Текст книги "Мышонок и его отец"

10

Блестяще разрешив проблему самозавождения, Крысий Хват с удвоенной силой набросился на свою главную задачу – устройство освещения в кукольном доме. Он и прежде-то не отлынивал от работы, а теперь и вовсе завертелся, как белка в колесе. Целыми днями он пропадал в городе в поисках нужных материалов. Он натащил в кукольный дом километры проводки и горы ворованного оборудования, старого и нового: малюсенькие розетки и выключатели, трансформаторы и предохранители – столько всего, что хватило бы на электрификацию доброй дюжины больших человеческих домов.

Повадки его заметно переменились. Кротость, с которой он неизменно держался в первые дни, теперь лишь находила на него приступами. «Что было, то прошло», – казалось, говорил он всем своим видом; и оглядываться на прошлое Крысий Хват больше не желал. Он смотрел в будущее. Походка его стала уверенней и бодрее, на вопросы он теперь отвечал торопливо и лаконично, и по всему было видно, что подготовка близится к концу и вскоре пробьёт час монтажных работ.

И вот, наконец, по стенам и потолку во всём доме протянулись укреплённые на изоляторах провода, и все розетки и выключатели были привинчены, куда положено. Под потолком закачались крошечные лампочки. В гостиной заняла почётное место миниатюрная действующая модель железнодорожного трансформатора, чёрная и загадочная; по приказу слонихи её тотчас накрыли скатертью с длинной бахромой.

– Фегодня вефером! – объявил Крысий Хват и хихикнул, потирая лапы.

– Скорей бы уже стемнело! – воскликнула тюлениха. – Наш дом станет таким хорошеньким, когда засветится всеми огнями!

– Не то флово, – подтвердил Крысий Хват. – Его будет видно жа мили. Это я вам обеффаю.

– Не хотелось бы, чтобы он сиял слишком ярко, – заметила слониха. – Я, знаете ли, предпочла бы нечто тёплое и уютное.

– О да, – заверил её Крысий Хват с беззубой улыбкой. – Будет офень тепло.

И принялся подбирать материалы для подключения домашней проводки к линии, тянувшейся от столба к столбу вдоль железной дороги.

Приготовления завершились уже в сумерках. Рьяный электрик смотал провода и уложил их на площадке. Он помедлил ещё немного, глядя на мышонка с отцом – самозаводящихся и без устали вышагивающих вдоль границ своей территории. Поручни, которые он же и соорудил, не давали им упасть с площадки.

Малыш не расставался со своим барабанчиком и в любой момент был готов подать сигнал тревоги. Отец мерил площадку шагами с видом процветающего землевладельца, обозревающего свои необъятные акры. За ними топали слониха и тюлениха – их заводил Квак. Слониха, превратившись в миссис Мыш, стала уделять внимание внешности. Чёрная повязка, закрывающая слепой глаз, и яркая косынка, повязанная на голову, чтобы скрыть недостающее ухо, придавали ей пленительную щеголеватость и в то же время неожиданную элегантность. Тюлениха крутила на носу весёленький зонтик. И образ этой маленькой компании, не скрывающей своего довольства, тесно сплочённой и исполненной гордости своими владениями, ожёг душу Крысьего Хвата и запечатлелся в ней неизгладимо.

Он вернулся в дом, прошёл в гостиную и взял с буфетного шкафа два больших красных картонных цилиндра с медными крышками. Вскрыв обе коробки открывалкой для пивных бутылок, он извлёк из них свинцовую дробь и высыпал её за окно, в траву. Затем он обошёл всю гостиную кругом, рассыпая за собой чёрный порошок из тех же коробок. Опустевшие коробки полетели в окно следом за дробью.

Выпь, которая бдительно следила за ним немигающими жёлтыми глаэами-очочками, ткнула длинной ногой в чёрный шлейф, протянувшийся за Хватом по всей комнате.

– Это ещё что за мусор? – осведомилась она.

– Электрифефкая негрия! – с видом знатока пояснил Крысий Хват. – Где вы видели электрифефкий фвет без электрифефкой негрии?

Выпь всю жизнь прожила на болоте и электрического света не видала отродясь, да и ружейные патроны и порох были для неё в новинку. Поэтому она лишь кивнула, вздёрнула клюв, чтобы показать, что ей всё понятно, и больше вопросов не задавала.

