Текст книги "Безмолвная"

Фэн Цзе продолжает:

«Люди гораздо более мудрые, чем я, долго пытались найти ответ на вопрос, почему исчезает слух, однако их размышления ни к чему не привели. Я не надеюсь добиться того, чего не смогли они. Вместо этого я решила оставить здесь память о звуке, ибо боюсь того, что произойдет со следующими поколениями, если они не будут иметь об этом никаких сведений. И без того дети, родившиеся сейчас, не могут ничего понять, когда мы, те немногие, кто еще в состоянии слышать, пытаемся им это объяснить. С каждым днем я глохну все сильнее. Звуки становятся все слабее и слабее, тише и тише. Вскоре тишина превратится в полное отсутствие звуков.

И потому я хочу описать звук для тех, кто его лишен, чтобы слова не исчезли и чтобы те, кто никогда не будет слышать, смогли составить о нем как можно более точное представление. И, возможно, когда-нибудь, если звук вернется, это станет руководством для тех, кто мог забыть слова для звука».

У меня перехватывает горло. Вот почему я отправилась искать этот свиток, который когда-то давно бегло просмотрела. В тот момент эта мысль показалась мне фантастической: предположение, что звук вернется. Но вот теперь…

Дальше Фэн Цзе приводит подробный список звуков. Читая их, я словно пытаюсь понять чужой язык. Я даже не знаю части тех слов, которые она использует, чтобы определить другие слова.

«Когда звенит колокольчик, звук получается высоким и мелодичным, ясным и часто отрывистым. Этот перезвон почти похож на журчание ручья. Когда звонит большой колокол, его звук низкий и глубокий. Он эхом отдается в душе и вызывает вибрацию, которую можно ощутить всем своим телом.

Свист – это звук, который возникает, если выдувать воздух через вытянутые трубочкой губы. Он высокий и часто непрерывный, если вы не изменяете поток воздуха, создавая какую-то мелодию. Кроме того, свист – это основной компонент птичьего пения, а их диапазон намного превосходит наш».

Мой разум переполнен новыми терминами, которым надо придать какое-то значение. Звон. Высокий. Отрывистый. Перезвон. Журчание. Низкий. Эхо. Свист. Диапазон. Мелодия. Песня.

Все три свитка написаны вот так, и я стараюсь усвоить как можно больше понятий. Я мысленно возвращаюсь к тому, что уже наблюдала за это короткое утро. Рама моей кровати стучала о стену. Дыхание Чжан Цзин было тихое. Банка в студии громко раскололась. А чугунный котел на столе… Он брякнул? Или хлопнул? А в чем разница?

Ближе к полудню у меня снова начинает болеть голова: это никак не связано со звуками, а вызвано слишком большим количеством сведений со свитков, которые я прочла уже несколько раз, надеясь все запомнить. Некоторые идеи настолько трудно понять, что нет смысла пытаться их заучивать. Тем не менее терминология сама по себе приносит успокоение. Это – способ примирить незнакомые ощущения с теми, которые я хорошо знаю.

Что-то отрывает меня от чтения. «Звук», – говорю я себе, стараясь правильно использовать термины. Он не производит впечатления громкого или тихого, и я гадаю, можно ли применить в этом отношении слово «средний». Фэн Цзе его не использовала.

Звук издала открывшаяся дверь библиотеки. Повернувшись, я вижу, как в нее заходит Старейшина Чэнь. Я поспешно откладываю свиток и встаю на ноги, чтобы ему поклониться. Он велел мне посвятить день занятиям, но мне страшно, что он спросит, что именно я читала.

«Тебе лучше?» – спрашивает он.

«Да, Наставник, – отвечаю я. – Спасибо Вам за день отдыха».

Кажется, он развеселился, и из его горла вырывается негромкий звук, который заставляет меня гадать, которое именно из слов Фэн Цзе к нему относится. Смех? Хихиканье? Хмыканье?

«Как мне сказали, ты особо не отдыхала, – замечает он. – Слуги говорят, что ты почти весь день провела здесь. Даже в свободный день ты все равно трудишься».

