Текст книги "Техника и практика психоанализа"

Здесь я должен отметить, что иногда для аналитика нет необходимости демонстрировать и прояснять сопротивление, потому что пациент делает это сам спонтанно. Эти шаги не обязательно предпринимать в описанной последовательности, поскольку оба события могут происходить более или менее одновременно. Когда сопротивление становится демонстрируемым и ясным, мы готовы попытаться интерпретировать бессознательные детерминанты.

Это означает, что мы стараемся раскрыть скрытые инстинктивные импульсы, фантазии или воспоминания, благодаря которым возникло это сопротивление.

(Обычно в психоаналитических дискуссиях это обозначается как «содержание» вытесненных или отвергнутых бессознательных влечений, фантазий или воспоминаний, которые определяют данное психическое событие.) При анализе мотива сопротивления нам следует пытаться исследовать содержание, которое обусловливает болезненный аффект, вызывающий сопротивление.

Давайте вернемся к пациенту мистеру С. (см. раздел 2.63), который стал застенчивым, пытаясь рассказать о своем «супружеском опыте».

Для того чтобы понять его смущение, нам следует теперь попытаться раскрыть, какие влечения, фантазии или жизненные события ассоциировались с его разговором о сексуальных вопросах. Исследование содержания может привести нас к чувствам, влечениям и фантазиям, которые посещали его в момент рассказа, к реакциям переноса или к его прошлой истории, или от одного к другому. Обычно мы предоставляем пациенту решать, по какой линии следовать, и задаем примерно такой открытый вопрос: «Что приходит вам в голову, когда вы представляете себе разговор о сексе?»

Застенчивый мистер С. с «супружеским опытом», отвечая на мой вопрос, начал рассказывать, что секс считался грязной и запретной темой в его доме, что его ругали, если он спрашивал, как рождаются дети, и говорили, что это неподобающий вопрос для приличного мальчика, и т. д. Позже в школьной компании он преодолел свою робость, но все еще реагирует со смущением, когда сексуальные вопросы поднимаются незнакомыми авторитетными людьми. Это затем привело к его чувству ко мне как к незнакомому человеку и авторитету. Хотя умом он понимает, что я, должно быть, знаком со всеми видами сексуального опыта, тем не менее он обнаружил, что реагировал так, как будто я был не в меру щепетилен и сделал ему выговор. Я интерпретировал это ему так, что в тот момент, когда он упомянул о сексе, я стал для него отцом, а он стал маленьким мальчиком. Если бы пациент не позволил своим мыслям спонтанно вновь переместиться на меня и только рассказал о своем смущении дома, я бы сказал ему перед завершением сессии: «Теперь вы реагируете на меня так, как будто я – ваш родитель, и вы смущаетесь». Анализ сопротивления всегда должен включать анализ сопротивления переноса – эта тема будет освещаться в третьей главе.

Дальнейший анализ смущения мистера С. при разговорах о сексе проходил в течение нескольких лет. В процессе проработки мы обнаружили, что он чувствовал, что ему нужно скрывать свой интерес к сексу, потому что он боялся, что его будут считать слишком сексуальным. Это было связано с воспоминаниями детства о сексуальных играх со своими сестрами и сексуальными фантазиями, касающимися матери. Его мастурбационные фантазии имели отношение к подсматриванию за «взрослыми» во время полового акта, и потом за тем, как их били. У него также были глубоко вытесненные мазохистские желания быть побитым, как и тенденция идентификации с женской ролью. Мистер С. испытывал большую тревогу, связанную с отношением к мужчинам, поскольку оно все еще было наполнено инстинктивными импульсами, как враждебными, так и сексуальными. Он был также не уверен в своей половой идентичности, в ощущении того, что он – мужчина. Это сжатый рассказ об анализе мотивов его сопротивления разговорам о сексе.

Но давайте вернемся к нашему анализу мотива сопротивления. Пациент избегает, потому что хочет уклониться от какого-то болезненного чувства. Но какое содержание, какой материал вызывает болезненный аффект? Мужчина с «супружеским опытом» раскрывает некоторое содержание, пытаясь говорить о сексе, несмотря на робость. В этом случае было ясно, что сексуальный материал был непосредственной причиной смущения и сопротивления. Но бывает и так, что неясно ни почему, ни чему пациент сопротивляется. Пациент может более или менее долго сохранять молчание в течение целой сессии и не давать никакого ключа к тому, что происходит, ни реакциями тела, ни выражением лица. В моем опыте это бывает редко. Абсолютное молчание и отсутствие выражения лица и реакций тела могут быть ключом к фантазиям о смерти, коме или глубоком сне. Дважды в моей практике это означало комбинацию убийственной ярости и суицида (Greenson, 1961).