– А теперь, – объявил Крысий Хват, – пора подклюфаффа.

Он частично размотал уложенные кольцами на площадке провода и протянул два конца через окно в гостиную, но подсоединять их к трансформатору не стал. Вместо этого он уложил провода на пол примерно в дюйме друг от друга, прикрепил их к изоляторам и поместил между оголёнными концами медную монету – вверх надписью «ВАШ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ…». Посыпав монету и провода порохом, Крысий Хват подмигнул выпи и покинул гостиную.

Могло показаться, что бывший хозяин свалки вступил на путь добродетели окончательно и бесповоротно. Однако, преподнеся мышонку с отцом великий дар самозавождения, он не выдержал: слишком полным теперь стало торжество его губителей, и слишком тяжким бременем легло оно на душу Крысьего Хвата. Какие бы грехи ни отягощали его прошлое, такое искупление оказалось непосильным и едва не ввергло его в пучину безумия. Отчаянно цепляясь за рассудок, Крысий Хват осознал, что ему остаётся только одно: снова предаться злу.

И осветить кукольный дом – но совсем не так, как предполагалось поначалу, а сполохами пожара.

Слишком простые способы, наподобие спичек, Крысьего Хвата не прельщали; он от души наслаждался хитроумием своего коварного плана. Теперь оставалось только подсоединить провода к линии электропередачи над железнодорожными путями. И тогда в гостиной, там, где он положил медную монету, произойдёт короткое замыкание, от искры займётся порох, и пламя пожара снова охватит кукольный дом. На сей раз он вспыхнет ярким факелом и будет пылать, пока не сгорит дотла. Крысий Хват хихикнул, представив себе мышонка с отцом: обугленные призраки, вечно бредущие вдоль границ родного пепелища. Забросив на плечо моток, он спустился по верёвочной лестнице, на ходу разматывая провода.

Между тем слониха вернулась в гостиную с семейной прогулки.

– О небо! – вскричала она. – Что это такое?

– Электрическая негрия, – со знанием дела пояснила выпь. – Без неё электрического света не бывает.

– Чепуха! – отрезала слониха. – Какая ещё негрия? Энергия, вот что надо для света. Уж я-то повидала на своём веку электрическое освещение. И никто при этом не разводил такой грязи. Мужчины попросту ленятся убирать за собой, только и всего. Заведите меня, будьте добры. И дайте мне метлу. Этот крысий нахал решил, раз у него зубов нет, так ему теперь всё сойдёт с рук, – хмуро добавила она. – Но если он думает, что может превратить мой дом в свалку, то он глубоко заблуждается.

И она принялась проворно выметать порох, а выпь послала за кукольным мусорным ведром.

– А это ещё что? – воскликнула слониха, наткнувшись на счастливую монету между проводами. – У этой крысы совсем мозги отшибло, – проворчала она и кликнула гадальщика.

– В чём дело? – спросил тот.

– По-моему, Крысий Хват не разбирается в электричестве, – заявила слониха. – Я и то больше знаю. Всем известно, что провода должны к чему-то вести. А кстати, видишь вон там два проводка? Торчат из этой чёрной коробки? Если ты привяжешь эти два к тем, всё станет гораздо красивее, а, может, и свет включится. Насколько я понимаю, именно так всё было устроено в магазине.

– Во всяком случае, попробовать можно, – согласился Квак. – Хуже не станет.

И он соединил провода, а счастливую монету снова повесил себе на шею.

Карабкаясь на столб линии электропередачи, Крысий Хват чуть не лопался от счастья. Давненько ему не было так хорошо. Сумерки сгустились в ночь, и ласковая темнота приняла его в свои объятия; сейчас Крысий Хват мечтал лишь об одном – продлить этот восхитительный миг предвкушения. Однако он не хотел рисковать: если затея с пожаром не удастся, ему больше никогда не знать покоя.

