Текст книги "Этика микроагрессии"

Современные исследования микроагрессии

Большинство людей не слышали слова «микроагрессия» примерно до 2010 года, когда идее Пирса исполнилось уже четыре десятилетия. Если есть один человек, благодаря которому это слово вошло в общественное сознание, то это психолог Деральд Уинг Сью. Во множестве книг и статей Сью и его коллеги предложили современную программу исследований микроагрессии и ввели этот термин в широкое употребление[30]30
  См. ключевое обсуждение в (Sue et al., 2007).


[Закрыть]. Сью создал таксономию типов микроагрессии, разработал исследовательские методики для анализа микроагрессии в реальном мире и значительно расширил набор предубеждений, которыми занимаются исследователи и активисты. Несколько его бывших учеников стали лидерами в этой области; психолог Кевин Надаль, например, первым начал исследовать микроагрессию в отношении ЛГБТ[31]31
  (Nadal, 2013).


[Закрыть]. Как и почти все, кто пишет на эту тему, я приму схему Сью, хотя по мере продвижения предложу некоторые пути ее усовершенствования.

Определение микроагрессии, данное Сью, встречается в десятках исследовательских статей и в документах корпоративных и университетских тренингов. Согласно Сью, микроагрессии – это «краткие и привычные повседневные вербальные, поведенческие и средовые унижения, преднамеренные или непреднамеренные, которые передают враждебные, уничижительные или негативные расовые, гендерные, связанные с сексуальной ориентацией или религиозной верой замечания и оскорбления в адрес соответствующего лица или группы»[32]32
  (Sue, 2010, p. 5).


[Закрыть]. Как и Пирс, Сью подчеркивает, что люди, совершающие микроагрессию, часто действуют, не вполне осознавая, что они делают: «Сила микроагрессии заключается в ее невидимости для агрессора, который не подозревает, что его или ее действия несут в себе угрозу и унижение для адресата такого сообщения»[33]33
  (Sue, 2010, p. xv).


[Закрыть].

Самый влиятельный вклад Сью – таксономия микроагрессий. Он выделяет три их формы:

Микроотмены – это «сигналы, передаваемые в ходе коммуникации или заложенные в окружающей среде, которые исключают, отрицают или сводят на нет мысли, чувства или субъективный опыт определенных групп, таких как темнокожие, женщины и ЛГБТ»[34]34
  (Sue, 2010, p. 37).


[Закрыть]. Например, белые американцы иногда говорят американцам азиатского или латиноамериканского происхождения, что те хорошо говорят по-английски, даже если человек родился в Соединенных Штатах и английский – его родной язык. Лежащее в основе этого послание подрывает ощущение человека, что он просто американец, принимаемый наряду со всеми другими. Сью называет это микроагрессией типа «иностранец в собственной стране». Обратите внимание, что, хотя намерение, стоящее за подобным замечанием, может быть позитивным, даже лестным, результат таковым не является.

Микрооскорбления – это «акты межличностной или заложенной в окружающей среде коммуникации, которые транслируют стереотипы, грубость и бесчувственность и унижают расовую, гендерную или сексуальную ориентацию, наследие или идентичность человека. Микрооскорбление выражает завуалированное пренебрежение, зачастую остающееся за пределами сознания агрессора, но оно несет в себе обычно скрытое оскорбительное сообщение получателю»[35]35
  (Sue, 2010, p. 31).


[Закрыть]. Например, белые водители, остановившиеся на светофоре, могут проверять, заперты ли дверцы автомобиля, когда мимо проходят чернокожие пешеходы. Или некоторые люди говорят «это так по-гейски», чтобы назвать что-то странным или не крутым. Важно отметить, что люди, делающие подобные вещи, могут не до конца осознавать, что они делают (проверить дверцы автомобиля можно не задумываясь), и они могут не ставить целью нанести кому-либо обиду. Но они ее наносят.

