Текст книги "На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 1"

Глава 6

Новый испанский посол. – Сражение началось. – Падение Мобежа. – На реке Урк и в департаменте Мааса. – Монмирайль, Сезанн и болота Гонд. – Бриан и Самба в Париже. – Победа на Марне. – Боны национальной обороны. – Немцы останавливают свое отступление

Воскресенье, 6 сентября 1914 г.

Итак, сегодня на пространстве от Мааса до Урка произойдет вооруженное столкновение народов. Наш отъезд усугубляет мое волнение. В частности, мысль моя летит к той зеленой равнине Орнен, где прошло мое детство, где теперь нашей 3-й армии поставлена задача задерживать неприятеля. В своих директивах от 2 сентября генерал Жоффр еще предвидел, что в ходе нашего генерального отступления Саррайлю, возможно, придется отвести свои войска не только на Ревиньи и Бар-ле-Люк, но, возможно, к Жуанвиллю. Таким образом, большая часть департамента Маас должна была быть оставлена неприятелю. Мы допустили его занять прекрасный наблюдательный пункт в Монфоконе, пройти через лес Гесс и подняться вверх по долине Эри до Бозе. Таким образом, наша 3-я армия, которая должна действовать на правом фланге, вынуждена растянуться от Вердена до Ревиньи, который становится центральным связующим пунктом между ней и 4-й армией и шарниром французского фронта. Против Саррайля находится армия кронпринца, которому, конечно, вверены отборные войска, и если сегодня движение немцев не будет остановлено, то, несомненно, придет конец моему родному городу… Тогда как умом и сердцем я далек отсюда, я принимаю сегодня утром в Бордосской префектуре нового испанского посла маркиза де Валтиерра, который вручает мне свои верительные грамоты, – с его предшественником де Вилла-Уррутиа случилось нечто странное. 2 сентября испанский король, извещенный о возможности отъезда французского правительства, телеграфировал де Вилла-Уррутиа: «Приказываю вашему высокопревосходительству остаться в Париже, что бы ни случилось». В то же время Альфонс XIII, как я уже упоминал, поручил своему другу Киньонесу де Леону сопровождать нас в Бордо. Вилла-Уррутиа, лицемерный враг Франции, сообщал своему правительству, что перед нашим отъездом явился ко мне с прощальным приветом – это не соответствует действительности, – и прибавил, что якобы сказал мне: «Я сожалею, что не волен следовать за вами. Сожалею также, что то обстоятельство, что я остался в Париже, может быть истолковано как акт учтивости по отношению к германскому императору». Эта фантастическая телеграмма, будучи сообщена испанскому правительству, собравшемуся под председательством короля, вырвала у министров всеобщее изумление и негодование ввиду того извращенного смысла, который де Вилла-Уррутиа, очевидно, желал придать королевскому решению¹⁹⁶*. Его величество велел министру иностранных дел передать нашему послу, что «он надеется, что его чувства глубочайшей преданности Франции и высокого уважения к первому должностному лицу республики не позволят нам останавливаться на старческих инсинуациях маркиза де Вилла-Уррутиа».

Старый посол немедленно был отозван. Его преемник маркиз де Валтиерра, генерал-капитан провинции Бургос, бывший адъютант короля, был прикомандирован к моей особе во время моей поездки в Мадрид, и, очевидно, он назначен был послом в воспоминание об этой своей роли. Он имел любезность сам подтвердить мне это в своем официальном обращении ко мне. После слов приветствия и благодарности я ответил ему: «Я знаю, господин посол, ваши чувства к Франции, я знаю, что они в точности отражают чувства благородной испанской нации, я знаю, что они полностью гармонируют с чувствами его величества Альфонса XIII, который всегда проявлял себя верным другом моей страны. Благодарю вас за ваши пожелания восстановления мира. Франция не желала войны, она сделала все, чтобы избежать ее. Теперь ее долг продолжать вместе с союзниками войну до победного конца и восстановления права». Я не мог не согласовать сегодня своих слов с тем прекрасным усилием, которое собираются сделать наши армии. В тот самый момент, когда я обращаюсь с этими словами к новому послу, генерал Гальени, которому неизвестны причины отзыва маркиза де Вилла-Уррутиа, любезно послал одного из своих офицеров с прощальным приветом, и маркиз открыто выразил свою печаль по поводу того, что оставляет Париж¹⁹⁷*. Однако он сам хотел этого.