Взобравшись на верхушку столба, он остановился между стеклянными изоляторами и стал выискивать подходящий провод. Чутьё подсказывало ему, что большие провода – толстые и жужжащие – слишком опасны. Во время своих вылазок в город Крысий Хват почерпнул кое-какие полезные сведения у местных крыс, и, полагаясь на эту информацию и собственную тонкую интуицию, не сомневался в том, что сделает всё как надо. Он выбрал провод под относительно низким напряжением – тот, что вёл к лачуге сигнальщика, стоявшей немного поодаль у железной дороги. Крысий Хват подвесил на линию электропередачи верёвочную сетку, забрался в неё, отпустив столб с заземлением, и когтями отодрал изоляцию. На оголённых концах проводов, которые он притащил с собой, были клеммы-«аллигаторы». Крысий Хват взял их по одной в каждую лапу, поднёс к основному проводу и изготовился защёлкнуть.

Но прежде он оглянулся ещё раз и бросил прощальный взгляд на кукольный дом. В доме горели свечи; в мягком свете, льющемся сквозь янтарные, синие и зелёные окошки, мелькали шагающие тени мышонка с отцом. Заводяшки из бывшего фуражирского отряда распевали какую-то жалобную балладу, которой их научила тюлениха, а из дома доносились обрывки беседы и тихий смех: там с нетерпением ждали, когда же свечи наконец померкнут в великолепном сиянии электричества.

– Ну, поехали! – ухмыльнулся Крысий Хват. – С огоньком!

И соединил провода. Полыхнула ослепительная вспышка, и вся шерсть на Крысьем Хвате встала дыбом и затрещала голубыми искорками. Ток от силового провода пронизал его насквозь; тело его забилось в конвульсиях, в мозгу вспыхнули ветвистые молнии. Окна кукольного дома озарились ярким светом, но Крысьего Хвата поглотила непроглядная тьма. Его обмякшее тело лежало в верёвочной сетке, покачиваясь на вечернем ветру. Спустя какое-то время о нём забеспокоились. Зимородок и выпь разыскали его и принесли домой – в ту самую гостиную, которую он собирался поджечь. Его осторожно положили на пол, и всё семейство стояло над ним, охваченное скорбью.

– Бедный дядюшка Хват! – приговаривал мышонок-сын, вышагивая по комнате. – Да-да, я буду называть его дядюшкой! Он придумал для нас самозавождение! Он сделал наш дом таким красивым! И погиб, чтобы дать нам свет!

– Таким как он – самое место в темноте, – заявил безглазый жестяной козлик. Его товарищи по отряду громко рассмеялись.

– Нет, всё-таки жаль, что его жизнь оборвалась так нелепо, – возразил мышонок-отец. – Под конец он исправился. Его и не узнать было.

– Не стану утверждать, что он мне нравился, – печально промолвила слониха, – но этого я себе не прошу. Это слишком ужасно!

– А по-моему, он не умер, – заметила выпь. – У него глаза открылись.

– Поговорите с нами, дядюшка Хват! – воскликнул мышонок-сын. – Скажите что-нибудь!

Крысий Хват, только что валявшийся на полу мешком, как старая тряпичная кукла, почувствовал, что к нему возвращается жизнь. Он приподнял голову и огляделся. Дом, как видно, не сгорел… и Крысий Хват внезапно обнаружил, что очень этому рад.

– Повтори-ка, – прошептал он слабым голосом.

– Что повторить? – не понял мышонок.

– Как ты нажвал меня, – уточнил Крысий Хват.

– Дядюшка Хват?

Крысий Хват кивнул и улыбнулся беззубой улыбкой, и тьма, заполнявшая его, раскрылась навстречу свету.

И кукольный дом, казалось, достиг совершенства. Каждую ночь он сверкал в темноте, как самоцвет на окраине свалки, и все его обитатели были счастливы и довольны.

– И всё-таки ещё кое-чего не хватает, – однажды сказала слониха. – Сущей мелочи, но всё же. По-моему, нашему дому нужна вывеска с эмблемой.

– Какая именно вывефка? – спросил Крысий Хват. – Я в два фчёта вфё фделаю.

– Ну, точно не знаю, – замялась хозяйка дома. – Что-нибудь простое и благородное… ну, как тебе объяснить? Знаешь, бывают такие дома с именами… «Дом с фронтоном», например. Или «Дом среди вязов»…

– На свете есть только одно имя, которое может носить наш дом, – сказал мышонок-сын.

