Текст книги "Легион обреченных"

Поднявшись с кресла, Розенберг настороженно посмотрел вслед удалявшемуся Буху: «Чьи головы полетят завтра? – подумал он. – Впрочем, какая мне забота? Моя-то на плечах…»

Розенберг тихо толкнул дверь. Кабинет, скорее похожий на банкетный зал, был погружен в полумрак, где едва угадывалась в кресле фигура фюрера. Свет от настольной лампы косо выхватывал часть стола и барабанившие по нему нервные, чуть удлиненные пальцы Гитлера. Над его головой бледно проступал лик посмертной гипсовой маски Наполеона. На того, кто впервые попадал в этот изощренно продуманный сумрак кабинета, давящего своей громадой, застывший мертвый слепок и ощупывающий, какой-то отрешенно-гипнотический взгляд самого Гитлера производили гнетущее впечатление, человек чувствовал себя маленькой песчинкой. Розенберг, поглядывая на маску великого полководца, засеменил к столу фюрера, вскинул руку в нацистском приветствии и, заметив его кивок, облегченно вздохнул, неуверенно опустился на краешек мягкого кресла.

– Мой фюрер! Помните оду Горация «Экзэги монументум»[16]16
   Я воздвиг памятник (лат.).


[Закрыть]? Французы и поныне вздыхают по Наполеону Бонапарту и его сыну Орленку, несостоявшемуся Наполеону Второму. Почти сто лет прошло, как прах Наполеона был перенесен с острова Святой Елены в Париж. Распорядитесь, мой фюрер, к этой дате перевезти в пантеон Бонапарта прах его сына, и вы возродите забытое имя Наполеона Второго! – Розенберг преданно глядел на своего хозяина. Тот, нахохлившись, сидел, опустив голову, жидковатая челка спадала ему на глаза. – Пусть отец и сын будут рядом, и это произойдет по вашей воле, мой фюрер! Такой жест улещит французиков. Вся Европа заговорит: «Великий вождь германской нации печется о величии Франции!..» Но этим, мой фюрер, вы еще больше возвеличите себя!..

– Время на это нужно, Альфред! А вы забываете, что у вашего фюрера, вечно занятого мыслями о величии рейха, его нет.

– Всего день-другой, мой фюрер! Все продумано. Мои люди уже извлекли из династического склепа Габсбургов гроб герцога Рейхштадтского…

– А это кто еще такой… – фюрер конвульсивно дернулся рукой, – …Рейхштадтский?

– Так австрийский император титуловал сына Наполеона. – Розенберг в душе удивился невежеству фюрера, не знавшего о нашумевшем случае из истории его родной Австрии. – А вы, мой фюрер, которого мир считает Наполеоном XX века, восстановите историческую несправедливость. Реабилитируя Орленка, вы заодно возвысите и Австрию, подарившую миру великого, мудрого фюрера!..

Гитлер расправил плечи, щелкнул выключателем – над головой ярко вспыхнула большая хрустальная люстра. Розенберг поймал на себе недоверчивый взгляд голубых глаз фюрера, но тот, прочтя на его лице покорность и преданность, довольно улыбнулся, поднялся, давая знать, что аудиенция окончилась.

– Готовьте, Генрих, мой поезд! – приказал Гитлер в трубку прямого телефона Гиммлера, едва за Розенбергом закрылась дверь. – Поедете со мной в Париж. Само Провидение посетило меня, его голос прозвучал из Космоса: «Тебя, Адольф, призывает дух самого Бонапарта! Его пророческий перст укажет, каким путем пойдут великий рейх и его вождь…»

За чисто вымытыми окнами вагона мелькали деревья, телеграфные столбы, придорожные знаки. По серому асфальту, тянувшемуся вдоль железнодорожной колеи, сновали мотоциклисты, бронетранспортеры, «опели» с полицейскими чинами, грузовые автомашины с эсэсовцами в черных униформах.

Фюрер в теплом домашнем костюме стоял, чуть ссутулившись, в коридоре роскошного вагона-салона, рассеянно листал книгу в темном переплете, часто отвлекаясь происходящим за окном. Он не без удовольствия следил за застывшими парными дозорами часовых – один непременно в черном эсэсовском мундире, второй в армейском кителе мышиного цвета. Они были расставлены через каждые пятьсот метров полотна, от самого Берлина до Парижа. В небе беспрестанно барражировала шестерка юрких «мессершмиттов».