Делькассе сообщает мне со слов сэра Френсиса Берти, что Китченер телеграфировал Френчу в желательном Жоффру духе. Английское правительство запрашивает, когда начнутся операции. Мы извещаем его, что они начинаются еще сегодня утром. Армия Монури уже вступила в бой с неприятелем. Гальени извещает Мильерана, что первые стычки благоприятны для нас. Френч, предуведомленный еще до Китченера, поддерживает наше движение.

Военный министр сообщает в совете министров, что из Мобена прилетел в Париж почтовый голубь с печальным известием: три форта разрушены, все позиции не в состоянии более держаться, пехота бессильна в осажденном городе, бомбардируемом тяжелой артиллерией, положение поэтому крайне критическое… А в Мобеже двадцать пять тысяч солдат, в том числе несколько тысяч принадлежат регулярной армии. Что будет, если запрут войска в старых фортификациях Парижа?

Вивиани сегодня нервничает, он жалуется в совете министров, что находящиеся в Бордо сенаторы и депутаты постоянно наседают на него по поводу декрета о закрытии парламентской сессии. Большинство из них желает, чтобы по крайней мере использовали их услуги на тех или иных важных постах. Среди сотни других Дени Кошен желает быть назначенным помощником министра иностранных дел на место мобилизованного в армию Абеля Ферри. Я сам продолжаю считать желательным – для расширения лагеря священного союза – вступление в правительство одного из выдающихся членов правой, графа де Мена или Дени Кошена. Кажется, Вивиани относится теперь к этому жесту согласия менее отрицательно, чем прежде.

Дени Кошен лично явился ко мне и повторил, что предлагает свои услуги правительству. Я благодарил его и обещал сделать все от меня зависящее, чтобы его услуги были использованы.

Поль Дешанель, который несколько раз в день дружески навещает меня, говорит мне, что Бордо наводнен парижанами всякого рода и походит в этот момент на курорт. По его словам, печальный пример подают сами министры – он, впрочем, отказывается назвать имена, – обедая в ресторанах с артистками. До сих пор до меня не доходили никакие отголоски этих скандалов. В своей молчаливой и строгой префектуре я не слышу ничего того, что происходит в городе. Неужели действительно возможно, чтобы в такое время французы в состоянии были в такой мере оглушать себя и забываться? Все будущее Франции зависит от того, что происходит теперь на Урке и на Марне. Сегодня утром в узкой долине Жергонь 6-я армия перешла в энергичное наступление в направлении от Бульянси к Аси-ан-Мюльсян и пытается окружить правое крыло неприятеля, а Саррайль делает попытку опрокинуть его левое крыло. Как можно иметь теперь в мыслях что-либо иное, кроме этой далекой битвы, увы, слишком далекой и невидимой для нас?

Понедельник, 7 сентября 1914 г.

Офицер связи, комендант Гильом говорит мне, что генерал Жоффр очень доволен началом операций. Битва начата в лучших стратегических условиях, но теперь слово за тактикой, а она с самого начала войны, увы, очень часто обманывала надежды своей старшей сестры. По оценке главнокомандующего, мы располагаем на нашем левом крыле силой девяти корпусов против семи корпусов, и армия Монури, поддержанная армией Франше д’Эспере и англичанами, в состоянии перейти полезным образом в наступление, тогда как на другом крыле армия Саррайля атакует неприятеля в направлении Аргонн. В центре 4-й и 9-й армиям дан приказ ограничиться пока тем, чтобы оказывать сопротивление неприятелю и держать свои позиции.