Микронападения – это «сознательные, преднамеренные и либо неочевидные, либо явные предвзятые установки, убеждения или действия, связанные с расовой или гендерной принадлежностью или сексуальной ориентацией, которые сообщаются маргинализированным группам через сигналы окружающей среды, вербально или поведением. Они призваны ударить по групповой идентичности человека или обидеть / причинить вред предполагаемой жертве путем использования бранных эпитетов, избегающего поведения или целенаправленных дискриминационных действий»[36]36
  (Sue, 2010, p. 28).


[Закрыть]. Сью приводит примеры: демонстрация изображений свастики или петли; сжигание креста; использование расовых кличек.

Можно заметить, что эта последняя категория подразумевает резкую эскалацию. От неочевидных и непреднамеренных микрооскорблений мы дошли до заведомо оскорбительных выходок, иногда граничащих с угрозами. У вас может возникнуть опасение, что объединять все это под рубрикой микроагрессии – значит обесценивать эту концепцию. Вы не первый, кого это тревожит. В следующей главе я буду утверждать, что нам следует пересмотреть таксономию Сью и полностью отказаться от категории микронападения, ограничив микроагрессию микроотменами и микрооскорблениями. Но мы вернемся к этому в главе 2.

Таковы формы микроагрессии в таксономии Сью. Он также выделяет три механизма микроагрессии. Во-первых, некоторые микроагрессии носят вербальный характер. Например, когда совет директоров Uber собрался, чтобы обсудить сложившуюся в компании сексистскую корпоративную культуру, единственная женщина-директор упомянула исследование о преимуществах присутствия большего числа женщин на руководящих должностях – и ее тут же перебил венчурный капиталист-мужчина, который пошутил, что это приведет только к тому, «что станет гораздо больше болтовни»[37]37
  (Wong, 2017).


[Закрыть].

Во-вторых, некоторые виды микроагрессии невербальны. Например, Барак Обама вспоминал, что когда он однажды вышел с ужина в модном ресторане, то один из посетителей тут же вручил ему ключи от машины, предполагая, что, поскольку он чернокожий, то должен быть одним из служащих[38]38
  (Moodley, 2014).


[Закрыть].

Разница между вербальным и невербальным достаточно очевидна. Но третья категория Сью немного тоньше. Микроагрессии, заложенные в окружающей среде, отличаются тем, что в них не замешан какой-либо конкретный агрессор. Это фоновые факты, регулярно сигнализирующие о презрении или пренебрежении по отношению к маргинализированным людям. Например, во время Второй мировой войны метеорологи военно-морского флота стали называть штормы именами своих жен и подруг. В 1953 году Американская национальная метеорологическая служба формализовала эту практику, начав официально присваивать ураганам женские – и только женские – имена. Рокси Болтон, активистка феминистского движения из Флориды, утверждала, что такая политика увековечивает отвратительные стереотипы о женщинах как ураганах, иррациональных, непредсказуемых и в конечном счете опасных, – микроагрессии, заложенной буквально в окружающей среде, еще до того как был придуман этот термин. (Когда Болтон предложила вместо этого называть ураганы в честь политиков, Национальная метеорологическая служба заявила, словно в подтверждение ее позиции, что она не может оскорблять политиков.) Болтон вела свою кампанию в течение многих лет, пока в 1979 году ураган Боб не положил начало новой практике чередования гендерных названий ураганов[39]39
  (The Economist, 2017).


[Закрыть].

Микроагрессия, заложенная в окружающей среде, может проявляться не только через действие, но и через отсутствие чего-либо. Например, в отчете о микроагрессии в Университете Иллинойса в Урбана-Шампейн говорится, что «темнокожие студенты сообщали, что чувствовали себя некомфортно, просто входя в класс или сидя в классе, особенно если они были там единственным или одним из немногих темнокожих». В отчете приводятся слова латиноамериканского студента: «Люди необязательно говорят, что мне тут не место, но я чувствую, что это так, когда нахожусь в классе и являюсь единственным небелым»[40]40
  (Harwood et al., 2015). Этот пример был подхвачен враждебно настроенными СМИ, которые ложно утверждали, что, согласно отчету, микроагрессией является «комната, полная белых». См.: (Fox News, 2015).


[Закрыть].