Давайте предположим, что мы работаем сначала над вопросом «почему» и установили конкретный болезненный аффект, но все еще не имеем ключа к тому, что вызвало его.

И снова пример. Молодая пациентка, миссис К. (см. раздел 1.24), на третьем году анализа, какое-то время очень продуктивно работала, а затем была сессия, когда она проявила значительное сопротивление. Она начала сессию, сказав, что ей не хотелось приходить, в голове у нее ничего нет, почему я не даю ей намека, о чем говорить, ее жизнь течет так гладко, ее ребенок чудесный, новая квартира комфортабельна, вероятно, ей можно позволить остаться одной, ей гораздо лучше, действительно ли ей необходимо продолжать анализ, она ходила в интересную картинную галерею, но ничего не купила, у нее назначено свидание с «умником»; мужчины, с которыми она встречается, либо «тупицы», либо «умники» – и т. д., и т. д., вперемешку с короткими паузами. Я чувствовал, что ее тон имел оттенок раздражения и досады. После примерно десяти минут всего этого я вмешался и сказал: «Вы, кажется, раздосадованы». Она ответила: «Я полагаю, да. Но я не знаю чем». Я сказал: «Что-то раздражает вас. Постарайтесь найти это. Просто позвольте своим мыслям следовать за идеей «Что-то досаждает мне».

Пациентка минуту помолчала, а затем вдруг произнесла: «О, я забыла сказать вам, что моя мать звонила мне вчера вечером из Нью-Йорка». Затем пациентка принялась пересказывать содержание беседы и свои реакции на нее стальным, холодным тоном, в неестественном, отрывистом ритме. Мать упрекала ее за то, что она не пишет, пациентка была взбешена, но контролировала себя и демонстрировала только равнодушие и пренебрежение. Она с горечью сказала, что пошлет матери ее регулярный чек, но будь она проклята, если будет писать. Пауза, молчание. «Я не собираюсь вовлекаться в отношения с нею снова… даже хотя я знаю, что вы хотите, чтобы я это сделала… Вы говорите, это поможет моему анализу, и, может быть, вы и правы, но я не могу, и я не хочу вовлекаться и в отношения с вами».

Я хранил молчание. Я вспомнил, что на предыдущей сессии она говорила мне о свидании с молодым художником. Она чувствовала, что он интересен, даже очарователен, но было в нем что-то, что отталкивало ее. На той сессии мы не обнаружили, с чем связано это чувство. Пациентка продолжила, рассказав мне о своей двухлетней дочери, о том, как она любит играть с ней, как прекрасно детское тело, не уродливо, подобно телу взрослой женщины, и как она любит купать ее. Она остановилась и вдруг вспомнила сновидение: она была одной из женщин-аквалангисток – должна была плыть в убежище в Москву и запоминать, что видит под водой. Вода была холодная и темная, но она была защищена своим резиновым костюмом. Была опасность, что что-то взорвется, и нужно было спешить, уходить как можно скорее. Была какая-то мысль о том, что она должна финишировать в 4 часа.

Ассоциации пациентки привели ее к тому, что она слышала: люди, которые умирают во сне, умирают в четыре часа. Может быть, она боялась, что я могу умереть, она слышала, что у меня неважно с сердцем. Когда она проснулась, ее небо было воспалено, она, должно быть, во сне натерла его языком. Это проблема, до причины которой мы еще никогда не доходили. У нее болит желудок. Она чувствует себя скованно. Ей следует работать над этим, но она чувствует утомление и депрессию. Молчание. В этот момент я сказал: «Вы боитесь чего-то, что собираетесь найти под водой, в своем бессознательном. Вы испуганы, поэтому надеваете резиновый костюм, чтобы ничего не чувствовать и не быть вовлеченной – во что?»

Пациентка немного подумала и ответила: «Я чувствую соблазн бежать, вернуться назад, стать такой, какой я была до анализа: скучающей и пустой. Я устала от борьбы и исканий, я хочу расслабиться и не торопиться. Вы подталкиваете меня, а я хочу, чтобы вы делали работу. У меня вчера была фантазия, что у меня развился рак гортани, и я не могу говорить, и тогда вы должны были бы делать всю работу». Пауза.