Это работа железного Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС. О времена! Так когда-то Гитлер называл Германа Геринга, свою правую руку, но теперь тот своей железной хваткой превзошел интригана Геринга… Хочешь проверить немца, дай ему власть. Генрих дело свое знает тонко: охрана так продумана, что к специальному поезду фюрера не проскочит и мышь. Все – и проводники, и кондукторы, и молчаливые осмотрщики вагонов, то и дело проверявшие буксы, – состояли на службе в гестапо. Только самолеты, охранявшие фюрера с воздуха, принадлежали люфтваффе, ими командовал рейхсмаршал и имперский министр авиации Геринг.

На изгибе дороги фюрер заметил в хвосте поезда три платформы с зенитными орудиями, два классных вагона, а по соседству со своим – еще три вагона-салона с плотно зашторенными окнами. Они показались ему знакомыми – в них он нередко разъезжал по рейху. В этот раз Гиммлер включил их в поезд, чтобы дезориентировать возможных диверсантов. На то он и рейхсфюрер СС, призванный выдумывать хитроумные штучки, дабы обезопасить драгоценную жизнь обожаемого…

В одном из бывших вагонов фюрера покоился саркофаг из недорогого камня с прахом Орленка. В династическом склепе остался пустой дубовый гроб герцога Рейхштадтского, и пока прах его везли из Вены, он должен был превратиться в Наполеона II. Над этим в поте лица трудились два немецких скульптора, торопившихся до приезда в Париж выбить на саркофаге забытый императорский титул Орленка.

Бесшумно открылась дверь соседнего купе. Фюрер, краешком глаза заметил в коридоре Гиммлера. Он появился словно на параде – в черном эсэсовском мундире, с золотым значком нацистской партии «За особые услуги», врученным самим Гитлером. Вскинув руку в нацистском приветствии, лихо щелкнул каблуками и застыл в нескольких шагах от фюрера, пока тот не протянул ему руку.

Гиммлер предупредительно расспросил фюрера о самочувствии и отошел к соседнему окну, кося глазами в сторону Гитлера. Но тот долго молчал и наконец спросил, засветло ли прибудет поезд в Париж и далеко ли до отведенной ему резиденции. Полученным ответом фюрер остался доволен, но Гиммлер досадливо потирал черные элегантные усики, делавшие его похожим на заправского кельнера. Он обиделся, что Гитлер, обратив внимание на четкую организацию охраны, все же поскупился на похвалу. С ревностью подумал: «Небось жирного борова Геринга, подобно кокетке меняющего на дню пять костюмов, или этого сластолюбца, колченогого Геббельса, не пропускающего ни одной юбки, превознес бы до небес. Я выведу их на чистую воду, они у меня еще попляшут! Я открою глаза вождю…»

Из крайнего купе в ночной пижаме выскочил взъерошенный Розенберг, но, завидев в коридоре фюрера и Гиммлера, юркнул обратно. Вскоре он появился в новой, с иголочки форме генерала СС, тоже с золотым партийным значком. Гиммлер, никогда не видевший Розенберга в генеральской форме, с любопытством пялил на него глаза. Гитлер же едва скользнул взглядом поверх его прилизанной головы и, едва ответив кивком на приветствие, протянул ему книгу, чтобы тот отнес ее в купе.

Розенберг с благоговением взял книгу. Не глядя на нее, знал, что это «Древний Рим», популярное в рейхе чтиво, щекочущее нордические чувства немецкого обывателя. Кто-кто, а руководитель национал-социалистской партии по вопросам внешней политики должен проштудировать то, что читает фюрер, у которого могут возникнуть самые неожиданные вопросы.