В совете министров Мильеран оглашает телеграммы, полученные им от Жоффра и Гальени и подтверждающие первые благоприятные впечатления. 2-й немецкий корпус должен был перейти обратно через Гран-Морен. Авангард неприятеля отошел назад. Наша 5-я армия двигается вперед. Но генерал Гальени требует 75-миллиметровых орудий и пулеметов. Военный министр боится, как бы в этом месте нас не постигли некоторые разочарования. Действительно, наша 6-я армия ведет тяжелую борьбу, она подвергается контратакам неприятеля и то берет, то теряет, то снова берет Марсильи, Барси, Аси-ан-Мюльсян, Этавиньи.

От армии д’Амаде никаких известий. По мнению главной квартиры, ей было бы совсем нетрудно ударить во фланг и на арьергард армии фон Клюка. Как видно, в Северном департаменте и в департаменте Па-де-Кале остались лишь самые незначительные силы неприятеля. В частности, в Лилле нет более ни одного немецкого солдата. Вчера в город въехали при ликующих криках освобожденного населения два французских автомобиля-броневика, они прибыли из Дюнкирхена. Как не использовать эту возможность? Жоффр поражается и возмущается, но, как видно, армия д’Амаде превратилась в призрак.

Думерг сообщает в совете министров новые сведения о боях в Шари и Камеруне. Положение не так благоприятно, как вначале. Наши войска встречают довольно энергичный отпор. Пало много наших офицеров. Германия надеется извлечь из войны главным образом колониальные выгоды и старается прибавить к своим победам в Европе некоторые успехи в Африке.

Длинная дискуссия по вопросу о снабжении гражданского населения. К нам поступают многочисленные жалобы на нерегулярность этого снабжения. Отсутствуют централизованный контроль и согласованность. Все это приходится организовывать экспромтом под огнем неприятеля. Гастон Томсон не покладая рук трудится над этим с помощью своего заслуженного сотрудника Шапсаля, но нашествие неприятеля не облегчает их задачу: ежедневно им приходится принимать меры неожиданно в самых различных пунктах страны и, можно сказать, спасать население.

Сегодня днем Жоффр и Гальени звонили Мильерану. Как видно, неприятель отводит теперь свои войска, уклоняется от боя, отказывается от сражения. Оба генерала, очевидно, опасаются, что неприятель будет стараться подчинить нас своей инициативе, но они оба заявляют о своей твердой решимости не идти на это.

Чтобы оправдаться перед Баску и его супругой за причиненное им беспокойство, мы пригласили их сегодня отобедать с нами запросто в префектуре, из которой мы их выдворили. Вместе с ними мы пригласили Вивиани с женой, Мильерана с женой и Аристида Бриана. Когда встали из-за стола, Вивиани и Бриан отвели меня в сторону и говорят мне, что они очень разочарованы Делькассе и думают, не болен ли он: кажется, он уже не в курсе дел и путается, когда зачитывает на заседаниях совета министров телеграммы. В прежнее время, в различных правительствах, в которых он участвовал, он тоже не отличался общительностью. Даже в 1912 г., когда он был морским министром, он часто поражал нас своей молчаливостью. Но, во всяком случае, по его редким замечаниям можно было понять тогда, что он был прекрасно осведомлен и мастерски вел свои дела. Теперь он стал еще молчаливее, а когда он говорит, он как бы теряет нить своих мыслей. Вивиани и Бриан сожалеют, что Лумерг так легко уступил ему свое место. Я сам, питая величайшее уважение к Делькассе, должен признаться, что нахожу его в настоящий момент несколько подавленным, хотя не могу определить причину этого ненормального состояния.

Вторник, 8 сентября 1914 г.

