачу отойти, как выражение лица психа сменилось. Тощий скорчил гримасу отвращения, обнажив кривые зубы и сморщив нос. Я подумал, что он похож на дворового хулигана, не столько страшного, сколько готового на любую подлость.

– Новенький, что ли? – вполне ожидаемо он обратил на меня внимание.

Смотрел Тощий оценивающе, я бы даже сказал, нагло.

– И че? – Я решил перевести вопрос обратно на него.

Понятно же, что отвечать на вопросы шпаны – нельзя. Нужно перехватывать инициативу или обострять.

– Да ниче. – Он оглянулся, видимо, в поисках доктора. – Потом побазарим.

Тощий отвернулся и неторопливо пошел в палату. Сдается мне, этот товарищ может стать некоторой проблемой. Вот сцепимся мы с ним, а в психи запишут меня. Иронично: его пугают тем, что выгонят, меня – тем, что оставят. А сделать и для того, и для другого нужно одно и то же действие.

Я пошел в свою палату. Сержант и Мопс еще не вернулись. Сыч так и лежал в кровати, кажется, даже позу не сменил. Бедолага с опухолью храпел, накрывшись одеялом с головой. Я оглянулся, еще сам не до конца понимая, что собираюсь сделать, неторопливо подошел к его койке и аккуратно потянул одеяло. Оно медленно поползло вниз, открывая короткостриженый затылок и уродливую белесую опухоль.

Опухоль напоминала гигантский фурункул. Казалось, если на нее нажать, она лопнет. Мое воображение уже рисовало треснувшую кожу и сочащийся наружу гной. Внутри показалось что-то инородное, темное. Оно плавно всплывало на поверхность под давлением гноя. Приобретало металлический блеск и очертания. Пуля! Под одеялом скрывался тот самый мужчина с артиллерийскими петличками. Он выстрелил себе в рот, но пуля не прошла навылет. Пробила дыру в черепе, но осталась под кожей. Как ни странно, стрелок не умер. Пуля застряла в голове, и на этом месте вырос фурункул.

Я закрыл глаза и пальцами левой руки помассировал переносицу. Обычно я стараюсь не ограничивать свое воображение или даже разгонять, но сейчас его лучше осадить. Дурка плохо на меня влияет. Надо выбираться, а то действительно кукуха поедет.

Я лег на свою кровать, повернулся к стене и попытался заснуть. Конечно, ничего не получилось. Я взялся за работу над книгой.

Итак, Андрей лежит на кровати и собирается рассмотреть еще один эпизод своей биографии. Он все еще ищет ту точку, в которой появились суицидальные мысли и вытеснили проблему. Такая вроде у него задача? Я прикинул, какой эпизод нужно описать теперь. Хронологически – армия.

Да, это вызов. Если подумать, в этот период герой абсолютно не контролировал свою жизнь. Целый год. Подчинение приказам, минимальный горизонт планирования. Но Андрей – это концентрация ответственности. Все его поступки нацелены на конкретный результат. А вот Архан, напротив, должен в подобной ситуации проявить чудеса буддийского мировосприятия.

Но текст не давался. Такое бывает. Пишешь одно слово – стираешь, пишешь другое. Ничего не получается. И вроде знаешь, что хочешь написать, есть какой-то план – а не выходит. Как правило, такое случается, когда потерян контакт с героем. Когда ты пытаешься заставить его делать то, чего он делать не хочет.

В этот момент нужно быть внимательным к тому, что происходит с тобой самим. Подсказка всегда в проживании героя через собственные ощущения.

Итак, что со мной происходит? Я закрыл глаза и прислушался к ощущениям в теле. Проще всего начать с тела. Немного болит голова, чуть-чуть жжет глаза. Что-то неприятное в районе солнечного сплетения, зудит локоть, которым я ударил по перегородке в туалете. Чешется левая ладонь. Булькает в животе, чуть-чуть пульсируют икры. Даже не чуть-чуть, а так, будто я бежал. Где мне тут бегать? Откуда такое напряжение? Тут же оказалось, что напряжена и челюсть. Я плотно сжимаю зубы. Почему?

Расслабил челюсть, прислушался к ощущениям. Неприятное чувство в солнечном сплетении усилилось, стало нарастать. И вместе с ним появилась слабость в паху и в ногах. Это страх. И чего же я так боюсь? Перед глазами сразу всплыл недавний новостной блок. Война в Карабахе. Кадры со взрывами.

Мне захотелось повернуться на живот и закрыть голову руками. Я так и сделал. Страх усилился. Я чувствовал себя ужасно уязвимым. В любую секунду могло произойти что-то непоправимое. Что именно? Разорвется снаряд.

Все резко прекратилось. Я пришел в себя. Сел на кровати и почесал затылок. Интересное кино. В целом, конечно, понятно, что произошло, но есть нюансы. Я чертовски впечатлился проклятыми новостями. Но сам не осознал, насколько меня зацепил ролик. Тревога от увиденного теперь прорвалась наружу и забила все остальные переживания. Иногда плохо быть писателем, очень уж впечатлительная натура. А как иначе?

Но была и хорошая новость. Я понял, что происходит с Андреем. Я вернулся к книге, и текст пошел легко. Итак, Андрей пытается писать, но ничего не получается. Он проваливается в тревогу, но не осознает этого. Смутные образы войны всплывают в голове. Невольно, не планируя об этом писать, скорее просто блуждая в мыслях, он возвращается к детскому воспоминанию.

Любимой игрушкой Андрея был гранатомет, почему-то валявшийся на балконе. Вообще-то он был спрятан за какими-то ящиками, но разве можно что-то спрятать от ребенка? И хотя Андрей был совсем маленький, он знал, что из этой трубы стреляют по врагам. Кто именно эти враги – он еще не понимал. Не факт даже, что в этом возрасте ему до конца была понятна концепция врагов.