Обратите внимание, что в микроагрессии, заложенной в окружающей среде, совсем не обязательно должен участвовать какой-либо агрессор. Дело не в том, что какой-то злодей коварно подстроил, чтобы темнокожие студенты Урбана-Шампейн чувствовали себя в аудитории изолированными. Точно так же обычай называть ураганы в честь женщин не был введен каким-то одним человеком. Эти институциональные факты возникают в результате сотен отдельных решений разных людей. Но это распределенное в пространстве и времени происхождение не уменьшает пагубности микроагрессии, заложенной в окружающей среде, – на самом деле оно может ее усугублять. Мы вернемся к этому моменту в главе 3, когда обратимся к моральной ответственности за распределенный вред.

Итак, от Сью нам досталась таксономия микроагрессии. Микроагрессии бывают трех видов: микроотмены, микрооскорбления и микронападения. Они также задействуют три механизма: вербальный, невербальный и средовой. Как я уже сказала, в следующей главе я буду выступать за внесение некоторых изменений в эту систему (а именно за исключение категории микронападений). Но пока мы просто познакомились с последними достижениями в области теории микроагрессии. Оставшаяся часть этой главы прояснит некоторые распространенные вопросы и заблуждения, касающиеся микроагрессии.

Часто задаваемые вопросы

Действительно ли микроагрессия наносит вред? Конечно, мелкие обиды раздражают, но каким образом кто-то может понести ущерб?

Большинство философов исходят из «контрфактического» понимания «вреда»[41]41
  См., например: (Feinberg, 1984).


[Закрыть]. Когда мы хотим понять, наносит ли действие кому-либо вред, то спрашиваем: было бы этому человеку лучше, если бы этого действия не произошло? Столкнуть вас с лестницы – значит явно причинить вам вред, потому что вам было бы лучше, если бы вы не упали.

Микроагрессия может быть вредна именно таким образом. Иногда единственное, казалось бы, незначительное происшествие врезается в память человека так, что оказывает влияние на его жизнь. Рассуждая контрфактически, если бы этого не произошло, его или ее жизнь была бы лучше. Философ Саба Фатима вспоминает случай в начале своей преподавательской карьеры, когда студентка из другой группы услышала, как она говорила о предстоящем экзамене и приказным тоном велела ей «идти сюда». Фатима вспоминает:

Это был краткий приказ. Я помню, как стала накаляться – то ли от гнева, то ли от растерянности, не могу сказать точно. Я среднего телосложения, у меня коричневая кожа, и у меня есть видимые признаки того, что я иммигрантка. Возможно, она решила, что я уборщица и случайно увидела материалы экзамена. Я понятия не имею, за кого она меня приняла[42]42
  (Fatima, 2017, p. 147).


[Закрыть].

Фатима признает, что инцидент кажется относительно безобидным. Но воспоминание о нем осталось у нее, как мы видим, на годы. Этот случай способствовал навязчивому ощущению паранойи. Что именно имела в виду неуважительная студентка? Может быть, Фатиме каким-то образом не удалось проецировать педагогический авторитет или дело было только в собственных предубеждениях студентки? Такого рода паранойя вредна для развивающейся карьеры, и Фатиме было бы лучше, если бы этот инцидент никогда не имел места. Таким образом, контрфактический анализ показывает, почему этот случай микроагрессии вреден.

Но не все микроагрессии вредны в контрфактическом смысле. Некоторые из них слишком малы и быстротечны или, возможно, слишком привычны, чтобы у их жертвы были время или энергия для особой эмоциональной вовлеченности. Человек может сразу забыть об этом, так что инцидент не будет иметь очевидных долгосрочных последствий. Тем не менее система таких случаев может оставлять свой след и в результате причинять вред.

Например, электронные письма, адресованные преподавателям-мужчинам, обычно начинаются со слов «Уважаемый доктор такой-то» или «Уважаемый профессор сякой-то», в то время как преподаватели-женщины иногда получают «Уважаемая миссис такая-то». Большинство женщин в академических кругах знакомы с этой тенденцией, но это необязательно то, что вы замечаете в первый раз, когда это происходит, или даже каждый последующий раз. То, что вы в итоге замечаете, – это просто тенденция. И то, о чем вам сообщает эта тенденция, причиняет вам вред: она сообщает о том, что женщины в академических кругах систематически менее уважаемы как полноправные члены профессии, чем мужчины.