«Мне это было приятно, Наставник, – говорю я, надеясь скрыть, что именно я читала. – И не все чтение было серьезным».

«В твоем возрасте я тоже проводил здесь много свободного времени. – Он вытаскивает какой-то свиток, вроде бы наугад, и разворачивает, демонстрируя изображения фантастических существ. Немного ими полюбовавшись, он возвращает свиток на место. – Вот эти я перечитывал снова и снова. Постоянно отправлялся искать приключения с каким-нибудь волшебным существом. С драконами, бисю, фениксами».

Что-то сказанное им будит во мне воспоминание, и я осторожно спрашиваю:

«Кажется, была какая-то история про бисю и про то, как наши предки лишились слуха?»

На самом деле вымышленные существа меня не интересуют, но я надеюсь, что Старейшина Чэнь скажет про звук что-то полезное для меня.

«Да, просто сказка. Моя мама ее часто рассказывала. По преданию, давным-давно бисю бродили по нашему поселку. А потом они решили отдохнуть и забрали с нашей горы все звуки, чтобы они не мешали им мирно спать».

Это глупое объяснение нашей глухоты, но оно не абсурднее множества других. Ходит масса рассказов о том, почему исчез слух. Многие из них связаны с божественной карой. Я надеюсь, что Старейшина Чэнь еще что-то добавит про исчезновение звука, но он погружается в свои мысли, и я понимаю, что бисю его занимают гораздо больше, чем звук.

«Я всегда мечтал изобразить бисю, – замечает он. – Как крылатых львов. Представляешь себе? Наставник, бывало, ругал меня за то, что мои мысли витают в облаках».

Заметив, как меня изумляет это признание, он снова смеется.

«Да, не одна ты уходишь в грезы. Ты напоминаешь мне меня самого в твоем возрасте. – Он делает паузу, и все его веселье уходит. – Вот почему я хочу, чтобы ты пошла со мной».

Он поворачивается, и я поспешно иду за ним. У меня колотится сердце. Может, он узнал, что со мной произошло? Кто-то на меня донес? С жутким страхом я следую за ним по школе. Отчасти я даже рада возможности открыть свой секрет. Ведь, несмотря на то что в трудах Фэн Цзе очень много информации о слухе, там не упоминается о том, как или почему он может вернуться после того, как отсутствовал на протяжении жизни многих поколений. Насколько я знаю, никто никогда о таком не писал – потому что такого никогда не случалось.

Наставник Чэнь приводит меня в небольшую комнату, где обычно бывают только Наставники. Там я обнаруживаю Чжан Цзин: она стоит перед Старейшиной Лянь, а рядом уселись другие Старейшины. Один взгляд на сестру, и я понимаю: я тут вообще ни при чем.

Старейшина Лянь удивлена нашим появлением.

«Что здесь делает Фэй?»

«Я счел правильным, чтобы она здесь присутствовала», – отвечает Старейшина Чэнь.

«Это ее никак не касается!» – заявляет Старейшина Лянь.

«Я – ее единственная родня, – поспешно вмешиваюсь я, хоть и понимаю, что это нахальство. – Если у нее неприятности, я должна об этом знать».

Во взгляде Старейшины Лянь вспыхивает торжество.

«Ты уже какое-то время знаешь, что она слепнет, верно?»

Я ничего не отвечаю.

«Среди художников места слепоте нет! – объявляет Старейшина Лянь, снова глядя на Чжан Цзин. – Ты больше не подмастерье. Забирай свои вещи и уходи».

Чжан Цзин не в состоянии говорить. Она так побледнела, что я боюсь, как бы она не упала в обморок. Мне хочется броситься ее утешать, но вместо этого я смело делаю шаг к Старейшине Лянь.

«Она еще не слепая! – Я замечаю, что кое-кто из Старейшин держит в руках куски полотна – образцы прежних работ Чжан Цзин. – Посмотрите на это! У нее остались ее умения. Слепой этого делать не смог бы».

«Они не точные, – возражает Старейшина Лянь. – Дефектные. Мы знаем, что ты ее покрывала. Отчеты должны быть безупречными, а это требует безупречного зрения».

