Текст книги "Безмолвная"

Райчел Мид
Безмолвная

Richelle Mead

Soundless

© Черезова Т.Л., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2016

Глава 1

Моя сестра вот-вот попадет в неприятности, и у меня всего пара минут, чтобы ее выручить.

Она этого не видит. В последнее время она мало что видит, в том-то и проблема.

«Мазки неправильные, – говорю я ей на языке жестов. – Линии кривые, и часть оттенков ты передала плохо».

Чжан Цзин отступает от своего холста. Изумление на ее лице тут же сменяется отчаянием. Такие ошибки появляются у нее не в первый раз. Чутье подсказывает мне, что и этот не станет последним. Я чуть повожу рукой, предлагая ей передать мне свою кисть и краски. Она колеблется и обводит взглядом студию, проверяя, не наблюдают ли за нами соученики. Они поглощены собственными картинами: их стимулирует мысль о том, что Наставники вот-вот придут оценить нашу работу. Их спешка почти осязаема. Я повторяю свой жест, на этот раз более решительно; Чжан Цзин отдает свои инструменты и, посторонившись, позволяет мне действовать.

Я стремительно принимаюсь за холст, исправляя ее недочеты, – приглаживаю неуверенные мазки, утолщаю слишком тонкие линии, песком промокаю те места, где тушь легла слишком густо. Каллиграфия поглощает меня – как поглощает любое изобразительное искусство. Я забываю об окружающем мире и даже не особо замечаю, о чем именно говорит ее работа. Только закончив исправления и отступив назад, чтобы оценить результат, я осознаю, какие именно новости она регистрировала.

Смерть. Голод. Слепота.

Еще один мрачный день в нашем поселке.

Мне нельзя на этом сосредотачиваться: вот-вот могут войти Наставники.

«Спасибо, Фэй», – говорит мне знаками Чжан Цзин, а потом забирает инструменты.

Я отрывисто киваю и быстро возвращаюсь к своему полотну у другой стены. Пол сотрясается, возвещая о приходе Старейшин. Я глубоко вздыхаю, радуясь, что снова смогла избавить Чжан Цзин от неприятностей. Однако с облегчением приходит и ужасающая мысль, которую я больше не в состоянии отрицать: моя сестра слепнет. А это – серьезная проблема в поселке, где никто не слышит.

Необходимо изгнать эти мысли и натянуть на лицо маску спокойствия: мой Наставник приближается, шагая мимо рядов картин. В поселке шесть Старейшин, и каждый обучает не меньше двух подмастерьев. Как правило, каждый Старейшина знает, кто придет ему или ей на смену, но из-за множества несчастных случаев и болезней подготовка дублера становится необходимостью. Некоторые из подмастерьев все еще конкурируют между собой за право стать заменой своему Старейшине, но мне за свое положение можно не тревожиться.

Старейшина Чэнь уже подошел, и я сгибаюсь в низком поклоне. Его темные глаза смотрят мимо меня, на мою работу, зоркие и внимательные, несмотря на его преклонный возраст. Его одежда – синяя, как и на остальных, но туника поверх брюк длиннее, чем у подмастерьев. Она доходит ему почти до лодыжек и украшена пурпурной шелковой нитью. Я всегда рассматриваю эту вышивку, пока он проверяет; мне это не надоедает. В нашей повседневной жизни очень мало красок, так что эта шелковая нить становится ярким, драгоценным пятном. Любая ткань является здесь роскошью, ведь нам с трудом удается добывать хлеб. Рассматривая пурпурную вышивку Старейшины Чэня, я вспоминаю старые легенды о королях и аристократах, которые одевались в шелка с ног до головы. Этот образ на мгновение ослепляет меня, унося из студии, а потом я моргаю и неохотно возвращаюсь мыслями к своей работе.

Проверяя мою иллюстрацию, Старейшина Чэнь совершенно неподвижен, его лицо непроницаемо. Пока Чжан Цзин изображала вчерашние мрачные новости, мне было поручено нарисовать недавнюю поставку продуктов, среди которых оказалась удивительная редкость – редиска. Наконец он опускает сцепленные перед собой руки. «Ты передала дефекты кожицы редисок, – говорит он мне знаками. – Почти никто не заметил бы такой детали».