Поступающие известия неплохи. Мы получили копию телеграммы, отправленной сегодня утром Жоффром Гальени. «От главнокомандующего военному губернатору Парижа, № 4262. Общая ситуация хороша. Германское наступление остановлено на всем фронте, на нашем левом фланге мы заметно выигрываем территорию у неприятеля».

Постепенно мы получаем дополнительные сведения. 1-я неприятельская армия должна была отступить перед англичанами и нами. 2-й регулярный немецкий корпус и 4-й резервный корпус отброшены на левый берег Урка. Наше левое крыло, продвигаясь вперед, взяло пленных и захватило неприятельские пулеметы. Как видно, у тяжелой артиллерии неприятеля оказался недостаток в разрывных снарядах и она стреляет уже только обыкновенными снарядами. 7-я дивизия, которую Жоффр отправил Гальени, прибыла в Париж только вчера днем. Чтобы скорее транспортировать ее на фронт нашей 4-й армии, левому крылу которого угрожали сильные колонны неприятеля, военный губернатор реквизировал сотни такси, их шоферы согласились и сами везти машины, которые и перебросили войска в Ганьи и Трамблей-ле-Гонесс²⁸.

Нами перехвачено несколько немецких радио, которые, по-видимому, указывают на утомление и даже смятение неприятеля. Они говорят, что со стороны Шантильи французская кавалерия препятствует всякой атаке на Париж.

Действительно, дивизия Корнюлье-Люсиньер, которая с 5 сентября все время находилась в бою, получила приказ перейти Урк, настигнуть арьергард неприятеля и продвинуться как можно дальше через леса Ретца и Виллер-Котре.

К сожалению, между английским и французским командованиями были еще небольшие трения. Жоффр думает, что в результате нашего дипломатического демарша Китченер отдал Френчу слишком категоричные приказы, которые тешили несколько щепетильное самолюбие фельдмаршала. Чтобы успокоить самолюбие Френча, Жоффр просит у Мильерана переслать через английское военное министерство новые поздравления Френчу и его армии. Впрочем, эти поздравления вполне заслужены.

Перехвачено еще одно радио. Оно извещает о падении Мобежа, которое, увы, весьма правдоподобно. Взятие этой крепости, в которой генерал Фурнье храбро выполнил свою неблагодарную задачу, является для нас тяжелой потерей. Кроме того, сдача Мобежа представляет для нас тот минус, что освобождает два немецких корпуса, которые устремятся на фронт на Марне.

Мы можем парировать эту предстоящую опасность только с помощью наших действующих армий, но на предмет дальнейших столкновений Мильеран изучает теперь образование армии второй очереди, в которую будут призываться в случае надобности молодые люди в возрасте восемнадцати лет, а также мужчины до пятидесяти шести лет. Чтобы организовать ее как следует, понадобятся орудия, винтовки и снаряжение. А между тем у нас остались в запасе только двести орудий 75-миллиметрового калибра. В зоне действующих армий свободны пока только 90-миллиметровые орудия, да и они скоро пойдут в дело; заказаны и находятся в производстве у Крезо пятьдесят батарей 75-миллиметрового калибра, но для выпуска первых восьми из них заводы требуют срок четыре месяца. Все это весьма недостаточно уже для полевой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то она у нас почти отсутствует. Я нахожу, что инстанции, ведающие у нас снаряжением, не обращают достаточного внимания на этот важный пробел. Говорю об этом Мильерану, который из принципа с большой энергией защищает своих подчиненных, но в глубине души разделяет мои опасения. Он надеется, что нам удастся купить батареи в Португалии и Испании. Что касается винтовок образца 1886 г., у нас теперь производится их 1400 штук в день, а с конца сентября будут производить по 1500 штук.

50 тысяч винтовок мы ожидаем из Японии, а на Сент-Этьеннском заводе скоро будут ежедневно переделывать по 1000 ружей образца 1874 г. на образец 1886 г. Но всего этого еще слишком мало для наших потребностей.