Отказ женщине в академической титулатуре является микроагрессией (а именно микрооскорблением). Но трудно понять этот вид вреда контрфактически. Контрфактическое утверждение должно быть примерно следующим: если бы в этот раз ко мне обратились не как к «миссис Рини» (а как к «доктору Рини»), то моя жизнь была бы лучше. Но часто это просто не так. Каждый конкретный случай настолько незначителен, что часто я его даже не замечаю. А когда замечаю, то обычно почти сразу же забываю. Ни один конкретный случай не оказывает особого влияния на качество моей жизни; если бы я обладала волшебной властью вернуться в прошлое и сделать так, чтобы то или иное конкретное письмо начиналось с «доктор Рини», это не повлияло бы на то, как складывается моя жизнь. Проблема в тенденции, и тенденция сохранится даже после удаления любого отдельного случая.

Если проблема в тенденции, то мы не можем сказать, что отдельные случаи этой микроагрессии контрфактически вредны. В этом смысле вредна только сама тенденция. Значит ли это, что мы должны сказать, что отдельные индивидуальные микроагрессии сами по себе не вредны?

Нет. Скорее, это показывает, что нам нужно более тонкое понимание «вреда». Простая контрфактическая модель, рассматривающая каждый случай отдельно, заводит в тупик. Проблема с контрфактической теорией вреда как таковой, а не только применительно к микроагрессии. Философ Дерек Парфит придумал мысленный эксперимент под названием «Безвредные мучители», чтобы продемонстрировать то же самое. Парфит предлагает представить себе сложную электрическую установку, к которой привязана проводами единственная невинная жертва, но напряжение в проводах не может контролироваться одним человеком. Вместо этого ток включает сразу тысяча человек, и каждый из них усиливает напряжение лишь на микроскопическую величину. Дополнительное напряжение, добавленное каждым из них, настолько мало, что с точки зрения ощущений жертвы им можно пренебречь; ей не становится лучше или хуже в результате решения какого-либо одного мучителя добавить ток, хотя она испытывает мучения, когда это делают все они[43]43
  (Parfit, 1984, p. 80).


[Закрыть].

Очевидно, что жертве в этой истории в конечном итоге причиняют вред. Тем не менее, исходя из простой контрфактической модели, мы как будто не можем сказать, что кто-либо из тысячи мучителей лично причинил вред. Рассуждая контрфактически, не имеет значения, нажал ли на свою кнопку какой-либо конкретный человек; независимо от этого, жертва будет страдать в той же степени. Но это абсурд; было бы нелепо, если бы кто-то из мучителей в ответ на нашу критику пожал плечами со словами: «Да бросьте, я никому не причиняю вреда».

Некоторые виды вреда являются составными. Они складываются из множества отдельных действий, каждое из которых может быть незначительным само по себе. Более реалистичный пример – загрязнение среды. Один человек не может нанести вред большому озеру, вылив в канализацию одну бутылку бытового чистящего средства. Но если мы делаем это все и постоянно, эффект суммируется. Вместе мы можем нанести ущерб озеру, даже если по отдельности никто из нас ничего существенного не изменил. Поэтому наша концепция вреда должна быть достаточно нюансированной, чтобы охватывать составной вред. Если у нас будет такая концепция, то понять микроагрессию будет не так уж сложно. Этому вопросу будет посвящена глава 3.

Хорошо, микроагрессия вредна. Но разве это не просто чувство обиды? Это не такая уж важная вещь.

