Текст книги "Этика микроагрессии"

Структурная теория микроагрессии

В главе 2 я противопоставляла свою теорию неоднозначного опыта мотивационной теории микроагрессии; ключевое различие заключалось в смещении внимания с психических состояний агрессоров на опыт жертв микроагрессии. Теперь, когда коллективная природа микроагрессии стала более ясной, мы можем обратиться к третьему подходу.

Структурная теория: действие или событие является микроагрессией в силу того, что оно реализует функцию скрытого угнетения в социальной системе.

Звучит не слишком вразумительно, но идея такова: чтобы система социального угнетения могла устойчиво существовать, в ней должны быть внутренние механизмы, удерживающие людей в угнетении. Некоторые системы достигали этого с помощью открытого насилия – вспомним плантационное рабство, – но это можно делать и более скрыто – примером будут снобистские подколки в адрес получающих дотации студентов в престижной школе-интернате. Репрессивные системы часто требуют того, чтобы согласованно работали и насильственные, и более тонкие средства. Так было на американском Юге времен законов Джима Кроу: расистская полиция всегда была готова напасть на выступающих за гражданские права протестующих, но повседневное притеснение происходило главным образом в виде тонких напоминаний о предполагаемом превосходстве белых. Это были мелкие оскорбления и унижения, призванные напомнить афроамериканцам, что они должны «знать свое место», и спровоцировать насильственное принуждение непокорных.

Важно помнить, что скрытое угнетение не требует никакого централизованного руководства или явного плана. Не то чтобы белые южане в эпоху Джима Кроу собрались вместе и договорились, что не будут уступать дорогу на тротуаре чернокожим. Эти вещи возникают как неформальные обычаи или традиции. Самые тонкие из них те, о которых люди даже не подозревают, что следуют им.

И тут мы подходим к микроагрессии. Со временем, по мере того как использование открытого насилия для поддержания угнетения становится все более редким (хотя иногда все еще очень реальным), все больше и больше функционального веса переносится на одни лишь скрытые напоминания. Таким образом, микроагрессия является материальным воплощением скрытого угнетения.

Самую четкую формулировку структурной теории дает политический теоретик Эмили Мактернан, которая утверждает, что микроагрессия выполняет функциональную роль в репрессивных обществах: с ее помощью людей «унижают или ставят на место, в то же время сохраняя видимость безобидности и, возможно, даже непреднамеренности»[152]152
  (McTernan, 2018, p. 266). Аналогичная теория расовой микроагрессии развивается в (Pérez Huber and Solorzano, 2015).


[Закрыть]. Этот неявный характер микроагрессии не случаен. Он дает возможность правдоподобно отрицать случаи микроагрессии, затрудняя для жертв возможность призвать кого-либо к ответу или даже объяснить, что именно им сделали плохого. Если бы угнетение всегда было вопиющим, порядочные люди могли бы возражать против него. Но скрытое угнетение остается незамеченным многими порядочными людьми, многие из которых невольно совершают мелкие акты угнетения сами. Как говорит Мактернан: «Сама безобидность микроагрессии необходима для того, чтобы она могла выполнять эту роль в увековечивании возмутительных неприемлемых статусных иерархий, способствуя распространению системы ранжирования на всю продолжительность человеческой жизни»[153]153
  (McTernan, 2018, p. 271).


[Закрыть].

Я думаю, что основная идея структурной теории верна; микроагрессии играют скрытую социальную роль именно такого рода, и их кажущаяся безобидность – часть того, что помогает им в этом. Но, на мой взгляд, взятая в качестве определения, структурная теория берет неверную отправную точку. Начав с общесоциального уровня анализа, она рискует упустить из виду личный опыт жертв микроагрессии. И это, в свою очередь, скрывает от нас те моральные сложности, которые мы рассматривали в этой главе.