– И только одна эмблема, которая может принести нам счастье, – добавил отец.

Этикетка с банки «БОНЗО», развевавшаяся вместо флага на дозорной башне, давно превратилась в лохмотья от ветра и дождя. Но вскоре нашли новую этикетку, и Крысий Хват сделал с неё точную копию на овальной доске, перерисовав бесконечных чёрно-белых пёсиков на традиционном оранжевом фоне, а сверху изящным почерком вывел три слова: «ПОСЛЕДНИЙ ВИДИМЫЙ ПЁС». Обзаведясь вывеской, дом преобразился, точно по волшебству: так оживает лицо на портрете, стоит прорисовать глаза. Он словно приосанился и, казалось, стал выше, внушительней и просторней.

– Странное дело, – заметила слониха, разглядывая пёсиков, отступающих в глубину вывески. – Эмблема и впрямь отличная, но с ней наш дом стал похож на трактир или гостиницу.

– На гостиницу? – задумчиво повторил мышонок-отец, проходя мимо жены в своём бесконечном кружении по площадке. – А почему бы и нет? – добавил он, миновав слониху на следующем круге.

– Птицам здесь понравится, – сказала тюлениха. – У нас будут останавливаться путешественники со всего света. Сколько интересного они смогут рассказать!

– Они будут заглядывать к нам дважды в год, – подхватил мышонок-сын, – в перелётах на север и на юг. Будут отдыхать у нас по ночам и в непогоду.

Крысий Хват смастерил ещё одну вывеску, поменьше, и повесил её под первой. «ПЕРЕЛЁТНЫМ ПТИЦАМ СЮДА» – значилось на ней, и теперь кукольный дом наконец обрёл своё истинное «я». Вывески покачивались на ветру так плавно и величаво и поскрипывали таким закалённым, бывалым скрипом, что сразу становилось понятно: и они, и весь дом заняли место, отведённое им судьбой от начала времён, – именно здесь, на окраине свалки, у железной дороги, между землёй и небом. «Вот он я, – без обиняков объявляли они всему миру, – Последний Видимый Пёс. К вашим услугам, дамы и господа! Кров и радушный приём для усталого путника. Добро пожаловать!»

И гости не заставили себя долго ждать. Птицы, предпочитавшие дневные перелёты и державшие курс по солнцу, замечали ярко окрашенную гостиницу на краю свалки и останавливались переночевать. Ночные путники, определявшие направление по звёздам, устремлялись к сиявшему, как маяк, Последнему Видимому Псу в часы перед рассветом. Гуси трубили, пролетая над маленькой гостиницей, и отмечали её как ориентир на своих навигационных картах, которые всегда держали в голове. Большинство перелётных птиц уже покинуло эти края, но запоздавшие с отбытием дрозды и славки присаживались отдохнуть на площадку; ласточки и скворцы, иволги, и танагры, и тихие горлицы на все голоса восхваляли гостеприимство кукольного дома и обещали непременно заглянуть на обратном пути.

Квак, зимородок и выпь вновь развернули бурную деятельность. Стульев и столов в доме становилось всё больше и больше; появились скатерти в красно-белую клеточку и цветы в горшках. Дом откликался на суету прибытий и прощаний. Как только обустраивали новую комнату, её тотчас занимали постояльцы; и площадку за эту осень дважды пришлось расширять.

Крысий Хват отремонтировал музыкантов из фуражирского отряда, и они аккомпанировали пернатым певцам на музыкальных вечерах; жестяные клоуны и жонглёры развлекали жильцов; жестяные зверюшки показывали разные трюки; безглазый козлик разносил бутерброды, а затем тюлениха, напевая нежные баллады, покачивалась между столиками в полумраке (Крысий Хват регулировал освещение с помощью трансформатора). Отец и сын без устали расхаживали по гостиной, повествуя о своих странствиях и приключениях, выслушивая рассказы постояльцев, каждого привечая и помогая всем почувствовать себя как дома. Зимородок стал шеф-поваром, а выпь, когда-то нелюдимая затворница, превратилась в радушную зазывалу и несла дозор на башне, окликая всех пролетающих мимо птиц. Но самой яркой личностью в гостинице оставалась слониха: её глубочайшее чувство собственного достоинства и величавая осанка в очаровательном контрасте с залихватской чёрной повязкой на глазу и пиратской косынкой придавали всему заведению особый дух бесшабашного аристократизма, не восхищаться которым было просто невозможно.