Есть вред и вред. Удар током – не то же самое, что грубое слово. Так что, возможно, скептики в отношении микроагрессии теперь допустят, что в ней есть определенный вред, но будут настаивать, что это тривиальный вред. Похоже, так думают активист Грег Лукьянофф и психолог Джонатан Хайдт. В вынесенной на обложку журнала The Atlantic статье 2015 года они утверждают, что разговоры о микроагрессии – всего лишь причуда университетских городков, продукт чрезмерной родительской опеки и плод трудов академических администраторов, которые делают возможной «защитную мстительность». Они спрашивают:

Что мы делаем с нашими студентами, если поощряем их сверхчувствительность в те самые годы, когда они готовятся покинуть созданный взрослыми защитный кокон и вступить в самостоятельную жизнь? Не будут ли они лучше подготовлены к жизненному успеху, если мы научим их подходить критически к своим эмоциональным реакциям, а сомнения толковать в пользу собеседника? [44]44
  (Lukianoff and Haidt, 2015).


[Закрыть]

Лукьянофф и Хайдт, по-видимому, полагают, что микроагрессия не больше, чем обыкновенная грубость. Вред, причиняемый микроагрессией, – это всего лишь временная боль обиды, которую мы все должны научиться преодолевать. Каждый в какой-то момент сталкивается с невнимательностью продавца или хамством случайного прохожего, и правильная реакция взрослого человека – проигнорировать эмоциональный укол и двигаться дальше.

Но что игнорирует этот тривиализирующий ответ, так это систематичность микроагрессии. Обыкновенное хамство случается хаотично, непредсказуемо, без какой-либо закономерности и регулярности. Но микроагрессии происходят с некоторыми людьми снова, и снова, и снова. Подумайте, например, о том, что некоторые незнакомцы настойчиво прикасаются к волосам чернокожих женщин, часто даже не спросив разрешения[45]45
  Этим примером я обязана Терезе Пьер. Я знала об этом явлении, но понятия не имела, насколько оно распространено. В видео по ссылке можно найти свидетельства многих чернокожих женщин о том, насколько вездесущи попытки прикосновения к их волосам: https://www.youtube.com/watch?v=qaU67Ps7TWw.


[Закрыть]. Однажды это может случиться почти с каждым, и тогда, наверное, лучше всего просто отмахнуться от возникшего дискомфорта. Но к некоторым чернокожим женщинам любопытствующие подходят все время.

Когда неприятное переживание становится системным, характер дискомфорта меняется. Вы начинаете беспокоиться о том, что вы никогда полностью не можете просто быть среди других, общаясь как все люди, без того, чтобы какой-нибудь невежда не стал обращаться с вами как с домашним животным. Писательница Майша Джонсон говорит об этом так: «Каждый, кто спрашивает меня, можно ли потрогать мои волосы, следует за длинной чередой людей, которые демонстрируют мне, насколько я для них чужая, – включая незнакомцев, которые прикасаются, не спрашивая. Сознавать, что люди упорно считают, что имеют право на мое личное пространство, психологически очень обременительно»[46]46
  (Johnson, 2015).


[Закрыть].

Аналогичная мысль применима к нашему более раннему примеру, когда к женщине-ученому обращаются как к «миссис», а не как к «профессору». Расстраиваться из-за того, что вы не удостоились особого титула, может показаться наихудшим проявлением интеллигентской изнеженности. Но, опять же, тривиальный разовый вред приобретает другой характер, когда он становится системным и особенно когда эта система говорит о всепроникающем предубеждении. Если бы отказ в академической титулатуре происходил случайным образом, то от него, конечно, следовало бы отмахнуться. Честно говоря, мне кажется странным, что ученым вообще положены особые формы обращения. Но раз уж такая практика существует, выборочное ее применение – предоставление особых привилегий одним ученым, но не другим, на основе простого сексизма – не есть нечто тривиальное. Эта закономерность говорит о более глубоком неуважении, которое не следует отбрасывать как обычную грубость.