А впрочем, высокомерно подумал Розенберг, куда ему, Гитлеру, с его незаконченным средним образованием, до него, Альфреда, как-никак учившегося в политехническом институте, в Риге, Москве?.. Кто есть кто? Дед фюрера Джон Георг Гидлер был без роду и племени, без определенных занятий, с сомнительной буквой «д» в фамилии. Бабка же его, Анна Шикльгрубер – незамужняя служанка, родившая Алоиса, будущего отца Адольфа Гитлера, который предусмотрительно расстался с компрометирующей буковкой, выдающей еврейское происхождение. Отец же Розенберга – барон, крупный прибалтийский помещик, род которого восходит своими корнями к тевтонским рыцарям. Не чета гитлерам, то бишь гидлерам!

А Гиммлера вдруг обуяла ревность: фюрер мог протянуть книгу ему, а не ждать Розенберга. Хорошо, что этого не видел Геринг. Небось тот после вчерашних возлияний дрыхнет без задних ног. Очухается – жди подвоха, вроде того, как въехать Гитлеру в Париж: посоветовал непременно с помпой, как Наполеону, завоевавшему очередной европейский город. Для Геринга – забава, а Гиммлеру – бессонные ночи, нервы. Попробуй в этом непонятном Париже, среди строптивых французов обеспечить безопасность персоны фюрера. Это же гроб с музыкой!

Гиммлер ожидал любую пакость и потому старался не остаться в долгу, внедряя в штаб рейхсмаршала своих осведомителей. Они доносили своему шефу: «Геринг бредит Наполеоном». И его действительно волновала карьера великого корсиканца. Даже свой кабинет в берлинской квартире он украсил портретами и бюстами французского императора, понатаскал туда всяких памятных вещей, будто связанных с Бонапартом или его именем. Обожаемому фюреру, первому наци рейха, величайшему полководцу всех времен, мечтать о славе Наполеона куда еще ни шло… Но куда своим неотесанным рылом лезет эта жирная свинья? Вот где ахиллесова пята обоих, и Гиммлер непременно намекнет фюреру, что «второй человек», который спит и видит себя, «первым», втайне готов в Бонапарты…

Главного имперского карателя и инквизитора, приводившего в трепет всю оккупированную Европу, бесило, что во всем рейхе его не боится лишь один Геринг. Не будь тот близок к обожаемому, рейхсфюрер СС заживо зажарил бы этого борова на вертеле… Он бы отбил у него охоту строить козни. Спасибо Розенбергу, что отговорил фюрера от помпезной встречи: маки, коммунисты, де Голль не простили Гитлеру Компьенского перемирия и того, что он сам в пешем строю войск вермахта прошествовал от Триумфальной арки до площади Согласия…

Розенбергу лучше знать характер французов. После побега из свиты гетмана Скоропадского Альфред попал во Францию, где его завербовала французская разведка. А с Гитлером он снюхался позже, в двадцатых годах, в Мюнхене. Там он сколачивал вокруг себя «фольксдойчес» – «русских немцев», вступил в нацистскую партию, написал «Миф XX века» – книгу расовой теории, потрафившую вкусам монополистов, милитаристской верхушки и мелкой буржуазии Германии. Гитлер оценил «талант» своего идеологического оруженосца, назначив его главным редактором нацистской газеты «Фелькишер беобахтер».

Розенберг, отнеся книгу в купе, подошел к фюреру, о чем-то заговорил. Рейхсфюрер СС навострил уши, но, сколько ни напрягал слух, ничего не слышал – мешал стук колес. Зато сделал любопытное открытие, делавшее честь французской разведке, которая в поисках агента среди «фольксдойчес» именно Розенбергу отдала предпочтение. Да у него классические черты лица осведомителя! Серые, безликие. Ни на йоту нордического. Кто признает такого духовным отцом расизма?! И все же этот бывший французский шпик не такой пакостный, как Геринг. На безрыбье и рак рыба. Правда, оригинальничает, но Бонапарта пока из себя не корчит…

Поезд, лязгнув буферами, замедлил ход. Гиммлер нервно зашевелил тонкими ноздрями, глянул на часы, в окно – начиналась гористая местность. Колеса застучали приглушеннее, и он услышал подобострастную речь Розенберга:

– Вы поступили мудро, мой фюрер, отказавшись от пышного въезда в Париж. Европа не поймет, если великий вождь уподобится пресытившимся французским королям, питавшим слабости к помпе… Людей, идущих к вам с незрелыми советами, я считаю врагами нации, на худой конец, глупцами…

Фюрер слушал с отсутствующим взглядом, но усек все – торжествующий Гиммлер заметил, как заходили желваки Гитлера. Услышал бы это Геринг! О, Гиммлер сделает все, чтобы этот разговор дошел до мстительных ушей рейхсмаршала, и можно будет потешиться, когда тот взбеленится. Геринг никогда не простит этого Розенбергу.