Он отходит проверить работу своего второго подмастерья – девушки по имени Цзинь Луань. Она успевает бросить на меня завистливый взгляд и низко кланяется Наставнику. Нет никаких сомнений в том, кто из нас – любимая ученица, и я понимаю, как ей должно быть досадно, – несмотря на все свои усилия, она не может добиться первенства. Я вхожу в число лучших художников нашей группы, и мы все это прекрасно знаем. Не собираюсь просить прощения за свои успехи, тем более что мне пришлось стольким ради этого пожертвовать.

Я смотрю в дальнюю часть класса, где Старейшина Лянь проверяет каллиграфию Чжан Цзин. С таким же непроницаемым лицом, как и у моего Наставника, Старейшина Лянь рассматривает все детали полотна моей сестры. Я замечаю, что затаила дыхание и волнуюсь гораздо сильнее, чем из-за собственной работы. Стоящая рядом с иллюстрацией Чжан Цзин бледна. Я знаю, сестра напряженно ждет того же, что и я: Старейшина Лянь разоблачит нас, поймет, что мы скрываем правду о зрении Чжан Цзин. Старейшина Лянь задерживается гораздо дольше, чем Старейшина Чэнь у своих подмастерьев, но наконец-то коротко кивает, принимая работу, и переходит к следующей ученице. Чжан Цзин расслабляется.

Мы снова их провели, но я из-за этого не переживаю. Ведь решается судьба Чжан Цзин! Если Старейшины узнают, что у нее портится зрение, она почти наверняка потеряет место подмастерья и будет отправлена в шахты. При одной мысли об этом у меня сжимается сердце. В нашем поселке есть только три профессии: художники, шахтеры и поставщики. Наши родители были шахтерами. Они рано умерли.

Когда проверка заканчивается, наступает время утренних объявлений. Сегодня их делает Старейшина Лянь: она поднимается на помост, благодаря которому всем собравшимся видны ее руки.

«Ваши работы удовлетворительны, – сообщает она. Это – обычное уведомление, и мы все кланяемся. Когда мы снова смотрим на нее, Старейшина продолжает: – Никогда не забывайте о том, насколько важно то, что мы здесь делаем. Вы – часть древней и благородной традиции. Вскоре мы выйдем в поселок и начнем наши ежедневные наблюдения. Я знаю, что все сейчас непросто. Но помните: вмешиваться нам не положено».

Она делает паузу и обводит взглядом всех нас. Мы согласно киваем: эту мысль вбивают в нас не менее усердно, чем наше искусство. Вмешательство отвлекает жителей, нарушает как привычный уклад жизни поселка, так и ведение точного учета. Мы должны быть бесстрастными наблюдателями. Изображение ежедневных новостей стало традицией нашего поселка уже много веков назад, когда все жители лишились слуха. Говорят, что до этого новости выкрикивал городской глашатай или же их передавали устно от человека к человеку. Но я даже толком не знаю, что такое «крик».

«Мы наблюдаем, и мы регистрируем, – еще раз повторяет старейшина Лянь. – Это – священный долг, который мы выполняем уже много веков, и нарушение его вредит как нашему делу, так и поселку. Всем жителям нужны наши записи, чтобы понимать, что вокруг них происходит. А нашим потомкам понадобятся эти записи, чтобы понимать, как все было устроено прежде. А теперь идите завтракать и не посрамите ваших Наставников».

Мы снова кланяемся и бредем из класса, направляясь в столовую. Наша школа называется «Двор Зимородка»; предки принесли с собой это название из прекрасных далеких стран за горой, оно должно напоминать о той красоте, которую мы создаем в стенах школы. Пусть мы всего лишь запечатлеваем самые элементарные новости (вроде подвоза редиски), но наши работы все равно должны оставаться безупречными и достойными сохранения. Сегодняшние записи вскоре будут выставлены в центре нашего поселка, но сначала нам положен небольшой отдых.