Чтобы это стало яснее, возьмем те случаи, которые могут считаться микроагрессией согласно структурной теории, но не в теории неоднозначного опыта. В главе 1 мы рассматривали тот странный факт, что людям нравится подходить к чернокожим женщинам и просить разрешения потрогать их волосы или даже трогать их без спроса. В одном видео на YouTube-канале «Cut» более дюжины темнокожих женщин рассказывают о своем опыте. Большинство чувствовали неловкость, даже были оскорблены: «Я не домашнее животное», – говорит одна женщина. Но не все согласны, что это плохо. Одной интервьюируемой, по-видимому, даже нравились эти прикосновения; она думает о новой прическе «как об аксессуаре». Другая женщина прямо говорит: «Мне нравится, когда люди просят потрогать мои волосы. Это не оскорбительно»[154]154
  https://www.youtube.com/watch?v=qaU67Ps7TWw. Женщина, говорящая про «аксессуар», появляется на 1:46; женщина, которой это «нравится», – на 1:29.


[Закрыть].

Так является ли микроагрессией просьба прикоснуться к волосам чернокожей женщины? Согласно теории неоднозначного опыта, это зависит от женщины, от контекста и от того, как она воспринимает эту просьбу. Для чернокожих женщин, которые находят подобную просьбу возмутительной и видят в ней возможность предвзятых мотивов, – да, это микроагрессия. А для тех, кто приветствует такие контакты, – это не микроагрессия. Как мы видели в главе 2, теория неоднозначного опыта признаёт, что микроагрессия по своей сути находится «в глазах смотрящего».

Структурной теории, с другой стороны, не так-то просто учесть это различие. Структурные теоретики сосредотачиваются на абстрактных функциях, а не на индивидуальном опыте. Философ Кристина Фридлендер говорит, что «субъективное восприятие жертвой не является необходимым компонентом» микроагрессии[155]155
  (Friedlaender, 2018, p. 10). Фридлендер считает это преимуществом ее подхода, поскольку это может «уменьшить проблему неоднозначности атрибуции, облегчая определение того, когда подобное действие имело место» (p. 8). Но, как я утверждала в главе 2, наша концепция микроагрессии должна включать неоднозначность атрибуции в само ее определение, поскольку она так важна для опыта жертвы.


[Закрыть]. Психолог Монника Уильямс предлагает определение («легко отрицаемые акты расизма, укрепляющие патологические стереотипы и несправедливые социальные нормы»), которое «не основано на… восприятии жертвы»[156]156
  (Williams, 2020, p. 4).


[Закрыть].

Структурные теоретики стремятся отождествить микроагрессию с типами действий, выполняющими определенные социальные функции. Если социальная функция просьбы потрогать волосы чернокожей женщины состоит в том, чтобы коммуницировать скрытое угнетение, то подобная просьба всегда считается микроагрессией, независимо от того, как смотрит на это конкретная чернокожая женщина.

За этим стоит чрезвычайно сложный, не решенный вопрос, затрудняющий наше понимание угнетения. Действительно ли жертвы угнетения часто находятся в плену «ложного сознания», навязанного им насквозь лживым обществом, отрицая свой собственный угнетенный статус? Имеет ли кто-нибудь право говорить людям, которые приветствуют некую социальную практику, что они невольно принимают собственное подчиненное положение или становятся соучастниками собственного угнетения?[157]157
  Введение в философское обсуждение этих огромных вопросов можно найти в: (Bartky, 1990; Narayan, 2002). Недавние более тонкие подходы см. в: (Khader, 2012; Bierria, 2014).


[Закрыть] Моя точка зрения (которую я не могу здесь развернуто отстаивать) заключается в том, что мы должны в максимально возможной степени полагаться на собственный опыт людей. Я определенно не думаю, что я, как белая, имею право говорить чернокожей женщине, которой нравится, когда кто-то просит прикоснуться к ее волосам, что это она неправильно понимает свое социальное положение.

Кроме того, это может оказаться плохой политикой, поскольку трудно найти лучший способ оттолкнуть потенциальную союзницу, чем настаивать на том, что вы понимаете ее жизнь лучше, чем она. Я знаю нескольких женщин, которые отказываются называться феминистками, – несмотря на то, что разделяют практически все феминистские социальные цели, – потому что их возмущают попытки феминисток переубедить их своими откровениями о «ложном сознании». Пренебрежение человеческим опытом – палка о двух концах.

Чтобы не возникло сомнений: я не отрицаю, что социальное угнетение действует сложным и изощренным образом, так что некоторые люди просто не видят, что происходит. В конце концов, в этом весь смысл «неоднозначности» в теории неоднозначного опыта; люди, ставшие жертвами микроагрессии, не уверены, что они пострадали именно от предубеждений. Не отрицаю я и того, что существуют социальные структурные факты, которые объективно определяют, действительно ли каждый отдельный случай является проявлением угнетения.