– Париж – пройденный этап. – Гитлер едва заметным кивком подозвал Гиммлера. Тот встал рядом с Розенбергом. – Мне некогда прохлаждаться тут. В Цоссене меня ждут дела, от решения коих зависит будущее немцев, всего рейха. Я обеспечу ему тысячелетнее будущее, но прежде я расширю его владения на Восток, а потому вырву марксизм с корнем, ибо он камень преткновения и начало всех бед… Уже заготовлен документ о назначении вас, Альфред, государственным секретарем по странам Восточной Европы. Скоро этот пост станет министерским.

Гитлер сморщил лоб так, что он напоминал гофрированную трубку противогаза, взглянул на Гиммлера, чуть не спросил: правда ли, что тот по ночам занимается алхимией, ищет какой-то философский камень и верит, что в него самого переселилась душа не то Карла Великого, не то Генриха Птицелова, – но продолжил начатую мысль:

– Наслышан, Генрих, и о ваших заветных мечтах… – Испытующе взглянул на рейхсфюрера СС, помолчал, придавая своим словам двусмысленность. – Знаю, что хлопочете над расширением лагерного хозяйства рейха. Для этого понадобится много дешевого человеческого сырья, которого и в Древнем Риме было с избытком. Избыток пусть вас не смущает, от него всегда можно избавиться. Заботы Гитлера, друзья, – это заботы всей нации и рейха, рожденного благодаря святому учению фашизма… Слишком много чести французам, если я пробуду в Париже больше суток. Но Провидение позвало вашего фюрера к Наполеону, и он последовал этому зову…

Фюрер имел обыкновение говорить много, бессвязно и думать о себе в третьем лице. Кто знает, сколько бы еще он разглагольствовал, не раздайся шум в соседнем купе, из которого с пыхтеньем вывалилась туша Геринга. На этот раз он вырядился в парадный мундир, сшитый из какого-то тонкого сукна с блестящими, как у парчи, прожилками; вся его грудь, даже предплечье и заплывший живот были увешаны орденами, памятными медалями на ярких лентах.

Чего-то в его наряде не хватало – это Гиммлер отметил сразу. Ах да, перстней и колец. Геринг снял их, зная, как это не нравится фюреру, но рейхсмаршал все же оставил на пальцах два кольца с бриллиантами.

Он протиснулся за спину фюрера, чтобы тот не заметил ни его мешков под глазами – следы бесшабашной ночи, ни расширенных зрачков, сверкавших нездоровым блеском, ни того, как часто облизывал губы, испытывая сухость во рту – явный признак наркомании.

Гиммлер знал, почему так бледен Геринг: личный врач рейхсмаршала, завербованный в качестве осведомителя, просветил рейхсфюрера СС о привычках и патологии наркоманов, которые становятся грубыми, эгоистичными, черствыми и подозрительными. Но всеми этими качествами Геринг обладал уже от природы. Говорят, наркоманы еще страдают отсутствием аппетита. О Геринге этого не скажешь – жрет до отвала, хоть до горла зальется наркотической дрянью.

Агенты гестапо и СД часто выходили на людей Геринга, рыскавших в поисках наркотиков для своего шефа по Европе, Африке, в британских колониях. Ведь рейхсмаршал авиации приучил к ним почти весь свой штаб. Гиммлер со злорадством подумал: куда теперь кинет своих людей? В Африке – война, военно-морской флот Германии блокировал Британские острова. В США послать не решится: Рузвельт и Черчилль – друзья, и американский президент-паралитик во всем ублажает британского премьера, который ненавидит все немецкое. Туговато придется без допинга Герингу, не употребляющему наркотиков местного производства. Он непременно снарядит людей в Азию, на Ближний и Средний Восток, где опия хоть завались, к тому же наркотик из опиумного мака крепче, чем из конопли или тропического растения кока. А у рейхсмаршала вот-вот иссякнут запасы одурманивающего зелья…