Мы с Чжан Цзин садимся на пол у низкого столика и ждем завтрак. К нам подходят слуги и аккуратно отмеряют порции просяной каши, следя, чтобы всем подмастерьям доставалось одинаковое ее количество. Каждый день мы едим на завтрак одно и то же, и хотя каша прогоняет голод, ощущения сытости не приносит. Однако шахтеры и поставщики получают и того меньше, так что нам надо радоваться.

Чжан Цзин делает перерыв в завтраке.

«Такого больше не будет, – говорит она мне знаками. – Обещаю».

«Молчи», – отвечаю я.

Здесь о таком лучше даже не намекать. К тому же, несмотря на ее решительные слова, на лице у нее отражается страх, и это говорит мне, что она сама им не верит. У нас в поселке все учащаются сообщения о слепоте; причина остается такой же непонятной, как и причина глухоты, поразившей наших предков. Обычно слепнут только шахтеры, что делает надвигающуюся на Чжан Цзин беду еще более таинственной.

Краем глаза я замечаю суматоху, которая выводит меня из задумчивости. Я поднимаю голову и вижу, что остальные подмастерья тоже прервали завтрак: их взгляды устремлены к двери, которая соединяет столовую с кухней. Там столпилось несколько слуг; обычно стольких сразу я не вижу. Как правило, они держатся от нас подальше, памятуя о различии в нашем статусе.

Женщина, в которой я узнаю главную повариху, выходит из двери. Перед ней семенит ногами какой-то паренек. «Повариха» – это не слишком точное именование ее должности, потому что продуктов очень мало и ничего особенного из них не приготовишь. Кроме этого она командует всей прислугой «Двора Зимородка». Меня передергивает, когда она отвешивает парнишке такую оплеуху, что тот падает на пол. Я его и раньше видела – ему обычно поручают самую черную работу. Между ними идет стремительный обмен знаками.

«…Надеялся, что не попадешься? – вопрошает повариха. – О чем ты думал, когда брал больше положенного?»

«Я не для себя! – отвечает ей паренек. – Это для семьи сестры. Они голодные».

«Мы все голодные! – огрызается повариха. – Это не повод воровать».

Я судорожно вздыхаю, понимая, что случилось. Кража еды у нас одно из самых серьезных преступлений. А то, что его совершил кто-то из наших слуг, которые обычно питаются лучше других сельчан, поражает еще сильнее. Паренек с трудом встает на ноги и отважно встречает гнев поварихи.

«Они – шахтеры, и они болели, – объясняет паренек. – Шахтеры и так получают меньше еды, чем мы, а им еще урезали порции, пока они не работали. Я хотел, чтобы все было по-честному».

Суровое лицо поварихи говорит нам, что ее это не тронуло.

«Вот теперь и можешь присоединиться к ним в шахтах. Здесь ворам не место. Изволь исчезнуть еще до того, как мы соберем посуду».

Паренек пугается. Его лицо полно отчаяния.

«Пожалуйста! Не отправляйте меня работать с ними. Простите меня! Я отдам мою порцию взамен того, что взял. Это не повторится».

«Конечно, не повторится», – злорадно утверждает повариха.

Она отрывисто кивает двум самым крепким слугам, и они хватают паренька за руки, чтобы выволочь из столовой. Он пытается высвободиться и протестует, но с двумя справиться не может. Повариха смотрит на это невозмутимо, а мы все изумленно на них глазеем. Когда он скрывается из вида, она и те слуги, которые не обслуживают завтракающих, снова исчезают на кухне. Мы с Чжан Цзин переглядываемся: от потрясения мы забыли все слова. Поддавшись слабости, этот слуга только что сделал свою жизнь значительно более сложной – и опасной. Мало того, что его ждут непривычные трудности в шахте, после наступления темноты ему могут тайно отомстить те, кого разозлил его поступок.

Когда после окончания завтрака мы возвращаемся в студию, все только и могут говорить, что об этой краже.

«Ну надо же! – обращается кто-то ко мне. – Как он посмел отдать нашу еду шахтеру!»

Это говорит Шэн. Как и я, он – один из лучших художников «Двора Зимородка». В отличие от меня, он из семьи, где было много поколений художников и Старейшин. По-моему, он порой забывает, что мы с Чжан Цзин первыми в семье достигли этого звания.

