Текст книги "Этика микроагрессии"

Мотивы и сомнения

Как мы видели, самые влиятельные существующие теории микроагрессии сосредотачиваются на психологии предполагаемого агрессора. Первоначальное определение Пирса предполагало существование бессознательных «атакующих механизмов». Как мы видели выше, Сью говорит, что микроагрессивное поведение часто объясняется «подсознательными/бессознательными факторами»[84]84
  (Sue et al., 2008, p. 278). См. также: (Sue, 2010, p. 23–24).


[Закрыть]. По всей видимости, оба принимают то, что можно назвать «мотивационной теорией микроагрессии»:

Мотивационная теория микроагрессии: действие или событие является микроагрессией в силу того, что оно мотивировано (бессознательной) предвзятостью агрессора.

Это утверждение вызывает постоянную критику со стороны скептиков в отношении микроагрессии, которые сомневаются, что нам могут быть в достаточной степени известны мотивы людей, чтобы использовать это определение. Одним из наиболее известных является психолог Скотт Лилиенфельд, который призывает к мораторию на тренинги и обучение, связанное с микроагрессией[85]85
  Лилиенфельд выдвигает целый ряд возражений против исследования микроагрессии. Здесь нет возможности ответить на все, поэтому я сосредоточусь на тех, которые связаны с проблемой субъективности. Я думаю, что некоторые из других его методологических замечаний имеют смысл, хотя я не считаю их настолько серьезными, чтобы оправдать предложенный им мораторий на тренинги и обучение.


[Закрыть]. Лилиенфельд утверждает, что Сью и его коллеги исходят из следующих методологических допущений:

Микроагрессии вытекают из мотивов, связанных со скрытыми предубеждениями и скрытой агрессией.

Микроагрессию можно достоверно оценить, только используя субъективные отчеты респондентов[86]86
  (Lilienfeld, 2017, p. 140).


[Закрыть].

По мнению Лилиенфельда, существует мало достоверных научных доказательств в поддержку первого допущения, поскольку большинство существующих свидетельств основано на втором допущении. Согласно Лилиенфельду, почти все опубликованные эмпирические исследования микроагрессии опираются на субъективные отчеты и фокус-группы[87]87
  (Lilienfeld, 2017, p. 142). Обзоры этой литературы см. в: (Lau, Williams, 2010; Wong et al., 2014).


[Закрыть]. Когда Сью и другие исследователи изучают микроагрессию, они делают это, задавая небольшим группам маргинализированных людей такие вопросы, как: «С какими проблемами вы столкнулись как ЛГБТ-женщина из расового/этнического меньшинства?»[88]88
  (Balsam et al., 2011).


[Закрыть]. Они не пытаются найти предполагаемых агрессоров и спросить их об их мотивах. Не проводят они и контролируемые эксперименты, в которых исследователи систематически проявляли бы микроагрессию в отношении участников. (Непросто было бы получить одобрение комиссии по исследовательской этике для таких экспериментов!) Учитывая эти ограничения, говорит Лилиенфельд, стоит усомниться в научной достоверности большинства исследований микроагрессии.

Очевидно, Лилиенфельд полагает, что связанного с предрассудками опыта участников фокус-групп недостаточно, чтобы заключить, что предполагаемые агрессоры действительно имели мотивы, связанные со скрытыми предубеждениями. Конечно, он признает, что иногда люди становятся жертвами открытого предубеждения, как в случаях открытых оскорблений или дискриминации. Но он имеет в виду более тонкие случаи, те, в которых Пирс и Сью говорят о неявном предубеждении. В этих случаях, считает Лилиенфельд, мы сталкиваемся с неразрешимой с научной точки зрения проблемой:

Сомнительно, чтобы действие, которое в значительной степени или исключительно находится «в глазах смотрящего», можно было бы легитимно считать агрессией. В конце концов идентификация действия как агрессии подразумевает по крайней мере некоторую степень консенсуса, в идеале между независимыми наблюдателями, относительно его характера и намерений[89]89
  (Lilienfeld, 2017, p. 143).


[Закрыть].

Как мы видели в главе 1, сосредоточение внимания на значении слова «агрессивный» уводит нас в сторону. (Люди часто расходятся во мнениях относительно того, считается ли некоторое поведение «пассивной агрессией», но отсутствие консенсуса не мешает нам использовать этот термин.) Вместо того чтобы беспокоиться о семантике, я думаю, полезнее будет сформулировать возражение Лилиенфельда как утверждение о научной методологии. Лилиенфельд, видимо, имеет в виду примерно следующее: мы можем научно изучать некое явление только в том случае, если имеется хотя бы некоторый консенсус относительно того, что считать примерами этого явления.