«Ей может стать лучше!» – протестую я.

Старейшина Лянь скептически хохочет. Мне этот звук не нравится. Он резкий и противный.

«Ни у кого зрение не улучшается, – говорит Старейшина Лянь. – Мы все это знаем. Радуйся, что она видит достаточно хорошо, чтобы присоединиться к шахтерам. По крайней мере, там она сможет быть полезной. Это лучше попрошайничества».

Передо мной встает образ попрошаек из центра поселка, и я даже вижу среди них Чжан Цзин. Становится тошно. Однако, если Чжан Цзин присоединится к шахтерам, это будет почти так же плохо. Я вспоминаю Ли Вэя и его отца; при плохом зрении шахты очень опасны. А еще я вспоминаю, что при всем том пайки шахтеров меньше тех, которые мы получаем здесь. Вот почему тот слуга попытался украсть еду для родных.

«Не прогоняйте ее отсюда, – неожиданно говорю я, обращаясь ко всем Старейшинам. – Среди прислуги ведь появилось место, верно? После вчерашней кражи? Пусть его займет Чжан Цзин. Пожалуйста! Ее зрения вполне достаточно, чтобы выполнять такие обязанности».

Я не знаю, так ли это. Я никогда особо не задумывалась о том, чем заняты слуги. В этом не было нужды. Однако это лучше, чем работа в шахте или нищенство.

Потрясенный взгляд, который бросает на меня Чжан Цзин, говорит, что она с этим не согласна, но я знаком прошу ее не протестовать, пока Старейшины обдумывают мое предложение.

Старейшины обмениваются взглядами, и в итоге говорит Старейшина Чэнь.

«Действительно, вчера утром мы остались без уборщика. Чжан Цзин нужно место, и это место освободилось. Это удачно. Равновесие, верно?»

Старейшина Лянь смотрит на него скептически, но все же пожимает плечами:

«Я это позволю».

За холодной маской я вижу в ее глазах мимолетное сожаление. Возможно, ее первоначальное решение выгнать Чжан Цзин было порождено не столько жестокостью, сколько необходимостью. Старейшина Лянь сожалеет о том, что случилось с моей сестрой, но почему-то это только ухудшает дело.

Только теперь я до конца осознаю, что сейчас сделала. Моя сестра – служанка? Не просто служанка – уборщица? Мы так давно стали подмастерьями-художницами, что я начала воспринимать этот образ жизни как нечто само собой разумеющееся. От нас много требуется, но наша работа престижна. Мы можем гордиться тем, что наше ремесло делает жизнь в поселке упорядоченной и что спустя сотни лет наши потомки будут смотреть на наше творчество и извлекать из него уроки. Наше искусство останется, даже когда все мы уйдем. Мы заслуживаем почтительного отношения окружающих – такое, какое сегодня я видела от прислуги на кухне. Я внезапно представляю себе, как Чжан Цзин унижается так же, как они, – кланяется и старается не встречаться с художниками взглядом. Что еще хуже, я представляю себе, как она моет полы или выполняет еще какую-то недостойную работу.

Я вижу во взгляде Чжан Цзин отчаяние, но тем не менее она моментально дает подобающий ответ. Она трижды кланяется Старейшине Чэню.

«Спасибо, Наставник. Это большая честь. Я буду исполнять мои новые обязанности с таким же достоинством, как и прежде».

У меня сжимается сердце. Честь? Тут никакой чести нет, но я хотя бы смогу спокойно спать, зная, что у сестры есть крыша над головой и еда. Старейшина Чэнь отсылает нас взмахом руки. Поклонившись, мы выходим в коридор и идем к спальне для девушек.

«Не тревожься, – говорю я Чжан Цзин. – Как только твое зрение восстановится, тебе вернут место подмастерья».

Она останавливается и грустно качает головой:

«Фэй, мы обе знаем, что этого не будет. Мне надо смириться с моей жалкой судьбой».

«Жалкой? Но ты же там их благодарила!»