«Конечно, это ужасно», – отвечаю я нейтрально.

Я не смею выразить свои истинные чувства: на самом деле у меня есть сомнения относительно справедливости распределения продуктов. Я давно усвоила, что сохранить свое место среди подмастерьев «Двора Зимородка» можно, только отказавшись от всякого сострадания к шахтерам – нужно просто рассматривать их как необходимую часть рабочей силы нашего поселка. И только.

«Он заслуживает гораздо более серьезного наказания, чем увольнение!» – угрожающе заявляет Шэн.

Помимо таланта художника Шэн обладает нахальной самоуверенностью, которая заставляет других следовать за ним, так что меня не удивляет, что те, кто проходит мимо нас, согласно кивают. Их внимание заставляет его гордо вскинуть голову, демонстрируя изящные высокие скулы. Большинство девушек вокруг нас признали бы его самым привлекательным парнем, но на меня он никогда особого впечатления не производил.

Надеюсь, это в ближайшее время изменится: в будущем нам предстоит пожениться.

Я уверена, что, скорее всего, совершаю ошибку, но спрашиваю:

«А ты не считаешь, что в его поступке свою роль сыграли обстоятельства? Желание помочь больной родне?»

«Это не оправдание, – заявляет Шэн. – Здесь каждый получает то, что заслуживает: не больше и не меньше. Это – равновесие. Если ты не в состоянии выполнять свои обязанности, нечего ожидать, что тебя за это будут кормить. Разве ты с этим не согласна?»

От этих слов у меня ноет сердце. Я невольно бросаю взгляд на Чжан Цзин, которая идет по другую руку от меня, а потом снова поворачиваюсь к Шэну.

«Да, – уныло отвечаю я, – конечно, согласна».

Все подмастерья подходят к своим полотнам, чтобы вынести их на обозрение остальных жителей поселка. Некоторые еще не досохли и требуют особой осторожности. Когда мы выходим на улицу, солнце уже встало высоко над горизонтом, обещая теплую и ясную погоду. Оно сверкает на зеленой листве деревьев вокруг поселка. Их ветки создают полог, укрывающий тенью почти весь путь к центру поселка. Я рассматриваю узоры, которые солнечный свет создает на земле, пробиваясь сквозь листву. Я часто мечтаю о том, как нарисовала бы этот пятнистый свет, – если бы у меня была такая возможность.

А еще мне бы очень хотелось нарисовать горы. Они окружают нас – поселок устроился на вершине одной из самых высоких. Это создает потрясающие виды – и массу трудностей для нас всех. Нашу вершину с трех сторон окружают отвесные скалы. Предки переселились сюда много веков назад; пройдя по перевалу на противоположной стороне склона, где располагались плодородные долины, идеально подходившие для выращивания съедобных растений и разведения домашней живности. Примерно в то же время, когда исчез слух, сильнейшие обвалы перекрыли тот перевал, заполнив его валунами и обломками скал огромного размера. Из-за них наши предки вынуждены были остаться наверху и потеряли возможность обеспечивать всех продуктами.

Именно тогда жители нашего поселка заключили соглашение с городом, расположенным у основания горы. Каждый день большая часть взрослого населения работает наверху в шахтах, добывая драгоценные металлы. Наши поставщики отправляют эти металлы в город по подвесной дороге вниз по склону. В обмен на металл город отправляет нам продукты, раз мы сами их выращивать не можем. Эта договоренность неплохо работала, пока некоторые наши шахтеры не начали слепнуть, теряя способность работать. Когда количество отправляемого вниз металла уменьшилось, то же произошло с отправляемыми в обмен продуктами.

Когда наша группа подходит ближе к центру, я вижу шахтеров, готовых отправиться на работу, – в тусклой одежде, с лицами, покрытыми морщинами от усталости. Теперь даже дети помогают в шахтах. Они идут рядом со своими родителями, иногда – дедушками и бабушками.