Я ответил: «Вы раздражены на меня, потому что я не буду кормить вас, я не буду вашей доброй мамочкой». Пациентка буквально закричала на меня: «Не говорите этого слова, я не выношу этого. Я ненавижу это и вас тоже. Да, я хочу, чтобы вы помогли мне, но не только работали для меня, я хочу, чтобы от вас исходили тепло и доброта. Все, что вы делаете – это работа, работа, работа… (пауза)… Я думаю, вы правы. Я хочу, чтобы вы заботились обо мне, как я забочусь о своем ребенке. Вы знаете, вчера, когда я купала ее, я посмотрела на ее гениталии, на ее вульву, это выглядит так прекрасно, как цветок, как сладкий кусочек фрукта, абрикоса. Я могла бы поцеловать это, только я знала, что это было бы нехорошо для нее». Я просто сказал: «Для нее?» Пациентка продолжала: «Хорошо, не только для нее, я согласна, но также и для меня. Это напомнило мне, знаете ли, художника, с которым я встречалась несколько дней назад. Мы пошли на пляж, и я заметила, что его бедра очень толстые и зад тоже, прямо как у женщины. Может быть, именно это оттолкнуло меня». Я ответил:

«И пленило одновременно. Это то самое опасное убежище, которое вы боялись найти под водой. От этого вы бежите». Пациентка: «Я купила бикини для моей дочери, она выглядит так прелестно в нем – оно ярко-красное – я могу ее съесть в нем, буквально съесть».

Эта необычно продуктивная сессия началась со значительного сопротивления. Однако пациентка была упорна в своей аналитической работе и установила хороший рабочий альянс. Я думаю, это ясный пример того, как я исследую вопрос о том, что является мотивами защиты. Просмотрев материал сессии, можно увидеть, что пациентка осознавала свое сопротивление: ей не хотелось приходить, не хотелось вовлекаться. Ранний материал сессии не дает понятного ключа, только показывает некоторую враждебность к мужчинам, но этого недостаточно, чтобы идти дальше. Затем я конфронтировал ее с сопротивлением и попросил ассоциировать к чувству раздражения. Это привело ее к воспоминанию о гневной, холодной беседе с матерью и ее гневу по отношению ко мне. Затем она вспомнила свой сон – это знак того, что интерпретация сопротивления была на верном пути. Явное содержание тревожных сновидений прекрасно показало ее страх раскрытия некоторых бессознательных импульсов. Убежище символизирует мать, так же как и вода. Идея женщины-аквалангистки намекает на гомосексуальность, затем, во время рассказа о купании дочери, она также вспоминает сон. Ее первая ассоциация приводит ее к страху и желанию моей смерти. Она нуждается во мне и боится меня. Она трет небо – это повторение инфантильной потребности в сосании. Затем сопротивление усиливается, она не хочет работать, она в бешенстве от моей интерпретации, будто она хочет, чтобы я был ее «мамочкой».

Таким образом, в данном сопротивлении мы видим возвращение вытесненных импульсов: ужас перед ее инфантильным страстным стремлением к матери; затем ее ассоциации, связанные с ребенком, и откровенные орально-инкорпоративные и сексуальные желания по отношению к вульве ребенка; вновь попытка сместить свою тревожность на ребенка; и вновь попытка заставить ее увидеть, что она убегает от своих собственных страхов; затем подтверждение этого ее ассоциацией с бедрами и задом ее друга-художника; и, наконец, последнее подтверждение – возвращение к дочери, к красному (красный=Москва) купальному костюму и желание съесть ее.

Ответом на вопрос, чего пациентка избегает, что вызывает болезненный аффект, который заставляет ее сердиться на меня и на анализ, является то, что она пыталась избежать своих активных оральных и пассивных гомосексуальных, садистских устремлений по отношению к своей матери, ребенку и ко мне. Это были мотивы ее сопротивления.

Я отметил выше, что попытки анализировать мотивы сопротивления обычно начинают с того, что стремятся раскрыть болезненный аффект, потому что болезненный аффект обычно более доступен сознательному Эго, чем содержание, вызывающее болезненный аффект. Это не всегда верно; иногда содержание может раскрываться в аналитической сессии до того, как нам станет ясен аффект. Тогда наша задача состоит в том, чтобы следовать содержанию сопротивления, которое, если мы добьемся успеха, прояснит аффект. Мы начинаем с материала, имеющегося в наличии, а затем продолжаем искать то, чего недостает: мы идем от известного к неизвестному. Следующий пример иллюстрирует, как содержание сопротивления становится известным до аффекта.