Систематичность превращает вред микроагрессии в угнетение. Согласно влиятельной теории философа Мэрилин Фрай, угнетение ставит людей перед характерной «порочной дилеммой», когда их возможности во многом ограничиваются социальными ожиданиями. Метафорически, как говорит Фрай, быть ограниченным угнетением – все равно что оказаться запертым в птичьей клетке:

Если вы станете внимательно рассматривать только один из прутьев клетки, вы не будете видеть остальные. Если ваше представление о том, что находится перед вами, определяется этим близоруким фокусом, вы можете долго осматривать один прут сверху донизу и не понимать, почему птица не может просто улететь, обогнув этот прут, в любой момент, когда ей куда-нибудь захочется… Только когда вы отступите назад, перестанете рассматривать прутья один за другим, микроскопически, и взглянете макроскопически на всю клетку, вы сможете ее увидеть и сразу же поймете, почему птица никуда не улетает… Можно с большой тщательностью и определенным количеством доброй воли изучать элементы структуры угнетения, не видя этой структуры в целом и, следовательно, не видя и не будучи в состоянии понять, что смотришь на клетку и что в ней заключены люди, движения и мобильность которых ограничены, жизни которых придавлены и согнуты[47]47
  (Frye, 1983, p. 4–5).


[Закрыть].

Микроагрессии – это одни из самых тонких прутиков в клетке угнетения, настолько крошечные, что иногда вы не можете толком увидеть даже тот, в который всматриваетесь. Но они все равно держат вас в клетке, укрепляя социальную иерархию, наказывая тех, кто отличается от других. Микроагрессии – это волокна вреда, причиняемого угнетением; отмахиваться от них как от обычного хамства, а от реакций жертв как от всего лишь обиженных чувств – это то же самое, что смотреть прямо сквозь тонкие прутики и не видеть структуру, которую они образуют.

Деральд Уинг Сью систематизировал конкретные формы, которые принимает причиняемый микроагрессией вред. Согласно Сью, микроагрессия создает для своих жертв биологический стресс, способствующий повышению кровяного давления и снижению активности иммунной системы. Есть также психологические издержки, которые Сью делит на эмоциональные эффекты (тревожность, депрессия), когнитивные эффекты (имплицитная потеря уверенности в собственных силах) и поведенческие эффекты (сверхбдительность в присутствии людей, которые могут совершить дальнейшие микроагрессии)[48]48
  (Sue, 2010, p. 96–105).


[Закрыть].

Самое главное, морально проблематичной микроагрессию делает не только то, что она причиняет боль. Микроагрессия обычно является признаком неуважения к маргинализированным людям. Неуважительно относиться к людям морально неправильно даже в том случае, если они не замечают этого и не испытывают немедленных последствий. Представьте школьного хулигана, идущего позади ничего не подозревающей жертвы, грубо копируя ее походку. Даже если жертва никогда не узнает, что произошло, хулиган все равно поступил с ней неправильно. Каждый заслуживает того, чтобы к нему относились не хуже, чем к другим, и не только потому, что могут быть задеты его чувства[49]49
  На философском жаргоне вред микроагрессии можно сформулировать как в консеквенциалистских терминах (психическая боль, биологический стресс), так и в терминах унижения человеческого достоинства в кантианском смысле. В целях читаемости я избегала такого уровня детализации в основном тексте. Подробнее о кантианском подходе см. в: (O’Dowd, 2018; Basu, 2019). О связанной с этим юридической концепции «ущерба достоинству» см. в: (Brooks, 1999).


[Закрыть].

Но разве некоторые не ведут себя как параноики? Они же повсюду видят оскорбления?

Это естественный вопрос, и мы подробно рассмотрим его в главе 2. Но сначала обратим внимание на то, что на это можно взглянуть и с другой стороны. Если микроагрессии – это тонкие прутья птичьей клетки Фрая, то, возможно, люди, которые кажутся «параноиками» или «сверхчувствительными», просто замечают то, что многие из нас упускают из виду. Это указывает на самую зловещую особенность вреда микроагрессии: его почти полную невидимость. Люди часто отказываются верить, что микроагрессия вообще имела место, или ищут другие интерпретации переживаний жертвы, исключающие предубеждения. Философ Саба Фатима, та самая, студентка которой потребовала, чтобы она «шла сюда», пишет о разговорах, вызывающих у нее параноидальные мысли:

Белые коллеги часто просят меня учесть все возможные варианты того, что могло означать конкретное происшествие, собрать доказательства и выбрать наиболее «разумную» интерпретацию. Мне много раз говорили, что заранее исходить из предвзятости в случаях микроагрессии – иррационально[50]50
  (Fatima, 2017, p. 148–149).