В самом центре деревни мы видим тех, кто лишился зрения. Потеряв способность видеть и слышать, несчастные стали попрошайками: они жмутся вместе и ждут ежедневной милостыни, сидят неподвижно со своими плошками, лишенные способности общаться: им остается только ждать вибрации почвы, которая подскажет о приближении людей и даст надежду на получение хоть какой-то пищи. Я смотрю, как один из поставщиков обходит их и кладет в миску каждому по половине булочки. Я помню, что видела про эти булочки в отчете пару дней назад. Они уже и тогда были несвежие: на большинстве видна была плесень. Тем не менее мы не можем позволить себе выбрасывать любую еду. Эта половинка булочки – единственное, что попрошайки получат до вечера, если кто-то не окажется настолько добрым, чтобы поделиться с ними собственным пайком. От этого зрелища меня начинает подташнивать, и я отвожу взгляд. Мы идем к центральному помосту, откуда работники уже убирают вчерашние записи.

Мой взгляд улавливает яркое пятно: я вижу, как на ветку дерева на опушке садится синий каменный дрозд. Как и шелковая отделка Старейшины Чэня, это красочное пятно притягивает меня. Пока я восхищаюсь лазоревым оперением самца, он на несколько секунд открывает клюв, а потом выжидающе осматривается. Вскоре более тусклая самочка подлетает и садится рядом с ним. Я изумленно взираю на них, пытаясь понять, что именно произошло только что. Как он ее к себе привлек? Что он сумел сделать такое, что несло в себе столько смысла? Она же его не видела! Судя по тому, что я читала, когда он открыл свой клюв, произошло нечто: он «спел» ей и каким-то образом призвал, хотя она и находилась далеко.

Толчок в плечо говорит мне, что пора прекращать грезы. Наша группа уже дошла до помоста в центре поселка, и большинство жителей собрались вокруг, чтобы увидеть наши работы. Мы поднимаемся по ступенькам на помост и развешиваем свои картины. Мы делали это уже много раз, и все знакомы со своими обязанностями. То, что в студии было серией иллюстраций и каллиграфии, теперь соединяется воедино в одну связную фреску, наглядно представляя собравшимся внизу все, что произошло накануне. Вывесив свою редиску, я спускаюсь вниз с остальными подмастерьями и всматриваюсь в лица тех, кто читает последний отчет. Я вижу нахмуренные брови и мрачные взгляды, с которыми принимают новые известия о слепоте и голоде. Редис никого не утешает. Пусть он и изображен безупречно, это совершенно не интересует людей, получивших столь печальные новости.

Шахтеры и поставщики медленно отворачиваются от записи и начинают расходиться по своим рабочим местам. Старейшина Чэнь знаками приказывает подмастерьям:

«Идите на свои места. Запоминайте, наблюдайте. Не вмешивайтесь».

Я уже собираюсь пойти за остальными и тут замечаю Старейшину Лянь. Она снова поднимается по ступенькам на помост с выставленной записью. Похоже, что она опять рассматривает работу, внимательно вглядываясь в каждый штрих. Такой анализ не входит в наш повседневный распорядок. Остальные подмастерья ушли, но я не могу пошевелиться – не могу тронуться с места, пока не пойму, что она делает.

Она задерживается на помосте еще немного, и, когда наконец поворачивается, наши взгляды встречаются. Еще через мгновение ее глаза устремляются куда-то мне за спину. Я поворачиваюсь и вижу, что там стоит Чжан Цзин, нервно сжимающая руки. Старейшина Лянь спускается по ступеням.

«Идите на свои места», – приказывает она нам.

Шелковая нить у нее на тунике красная. Когда она проходит мимо нас, вышивка вспыхивает на солнце.

Проглотив ком в горле, я беру Чжан Цзин за локоть и увожу с центральной площади поселка, прочь от слепых попрошаек. Большинство из них – старики и бывшие шахтеры, напоминаю я себе. Она не такая, как они. Она совершенно не такая, как они. Когда мы проходим мимо них, я стискиваю ее пальцы.

«Она поправится, – говорю я себе. – Я не допущу, чтобы она стала одной из них».