Пациент пришел на сессию, когда я вернулся в город после недельного отсутствия. Он рассказал, что у него были чудесные каникулы, пока меня не было. Он оживленно говорил о том, как он уезжал в короткое путешествие за город, каким отдохнувшим он себя почувствовал, как хорошо гулял с женой и детьми, как он оказался в состонии делать много физических упражнений и читать. А затем, после пяти минут описания того, как он наслаждался, пока меня не было, он вдруг истощил свой запас того, что можно сказать, и замолчал. Я сохранял молчание. Он поинтересовался, о чем мы говорили перед тем, как я уехал. Пауза. Он бы хотел знать, помню ли я, о чем он рассказывал перед тем, как я уехал. Помнят ли аналитики то, что им рассказывают пациенты? Еще пауза. Он бы хотел знать, куда я уезжал и что я делал. Он бы хотел знать, ездил ли я один или с женой. Он думал, что я выглядел утомленным и бледным тогда, на сессии перед отъездом. Он вспомнил, что у него было беспокойство по поводу моего здоровья. Он рассказал, что у него даже была мысль о том, что я могу умереть. Он хотел бы знать, рекомендую ли я ему кого-нибудь на тот случай, если ослабею или умру.

Все это он говорил, сильно колеблясь и с большим количеством пауз. Было очевидно, что он сопротивляется. Было также совершенно очевидно, что он избегает говорить более детально и с большим чувством о своих реакциях на мое отсутствие. Поэтому я конфронтировал его, сказав: «Вы, кажется, не хотите по-настоящему говорить о тех чувствах, которые были у вас по отношению ко мне, когда я уехал, и забыл вас здесь». Сразу вслед за этим он вспомнил, как он возмущался, когда его «оставляли», и как часто это случалось с ним в прошлом. Его отец часто уезжал один на отдых, оставляя его и мать дома одних. Затем он перешел к другим воспоминаниям, когда он и мать уехали одни, оставив отца, это затем привело к различным вариантам желания смерти отца. В конце сессии стало ясно, что болезненные чувства, которых он пытался избежать, были его гневные пожелания смерти и разочарования во мне из-за того, что я оставил его.

Я привел эту иллюстрацию как пример того, как событие, которое является мотивом сопротивления, становится ясным, несмотря на сопротивление, и, следовательно, становится стартовым моментом для анализа сопротивления и далее ведет к аффектам, импульсам, фантазиям и воспоминаниям.

И снова следует подчеркнуть, что, раскрывая специфическое событие или аффект, который вызывает сопротивление (в данном случае это было событие), аналитик идет от сопротивления к истории этого конкретного события или аффекта или фантазии в жизни пациента. Начнет ли аналитик с аффекта, или фантазии, или события, он, в конечном счете, придет к истории фантазии, аффекта или события. Если это удастся, аналитик сможет затем вернуться к текущему сопротивлению в анализе и отметить для пациента: «Да… И мой отъезд, кажется, вызвал у вас похожую реакцию, о которой вы побоялись мне рассказать». И тогда пациент еще раз осознает, что сопротивления, имеющие место в анализе, являются повторениями событий, которые происходили в жизни пациента в прошлом. Повторяю, сопротивления не являются артефактами анализа, они не являются каким-то новым творением, а лишь повторением, новым изданием прошлых событий.

Важное клиническое замечание, которое следует здесь повторить, состоит в том, что наиболее частым источником сопротивлений является ситуация переноса. Каждый клинический пример, который я привожу, подтверждает это, хотя я не всегда это подчеркиваю. Когда все остальное равноценно или неясно, или неизвестно, аналитику следует искать реакции переноса в качестве источника сопротивления. Детально я буду рассматривать это в главе 3.

Иногда при анализировании сопротивления не аффект и не влечение или некоторое событие являются наиболее обещающей линией исследования.

Может оказаться, что форма сопротивления: метод или способ сопротивления, предлагают наиболее плодотворную линию для исследования. Это происходит, когда форма сопротивления часто повторяется, в этом случае мы, вероятно, имеем дело с чертами характера. Хотя анализ формы при анализе сопротивления, возможно, нечасто осуществляется в первую очередь, типичные и привычные методы сопротивления в конечном счете должны стать предметом анализа, поскольку эта процедура является входными воротами в анализирование так называемых защит характера. Если форма сопротивления воспринимается пациентом как «странная» или «нехарактерная», это обычно симптоматическое действие, более доступное для разумного Эго пациента.