Этот принцип выглядит правдоподобным. Трудно было бы говорить, скажем, о научной биологии, если бы существовали серьезные разногласия по поводу того, считать ли живыми существами белок или волейбольные сетки. И, согласно возражению Лилиенфельда, обвинения в микроагрессии, как известно, часто можно оспорить, поскольку предполагаемый агрессор настаивает, что не имел в виду ничего дурного. Таким образом, микроагрессии не хватает необходимого консенсуса, чтобы быть предметом научного исследования.

Это убедительное возражение, но оно сильно зависит от двусмысленной фразы про «по крайней мере некоторую степень консенсуса». Сколько это – «по крайней мере некоторая степень»? Мы не можем считать это требованием полного согласия, поскольку все науки допускают некоторое разногласие. Биологи, как известно, расходятся во мнениях о том, считать ли вирусы живыми организмами. Несмотря на это, научная биология продолжает упорствовать в своем существовании.

Социальная психология – эта та наука, которая требует особенно высокой терпимости к разногласиям. Психологи изучают мотивы, вещь для нас чрезвычайно важную, но часто не ведущую к консенсусу. Этот момент станет понятнее, если подумать об обычной (не «микро») агрессии. Вот пример. В марте 2016 года в рамках предвыборной кампании во Флориду приехал тогдашний кандидат в президенты Дональд Трамп. После его выступления репортер издания Breitbart по имени Мишель Филдс попыталась задать Трампу несколько вопросов. В этот момент, по словам Филдс, кто-то «агрессивно попытался повалить» ее на землю. Видеозаписи с камер видеонаблюдения показали, что Филдс схватил руководитель предвыборного штаба Трампа Кори Левандовски. Кандидат настаивал, что его помощник «ну, может, слегка прикоснулся к ней»; когда позже его спросили про фотографии руки Филдс, Трамп сказал: «Откуда вы знаете, что этих синяков не было еще до этого? По-моему, если тебя прижимают, то ты, наверное, закричишь или еще что-нибудь, раз уж у нее синяки на руке? Взгляните на ее выражение лица. Выражение лица даже не изменилось»[90]90
  (Flores, 2016; Stokes et al., 2016).


[Закрыть].

По Филдс, Левандовски «агрессивно» схватил ее. По Трампу, Левандовски «может, слегка прикоснулся». Определенно нет единого мнения о том, был ли этот инцидент агрессией. В обычной жизни подобных спорных случаев, должно быть, немало. Значит ли это, что, по Лилиенфельду, научная психология в принципе не может изучать агрессию? Кажется, что это не так.

Тут Лилиенфельд может опереться на оговорку про «по крайней мере некоторую степень» консенсуса. Действительно, среди тех, кто видел инцидент во Флориде, существовала некоторая степень консенсуса (пресса в основном встала на сторону Филдс). Но почему же мы не можем сказать то же самое о микроагрессии? Часто существует «по крайней мере некоторая степень» консенсуса – среди жертв и очевидцев – относительно того, был ли тот или иной инцидент микроагрессией. Психолог Монника Уильямс нашла больше 25 примеров микроагрессии, которые большинство чернокожих участников признают расистскими[91]91
  (Williams, 2020, p. 16–17).


[Закрыть]. Сью отмечает, что его коллега-афроамериканец разделял его впечатление о предвзятости стюардессы, когда она пересаживала их[92]92
  На что другой критик возразил: «Конечно, его коллега подтвердил бы воспринимаемую им реальность – он сам отметил, что они оба пришли к одному и тому же заключению. Этот пример кругового рассуждения ничему не помогает и ничего не объясняет» (Harris, 2008, p. 275). Похоже, что Сью не может победить своих критиков: либо нужного консенсуса нет (Лилиенфельд), либо он не имеет значения (Харрис). Можно представить, как Сью просит своих критиков сначала определиться с научными стандартами хотя бы между собой!


[Закрыть]. Может, стюардесса и была с этим не согласна, но в таком случае ни Левандовски, ни Трамп не были согласны с Филдс.