Что я утверждаю, так это то, что чрезвычайно трудно проследить причинно-следственные связи между неимоверно сложной социальной системой, включающей миллионы людей на протяжении сотен лет истории, и каждым конкретным случаем предполагаемой микроагрессии. Даже если действие какого-то типа обычно способствует поддержанию угнетения, это не значит, что оно выполняет эту функцию в каждом случае. И когда сами предполагаемые жертвы настаивают на том, что все в порядке, я не решаюсь отбросить их мнение. Это не означает, что, решая, как классифицировать конкретные случаи, мы игнорируем репрессивные структуры – это просто означает, что мы проявляем смирение и уважение к личному опыту[158]158
  Я предлагаю расширенную версию этой аргументации, рассматривая некоторые важные возражения, в: (Rini, 2020b).


[Закрыть].

Поэтому, как я настаивала и с мотивационной теорией, я не думаю, что мы должны ставить саму идентификацию микроагрессии в зависимость от фактов, упрятанных в глубинах психики или разлитых в социальном пространстве, которые могут быть неразрешимыми и во всяком случае спорными. В теорию неоднозначного опыта это эпистемическое ограничение встроено изначально, так что признание самой жертвой (возможного, неоднозначного) факта угнетения делается необходимым условием существования микроагрессии. Структурная теория сделать этого не может.

Есть и вторая причина, чтобы предпочесть теорию неоднозначного опыта. Она позволяет нам увидеть, что делает порицание за микроагрессию морально проблематичным по причинам, отличным от порицания за другие формы крупномасштабного социального вреда. В оставшейся части этой главы мы займемся этим вопросом.

Вспомним, с чего мы начали – с вопроса о том, можем ли мы винить людей, чьи маленькие действия способствуют большому вреду угнетения. Можем ли мы винить Ленни в том, что он не ответил Тайрону? Можем ли мы винить кого бы то ни было в оскорбительном рекомендательном письме Джейн Доу? Можем ли мы винить винтики в работе всей машины? Мы можем продвинуться в решении этих вопросов, если временно отложим угнетение и рассмотрим другой вид большого вреда, возникающего из маленьких решений. Показательно, что случай Джейн Доу является примером того, что Деральд Уинг Сью называет микроагрессией, встроенной в окружающую среду. Нечто подобное происходит с самой окружающей средой.

Проблемы с окружающей средой

В одно приятное июньское воскресенье 1969 года река Кайахога в Кливленде вспыхнула пламенем. Интенсивный огонь, языки которого достигали высоты пятиэтажного дома, был потушен в течение часа, но успел за это время разбушеваться так, что были уничтожены несколько железнодорожных мостов. Фотографии оплавленных стальных конструкций появились в газетах по всей стране, красноречиво свидетельствуя о катастрофическом пренебрежении Америки к природе. Что можно сказать о стране, настолько загрязненной, что в ней может легко загореться вода? Реакция на эти события способствовала принятию Закона о чистой воде 1972 года и всплеску экологической активности.

Чего многие в то время не осознавали (и часто до сих пор упускают из виду в популярных пересказах), так это то, что пожар в Кайахоге 1969 года не был чем-то особенным. Со времени промышленного бума в Огайо в 1860-х годах Кайахога горела больше дюжины раз. Знаменитая фотография, которая сегодня ассоциируется с событиями 1969 года, на самом деле запечатлела другой (и гораздо более крупный) пожар на реке семнадцатью годами ранее. И Кайахога не была чем-то уникальным; в тот же период горели реки в Балтиморе, Детройте, Буффало и Филадельфии[159]159
  (Adler, 2002).


[Закрыть]. Повествования, изображающие пожар Кайахоги в 1969 году как разовую катастрофу, упускают главное. К середине XX века загрязнение окружающей среды в Соединенных Штатах стало системной проблемой, и горящие реки перестали быть отклонением от нормы.