Пока мы идем мимо попрошаек, я повторяю эти слова снова и снова, но им не удается заслонить собой картину этих истощенных лиц и пустых, безнадежных взглядов.

Глава 2

Мы быстро доходим до дорожки, которая ответвляется от главной улицы поселка. Я кивком указываю на нее. Чжан Цзин ответно кивает и поворачивает к развилке.

Мы не успеваем уйти далеко: неожиданно из ближайшей рощицы появляется группа людей. Это Шэн и еще двое парней, одетых как поставщики. Эти двое волокут кого-то; я узнаю слугу из нашей школы – того, которого поймали на краже. Новые синяки и рубцы прибавились к тем, которые он получил от поварихи, и, судя по злорадным лицам, взявшие на себя роль наказующих собираются продолжить. Я могу понять возмущение его проступком, но вот от того, с каким наслаждением они причиняют такую боль, мне становится тошно. Чжан Цзин испуганно пятится, не желая вмешиваться ни в какие разборки. Понимаю, что мне следовало бы сделать то же самое, но я не могу. Я выхожу вперед, готовясь высказаться, но не успеваю ничего сделать: меня отбрасывает в сторону еще один человек, пронесшийся мимо. На нем тусклая одежда шахтера. Он быстро подходит к Шэну и остальным, преграждая им путь. Когда я понимаю, кто это, у меня перехватывает горло, и кажется, будто земля под ногами сдвинулась, заставляя терять равновесие.

Это Ли Вэй.

«Что это вы делаете?» – вопрошает он.

Шэн смотрит на него с презрительной ухмылкой.

«Преподаем ему урок».

«Посмотрите на него! – говорит Ли Вэй. – Он уже получил урок. Он и так еле стоит на ногах».

«Этого мало, – заявляет один из приятелей Шэна. – Хочешь сказать, что он может так легко отделаться? Считаешь, что красть еду – нормально?»

«Нет, – отвечает Ли Вэй. – Но я считаю, что он уже достаточно наказан. Благодаря вашему „уроку“ и потере работы при школе он более чем заплатил за преступную попытку помочь своим родным. А сейчас вы просто уменьшаете его способность помогать нам в шахтах. Этого мы сейчас себе позволить не можем. Пора его отпустить».

«Это мы решаем, когда его пора отпускать», – говорит Шэн.

Ли Вэй с угрозой шагает вперед:

«Тогда решайте».

Шэн и поставщики колеблются. Хотя численный перевес на их стороне, Ли Вэй, несомненно, самый крупный и сильный мужчина в нашем поселке. Его руки бугрятся мускулами, приобретенными за долгие часы тяжелой работы в шахтах, и он выше их почти на голову. Он стоит, гордо выпрямившись, крепкое тело напряжено и готово к бою. Его не пугает, что придется выйти одному на троих. Он не испугается, даже если выйдет один на десятерых.

Спустя несколько напряженных секунд Шэн пожимает плечами и усмехается, словно все было отличной шуткой.

«Нам пора работать, – говорит он чересчур непринужденно. – Он заслуживает худшего, но сейчас мне некогда. Пошли».

Поставщики, державшие слугу, разжимают руки, и Шэн со своими дружками поворачиваются, чтобы уйти. Заметив меня, Шэн спрашивает:

«Ты идешь?»

«Нам сегодня в другую сторону», – говорю я, кивком указывая на дорожку.

«Как хочешь», – откликается он.

После их ухода Ли Вэй протягивает руку, намереваясь помочь слуге, лицо которого выражает ужас. Паренек пятится, а потом бросается наутек: страх придал ему силы, несмотря на боль. Ли Вэй провожает его взглядом и поворачивается к нам: похоже, удивляясь тому, что мы еще здесь. Заметив наши синие одежды, он отвешивает почтительный поклон в соответствии с нашим высоким статусом, а потом чуть напрягается, разглядев мое лицо.

Это – единственное внешнее проявление его удивления. В остальном он ведет себя идеально уважительно и благопристойно.

«Прошу меня простить, художники, – говорит он. – Я так спешил помочь, что, боюсь, вас толкнул. Надеюсь, я не причинил вам вреда».