Новости разлетелись на птичьих крыльях по всей округе, и к началу зимы владельцы гостиницы уже повсеместно славились как непревзойдённые в своём радушии хозяева. Сведущие птицы утверждали, что «Последний видимый пёс» – единственное место, где можно спокойно передохнуть на перелёте через свалку. Даже когда схлынули волны мигрантов, недостатка в гостях не было: синички и воробьи, поползни и кардиналы собирались на досуге в гостиной у камина из пивных банок, сложенного Крысьим Хватом. Сойка-репортёрша, по-прежнему неутомимая в своих поисках новостей, важных и не очень, тоже облюбовала гостиную и в зимнюю пору каждый день заглядывала сюда погреться и перекусить: у камина всегда стоял поднос с птичьим кормом. Здесь она проводила большую часть времени, перемывая косточки обитателям всей округи и пересказывая свежие сплетни.

И всё же кукольному дому ещё лишь предстояло вознестись на вершину предначертанной ему славы. Слухи о заводном семействе с тремя дядюшками и тётушкой-выпью расходились по окрестностям, как круги по воде. Перемены начались с визитом «Последнего карка моды»: Ворон и его труппа навестили старых друзей, переоборудовали площадку, на которой стояла гостиница, в театральную сцену, и благополучно представили постояльцам «Последнего видимого пса» все три акта «Последнего видимого пса». Окрылённые успехом, они учредили ежегодный театральный фестиваль, который впоследствии стал одним из самых значительных светских событий на свалке. Сам Ворон и его супруга вели мастер-классы, соперничать с которыми по посещаемости мог только ежегодный Симпозиум Глубокой Мысли под основательным и веским председательством Серпентины. Поговаривали, что нагрузка, какая выпадала на долю подъёмного крана при доставке голоса болота и пруда на гостиничную площадку, знакома разве что мозгам местных интеллектуалов, усердно скрипящим под грузом черепашьих идей; однако все как один утверждали, что пропустить подобное мероприятие было бы очень досадно.

Обитатели свалки долгое время оставались равнодушны к переменам, творившимся на окраине у железнодорожных путей, однако в конце концов и в них заговорило любопытство. Поначалу робко и боязливо, но со временем всё увереннее выползали они из своих переулков и приближались к «Последнему видимому псу», дабы вдохнуть свежий, бодрящий воздух культурного возрождения и идейного прогресса.

Вскоре был основан Фонд имени Выхухоля, при котором открылась школа. Курс прикладной физики взялся читать сам Крысий Хват. Молодёжь души не чаяла в своём обожаемом учителе и наставнике, который никогда не воспарял в заоблачные сферы чистой мысли и больше всего на свете любил ремонтировать поломанных заводяшек и чинить в доме разные мелочи.

Квак был избран первым председателем новоявленного комитета по Надзору за Территориями и Разрешению Межлуговых Конфликтов, или НеТ-РаМоК, как его стали все называть. Привнеся в эту организацию свойственные ему прозорливость и мудрость, он постоянно пребывал в разъездах с миротворческими миссиями и принимал делегации жалобщиков, но всё же находил время и для частных посетителей, предсказывая будущее тем, кто приходил за советом, и сочетая браком влюблённые пары.

Форум моды и Клуб домохозяек под совместным руководством слонихи и тюленихи мгновенно приобрёл популярность, и несколько сезонов подряд все модницы свалки сходили с ума по косынкам и повязкам на глаз.

Мышонка с отцом, так многому научившихся и преодолевших все препятствия, так и не уговорили вести курс на тему «Как добиться успеха». Как их ни упрашивали, они решительно отказывались. Секрет прост, объясняли они: надо просто идти вперёд во что бы то ни стало, а этому научить невозможно. Впрочем, они не стояли без дела и по мере сил участвовали во всех начинаниях, которые затевали остальные обитатели «Последнего видимого пса».