В наши дни, когда корпорации и университеты решают проблемы дискриминации, они иногда говорят о создании благоприятного «климата» для студенток-девушек или о необходимости обеспечить «дружественную среду» для сотрудников из числа меньшинств. Это удачные метафоры; подобно потеплению климата или загрязненной окружающей среде, вред угнетения проявляется не только в драматичных речных пожарах. Когда мы действительно сталкиваемся с вопиющими проявлениями предрассудков, то наблюдаем наиболее очевидные последствия более крупной, системной проблемы. И подобно тому, как десятилетия загрязнения губят окружающую среду, угнетение создается тысячами индивидуальных действий, разбросанных во времени и пространстве и приводящих к гораздо более серьезным последствиям, чем могли ожидать те, кто их совершал.

Эта аналогия полезна в нескольких отношениях. Во-первых, она помогает нам понять, как подходить к конкретным «возгораниям». Когда какой-то инцидент, связанный с микроагрессией, попадает в новости, мы обычно рассматриваем его в изоляции. «Что на самом деле имел в виду такой-то и такой-то, когда говорил это? Не проявила ли жертва чрезмерную чувствительность? Может быть, можно допустить использование такого-то неприемлемого термина, если только изменить одну деталь…» Когда мы рассуждаем так, мы игнорируем картину в целом. Это все равно что спорить о точной глубине реки Кайахога 22 июня 1969 года или о процентном составе смеси химикатов, выпущенных фабрикой выше по течению тремя днями ранее. Не то что мы неправы, обращая внимание на детали, – их анализ может предотвратить повторение событий, – но они не должны мешать нам мыслить системно. Спешно заглаживать конкретную микроагрессию – это то же самое, что тушить пожар 1969 года на Кайахоге и после этого ничего не делать с накопившимся и продолжающимся загрязнением.

Нам трудно мыслить системно. Мы предпочитаем рассуждать категориями того, что Салли Хаслангер (заимствуя у социолога Чарльза Тилли) называет «стандартными историями»: небольшое количество персонажей в рамках четко очерченного места и времени, с яркими, поддающимися расшифровке мотивами[160]160
  (Haslanger, 2015, p. 3; Tilly, 2002).


[Закрыть]. Если в стандартной истории случается что-то плохое, мы знаем, кого винить. Некоторые из персонажей должны быть злодеями, людьми, которые путем хитроумных манипуляций вознамерились совершить нечто очень страшное. Стандартная история пожара Кайахоги рассказывала бы об одном-двух злых промышленниках, мужчинах с набриолиненными усами и в зловещих цилиндрах, которые поворачивают выпускные клапаны на возвышающихся над берегами резервуарах с топливом для зажигалок.

Но дело было не так. Не было никакого карикатурного злодея, поджигающего Кайахогу. Река вспыхнула из-за совокупных действий миллионов людей. В течение столетия корпорации, правительство и простые граждане Кливленда позволяли попадать в реку загрязняющим веществам, которые постепенно сбивались в токсичный легковоспламеняющийся слой. Столкнувшись с системными последствиями этих бесчисленных действий отдельных людей, мало-помалу сконцентрировавшихся во времени и пространстве, может оказаться затруднительным понять, кого винить или как решить проблему.

Так что наша аналогия полезна еще по одной причине: она показывает, почему так трудно морально осмыслить вред микроагрессии. Столкнувшись с большим системным вредом, нам хочется найти одного злодея из стандартной истории, усатого промышленника, с ухмылкой спускающего химикаты в наши реки. Но в реальности трудно понять, насколько виноват отдельный микроагрессор, учитывая несоразмерность между его разовым действием и многократно умноженным вредом, создаваемым притеснением, – так же как трудно сказать, насколько виновен обычный человек, выливающий чистящее средство в канализацию. Так поступать неправильно, но по отдельности каждое такое действие не причиняет большого вреда. Только в сочетании со многими другими неправильными действиями оно приводит к тому, что река вспыхивает. Кого винить?