Шаги при анализировании формы сопротивления те же самые, что были намечены для других аспектов сопротивления. Во-первых, нам следует добиться того, чтобы пациент признал, что данная часть его поведения является сопротивлением. Это может быть просто или довольно трудно в зависимости от того, является ли деятельность Эго-синтонной чертой характера или чуждой Эго. Если поведение сопротивления является Эго-синтонной чертой характера, встает вопрос, насколько трудно сделать данное поведение Эго-дистонным; другими словами, сможет ли аналитик заручиться помощью разумного Эго пациента, которое объединится с аналитиком при рассмотрении этой активности как сопротивления (Fenichel, 1941, р. 66–68). Сможет ли аналитик добиться успеха в расщеплении разумного Эго пациента и его переживающего Эго и тем самым вовлечь пациента в исследование этой активности?

Возможность демонстрации будет зависеть от двух факторов: во-первых, от отношения Эго к данной активности, то есть от того, насколько она является Эго-синтонной; и, во-вторых, от рабочего альянса, то есть от того, насколько охотно пациент принимает аналитическую установку. Чем более согласованной, адаптивной, успешной представляется активность пациенту, тем труднее будет убедить его, что это – сопротивление. В нашем обществе, например, нелегко подвести пациентку к тому, что ее привычная чистоплотность, проявляющаяся в свободных ассоциациях и во внешней жизни, – это то, что следует анализировать. Чистоплотность является одной из добродетелей в американском обществе, одной из превозносимых и высоко ценимых черт в семье. Бомбардировка рекламой помогает сделать чистоплотность идеалом Эго для многих людей даже и в более позднем возрасте.

Эта ситуация сильно отличается от той, когда предпринимается попытка анализировать более чуждую Эго деятельность. Например, пациент с очень сильным враждебным переносом моментально засыпает во время сессии. Несмотря на агрессивное отношение ко мне, пациент может осознать, что засыпание во время сессии является сопротивлением.

Ситуация становится более трудной, когда факторы реальности смешиваются с бессознательными сопротивлениями пациента.

Например, пациентка большую часть сессии рассказывает об опасности ядерной бомбардировки и целесообразности уехать на Средний Запад, где она будет в большей безопасности. Когда я предположил, что, быть может, она будет чувствовать себя в большей безопасности, уехав от меня и избежав психоанализа, она явно рассердилась и замолчала.

Затем она резко напомнила мне, что люди строят бомбоубежища.

После паузы я признал, что существует некоторая вероятность ядерной атаки, но я полагаю, что ее реакция не соответствует опасности и слишком интенсивна. Большинство экспертов придерживается мнения, что бомбоубежища не являются надежной защитой, и отъезд также не гарантирует ее безопасность. Затем пациентка начала говорить. Она допускает, что ее страхи непропорционально велики, но простая мысль о ядерном взрыве вселяет в нее ужас. Я сказал ей, что каждый разумный человек боится атомной войны, но, должно быть, есть еще что-то внутри нее, что делает ее страх таким сильным, что она намеревается «вырвать с корнем» свою жизнь. Медленно пациентка начала ассоциировать, мысли привели ее к несчастному замужеству, годам фрустраций и торможения, ее страстному желанию «выбраться из этого», начать новую жизнь. Теперь я был в состоянии показать ей, что все это являлось причиной того, что внутри нее накапливался гнев, который угрожает взрывом. Вот отчего возможность взрыва атомной бомбы кажется такой близкой. Вот почему ее страх усилился до ужаса. Пациентка, казалось, поняла, и в течение следующих нескольких сессий мы продуктивно работали с этой темой.

Я хочу сделать паузу в этом месте для того, чтобы подчеркнуть небольшой, но важный технический момент. Всякий раз, когда факторы реальности смешиваются с сопротивлением, эти факторы должны быть адекватно признаны (Marmor, 1958). Если не сделать этого, пациент будет все более активно цепляться за элементы реальности в сопротивлении и тратить свое время, пытаясь убедить аналитика в логичности своих аргументов. Обратите внимание, как моя пациентка завела разговор о бомбоубежищах, когда я пытался истолковать ее бегство на Средний Запад как бегство от анализа. Только после того, как я признал, что ее страх частично оправдан, она смогла работать со мной, сформировав рабочий альянс. До этого ее тревога по отношению к ядерной бомбе была Эго-синтонной. Мое признание факта реальности позволило установить рабочий альянс, что сделало страх ядерного взрыва, по крайней мере, его интенсивность, чуждыми для Эго. Она стала в состоянии работать над этим как над внутренней проблемой и в конце концов действительно осознала, что ее бегство на Средний Запад является сопротивлением переноса.