В конце вагонного коридора появился начальник личной охраны Гитлера, рыжий эсэсовец в погонах штандартенфюрера, с бесстрастным лошадиным лицом. За ним с подносами в руках следовали личный адъютант фюрера Гюнше и слуга Ланге, оба штурмбаннфюреры. А поодаль в белом халате стоял розовощекий Эрих, личный повар. Они по цепочке подали фюреру стакан гранатового сока, а всем остальным маленькие чашечки дымящегося ароматом кофе по-турецки.

Начальник охраны что-то шепнул Гиммлеру на ухо, а Геринг, недовольно поморщившись, крикнул повару, чтобы тот приготовил ему еще кофе, и непременно полный бокал. Рейхсфюрер СС, спрятав улыбку в усах, вспомнил донесения своих осведомителей из штаба военно-морского флота. «Какой из Геринга министр авиации? – возмущались гросс-адмирал Дениц и Редер. – Неуч! Знай только кичится близостью к фюреру, а без него он нуль без палочки. Был капитаном, им и остался. Что из того, что возглавлял правительство Пруссии? Все “я” да “я”, потому и не любят его ни в гестапо, ни в генералитете: выскочка!»

Геринг, потягивая кофе, наблюдал в окно и, когда бетонная автострада близко подошла к стальной колее, сказал:

– Во времена Дария, мой фюрер, такие дороги называли царскими. Чингисхан, римские императоры считали дороги, одетые в каменные одежды, стратегическими. По ним гнали рабов, перебрасывали войска, увозили добычу. Римскую империю связывала сеть дорог почти со всем миром. Тогда и родилась крылатая фраза: все дороги ведут в Рим…

Розенберг и Гиммлер выразительно переглянулись – Геринг, прознав об интересе фюрера к истории Древнего Рима, тоже кое-что вычитал и теперь решил щегольнуть своими познаниями.

– Но ваши великие деяния, мой фюрер, изменили эту древнюю поговорку. Теперь говорят: все дороги ведут в Берлин! Слюнтяи Веймарской республики только болтали о человеке, а вы проявили о нем отеческую заботу. Вы дали людям работу, хлеб, кров! Демократы, коммунисты знали только болтать, а вы покрыли всю Германию сетью прекрасных шоссе. Наши дороги – дороги жизни, они помогут нации осуществить великие планы завоевания мира.

Фюрер гордо расправил плечи, стрельнул голубыми глазами в Геринга – тот осекся, и самодовольно улыбнулся: его взгляд обладает завораживающей магической силой. Так, во всяком случае в кругу своих приближенных, говорил Геринг, и он еще постарался, чтобы эти слова дошли до ушей Гитлера, который и не догадывался, что в лицедее-министре погибал артист.

– Если всемогущий Зевс, обратившись в белого быка, – продолжал Геринг с опущенной головой, – похитил девушку Европу, перенес ее на остров Крит, то вы, мой фюрер, положили к ногам немцев эту Европу, правда, уже лишенную девственности, – и, довольный своим остроумием, взглянул на Гитлера и громко рассмеялся.

– Но Европа велика, Герман, – почему-то раздраженно заговорил фюрер, теребя пуговицу домашнего костюма, – ее граница пролегает по Уралу. Там пройдет рубеж тысячелетнего рейха…

Хлопнула дверь – в коридоре снова возникла долговязая фигура начальника охраны. За ним шел весь обвешанный аппаратами Генрих Гоффман, личный фотограф фюрера. Завидев его, Гитлер зашел в купе, следом за хозяином бросился слуга. Вскоре фюрер вышел в военном кителе серо-зеленоватого цвета с золотым значком на груди, с красной нарукавной повязкой, в белом круге зловеще чернела свастика.

Молча сфотографировались, а после Розенберг, поманив пальцем Гоффмана, подвижного малого с алчным лицом, протянул ему бумажку с пометками «Фюрер с детьми», «Фюрер кормит оленят», «Фюрер гладит кошку». Фотограф браво щелкнул каблуками и, склонив голову с аккуратным пробором, произнес:

– Понимаю, господин генерал, как важно показать народу, что фюрер человечный, доступный, любит детей, животных.