[Закрыть].

Этот скептицизм может принять форму того, что философ Миранда Фрикер называет «несправедливостью в оценке свидетельств». Иногда людям не верят – сообщают ли они о микроагрессии или о чем-то другом, – потому что их воспринимают как принадлежащих к более низкой категории людей. Например, из-за гендерной предвзятости женщинам могут меньше верить, когда они высказываются по темам, стереотипно считающимся мужскими (например, естественные науки или математика). В целом члену привилегированной группы с большей вероятностью поверят, когда он сообщает о вреде, чем члену угнетенной группы. Всякий раз, когда происходит несправедливость в оценке свидетельств, утверждает Фрикер, жертве отказывают в возможности в полной мере участвовать в обмене информацией с другими, – «возможности, имеющей центральное значение для человеческой ценности»[51]51
  (Fricker, 2007, p. 44).


[Закрыть].

Философ Кристи Дотсон указывает еще на одну разновидность того, как предрассудки могут наносить эпистемический ущерб. При «удержании свидетельств» члены угнетенных групп воздерживаются даже от попыток поделиться информацией, потому что они опасаются, что то, что они сообщат, не будет должным образом воспринято аудиторией. Дотсон указывает на пример, приведенный Кассандрой Байерс Харвин. Харвин писала:

Сидя за компьютером в публичной библиотеке, я изо всех сил пытаюсь уложиться в срок сдачи работы. Но, будучи неизлечимо общительной, я прерываюсь, чтобы выслушать белую женщину, на вид лет пятидесяти с небольшим, которая представляется писательницей и спрашивает, над чем я работаю. Чтобы не усложнять, я говорю: «Воспитание чернокожих сыновей в этом обществе».

«Чем это может отличается от воспитания белых сыновей?» – отвечает она не моргнув, дав ясно понять своим тоном, что она просто знает, что я делаю проблему из ничего[52]52
  (Harvin, 1996, p. 16).


[Закрыть].

Харвин придумала предлог, чтобы не продолжать бессмысленный разговор. Тон белой женщины выражал микроагрессию, а именно микроотмену. Она ясно дала понять Харвин, что не воспримет никакую информацию о расовом неравенстве, поэтому Харвин воздержалась от того, чтобы поделиться своим знанием. Дотсон утверждает, что подобное «удержание свидетельств» – это тип вреда, часто причиняемый микроагрессией; жертвы обоснованно расценивают микроагрессии как сигналы о том, что их не будут слушать, и поэтому устраняются из обмена информацией[53]53
  (Dotson, 2011, p. 246–250).


[Закрыть].

Оба эти явления – недоверие со стороны других и невозможность вообще поделиться информацией – ведут к исключению маргинализированных людей из публичного дискурса, лишая всех нас их знаний и вклада в демократические дискуссии. Кроме того, эпистемическая маргинализация может повредить базовому контакту человека с реальностью. По словам Фрикера, «доверительный разговор с другими – это основной механизм, с помощью которого разум обретает равновесие»[54]54
  (Fricker, 2007, p. 52).


[Закрыть]. Благодаря обратной связи со стороны других мы «откалибровываем» свое понимание мира и самих себя. Когда микроагрессия отбивает у людей охоту от какого-либо участия или когда их восприятие вреда микроагрессии встречает стойкий скептицизм, жертвы оказываются брошенными на произвол судьбы в тумане вероятностей и неуверенностей.

Даже Честер Пирс признал свою неуверенность, когда писал о своих разговорах с белыми студентами, которые рассказывали ему, как вести занятия в Гарварде: «Кто-то может увидеть тут чрезмерную чувствительность, если не паранойю, в отношении того, что не должно быть чем-то необычным в общении между студентами и преподавателем. Я признаю это»[55]55
  (Pierce, 1970, p. 277).


[Закрыть]. Пирс написал это как профессиональный терапевт, эксперт в самоанализе. Даже при его твердом убеждении, что Америка 1960-х годов погрязла в системном расизме и что «атакующие механизмы» играют решающую роль в поддержании расовой иерархии, он тем не менее испытывал сомнения, когда сталкивался с этим лично. Расизм в нападении, как и хорошая футбольная команда, действует умело и оставляет свои жертвы в сомнении относительно того, что произошло.