Когда пациент осознает аспект сопротивления в своем поведении, нашей следующей задачей становится прояснение. Теперь мы пытаемся найти такой же паттерн поведения вне анализа и затем занимаемся историей и целями данной активности. Что произошло в жизни пациента, что заставило его принять этот способ сопротивления? Позвольте мне вернуться к профессору Х., человеку, который рассказывал свои сновидения, «сваливая все в кучу» (см. раздел 2.64).

Профессор Х. рассказал, что он читал книги, «сваливая все в кучу», и в школьные годы делал домашние задания в той же манере. Он не мог заниматься сидя за письменным столом, а только лежа или прохаживаясь. Это получило объяснение, когда я понял, что его отец был известным учителем и готовил сына идти по своим стопам. Мальчик хотел бунтовать, потому что он испытывал глубоко затаенные враждебные, ревнивые, сопернические чувства по отношению к отцу, его способ работать был выражением его злобы и вызова. Но была также и глубокая любовь к отцу, которая имела выраженный прегенитальный и оральный характер. Он боялся слишком приблизиться к отцу, так как это означало бы анальное и оральное вторжение и заглатывание. Отец любил играть роль врача, когда пациент болел. Много раз он измерял сыну ректальную температуру, неоднократно ставил клизмы, смазывал горло и т. д.

Поведение «все в кучу» было также проявлением его борьбы против идентификации с отцом, поскольку идентификация была равносильна тому, чтобы быть поглощенным и уничтоженным. Это представляет собой возвращение вытесненных стремлений к слиянию и утрате границ Эго (Greenson, 1954, 1958a; Khan, 1960).

Другой пациент-ученый использовал для описания всех своих переживаний очень реалистичный тон и технические термины. Даже описывая интимнейшие сексуальные события, он никогда не выказывал никаких эмоций. Он никогда не колебался, не проявлял рвения, но механически и досконально докладывал. Я пытался дать ему понять, что, используя технические термины и описывая события так, как будто он докладывает о безличном эксперименте, он пропускает все свои эмоциональные реакции. Он был холодным, невключенным наблюдателем, докладывающим другому ученому, а не пациентом, сообщающим интимные переживания своему терапевту.

В течение долгого времени пациент оправдывал себя, говоря, что факты более важны, чем эмоции. Затем я смог показать ему, что эмоции также являются «фактами», а он с неохотой признает эти «факты» в отношении себя. Затем пациент осознал, что он отбрасывал эмоции, рассказывая мне о себе, потому что чувствовал, что зрелому ученому стыдно иметь чувства. Более того, он также признался, что скрывает свои чувства и от других, даже от своей жены при сексуальных отношениях. Анализ этого поведения затем привел его к воспоминаниям о детстве, когда его отец, инженер, выказывал презрение к эмоциональным людям, считая их слабыми и ненадежными. В конечном счете пациент осознал, что он считал проявление эмоций эквивалентным несдержанности и бесконтрольности. Он приравнивал холодность к чистоте, а эмоциональное тепло – к грязи и утрате контроля.

Анализ формы сопротивления в таком случае, как этот, становится возможным только тогда, когда пациент не может дольше сам оправдывать использование данного метода. Это сопротивление должно стать Эго-дистонным, прежде чем пациент с готовностью предпримет анализ старого, привычного способа поведения. Данному пациенту потребовалось больше года, чтобы изменить свое отношение к невключенному способу рассказывать. Даже когда мы смогли проследить эту форму поведения в прошлом, в конфликтах, касающихся выработки туалетных навыков и анально-садистстских импульсов, он не был в состоянии поддерживать надежный рабочий альянс. Его нижележащая тревога в конце концов приобрела параноидное качество и лишила его истинной мотивации продолжать анализ. Он был готов проходить анализ, только если бы мог остаться, в сущности, неизменным и незатронутым эмоционально. В конце концов нами было принято решение прервать анализ.