Розенберг, снисходительно потрепав по плечу фотографа, презрительно подумал: «Осел ты! Тебе никогда не понять, зачем надобны такие сентиментальные фото, – за ними немцы не разглядят истинного лица фашизма…»

Фотограф заискивающе улыбнулся издали Гиммлеру, тот покровительственно кивнул своему особо доверенному осведомителю, который донесения о фюрере и его приближенных подтверждал неопровержимыми фотографиями.

В сейфе рейхсфюрера СС хранился уникальный снимок Геринга, зафиксировавший его на охоте в лесном заповеднике Восточной Пруссии. Его, короля охоты, лично застрелившего за день двести зайцев, сфотографировали с маршальским жезлом в правой руке, с охотничьим ружьем в левой. Реихсмаршал возвышался своей громадой на необычном фоне из белого меха, сложенного из тушек убитых зайцев. Увидел бы эту картину Гитлер! Вот взбеленился бы!.. Впрочем, чего жалеть? На то она и дичь, чтобы ее бить. Человек жив тушами и кровью неразумной твари. Но фюрер вегетарианец, любит все живое, особенно животных… Иное дело люди, то есть «унтерменши». Зачем их жалеть? Это материал, сырье, как говорил фюрер, необходимый для возвышения Третьего рейха. Возводил же Тамерлан минареты из человеческих черепов, а иранские шахи выделывали из них кубки для вина.

Поезд медленно вполз под стальные фермы Восточного вокзала. Перед самой остановкой Геринг будто невзначай спросил Гиммлера о резиденции фюрера. Рейхсфюрер СС, не ожидая подвоха, ответил:

– В Фонтенбло, где любил жить Бонапарт. Шикарный дворец!

– Это в нем Наполеон отрекся от престола? Ничего себе резиденция!

Зная суеверность фюрера, Геринг рассчитал наверняка: тот откажется ехать в Фонтенбло, и Гиммлер со своей службой, распустившей щупальца по всей Европе, будет посрамлен. Гитлер настолько верил и в сон, и в чох, что в пятницу остерегался даже ногти стричь. Однако генералы уговорили его напасть на Польшу именно в пятницу. Но то другое дело – речь шла о жизни немецких дивизий, которые по сравнению с одной жизнью фюрера и ломаного гроша не стоят. Рейхсмаршалу же хотелось доказать, что он еще не забыл своей старой полицейской службы, что сыск – дело не избранных, как это пытался представить рейхсфюрер СС.

Геринг знал, на чем можно сыграть. Еще в Берлине, прознав о местонахождении будущей резиденции фюрера в Париже, он не стал никого отговаривать и немедля послал во французскую столицу офицеров службы контрразведки люфтваффе, чтобы подготовили фешенебельный отель «Крийон», что на площади Согласия.

– В Фонтенбло безопасно, – перехватив недоуменный взгляд фюрера, Гиммлер чуть не задохнулся от злости. – Там эсэсовские полки, рядом дивизия шестой армии вермахта. Императорские покои обжитые, теплые…

– Ну да, – съязвил Геринг, – а фюрер, выезжая из резиденции, будет слушать выкрики французов по поводу того, что эсэсовцы переловили в прудах столетних карпов. Разве не знаете, какие французы крохоборы!

– Что за карпы? – не понял Гитлер.

– Людовики выводили в дворцовых прудах зеркальных карпов. Иным было по двести с лишним лет.

– Разве нашим солдатам нечего есть?

– Простая разболтанность, мой фюрер, – смаковал Геринг, безжалостно добивая Гиммлера. – Подумаешь, слопали десяток-другой карпов. Германские солдаты, мой фюрер, хорошо знают права победителей.

– В Фонтенбло фюрер не поедет. – Гитлер с загадочным лицом направился к выходу. – Найдите что-нибудь другое.

Гиммлер всполошился, но Геринг спокойно, чтобы слышал фюрер, произнес:

– Не волнуйся, дружище Генрих. В отеле «Крийон» фюрера ждут превосходные апартаменты. Об охране я тоже позаботился.