«Конечно, – отвечает она. – Мне пришлось, чтобы не уронить твоей чести, после того, как ты за меня попросила. Но я бы предпочла достойно уйти и отправиться в шахты, а не ютиться в тени моего прежнего положения».

Словно подтверждая ее слова, мимо нас проходит слуга с метлой, убирая грязь, принесенную ногами подмастерьев. Звук, который издают прутья метлы, довольно интересный, но я так расстроена и возмущена, что не могу над этим задуматься. Я могу понять разочарование Чжан Цзин, но как она может предпочесть оказаться на улице?

«Для тебя это хорошее место, – настаиваю я. – Ты здесь будешь в безопасности. Сыта. Защищена».

«Ну, это хоть что-то, – говорит Чжан Цзин. – Так мне хотя бы больше не придется врать, и работать здесь я смогу еще долго, даже если зрение и дальше будет ухудшаться. А потом мне все-таки придется искать другое место».

«Не надо так говорить! – протестую я. Я не в силах вынести эту мысль. – Пока мы вместе, все будет хорошо».

«Надеюсь», – отвечает она и крепко меня обнимает.

* * *

Когда мы возвращаемся в комнату, там нас ждет еще одна служанка.

«Мне велели показать тебе твое новое жилье, – объясняет она Чжан Цзин. – Теперь ты будешь спать со слугами».

Прежнее спокойствие Чжан Цзин превращается в смущение. Она краснеет. Остальные девушки замирают и глазеют на нас, изумленные этим известием. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы от ярости не замахать кулаками или лягнуть что-нибудь. Высказывая свою просьбу, я такого не ожидала. Мало того, что Чжан Цзин понизили статус, теперь ее от меня забирают! Кто о ней позаботится, если рядом не будет меня? С тех пор как умерли наши родители, мы с ней были неразлучны. Как я могу жить дальше без нее – тем более в такой необычный и пугающий момент? Как мне справляться с этим полчищем звуков, которые на меня сыплются, если я не смогу опираться на нее?

Чжан Цзин высоко держит голову, собрав всю свою гордость до последней крохи. Она складывает свои немногочисленные вещи, не реагируя на скрытые разговоры, которые то и дело вспыхивают среди наших однокашниц. Мне хочется заставить их всех замолчать, сказать, что это – временно… Но я ничего не могу ни сказать, ни сделать. Служанка уводит Чжан Цзин. Сестра дарит мне прощальную теплую улыбку и скрывается за дверью, и впервые в жизни я чувствую себя по-настоящему одинокой.

Глава 4

Этой ночью мне снится, что я оказалась в доме, где на стенах вырезаны хризантемы – такие же, как на том пеньке. Резьба красивая и сложная, но совершенно не функциональная. Восхищаясь этим фантастическим домом, я снова не могу отделаться от ощущения, будто что-то меня зовет. Кажется, будто из моей груди выходит канат, который куда-то тянет. Это очень странно, но хотя бы этот сон тихий и дает мне передышку от шумов, которые бомбардировали меня весь день.

Новый набор звуков пробуждает меня ото сна – последовательность отрывистых звуков, возникающих одновременно, снова и снова, и с огромной частотой. Я сажусь на постели, пытаясь определить их источник. Слабый утренний свет, проникающий в окна, очень тусклый, и серое небо дает мне ответ. Это – звук дождя, бьющего по зданию.

Когда я иду со всеми завтракать, живот у меня сводит спазмами. Мне и хочется, и страшно увидеть Чжан Цзин. Ее отсутствие причиняет мне боль, как незаживающая рана, и в то же время я боюсь увидеть ее в принятой новой роли. Однако, что бы ей ни поручили делать, это не включает в себя нашу с ней встречу. Я отправляюсь в студию помогать остальным завершать отчеты, после чего мы проделываем наш обычный путь к центру поселка и расходимся по наблюдательным постам.