Изменение климата даже в большей степени, чем загрязнение воды, демонстрирует моральную сложность учета крупномасштабного, распределенного вреда. В истории изменения климата есть и не придуманные злодеи – политики и руководители корпораций, которые намеренно искажают научные выводы о последствиях эмиссии углерода. Но почти все мы, особенно в богатых странах, играем некоторую роль в причинении этого вреда. Водите ли вы машину? Летали ли вы когда-нибудь на самолете? Может быть, прямо сейчас вы набираете рукопись книги на компьютере, который потребляет электричество с муниципальной угольной или газовой электростанции? Если вы делали что-либо из этого, то вы тоже часть проблемы. Потребление вами энергии чуть-чуть увеличивает объем выбросов, медленно удушающих планету. Конечно, никто не может точно проследить цепочку причинно-следственных связей от вашего бензобака до какого-то конкретного потопа или засухи. Климат, который вы меняете, – это огромная система, и ваша роль невелика и незаметна. Но вы не должны притворяться, что не играете совсем никакой роли.

Искушение рассматривать наши действия как слишком незначительные, чтобы на что-то влиять, способствует тому, что философ Стивен Гардинер называет «идеальным моральным штормом» изменения климата. Несмотря на то что мы знаем, что изменение климата губительно, и знаем, что потребление нами энергии ему способствует, многие из нас не заинтересованы в том, чтобы что-то делать с этой проблемой. Гардинер выделяет три основные причины, по которым моральная мотивация в этом случае не срабатывает. Во-первых, рассредоточенность причин и следствий: большая часть вреда, причиняемого любым выбросом вредных веществ, происходит далеко в пространстве и во времени, а не прямо у выхлопной трубы. Во-вторых, фрагментация ответственности: вред от изменения климата причиняется не каким-то одним злодеем, а каждым из нас по отдельности, так что никто не чувствует себя по-настоящему ответственным. И наконец, институциональная недостаточность: не существует правительства, способного регулировать выбросы повсюду на планете, поэтому нам кажется, что согласовать какое-либо решение невозможно. Осознание этих факторов предрасполагает нас к тому, что Гардинер называет моральной коррупцией: «избирательно направляя свое внимание, легко заняться подтасовками или самообманом»[161]161
  (Gardiner, 2006, p. 408).


[Закрыть].

Айрис Мэрион Янг описала сходный набор «стратегий», к которым мы прибегаем, чтобы избежать чувства ответственности за структурную несправедливость. Мы относимся к сложным социальным структурам так, словно это силы природы, а не то, что человек может изменить. Мы увязаем в наших обязательствах перед самыми близкими нам людьми, игнорируя последствия для других. Мы настаиваем на том, что в наши обязанности как обычных людей не входит борьба со структурной несправедливостью – пусть этим занимается государство. И, возможно, самое главное – мы категорически отрицаем наличие какой-либо причинно-следственной связи между нашими действиями и экономическими последствиями для других[162]162
  (Young, 2013, chapter 6).


[Закрыть].

Янг рассматривает эти стратегии как отговорки: исходя из верных утверждений (например, что трудно проследить причинно-следственную связь между каким-либо конкретным экономическим решением и результатом), они затем прибегают к преувеличению, удобному для тех из нас, кто не хочет менять свое поведение (например, что нет совсем никакой связи между нашими решениями и результатами). Интересно, что Янг утверждает, что, хотя это всего лишь отговорки, а не легитимные оправдания, мы не должны винить людей, которые их выдвигают. В конце концов, эти отговорки «узнаваемы как наши собственные, как обычные и, возможно, даже как неизбежные. Каждая из предлагаемых отговорок имеет под собой достоверную основу»[163]163
  (Young, 2013, p. 170).


[Закрыть].

Но что, если Янг недооценивает этот момент? Что, если это не просто отговорки, а действительно оправдания? Разве не может так быть, что определенные, очень сложные причинно-следственные связи действительно означают, что мы не несем ответственности за социально распределенный вред? Именно это имеет в виду философ Уолтер Синнотт-Армстронг, когда говорит о роли большинства людей в изменении климата. Представьте себе человека, который решил провести воскресенье за рулем сжирающей бензин машины просто ради удовольствия прокатиться с ветерком по свободной загородной дороге. Это приводит к ненужным выбросам углерода в атмосферу, что немного усугубляет большой вред изменения климата. Совершил ли водитель что-то аморальное? Синнотт-Армстронг говорит «нет». На самом деле он говорит, что этот водитель даже не причиняет вреда. Это связано с тем, что его индивидуальный акт вождения «не является ни необходимым, ни достаточным для глобального потепления»[164]164
  (Sinnott-Armstrong, 2005, p. 297). В статье Синнотта-Армстронга рассматривается ряд других ходов, которые помогли бы нам объявить расточительное вождение морально неправильным, но он отвергает их все. В конце концов он приходит к выводу, что у нас есть моральное обязательство оказывать давление на законодателей, чтобы они регулировали выбросы углекислого газа, но между тем он утверждает, что нет ничего плохого в том, чтобы прокатиться. Утверждения Синнотта-Армстронга о причинно-следственной структуре изменения климата оспариваются в: (Gunnemyr, 2019).