Он обращается к нам обеим, но глаза его прикованы ко мне. Его взгляд настолько пронзителен, что у меня такое чувство, будто он может сбить меня с ног. Или, может, это просто то привычное головокружение, которое я всегда ощущала, оказываясь с ним рядом. Не важно: стоя перед ним сейчас, я обнаруживаю, что не в состоянии двигаться или говорить.

Не замечая моего смятения, Чжан Цзин мягко улыбается.

«Ничего страшного. С нами все в порядке».

«Я рад, – говорит он. Уже начав отворачиваться, он замирает. На его лице отражаются любопытство и неуверенность. – Надеюсь, вы не считаете, что мне не следовало помогать этому пареньку».

«Это было хорошо с твоей стороны», – вежливо отвечает Чжан Цзин.

Хотя она ответила за нас обеих, взгляд Ли Вэя задерживается на мне, словно он надеется, что я что-то добавлю. Вот только я не могу. Я так давно не видела его, и это внезапное, неожиданное столкновение застигло меня врасплох. Выждав несколько неловких секунд, Ли Вэй кивает.

«Ну что же. Желаю вам обеим хорошего дня», – говорит он и уходит от нас.

Мы с Чжан Цзин продолжаем свой путь, и мое бешеное сердцебиение постепенно успокаивается.

«Ты там ничего не стала говорить, – замечает она. – Ты его осуждаешь? Считаешь, что он не должен был мешать Шэну и его дружкам продолжить свою месть?»

Я отвечаю не сразу. Чжан Цзин на год меня старше, и мы чуть ли не всю жизнь были неразлучны и всем делились. Однако есть один секрет, который я от нее утаила. Когда мне было шесть, я залезла на старый подгнивший сарай, что наша мать не раз запрещала нам делать. Когда я оказалась на крыше, она провалилась и погребла меня под собой, а поблизости никого не было. Я застряла в развалинах на два часа – испуганная и уверенная в том, что останусь там навсегда.

А потом появился он.

Ли Вэю было всего восемь лет, но он уже начал работать в шахтах полную смену. Когда он пришел ко мне в тот день, он как раз возвращался с работы и весь был покрыт золотистой пылью. В тот момент, когда он протягивал мне руку помощи, закатное солнце упало на него так, что он засиял и заискрился. Уже тогда мое сердце трогало все необычное и прекрасное; я была очарована. Он помог мне выбраться из-под обломков. Его искренняя улыбка и чувство юмора помогли мне преодолеть робость, положив начало дружбе, которая продлилась почти десять лет и со временем стала чем-то гораздо большим…

«Фэй! – окликает меня Чжан Цзин. Она уже сильно удивлена. – С тобой все в порядке?»

Я прогоняю свои воспоминания, избавляясь от ослепительного образа того золотого мальчишки.

«В полном порядке, – вру я. – Я просто не люблю наблюдать такую жестокость».

«Я тоже», – соглашается она.

Мы сворачиваем на тропу, которая намного у́же главной улицы поселка, но здесь достаточно часто ходят пешеходы, так что она хорошо видна и сильно утоптана. Дорога ведет нас вдоль скалистого обрыва, позволяя любоваться великолепными видами окружающих горных вершин. Время достаточно раннее: в воздухе еще висит туман, скрывающий от нас пропасть.

Мы с Чжан Цзин останавливаемся рядом с кипарисом. Теперь, с приходом лета, он стал зеленее и пышнее, чем когда я видела его в прошлый раз. Сердце у меня сжимается из-за того, что я так давно здесь не была. Древний кипарис упрямо цепляется за свой каменистый карниз, широко раскинув ветви и протягивая их к небу.

«Видите, как гордо он стоит, несмотря на такие суровые условия? – нередко говорил нам отец. – Вот какими нам всегда следует быть: сильными и стойкими, несмотря ни на что».

Тогда мы всей семьей ходили гулять, а эта дорожка, ведущая мимо кипариса, была одной из самых любимых. Когда наши родители умерли, мы с Чжан Цзин развеяли их прах именно здесь.