Когда я подхожу ко входу в шахты, дождь уже прекратился, что немного радует. Погода по-прежнему сырая и унылая. Болезненно переживая за сестру, я сижу на пеньке и прикасаюсь к резным хризантемам, вспоминая сон этой ночи. Голова у меня тоже болит: все утро пришлось терпеть лавины новых звуков. Вчера я ходила в библиотеку, пытаясь найти сведения о том, что именно могло вернуть слух, а теперь гадаю, нет ли способа снова от него избавиться. Не могу понять, почему наши предки считали слух таким чудесным, почему так горевали о его исчезновении. Он раздражает и отвлекает, мешает на чем-то сосредоточиться. Как эти дополнительные воздействия могут чем-то помочь в жизни?

И, что еще более непонятно, почему это происходит именно со мной? В давних рассказах говорится, что люди начали глохнуть группами. Если способность слышать к нам возвращается, то разве это не должно происходить одновременно со многими людьми? Вчера перед сном в студии я внимательно просмотрела дневные отчеты и даже поспрашивала других подмастерьев, не происходило ли днем чего-то необычного и не замечали ли они каких-то странных рассказов. Я списала это на любопытство из-за того, что сама пропустила наблюдения, но втайне я надеялась, что, может, другие переживают то же, что и я, и что мне можно будет заговорить об этом и добиться хоть какого-то понимания.

Я по-прежнему не знаю, что делать. Следует ли рассказать об этом Старейшинам? Не сочтут ли меня безумной? Порой начинает казаться, что, возможно, я и правда сошла с ума. Конечно, мои ощущения совпадают с тем, что нам известно о звуке и слухе, но, может, мне просто кажется, будто я все это испытываю? Может, какая-то давняя легенда задержалась у меня в подсознании, а теперь вот так дает о себе знать? По правде говоря, это объяснение кажется более убедительным, чем то, что я внезапно стала единственной, чудом обретшей слух.

Засасывающая меня черная воронка тревог замирает на месте, когда я слышу то, что уже стала опознавать, как звук шагов и движений людей. Я поднимаю голову, пытаясь определить его источник, и понимаю, что он доносится от входа в шахту. Я вскакиваю на ноги и спешу подойти, как раз успевая увидеть, как появляется группа рабочих. Они несут что-то… Нет – кого-то. Я отступаю, чтобы дать им дорогу, и в ужасе смотрю, как они кладут на землю Бао. Кто-то знаками просит воды, но другой качает головой и говорит: «Поздно». У Бао закрыты глаза, на виске – кровь, свежая кровь, а не след вчерашней раны. Он не шевелится.

Во мне поднимается какое-то чувство, но я продираюсь сквозь него, зная, что у меня есть свои обязанности. Похлопав по плечу одну из работниц, я спрашиваю:

«Что случилось?»

Она кланяется, отдавая дань уважения мне и моей роли, и только потом отвечает:

«Кусок стены стал неустойчивым. Бригадир повесил плакат с предупреждением, чтобы мы туда не подходили, но Бао его не увидел».

Кто-то проталкивается сквозь толпу. У меня сжимается сердце: я узнаю Ли Вэя. Он останавливается, стирает со лба пот и жадно озирается. Его черные глаза смотрят пристально и встревоженно. Увидев отца, Ли Вэй на удивление быстро устремляется к нему и опускается рядом со стариком на колени. Если накануне Ли Вэй был полон жара и негодования, то сегодня он – воплощение нежности и сострадания. Едва дыша, я смотрю, как он ласково прикасается к лицу Бао, надеясь, что тот отреагирует. Меня охватывает нестерпимое желание броситься утешать Ли Вэя, но я остаюсь на месте. На его лице быстро появляется выражение безнадежности: он понимает то, что остальные уже осознали. Бао больше нет. Безнадежность сменяется смесью ярости и горя. Ли Вэй сжимает кулаки и открывает рот.

Из него вырывается звук – такой, какого я еще не слышала. На самом деле от людей я звуков почти не ловила. Нам нет нужды их издавать. Поселяне очень давно перестали общаться с помощью ртов и голосов. Однако инстинкт издавать звуки сохранился, особенно в моменты бурных эмоций. Я сама ощущала колебания, когда рыдала, когда издавала горестные вскрики, хотя, конечно, тогда я понятия не имела, как это звучит.