[Закрыть]. Изменение климата все равно будет происходить, даже если этот водитель останется дома, и сама по себе его воскресная поездка не может как таковая вызвать изменение климата. На самом деле, учитывая гигантские глобальные масштабы выбросов углерода, трудно утверждать, что простая воскресная поездка вообще что-то меняет.

Может, и с микроагрессией так же? Подумаем еще раз о том, как Ленни проигнорировал письмо от Тайрона Вашингтона. Мы уже говорили, что оплошность Ленни не вносит ощутимого вклада в огромную систему расистской структурной несправедливости, с которой сталкивается Тайрон. Не сопоставимо ли это с тем незначительным количеством выбросов углерода газа, которое создается за одну воскресную поездку?

Здесь нужна осторожность, потому что ответом как будто бы будет и «да», и «нет», в зависимости от того, как к этому подойти. Возьмем сначала ответ «да». В чем-то оплошность Ленни с электронной почтой напоминает расточительную воскресную поездку. Оба действия, в сущности, сами по себе незначительны. Если бы не было других машин или заводов, одна воскресная поездка не имела бы значения. Точно так же одно неотвеченное письмо само по себе не причиняет большого вреда. (Вспомним, что Тайрон в конце концов получает необходимую ему информацию с веб-сайта шерифа, так что все его потери сводятся к мимолетной досаде.) На самом деле оно вредит Тайрону только в силу того, что является частью огромной системы расовой несправедливости. Без этой системы реального вреда нет.

С другой стороны, есть важное различие между воскресной поездкой и оставшимся без ответа электронным письмом. Оно состоит в следующем: только последнее проходит контрфактический тест на наличие вреда. Многие теоретики говорят, что действие считается вредным только в том случае, если оно оставляет жертву в худшем положении, чем в противном случае[165]165
  См.: (Feinberg, 1984). Но этот взгляд сопряжен со многими сложностями. См. также: (Feit, 2015; Shiffrin, 1999).


[Закрыть]. В нашем описании воскресный водитель не проходит этот тест. Количество выбрасываемого углерода недостаточно, чтобы изменить ситуацию на фоне огромных масштабов глобальной климатической системы. Если водитель в этот день останется дома, жизнь ни одного человека от этого не станет лучше.

Но между Ленни и Тайроном существуют такие контрфактические отношения. Если бы Ленни ответил на электронное письмо, Тайрон не задавался бы вопросом, почему он не получил ответа, и он не почувствовал бы гнев и досаду от напоминания о структурном расизме (по крайней мере в тот день). Таким образом, причинен вред – эпизод гнева и досады Тайрона, – который контрфактически зависит от игнорирования электронного письма со стороны Ленни. В этом отличие от воскресной поездки.

Давайте соединим эти моменты: воскресная поездка и проигнорированное письмо имеют одну общую морально загадочную черту: в отличие от удара кулаком в лицо, они не причиняют реального вреда сами по себе. Видимо, отчасти поэтому в этих случаях нам так не хочется возлагать на кого-либо вину. Тем не менее они расходятся в контрфактическом смысле: Тайрон действительно пострадал от проигнорированного электронного письма. Просто он не пострадал бы так сильно или пострадал бы, но иначе, если бы электронное письмо было изолированным событием[166]166
  Подробнее о связанной с этим метафизике причинности см.: (Lewis, 2000; Paul, 2000).


[Закрыть]. Проигнорированное письмо стало чем-то вроде триггера для вреда Тайрону, но только в силу огромного структурного расизма, стоящего за ним. Так что в каком-то смысле оно напоминает выбросы углерода, поскольку полный вред зависит от других плохих поступков, но все же не совсем, ибо оно действительно наносит вред реальному человеку.

Запутанно? Думаю, да. Нам нужно притормозить и вдуматься в то, что значит причинить кому-то вред.