Вследствие неизбежных случаев болтливости эта нехватка материала становится известной многим лицам и служит в светских и политических кругах предлогом для новых приступов «дефетизма». Это захватило даже сэра Френсиса Берти; он несколько растерялся и пессимистически оценивает военные операции. Он идет еще дальше. Он критикует планы Жоффра. Сегодня он сказал Рибо, что наш главнокомандующий не знает, чего хочет, и что если бы он, Берти, был на его месте… Кто мог бы подумать, что сэр Френсис под расшитым мундиром безупречного дипломата скрывает сердце прирожденного полководца. А впрочем, не является ли он выразителем, улыбающимся выразителем того мимолетного плохого настроения маршала Френча, которое старается рассеять Жоффр?

Из Парижа вернулся Альбер Тома. Волосы его непослушно вьются вокруг висков, острый взгляд устремлен через стекла очков. Он рассказывает, что видел вокруг Гальени целый штаб штатских в мундирах: Поля Думера с его секретарем Лихтенберже, Гези, Гинибурга, Жозефра Рейнака, Клотца. Прибавляет, но без трагизма, что «La guerre sociale» Густава Эрве обеспечила себе сотрудничество Лихтенберже, что она немилосердно обрушивается на министров и парламентариев и начинает даже проповедовать диктатуру. Я вижу, как у ряда министров, испуганных этими новостями, в том числе у самого Вивиани, закрадывается опасение военного переворота, пронунциаменто. Подчеркиваю, что это надо считать совершенно исключенным, что характер Гальени гарантирует нас от всякой авантюры, что в Париже просто недостает правительства, и если мы скоро возвратимся. Но все центральные ведомства выехали из Парижа и устроились в Бордо в реквизированных помещениях, взялись здесь за работу, и ни одно из них не желает нового переезда. Мой робкий намек не встречает успеха. Однако смутные опасения, которые рассказ Альбера Тома заронил в некоторых умах, укрепляются в них благодаря только что опубликованной статье Клемансо, в которой военный губернатор Парижа обвиняется в подготовке коммуны. Тем временем, пишет Клемансо, штатское окружение Гальени уже стелет для последнего постель в Елисейском дворце, где по воле Клемансо должен спать только он, Клемансо, а не кто другой. Бриан не из тех, которые принимают всерьез эти сказки, но своим замечательным чутьем он сразу понял, как благоприятно общественное мнение встретило бы приезд одного из членов правительства. Он вызвался поехать в Париж и переговорить с Гальени и его сотрудниками. Вечер тревоги и тоски. Я несколько раз телеграфирую Мильерану. Только к одиннадцати часам расшифрованы телеграммы Жоффра. Бои идут повсюду, но мы нигде не подвигаемся вперед, за исключением Пти-Морен. Армия Монури подверглась сильной контратаке неприятеля. Она должна была в нескольких местах отступить. С целью поддержать ее с тыла Гальени перебросил 62-ю резервную дивизию в Монже и Даммартен. Бои с неопределенным исходом ведутся также на востоке, со стороны Сермез и на Орнене. Телеграммы заканчиваются следующими загадочными словами, которые окончательно ввергли меня в уныние: «Атака на Нанси». Кроме того, как видно, Мобеж действительно пал, и большая часть гарнизона взята в плен. Префект Северного департамента телеграфирует, что шестистам солдатам гарнизона крепости удалось уйти через Бельгию и что они возвратились в Лилль. Те форты, которые построены недавно, оказывают еще сопротивление. Губернатор покинул город и заперся в одном из этих фортов.