Теперь я это знаю, и, слушая Ли Вэя, я холодею. Мне вспоминается отрывок из текста Фэн Цзе:

«Вопль – этот звук, который мы издаем под действием сильных чувств (крик страха, возглас изумления), часто бывает пронзительным. Он может быть коротким или продолжительным. А еще криком может сопровождаться радость или веселье, хотя это чаще все-таки визг. А вопль горя или ярости… Ну, это нечто совсем другое. Он исходит из темных глубин, из недр нашей души, и когда мы кричим в такие моменты, когда мы горюем или злимся, при этом присутствует ужасное осознание того, что мы даем выход нашим чувствам, – таким, которые наше сердце просто не может вместить».

И под крик Ли Вэя я понимаю, что Фэн Цзе права. Сейчас я слышу его сердце; он изливает свою боль от потери отца извечным и гораздо более красноречивым способом, чем это могут сделать любые слова. Этот звук прекрасен и ужасен, он исходит из его сердца и трогает что-то в моем. Именно так кричала моя душа после смерти родителей, но до этой минуты я об этом не подозревала.

Ли Вэй пытается взять себя в руки и обводит взглядом тех, кто собрался вокруг.

«Так не должно было быть! – говорит он толпе. – Он не должен был работать внизу, раз зрение начало ему изменять. Об этом многие из вас знали. И бригадир знал. Вот только все притворялись, будто ничего не замечают. Сколько среди вас еще таких же? Сколько скрывают свою проблему, чтобы продолжать работать?»

На этот вопрос никто не отвечает, но один из мужчин в конце концов отваживается сказать:

«Нам надо работать, иначе нам нечего будет есть».

«Только потому, что вы такое допускаете! – возражает Ли Вэй. – Вы поддерживаете эту систему, продолжая оставаться ее частью. Если вы и дальше будете без возражений отправлять металлы к подножию горы, никаких изменений не будет».

«Пока мы отправляем вниз металлы, у моих детей есть чем обедать, – откликается одна из женщин. – Если еды не будет, они умрут с голода. Я сотру пальцы до кости, лишь бы этого не случилось».

Несколько шахтеров кивают, поддерживая ее.

«Но должен же быть иной путь! – заявляет Ли Вэй. – Если вы слепнете, то хотя бы не выходите на работу. Не спускайтесь в шахту, рискуя своей жизнью и жизнью других. Не заканчивайте так, как он».

С полными слез глазами он хватает отца за рукав.

Остальные шахтеры смущенно переминаются с ноги на ногу, но его призыв никто не подхватывает. Наконец один из мужчин сочувствующе хлопает Ли Вэя по плечу, а потом говорит просто:

«Нам надо возвращаться работать. За священником для твоего отца уже послали. Соболезную твоей потере».

Другие тоже выражают свое сочувствие и уходят ко входу в шахту. Вскоре появляются послушники нашего поселкового священника. Они бережно накрывают тело Бао, а потом поднимают и уносят подготавливать. Ли Вэю говорят, что он сможет увидеть тело на закате, а потом состоятся похороны. Ли Вэй никак не реагирует, когда они уносят его отца.

Вскоре мы остаемся одни. Ли Вэй бьет кулаками по раскисшей земле и опять издает крик бессильной ярости. Я потрясена той силой и чувствами, которые заключаются в голосе человека. Впервые за то время, как у меня появилась эта странность, я начинаю понимать возможности этого явления и то, почему наши предки горевали из-за исчезновения слуха. Все окружающие меня звуки – возобновившийся шум дождя, ветер в листве – внезапно приобретают новый смысл. Я осознаю, что они не столько мешают окружающему миру, сколько делают его интенсивнее. Масштаб и возможности просто ошеломляют. Я словно получила новую краску для живописи.

Ли Вэй поднимается на ноги и замечает, что я все еще рядом. Его темные глаза впиваются в меня. Отражающиеся на его лице чувства поражают своей противоречивостью, рост и сложение делают его фигуру особенно внушительной. Его по-прежнему окружает атмосфера глубокого горя. Я понимаю, надо что-то сказать, как минимум выразить соболезнования. Но я все еще не опомнилась, все еще потрясена тем, как на меня подействовал его горестный крик. Его голос стал первым голосом человека, который я услышала не во сне, и это воздействие просто ошеломляющее. Я могу только неподвижно стоять на месте.