Сегодня психологи называют этот эффект «неоднозначностью атрибуции»[56]56
  (Crocker et al., 1991; Mendes et al., 2008).


[Закрыть]. Идея в том, что в ходе любой конкретной микроагрессии жертва не может быть уверена, действительно ли она стала мишенью предрассудков или просто неправильно истолковала происходящее. Допустим, сотрудник магазина ходит по торговому залу и спрашивает всех белых покупателей, нашли ли они, что искали, но не спрашивает единственного чернокожего покупателя. Является ли это тонким проявлением расизма? Или продавца что-то отвлекло как раз в тот момент, когда он проходил мимо чернокожего покупателя? Часто это невозможно сказать, и некоторые инциденты действительно совершенно безобидны. Но подобные инциденты случаются постоянно, они не могут быть все безобидными. Жертва никогда не может быть уверена, что произошло на этот раз. Эта неуверенность может довести человека, как выразилась Фатима, до «эпистемической грани, когда он начинает думать о себе как о параноике и сомневаться в своем восприятии реальности»[57]57
  (Fatima, 2017, p. 148).


[Закрыть].

Таким образом, жертвы микроагрессии попадают в ловушку того, что Сью и его коллеги называют «порочной дилеммой» микроагрессии. Перед жертвой проносится череда вопросов: «Произошло ли то, что я думаю, на самом деле? Была ли эта обида намеренной или случайной? Как я должен реагировать? Сидеть и держать все в себе или ответить? Если я подниму этот вопрос, как мне доказать свои утверждения? И стоит ли оно того? Может, просто махнуть рукой?»[58]58
  (Sue et al., 2007, p. 279).


[Закрыть] Привлечь внимание к микроагрессии – значит с большой вероятностью столкнуться с недоверием, защитными рефлексами, возможно, враждебностью. Но если ничего не сделать по этому поводу, то это тоже может навредить жертве, гнев и разочарование которой не найдут себе выхода. Поэтому часто просто не существует хорошего способа ответить на микроагрессию; помимо вреда самой микроагрессии, возникает дополнительный вред неуверенности в том, что с человеком произошло и как он должен реагировать.

Мы уже видели несколько причин считать, что микроагрессия – это не только обидные слова и обычное хамство. Микроагрессия – часть системного угнетения, сопряженная со всем вредом, причиняемым социальными барьерами. Она может ограничить способность жертв участвовать в эпистемическом обмене и загнать их в тупик зарождающейся паранойи. Когда Лукьянофф и Хайдт сводят микроагрессию к обиженным чувствам, они упускают сразу несколько моментов (я объясню это более подробно в главе 7).

Да ладно вам. В самом слове сказано: «микро» агрессия. Это значит маленькая, крохотная, незначительная. Почему мы должны придавать столько значения микровреду, когда в мире существует достаточно большого и серьезного вреда?

Если бы мы могли вернуться в 1970-е и придать в помощь Честеру Пирсу эксперта по брендингу, то он, возможно, выбрал бы другой термин, а не «микроагрессию». Но с тех самых пор этот префикс создает репутационные проблемы. Некоторые знатоки используют очевидное значение приставки «микро-» с риторическими целями. Бывший мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг поведал собравшимся на церемонию вручения дипломов в Мичиганском университете, что «микроагрессия – это именно то, что называется микро»[59]59
  (O’Connor, 2016).


[Закрыть]. Даже симпатизирующие иногда зацикливаются на слове, что бы они ни думали о самой идее.

В некоторых английских словах префикс «микро-» действительно означает уменьшенный размер. «Микроорганизм» – это крошечное существо. «Микроволновая печь» излучает электромагнитное излучение с малой длиной волны. «Микросвинка» – это симпатичный маленький поросенок. Исходя из этих примеров, мы могли бы предположить, что микроагрессия – это всего лишь крошечная агрессия. И, предположительно, крошечные агрессии гораздо менее важны, чем большие и серьезные.