Наконец, нашлась армия д’Амаде. Она состоит из запасных и из солдат территориальных войск и лишь с великим трудом восстановила свои ряды, несмотря на то что правительство и я настойчиво требовали этой перегруппировки. К сожалению, очень многие кадровые офицеры все еще ни во что не ставят наших запасных; они пренебрегают ими и считают их почти негодными для использования, между тем как все говорит, что со временем этим войскам суждено стать все более существенной частью наших армий. В районе Лилля, Арраса, Амьена остались только части ландвера. Мы допустили их занять наши города, терроризировать жителей, уводить в плен раненых, реквизировать съестные припасы. Несколько тысяч французов могли бы справиться с этими разрозненными патрулями. Они могли бы тревожить тыл неприятеля и установили бы полезное сотрудничество с бельгийцами, которые желают иметь подле себя тысяч двадцать пять английских или французских солдат, чтобы обеспечить сухопутное сообщение между Антверпеном и Францией¹⁹⁸*. Правительство республики может ответить бельгийцам только следующее: у нас нет свободных войск, но мы не сложим оружия, пока не очистим бельгийскую территорию от неприятеля. Дивизия запаса даже небольшого состава лучше бы устроила наших друзей.

Мы получили из Лилля еще одну телеграмму от префекта Северного департамента. Он сообщает, что в ряде городов, в частности, жители, подлежащие мобилизации, вынуждены были во время прохода неприятельских войск являться к немецким военным властям со своими призывными билетами. Немецкие солдаты составляли из них отряды, затем их отправляли в Э-ла-Шапелль. Немцы не теряли времени даже в тех городах, где они не оставались: они забирали с собой людей, которые завтра служили бы в наших армиях.

Армия д’Амаде, перестроившись с грехом пополам, получила от генерала Жоффра приказ идти на Бове.

Среда, 9 сентября 1914 г.

Вернулась надежда. Я читаю ее в знакомом лице полковника Пенелона. Он приехал к нам, сияющий, из ставки в Шатильон-сюр-Сен. Стратегическая ситуация определенно превосходна. Немцы находятся теперь в таком же положении, в каком мы находились после Шарлеруа. Наши оба крыла обошли их. Если не сделано промаха при тактическом исполнении нашего плана, немцы будут вынуждены отступить на Марну и затем на Реймс. Итак, их план будет сорван. Единственный мрачный пункт – это предстоящее появление на полях сражения обоих немецких корпусов, которые были задержаны под Мобежем. Они, надо думать, могут быть подвезены до самого неприятельского фронта по железной дороге, так как ветка Гирсон – Суассон, по-видимому, находится в руках немцев и, возможно, также прямая линия Мобеж – Суассон. Чтобы отрезать их сообщения, часть нашей кавалерии под командованием генерала Конно сделает сегодня попытку проникнуть до Суассона. Но к концу заседания совета министров мы получили телеграмму Жоффра с сообщением, что перед фронтом армии Монури и у ее левого крыла, то есть именно в суассонском направлении, находятся еще значительные силы неприятеля.

Наша 5-я армия медленно двигается к Пти-Морен. 18-й корпус переправился через эту реку у Марше-ан-Бри, но правому крылу пришлось отойти назад под натиском гвардии. 9-я и 4-я армии ведут в благоприятных условиях бой на всем участке своего фронта. На фронте нашей 12-й армии сражение тоже носит повсеместный характер, от Нюбекура до Вассенкура и Ревиньи. В Нюбекуре на небольшом семейном кладбище семьи Пуанкаре спят рядом вечным сном мой отец и моя мать, в Ревиньи скончалась моя добрая, милая бабушка, смерть ее была моей первой большой скорбью в жизни. Но что значат эти личные моменты перед необъятностью общественного несчастья? Однако я не могу отогнать этих воспоминаний, оставшихся моими верными товарищами во всей моей жизни. Вопреки тому, что можно было предположить по телеграмме, полученной вчера вечером, Нанси не взят и ему не угрожает опасность. Известия из департамента Мерты и Мозеля и из Вогез удовлетворительны.