Ли Вэй возмущенно фыркает и стремительно идет прочь. Это внезапное действие выводит меня из оцепенения. Я понимаю, что он счел меня невежливой и холодной, и чувствую себя просто ужасно. Бросить пост наблюдения – серьезный проступок, но мне невыносимо вот так отпустить его, когда он решил, что я осталась равнодушной к смерти его отца. Я колеблюсь всего секунду, а потом оставляю шахту и бегу следом за Ли Вэем. Когда я догоняю его на дороге, идущей вдоль обрыва, то хлопаю его по плечу, и он оборачивается с такой яростью, что я вздрагиваю и отступаю на несколько шагов.

«Что тебе нужно?» – спрашивает он.

Я понимаю, что его ярость – это попытка спрятать душевную боль.

«Ли Вэй, мне жаль твоего отца. Мне так жаль! – говорю я. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь».

Он мотает головой:

«Весьма в этом сомневаюсь».

«Ты же понимаешь, что я знаю! – укоряю я его. – Ты ведь помнишь, что я лишилась родителей».

«Да. – В его взгляде появляется закономерный стыд, но очень скоро возмущение возвращается. – Они умерли от лихорадки, как и моя мать. Но это – другое. Никто из них тут ничего поделать не мог. В отличие от моего отца. Он не должен был работать, раз начал терять зрение! Я мучился каждый день, видя, как он спускается в эту шахту. Это была смертельная ловушка. Я знал, что рано или поздно так и будет, а он отказывался прекратить работать и стать нищим».

«И это я тоже понимаю, – говорю я ему. – Чжан Цзин… Она слепнет. – Я прерываюсь, потрясенная тем, в чем впервые кому-то призналась. – Наши Наставники это заметили, и она больше не может быть подмастерьем. Нам пришлось искать выход, принимать трудное решение, чтобы избавить ее от попрошайничества».

Ли Вэй замирает, глядя на меня с новым интересом.

«И что вы сделали?»

Я глубоко вздыхаю, мне до сих пор трудно смириться с судьбой Чжан Цзин.

«Она станет домашней прислугой при „Дворе Зимородка“».

Он недоуменно смотрит на меня, а потом возмущенно вскидывает руки:

«И это ты называешь трудным решением? Ее перевели на хорошую, безопасную работу, где ее ждет нормальное питание и отсутствие риска! Ты колебалась из-за этого и считаешь, будто у тебя есть хоть что-то общее со мной или другими шахтерами?»

Я понимаю, что эти резкие слова порождены горем, и стараюсь ответить спокойно.

«Я говорю, что понимаю, каково это – так бояться за человека, который тебе дорог. Видеть, как переворачивается твоя жизнь. Ты не единственный, с кем это происходит».

Он по-прежнему не успокоился, но старается взять себя в руки.

«Твоя жизнь изменилась, но я бы не сказал, что она перевернулась. Пока – нет, – говорит он. – И вот этого-то, похоже, никто не понимает, Фэй. Все знают, что дела обстоят плохо, но все считают, что, если мы и дальше будем жить так, как жили всегда, все будет хорошо. А вместо этого мы просто движемся к полному мраку и катастрофе. Разве ты этого не видишь?»

Я хочу ответить, но тут меня отвлекает звук, которого я никогда прежде не слышала. Он просто невероятный, и мне отчаянно хочется снова его услышать. Не в силах справиться с собой, я поворачиваю голову в его сторону и вижу синий промельк. Это дрозд, такого я недавно видела. Он сидит на ветке дерева и открывает клюв, издавая дивный звук… Песню? Мне ужасно хочется, чтобы птица запела снова, однако дрозд взлетает и исчезает из вида.

Я потрясенно гляжу ему вслед, а потом, смутившись, снова поворачиваюсь к Ли Вэю. Он смотрит на меня с законным недоумением, а потом качает головой:

«Вижу, что этот разговор тебе не интересен».