Рейхсфюрер СС молча, с позеленевшим от злобы лицом проглотил подслащенную пилюлю рейхсмаршала.

Поезд остановился у бетонного перрона, окруженного живой цепочкой вооруженных эсэсовцев, которые застыли через каждые три шага. Едва Гитлер и его бонзы сошли с вагона, к ним в маршальской форме заспешил холеный старик выше среднего роста. Маршал Анри Петен, глава капитулянтского правительства Франции, несмотря на свои восемьдесят четыре года, выглядел импозантно. На его строгом мраморном лице, не лишенном классичности, блуждала угодливая улыбка. Для своих лет он был настолько брав и элегантен, что стоящий рядом с ним пятидесятилетний фюрер, сутулый и флегматичный, походил на старца.

Петен поздоровался со всеми. Когда он тряс руку рейхсмаршала, побрякивавшего орденами и медалями, Гиммлер со злорадством заметил, что парадный мундир французского маршала выглядел куда как скромнее, чем у Геринга, – грудь Петена украшал лишь Солдатский орден, выдававшийся рядовым за отвагу.

Пока Гитлер и Петен обменивались малозначащими фразами, долговязый штандартенфюрер с тремя десятками эсэсовцев в штатском, выбежав вперед, преградили дорогу небольшой «делегации французов» из взрослых и детей, направлявшихся приветствовать Гитлера. Охрана остановила четырех бесцветных пожилых мужчин и пятерых разнаряженных не по возрасту дам. Начальник охраны, поочередно подходя к девяти девочкам в форме Марианны – символа Франции, которые держали в руках осенние букеты, фальшиво восклицал: «Какие чудные цветы!» – а длинные пальцы эсэсовца хищно прощупывали букеты. Убедившись, что туда ничего не вложено, он позволил девочкам вручить цветы.

Фюрер и его приближенные кисло поздоровались с «делегацией» и направились по оцепленному солдатами перрону, где у самого выхода стояли несколько легковых «рено» и «ситроенов», окруженных немецкими мотоциклистами и двумя легкими танками. В первый бронированный автомобиль сели Гитлер и Петен, рядом с водителем устроился начальник охраны.

Париж, объятый легкой дымкой, остался где-то позади. В отель сразу не поехали, а попетляли по предместью Малахов, пересекли бульвар Севастополь – места, хранившие память о России, о Крымской войне. Незаметно въехали в город. Вдали, подпирая горизонт, синел Булонский лес, мелькнул ажурный шпиль Эйфелевой башни, на Марсовом поле все еще сочно зеленели газоны, уходящие к красивому средневековому зданию военного училища, из стен которого вышел юный артиллерийский офицер Бонапарт.

Петен с удовольствием исполнял роль гида. То ли из-за увлеченности, то ли от старческого легкомыслия, но престарелый глава коллаборационистского режима говорил без умолку, отчего у Гитлера даже начала побаливать голова.

От фюрера не ускользнуло, что во французской столице слишком много памятных мест, связанных с Россией, – будто едешь по Москве или Санкт-Петербургу. Сотня русских ресторанов и бистро, да еще с такими звучными названиями – «Царевич», «Московские звезды», «Русалка»… Что ни улица, то русское имя – Лев Толстой, Петр Великий, Александр Невский… Тот самый, что разбил в пух и прах на льду Чудского озера тевтонских рыцарей?!

Петен возил фюрера, заклятого врага славян, по памятным местам, напоминавшим славную историю России, и с каким-то непонятным увлечением рассказывал и рассказывал…

– Это бесценный исторический памятник, – пояснял маршал, проезжая мимо православной церкви. – Рядом сквер Тараса Шевченко, был такой поэт у малороссов. Франция демократична, и этим она непонятна нам, военным. В Париже есть и мусульманские мечети. Правда, многие из них бездействуют…

Чрезмерная словоохотливость старика раздражала фюрера – тот, по всему видно, не читал «Майн кампф». Тогда бы знал, старый болтун, о гитлеровской заповеди, что Германия, если она хочет приобрести новые земли в Европе, может это сделать в основном за счет России. Сейчас Советская Россия – главная преграда, стоящая на пути немцев к мировому господству.