Бриан снова вызвался перед своими товарищами по кабинету представлять их несколько дней в Париже, на ту же честь претендует Марсель Самба. Правительство решает, что они поедут вместе как с целью проявить к населению интерес со стороны правительства, так для рассмотрения некоторых важных вопросов. Вот эти вопросы: эвакуация окрестностей Парижа – генерал Гальени желает урегулировать этот вопрос на случай осады, которую он все еще считает возможной, затем вопрос об отношениях между Полем Думером, с одной стороны, и префектом департамента Сены и префектом полиции – с другой; наконец, третий вопрос – о нем говорилось совершенно серьезно – об отношениях La guerre sociale к Лихтенберже, словно бывший революционер Густав Эрве не превратился в пламенного патриота, и не превратила его война, не имеющая в себе ничего социального.

В Бордо приехал Киньонес де Леон. Он беседовал с испанским королем в Гранжа. Альфонс XIII просит передать нам, что он очень хотел бы продать нам ружья, но в испанской армии их едва хватает для собственных нужд. Всегда могут неожиданно вспыхнуть движение карлистов или народные восстания, которые придется подавлять. Значит, все предложения, исходившие от частных лиц и дошедшие до сведения Андре Лефевра и Мильерана, были мистификацией или подозрительными махинациями. Итак, исчезла еще одна перспектива относительно доставки снаряжения. Нам остается только усилить свое производство.

Днем телеграмма от Жоффра: наши операции продолжаются по всей линии фронта. В районе Монмирайля произошел новый бой – с неприятельским арьергардом. Арьергард! Уже одно это слово преисполняет нас надеждой, и перед глазами встает картина бегущего неприятеля, которого преследуют наши солдаты.

Вечером новая телеграмма от главной квартиры. За три дня наше левое крыло продвинулось на сорок километров. Англичане дошли до Марны. Мы тоже рассчитываем прийти к Марне завтра, хотя нам пришлось немного отступить близ Ла-Ферте-Гоше. Под Парижем, в долине Урк, армия Монури держится хорошо. Общее впечатление весьма удовлетворительное.

Успокоенный этими известиями, я в состоянии проявить больше интереса к событиям за пределами Франции. На востоке Европы русские армии тоже продолжают успешно сражаться. Они продвигаются на запад от Львова и вдоль Вислы. Они двигаются вперед также в Восточной Пруссии. Во всяком случае, они задерживают определенное число немецких корпусов, которые они отнимают от нашего фронта. Это не тот «каток, давящий все на своем пути», о котором мечтали некоторые наши газеты. Но, во всяком случае, это ценная помощь для Франции в решительную минуту.

Очевидно, Германия понимает теперь, что ее план большого внезапного наступления не удался. Граф Бернсдорф из кожи лез в Вашингтоне, чтобы вызвать посредничество Америки¹⁹⁹*. Он нащупывал почву на этот счет у министра иностранных дел Брайана, который уведомил об этом президента Вильсона. «Я не скрыл от Брайана, – телеграфирует Жюссеран, – что шансы на успех предполагаемого посредничества минимальны, так как с каждым днем увеличивается список германских преступлений и растет волна всеобщего негодования. Он намекнул тогда на возвращение к статус-кво, я ответил ему, что мы согласились бы на него, если бы немцы для восстановления статус-кво вернули жизнь нашим мертвецам».

По воле Сазонова, у которого семь пятниц на одной неделе, продолжаются переговоры с балканскими странами. Телеграммы следуют за телеграммами. Результата никакого.

Четверг, 10 сентября 1914 г.