Сейчас мы с ней стоим рядом и ничего не говорим: просто смотрим на открывшуюся перед нами панораму и наслаждаемся легким ветерком, который играет игольчатыми ветками дерева. Краем глаза я замечаю, что она щурится, – даже здесь. Как это ни больно, я вынуждена наконец что-то сказать. Шагнув вперед, я встаю так, чтобы она видела мои руки.

«Когда это началось?»

Она сразу же понимает, что я имею в виду, и с унылым видом отвечает:

«Не знаю. Довольно давно. Несколько месяцев назад. Поначалу все было не так уж страшно – только иногда в глазах туманилось. А теперь туман приходит чаще и становится гуще. Время от времени я прекрасно вижу. А иногда все вокруг настолько размыто и искажено, что я вообще ничего разобрать не могу».

«Все исправится», – уверенно заявляю я.

Она печально качает головой:

«А если нет? А что, если очень скоро я стану такой, как остальные? Если все вообще накроет мрак? – У нее на ресницах дрожат слезы, но она упрямо смаргивает их. – Мне следует уже сейчас признаться Наставникам и отказаться от ученичества. Это было бы честно».

«Нет! – возражаю я. – Так нельзя!»

«Рано или поздно они узнают, – не соглашается она. – Можешь себе представить, какой это будет позор, когда меня вышвырнут на улицу?»

«Нет, – снова говорю я, хотя втайне испуганно признаю, что, возможно, она права. – Ничего не говори. Я и дальше буду тебя прикрывать, и мы придумаем, как это исправить».

«И как же? – Она улыбается мне, ласково, но грустно. – Некоторые вещи не по силам даже тебе, Фэй».

Я отвожу взгляд, боясь, что мои глаза тоже наполнятся слезами из-за того, что я бессильна изменить судьбу сестры.

«Идем, – говорит она. – Нам нельзя опаздывать».

Мы продолжаем путь по идущей вдоль скалы дорожке. У меня тяжело на сердце. Я не собираюсь ей в этом признаваться – но, возможно, я действительно не в состоянии ей помочь. Пусть я могу грезить о невероятных вещах, пусть способна с помощью красок и кистей воплощать мои видения в реальность, но даже я не в силах вернуть само зрение. Эта мысль меня гнетет и терзает, так что я замечаю собравшуюся толпу, только когда мы чуть в нее не врезаемся.

Наша тропа, идущая по краю поселка, минует то место, на котором поставщики получают приходящие из города внизу грузы. Похоже, первая дневная партия как раз поднялась по подвесной дороге, и ее собираются распределять. Хотя это часто становится причиной внимания, я редко вижу, чтобы по такому поводу собиралось столь значительное количество людей. Это заставляет меня предположить, что происходит нечто необычное. Среди моря тускло-коричневой одежды я вижу синее пятно и узнаю еще одну нашу соученицу, Минь. Это – ее наблюдательный пост.

Я дергаю сестру за рукав, привлекая ее внимание:

«Что тут происходит?»

«Несколько дней назад Хранителю отправили послание, где говорилось, что нам нужно больше еды, что после недавних сокращений нам не хватает ее на жизнь, – объясняет она. – С этой партией как раз пришел его ответ».

У меня перехватывает дыхание. Хранитель Дороги. Связь с ним – событие крайне редкое. Он – тот, от кого зависит наша жизнь, кто решает, какие именно грузы придут к нам вверх по дороге из города. Без него у нас ничего не будет. С проснувшейся надеждой я присоединяюсь к остальным, чтобы узнать новости. Хранитель – великий и могущественный человек. Конечно же, он нам поможет!

Вместе с остальными я смотрю, как главный поставщик разворачивает письмо, которое пришло вместе с едой. Скрученное трубкой письмо было перевязано тоненькой зеленой ленточкой, которую он стискивает в руке во время чтения. На секунду я завороженно смотрю на нее, но потом перевожу взгляд на лицо мужчины, чьи глаза пробегают по письму. По его выражению я понимаю: хороших известий не будет. Его черты искажает множество эмоций – печальных и гневных. Наконец, он отдает письмо одному из помощников и встает на ящик, чтобы во время обращения к собравшимся все могли видеть его руки.