Однако все эти новшества и перемены были ещё только впереди. А покамест маленькое семейство, поработав на славу над обустройством гостиницы, вступило в ту пору года, когда можно немного отдохнуть и насладиться плодами своих трудов. Осень давно миновала; дуб шелестел остатками бурой листвы рядом с чёрным, оголившимся деревом гикори. Снег лежал на крыше и дымоходах кукольного дома, с карнизов свисали сосульки. Пёсья Звезда вершила свой зимний путь по мерцающему ночному небу; вывеска скрипела, раскачиваясь под северным ветром; зелёные, синие и янтарные тени разноцветных окошек пятнали ослепительно-белую площадку, а в консервнобаночном камине в гостиной уютно пылал огонь. Год близился к концу. Наконец-то у всего семейства появился досуг, а с ним и возможность в полной мере оценить своё счастье. И счастье оказалось таким огромным, что они поняли: их слишком мало, чтобы вместить его всё целиком.

В канун Рождества, когда колокола в городе вызванивали рождественские гимны, а ночь сверкала звёздами, мышонок с отцом топали по площадке вместе с Кваком, облачённым в тёплую перчатку, и прислушивались к шуму праздничной суеты, долетавшему из гостиной. Слониха присоединилась к ним, и трое заводяшек в дружеском молчании продолжали вышагивать по огороженной поручнями площадке, а гадальщик неторопливо попрыгивал следом. Потом тюлениха в гостиной завела песню, и компания подхватила хором, да так, что в доме задребезжали все окна.

Выпь и зимородок ещё за несколько недель до Рождества отправились разносить приглашения и разыскали всех, без кого на празднике было не обойтись. Прибыли Ворон с супругой; оба нынче были в голосе. Эвтерпа декламировала цитаты из своих любимых произведений, прихлёбывая пунш умеренной крепости, сваренный Крысьим Хватом по случаю торжества. Несколько землероек – и луговых, и ручьевых, – забыв на этот вечер о вражде, щеголяли военной выправкой и орденскими лентами. Юные выхухоли Джеб и Дзеб подросли и стали посерьёзней; они пытались втолковать Крысьему Хвату новую теорию Многого-в-Малом и удивлялись, что такой старик способен на поистине смелые прыжки мысли.

Но звездой торжества была, разумеется, достопочтенная Серпентина. Зимородок и выпь едва отважились приблизиться к прожорливой глубоководной мыслительнице, чтобы вручить ей приглашение. Выпь сломала лёд – в буквальном смысле слова, то есть камнем, – а зимородок нырнул и разбудил знаменитый голос болота и пруда, уже погрузившийся было в спячку. Обе птицы простудились в тот день и до сих пор не выздоровели, но Серпентина пребывала в добром здравии и отличном расположении духа. Возлежа у отдельной, специально для неё приготовленной буфетной стойки, она неутомимо поглощала угощение, успевая при этом делиться своими последними озарениями со стайкой почитателей-скворцов. Кстати, именно в этот вечер в её могучем уме зародилась и простёрла в грядущее свою сень идея Симпозиума Глубокой Мысли.

– Надеюсь, гости не успеют без нас соскучиться, – сказала мужу и сыну слониха, совершая очередной круг по площадке. – Такое счастье – это даже как-то чересчур. Хочется отойти в сторону на минутку и посмотреть на всё это снаружи. Трудно поверить, что у нас есть мы… да ещё и столько всего в придачу!

Мышонок-отец ласково ткнулся в неё на ходу. Их жестяные корпуса тихонько звякнули.

– И я чувствую то же самое, – сознался он.

– А помнишь, – слониха качнула хоботом и коснулась мышонка-сына, – как я пела тебе колыбельную, когда ты боялся большого мира, ожидавшего нас за окном магазина игрушек?

– Помню, – отозвался малыш.

– А вышло так, – продолжала слониха, – что испугалась-то я, когда осталась одна-одинёшенька в большом мире. А ты и твой папа оказались такими храбрыми и спасли меня. До чего же приятно об этом вспомнить!

И мышонок-сын немножко поплакал. Он просто не мог удержаться – так горд он был за себя и рад за маму-слониху.

Тут парадная дверь отворилась, выпустив волну смеха и тёплого воздуха в морозную ночь, и к заводному семейству присоединилась тюлениха. Плавно покачиваясь, она двинулась по кругу вместе матерью, отцом и братиком. На носу её вертелся новенький мячик – подарок Ворона.