Утром два звонка по телефону. Один, без особого энтузиазма, от Гальени: «Положение неплохое, но не такое хорошее, как мы желали бы». Другой, более удовлетворительный, – от Жоффра, относительно всего сражения в целом. Действительно, армия Монури мало продвинулась вперед за вчерашний день. Кажется, германцы даже несколько обошли ее на севере на ее левом фланге. Она потеряла Бетц и Нантэйль-ле-Гадуен и должна была отойти к Силли-ле-Лонг. Но 1-я германская армия вынуждена была переправиться обратно через Марну севернее Ла-Ферте-су-Жуарр и Шато-Тьерри. 2-я германская армия под командованием фон Бюлова не устояла перед натиском Франше д’Эспере. 3-я армия, под командованием фон Гаузена, тоже подалась перед нашей 9-й армией; последней командовал Фош, которому приходилось защищать от бешеных атак фронт в 35 километров. Фош должен был во что бы то ни стало воспрепятствовать неприятелю перейти через Сен-Гондские болота, тихо дремлющие в долине Пти-Морен и окруженные мирными деревнями Шампани. Его армия выдержала одну за другой ряд ожесточенных атак неприятеля. На правом фланге 11-й корпус, против которого неприятель стягивал все более многочисленные силы, вынужден был эвакуировать Фер-Шампенуаз: в центре угрожала опасность, что неприятель ударит с тыла на наш 9-й корпус, последний должен был отступить, и прусская гвардия подошла к замку Мондеман, старая башня которого господствует над всей равниной – этот замок является ключом к Маре (болотам)²⁰⁰*. В самый разгар битвы Фош обратился к своему соседу генералу Франше д’Эспере с просьбой помочь ему заменить в первых рядах 42-ю дивизию Гросетти, изнуренную трехдневными боями. Франше д’Эспере поспешил представить 9-й армии свежие войска, которые он мог отдать без опасности для себя, и Фош ударил во фланг 10-го германского корпуса. Но тогда как левое крыло, подкрепленное таким образом, продолжало идти вперед, прусской гвардии удалось оттеснить храбрую марокканскую дивизию и завладеть замком Мондеман. Еще один сильный напор, и неприятель пробьет брешь. Но быть побежденным – это значит считать себя побежденным. Фош всегда повторял эту истину. Он не боится быть захлестнутым поднимающейся перед ним волной. Приказывает марокканской дивизии взять обратно замок Мондеман любой ценой; 42-й дивизии, которая была проведена в тыл, с севера на юг, дается спешный приказ идти в Корруа и снова перейти в наступление фронтом на восток. Выбиваясь из сил, измученная, она снова появляется на передовых позициях, приходит на помощь нашим армиям, находящимся под угрозой. Перед лицом этого развертывания новых сил германцы, более измученные, чем мы, дрогнули, пошатнулись и начинают отступать.

Под впечатлением этих счастливых событий я принимаю Титтони. Его демарш является актом простой вежливости, но, очевидно, вызван новостями с фронта, просочившимися в дипломатические круги в Бордо. Мне представляется, что эта любезность – хорошее предзнаменование. Multos numerabis amicos (y тебя будет много друзей).

Делькассе, пришедший беседовать со мной и Вивиани о Турции, Греции и Болгарии, вдруг разразился слезами. Встревоженные этим припадком, мы расспрашиваем Делькассе. Он извиняется перед нами и говорит нам сквозь рыдания, что только что получил известие, что сын его ранен и взят в плен. Он боится, что имя Делькассе, ненавистное немцам, навлечет на несчастного молодого человека придирки и жестокое обращение. Мы утешаем его как можем, но как не разделять его опасений?

Во второй половине дня я отправился с Мильераном в бордоский лагерь принять парад марокканской бригады и стрелкового батальона, которые только что прибыли во Францию и отправляются на фронт. Это великолепные войска с прекрасной выправкой, и при виде их я нисколько не сожалею ни о заключенном 30 марта 1912 г. договоре о протекторате, ни о той «марокканской экспедиции», в которой Клемансо усматривал тогда помеху для нашей мобилизации²⁰¹*. На пути туда и обратно меня, как и в прошлом году, приветствовала толпа, густой шеренгой стоявшая вдоль улиц, но, на мой взгляд, не в меру веселая. А ведь среди нее нет человека, у которого не было бы родных на фронте, каждый может ожидать не сегодня завтра траурную весть! При каждом раздающемся вивате я думаю о солдатах, умирающих на поле сражения. Вернувшись в префектуру, я с грустью запираюсь в своем кабинете и принимаюсь за разбор бумаг, которые министры ежедневно направляют мне.