Фюрер бросил испепеляющий взгляд на престарелого маршала: «Неужели этот старый попугай не понимает, что две трети территории Франции находится под моим контролем, и потому в Париже и других французских городах не может быть и русского духа?! Все русское – большевистское, и я все славянское заменю немецким!..»

Проезжая мимо бронзовой скульптуры в феерии фонтанов, фюрер вопросительно взглянул на своего спутника.

– Это… Виктор Гюго! – Маршал хотел сказать как бы между прочим, но в его голосе прозвучала горделивая нотка.

– И французы терпят такого красного? – Гитлер недовольно зашевелил иссиня-черными крашеными усами.

– Это неудивительно, мой фюрер, – виновато улыбнулся Петен. – У нас каждый второй француз красный, начиная с Шарля де Голля…

– Оно и видно! На кладбище Пер-Лашез все еще стоит Стена коммунаров, парижане вздыхают у барельефа «Умирающая коммуна». Неужели французы так тупы, что не понимают, как тлетворны идеи Парижской коммуны, провозгласившей власть толпы, большинства?.. В «Майн кампф», признанной всем миром библией фашизма, есть строки: «Новая Европа будет принадлежать меньшинству сильных, которые вытеснят большинство слабых. Власть устанавливает меньшинство…» Избранных, элита! Вам, маршал, если хотите идти с нами до конца, надо знать прописные истины национал-социализма.

– Мы знаем, мой фюрер, что вы любите французов, – польстил Петен, заметив, как раздражен фюрер, – и они, в свою очередь, боготворят вас…

Гитлер легко «клюнул» на лесть маршала и, чуть помягчев, ответил напыщенно, словно говорил с трибуны:

– Я создал иллюзию: фюрер – великий демократ, народный трибун, кумир всей Европы. В национальном характере немцев заложена богом склонность к насилию, фанатизму. Опираясь на элиту, я управляю ими, хотя многие считают меня якобинцем. Пусть! Это не мешает моим отрядам СС, СД, гестапо, вермахту решительно выжигать красную заразу, уничтожать врагов, их книги, мазню, все, что идет против фашизма. В Германии скульптуры красных я переплавил на пушки…

Эти слова решили участь памятника Виктору Гюго. В ту же ночь немцы сбросили его с пьедестала и отправили в Германию на переплавку. Фашисты осквернили и Стену коммунаров – разобрали ее, заменив другими кирпичами, а сам барельеф раскололи и выбросили на свалку.

Бронированный «рено», сопровождаемый кортежем машин и мотоциклистов, кружил по городу. Парижане, наученные горьким опытом облав, устраиваемых гитлеровцами, боязливо жались к стенам домов, шарахались в подъезды, подворотни. Кортеж направился вдоль ленивой Сены, закованной в серый гранит парапетов, проскочил мимо моста Инвалидов, остановился у моста, названного в честь российского императора Александра III…

– Не находите ли вы, маршал, – сказал фюрер, – что Франция несправедлива к памяти Наполеона? Все ее величие связано с именем этого великого человека. А вы, французы, настолько неблагодарны, что удосужились назвать его именем лишь одну улицу в Париже. И то в честь генерала Бонапарта. Это дает мне основание еще раз утвердиться в мнении о природном легкомыслии французской нации.

Машины, оставив позади остров Сите, похожий на гигантский остроносый корабль, плывущий по Сене, свернули на мост Конкорд, построенный из камней разрушенной Бастилии, и помчались к площади Согласия, где когда-то зловеще маячила гильотина, а теперь высился фешенебельный отель «Крийон», в котором заботами Геринга размещалась временная резиденция Гитлера.

Холодный мистраль, задувший с заснеженных Альп, нагнал к вечеру тонкие перистые облака, казалось, рождавшиеся в одной и той же точке за горизонтом. Вечерние сумерки, опустившись с первыми каплями осеннего дождя, сгущались на глазах, скрывая под своим пологом и голубой купол Сорбонны, и причудливые башни собора Парижской Богоматери, и шпиль Пантеона, принявшего прах великих мужей Франции…