«Нет, постой. Он мне интересен!» – возражаю я, но он уже от меня отвернулся.

Я тянусь и хватаю его за руку. Стоит кончикам моих пальцев прикоснуться к его коже, как он поворачивается обратно с поражающей меня стремительностью. Наверное, в моих глазах отражаются мои чувства, потому что его лицо смягчается. Моя ладонь лежит на его руке, и у меня кружится голова от осознания, что нас разделяет всего пара пядей. А еще я вдруг вспоминаю, что, хоть мы часто держались за руки и мечтали о будущем, мы ни разу не поцеловались.

Я поспешно отдергиваю руку и отступаю на шаг, надеясь, что мои мысли не так легко читаются.

«И что ты тогда предлагаешь? – спрашиваю я. – Что, по-твоему, нам надо делать, чтобы отвратить мрак и катастрофу?»

Он еще несколько мгновений пристально смотрит на меня. Этот взгляд окутывает меня так, что становится трудно дышать.

«Мы начнем с того, что покончим с системой доставки, – отвечает он наконец. – Именно она нас порабощает, из-за нее мы оказались в этом жалком состоянии».

Я не могу скрыть потрясения. На мгновение я забываю о нашем общем прошлом.

«И как мы покончим с системой доставки?»

Ли Вэй указывает на обрыв.

«Отправившись к Хранителю Дороги. Разобравшись во всем. Либо он разумный человек и поймет нашу беду, либо он тиран, которого надо свергнуть».

Мне уже встречались люди, желающие говорить с Хранителем Дороги, но, глядя в глаза Ли Вэю, я понимаю: кажется, он первый, кто всерьез решился это сделать. И мысль об этом внезапно пугает меня. Пусть я добровольно отвернулась от него, становясь подмастерьем, но я хотя бы знала, что он жив и здоров, что он остался в нашем поселке, а не пытается провернуть какое-то невероятно опасное предприятие.

«И как ты это сделаешь? – спрашиваю я. – Спустишься вниз по скалам?»

«Да», – отвечает он, вызывающе скрещивая руки на груди.

«Это самоубийство! Человеку спускаться слишком опасно. Такого не делали уже много веков! С тех самых пор, как наши предки потеряли способность слышать падающие камни…»

Я прерываю свою отповедь, бессильно опуская руки. Глубокий смысл того, что я только что сказала, кажется мне оплеухой, от которой меня шатает. Всю мою жизнь все в поселке считали, что вниз спуститься никто не сможет. Это слишком опасно из-за того, что склон неустойчив, а обвал услышать нельзя. Все повторяли это снова и снова. Я и сама так говорила, бездумно повторяя печальную истину. И все же… Сейчас я стою, внезапно осознав, что теперь это перестало быть истиной. Теперь кто-то способен услышать камни. Я. Но что это должно означать? И хватит ли этого, чтобы действительно все изменить?

Не зная, о чем я думаю, Ли Вэй решает, что я просто слишком испугана или потрясена его предложением.

«Именно поэтому ничего не меняется! – властно заявляет он. – Все цепляются за то, как все устроено. И это устроение нас убивает. Если нам так и так надо умереть, то я предпочту смерть при попытке что-то изменить – при попытке спасти себя и остальных. Нельзя просто покорно терпеть день за днем. Жизнь должна иметь какой-то смысл, в ней должна быть надежда».

Я не отвечаю, и он опять толкует это как осуждение и страх. Обычно я реагирую очень быстро, но за последние два дня произошло слишком много событий. Даже если бы я доверяла Ли Вэю настолько, чтобы поделиться своими чувствами, я не уверена, что смогла бы облечь их в нужные слова. Все это настолько непривычно и ново, что я продолжаю ошеломленно стоять на месте.

На дороге появляется несколько шахтеров. Ли Вэй напрягается и отвешивает мне почтительный поклон.

«Спасибо за ваши соболезнования, подмастерье», – говорит он благопристойно, а потом поворачивается и уходит.