– Вот и кончился год, – промолвила она. – Лучший год в моей жизни. Интересно, какими окажутся следующие?

– Ещё лучше, – убеждённо заверил её гадальщик, и они всей компанией продолжили свою прогулку в уютном молчании.

– О господи! – вдруг воскликнул мышонок-отец. Он давно уже шагал всё медленнее и медленнее, но сам того не замечал, и остановка застала его врасплох. Его пружины, попеременно взводящие друг друга, каждый день теряли частичку энергии из-за трения, и наконец запас исчерпался. – Я перестал заводиться! – возопил он.

– Ну и что? – успокоил его Квак. – Никто на свете не может заводиться совершенно самостоятельно. Вот для этого и нужны друзья.

И он потянулся к ключику в спине отца, собираясь снова завести его.

– Нет, подожди, – остановил его отец. – Хочется отдохнуть немного. У нас позади такой долгий путь! Вниз – во мраке лета: это мы угодили на дно пруда. Ввысь – при зимнем свете: это мы поднялись сюда и отвоевали наш дом. Мы пережили и прыжок, и полёт; и мученье, и крушенье выпали на нашу долю. Но всё, что рассеялось, было собрано вновь, – точь-в-точь, как ты и предсказывал.

– И враг, от которого мы бежали в начале, поджидал нас в самом конце, – добавил мышонок-сын и остановился рядом с гадальщиком, потому что и у него тоже кончился завод. – Но теперь он уже не враг. Он мой дядюшка Хват. А вы, дядюшка Квак, не предскажете нам судьбу ещё раз?

– Ваша судьба свершилась, – покачал головой гадальщик, – и её больше не надо предсказывать.

И они постояли немного все вместе, глядя в ночь. Площадка затряслась; издали донёсся тоскливый свисток, и белый луч прожектора скользнул по рельсам, не задев кукольного домика. Дверь одного из товарных вагонов была приоткрыта; поезд сбавил ход, и из вагона в сугроб у дорожного полотна вывалилась котомка. Следом выпрыгнул человек в лохмотьях и с маленьким пёсиком на руках. Человек и пёсик скатились по заснеженной насыпи и поднялись на ноги, а поезд между тем пролязгал мимо и растворился в ночи без следа. Бродяга отряхнулся, подобрал свою котомку и зашагал по хрусткому снегу, залитому звёздным светом, к заброшенной лачуге сигнальщика. Дверь была открыта, но бродяга не спешил войти. Что-то другое привлекло его внимание. Он обернулся – и увидел кукольный дом, сиявший, как маяк, на высоком шесте.

И пока бродяга стоял и смотрел во все глаза на «Последнего видимого пса», часы на городской башне пробили полночь. Двенадцать звонких ударов раскатились в морозном, неподвижном воздухе.

– Двенадцать часов ночи! – возвестили часы. – Счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества, Бонзо! – сказал бродяга своему пёсику. Потом подтащил к шесту прогнивший деревянный ящик, встал на него, чтобы заглянуть на площадку, и увидел всю счастливую компанию: мышонка с отцом, слониху, тюлениху и гадальщика.

Внутри, в гостиной, сойка-репортёрша, услышав бой часов, прервала интервью со скворцами.

– Прошу прощения, – извинилась она, выпорхнула на крыльцо и заверещала во всю мочь: – СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК! ВСЕХ С НОВЫМ ГОДОМ! ВСЕ ОБМЕНИВАЮТСЯ ПОЗДРАВЛЕНИЯМИ И ЖЕЛАЮТ ДРУГ ДРУГУ ВСЕГО САМОГО ЛУЧШЕ… – Тут сойка осеклась, пискнула и попятилась в дом: прямо на неё смотрело изумлёнными глазами огромное бородатое лицо.

Бродяга стоял и разглядывал отца и сына, их родных и друзей. Он увидел «Последнего видимого пса», сияющего в ночи всеми огнями. Он услышал пение и смех, доносящиеся из-за окон маленькой гостиницы. Он улыбнулся и второй раз в жизни заговорил с мышонком и его отцом.

И сказал им:

– Будьте счастливы!