А еще в шкафу возле входной двери хранились бронежилеты. Кажется, еще была каска и россыпи патронов. Тут у Андрея были некоторые сомнения. Но зато он точно знал, что где-то в доме был и автомат. Хотя теперь это казалось ложным воспоминанием.

И вот однажды, играя на балконе с гранатометом, Андрей вдруг совершил открытие. Великий прорыв в рамках детского сознания. Мальчик дошел до концепции синтеза. И, конечно, как любой ребенок, решил преподнести это открытие взрослым.

Он взял гранатомет и понес его в прихожую. Бабушка что-то готовила на кухне, а значит, он сможет хорошо подготовить сюрприз. Андрей сумел достать из шкафа ужасно тяжелый бронежилет и даже надел его на себя. Точнее, он поставил его стоймя и влез в него. Каким-то чудом ему удалось встать с этим непосильным весом на плечах и пойти на кухню.

Андрея шатало из стороны в сторону, гранатомет упирался в стены, мешая идти. Длинный бронежилет, доходивший ему почти до голеней, тоже не облегчал задачу. Но он смог. Вышел-таки на кухню из коридора и, сияя, позвал замешивающую тесто бабушку:

– Нене! Смотри!

Она повернулась, и мгновенно ее лицо стало белым. Андрей понял, что сюрприз бабушке не понравился, но не понял, что плохого он сделал.

В этот день Андрей совершил два открытия. Постиг принцип синтеза и впервые испытал разочарование. Бабушка совсем не оценила сюрприз, а он так старался. Она просто не поняла, а объяснить ему, конечно, ничего не дали. К тому же отняли гранатомет. И это было очень больно – потерять единственную любимую вещь. В наказание за желание сделать сюрприз.

Я отвлекся от телефона, потому что в палату кто-то вошел. С занятий вернулись Мопс и Сержант. Первый, как всегда, что-то тараторил, второй молчал. Он замер посреди палаты и пристально посмотрел на меня.

Я подумал, что, если он скажет что-нибудь про телефон или про то, что нельзя лежать на одеяле, – пошлю его в жопу. Просто ради эксперимента. Что он будет делать в этом случае? Скажет, что посылать в жопу запрещено правилами?

Но Сержант ничего не сказал. Просто просканировал меня взглядом и вышел из палаты. Но, к сожалению, не забрал Мопса с собой. А может, он специально привел Мопса сюда, зная, что тот прилипнет ко мне?

– Так вот, по поводу украденной рукописи! – подходя к кровати, начал Мопс.

– Иди в жопу, – выдохнул я.

Бедолага растерялся, мне было его даже немного жалко, но все-таки хотелось узнать, как он отреагирует. Он насупился, сел на свою кровать, отвернулся к тумбочке и стал там чем-то шуршать.

Я вернулся к тексту. Интересно, а что бы сделал Архан? Как бы он оценил эту ситуацию? Я попытался прикинуть, начал писать, но снова наткнулся на стену. Как недавно с Андреем, текст снова не шел. И дело не в отвлекающей возне Мопса. Так в чем же тогда? Я снова прислушался к своим ощущениям, но сразу же понял, в чем ошибка.

Это парадоксально, но я не могу работать с Арханом напрямую, без Андрея. То, что Архан без Андрея не существует, – это логично, он его творение. Андрей сейчас не пишет, он просто вспоминает эпизод из своей биографии. Это интересно с точки зрения композиции. Есть я – сама причина и обязательное условие существования моих героев. Есть Андрей, отправленный мной в психушку, возможно, не совсем здоровый, с суицидальными наклонностями, со сложным, неприятным детством. Он в некотором смысле болезненная и темная сторона истории. Но только через него я получаю доступ к Архану. Человеку абсолютной ответственности и принятия. Прошедшему через те же испытания, что и Андрей, но сохранившему в себе благодарность. Это светлая сторона истории.

Возможно ли было поменять героев местами? Мог ли Архан придумать и написать Андрея? Иначе говоря – вопрос звучит так: могла ли из света появиться тьма? Не уверен. Архан просто не увидел бы причины для страданий в том, что причиняло Андрею боль. Но почему Андрей, в свою очередь, может написать Архана?

Не найдя скорого ответа и мысленно сделав пометку серьезно поразмышлять над этим, я переписал главу. Андрей проживает то же самое, что и я, и пишет о своих воспоминаниях, используя Архана.

Гранатомет манил к себе. Это свойство любого оружия – им хочется обладать. Обладание приносит удовлетворение, но только на первое время. Потом его хочется применять. Оружие как будто просит об этом. Оно именно для этого и создано, оно как человек – по-настоящему живет только тогда, когда выполняет свое предназначение.

Архан, конечно, не знал всего этого. Он был еще слишком мал, чтобы мыслить такими категориями. Он даже слов таких не знал. Но он чувствовал, что гранатомет меняет его.

Архан совершил открытие. Оказывается, кроме любви, есть желание обладать. И это желание делает тебя несвободным. Объект желания буквально приковывает тебя к себе. Архан не знал, сколько он просидел на балконе, но понимал, что долго.

Он понял, что не справится с оружием. Архан взял гранатомет и отнес его в прихожую. Там он взял вторую вещь, которая приковывала его к себе, – бронежилет. И под тяжестью этих привязанностей, шатаясь от напряжения, прилагая все возможные усилия, пошел на кухню к бабушке.

– Нене! Посмотри!

Она посмотрела и сразу поняла, что он нуждается в помощи. Поняла, что если в доме останется оружие, то Архан срастется с ним навсегда. Больше в этом доме оружия не было.