Аргументация Лилиенфельда сталкивается с дилеммой. Если под требованием «хотя бы некоторой степени консенсуса» понимать высокую степень консенсуса, то окажется, что многие интересные психологические явления не отвечают этому условию и не могут научно изучаться. Но если требуемая степень консенсуса ниже, то микроагрессия будет ей соответствовать. Таким образом, этот аргумент не помогает исключить микроагрессию из социальной психологии: либо он подрывает большую часть существующей психологической науки, либо не касается микроагрессии.

Но, возможно, возражение Лилиенфельда можно усовершенствовать. Вместо того чтобы делать консенсус общим требованием научной респектабельности, возможно, мы могли бы выделить конкретные причины, по которым отсутствие консенсуса является проблемой для микроагрессии. Лилиенфельд предлагает такой ход:

Если один представитель меньшинства, А, интерпретирует адресованное ей двусмысленное заявление – например: «Я понимаю, что у вас не было таких же возможностей для получения образования, как у большинства белых, поэтому я могу понять, почему первый год обучения в колледже был для вас трудным», – как проявление снисходительности или скрытой враждебности, в то время как другой представитель меньшинства, B, интерпретирует это же заявление как сочувственное или доброжелательное, то следует ли классифицировать его как микроагрессию?[93]93
  (Lilienfeld, 2017, p. 143).


[Закрыть]

В такой формулировке проблема становится намного сложнее. Теперь утверждается не просто что кто-нибудь может не согласиться. Утверждается, что даже члены той же маргинализированной группы, которые точно так же могли бы пострадать от того же действия, могут не соглашаться друг с другом. В таком случае как нам решить, кто прав? Или – ближе к научной проблеме – предположим, мы создаем базу данных инцидентов и пытаемся по всем правилам классифицировать этот случай. Как нам поступить? Должны ли мы согласиться с человеком А и сказать, что случай считается микроагрессией, или согласиться с B и сказать, что не считается? Какие у нас будут научные основания для того или другого?

Хуже того, Лилиенфельд предлагает разоблачающее объяснение расхождений во мнениях среди членов угнетенных сообществ – психологическую черту, называемую негативной эмоциональностью (НЭ): «всепроникающая склонность темперамента испытывать различные негативные эмоции, включая тревогу, беспокойство, уныние, вину, стыд, враждебность, раздражительность и ощущение виктимизации»[94]94
  (Lilienfeld, 2017, p. 153). См. также: (Watson, Clarke, 1984).


[Закрыть].

Что, если маргинализированные люди с высоким уровнем НЭ – это именно те, кто склонен сообщать о микроагрессиях, тогда как люди с низким уровнем НЭ сообщают о них реже? Другими словами, что, если выяснится, что люди, ощущающие несправедливое обращение на почве предубеждения, – это просто люди, склонные испытывать тревогу, раздражительность и виктимизацию в любых ситуациях? Как выразился Лилиенфельд, когда есть более чем один способ смотреть на тот или иной инцидент, «личностные диспозиции, такие как НЭ, особенно предрасположенность к атрибуции враждебности и устойчивое восприятие себя как жертвы, могут определять, выбирает ли человек злонамеренную или невинную интерпретацию»[95]95
  (Lilienfeld, 2017, p. 157).


[Закрыть].

Надо ясно сказать, что никаких доказательств существования такого рода закономерности нет. Но мысль Лилиенфельда состоит в том, что она может объяснять разницу в восприятии, и у нас (пока) нет данных, чтобы ее исключить[96]96
  Ситуация изменилась после публикации его статьи (и после того, как я закончила эту книгу). См. предварительные доказательства против Лилиенфельда в: (Williams, 2020;, Williams et al., 2018). Ответ Лилиенфельда см. в: (Lilienfeld, 2020).


[Закрыть]. Если выяснится, что НЭ действительно объясняет разницу в восприятии, не следует ли нам довериться восприятию того, кто не видит повсюду враждебных предубеждений? Если два юных пастуха разошлись во мнениях о том, является ли животное на горизонте хищником, должны ли мы поверить мальчику, который всегда кричит «волк»?

Если Лилиенфельд прав, то у теории микроагрессии, похоже, есть проблема. Дело выглядит так, что теоретики микроагрессии не в состоянии предложить критерии выбора между различными восприятиями и, что еще хуже, не способны исключить возможность того, что сообщения о микроагрессии объясняются просто НЭ. Я думаю, что эти проблемы тесно связаны с той ролью, которую мотивационная теория отводит бессознательной мотивации; далее в этой главе я попытаюсь показать, что мы можем обойти возражения Лилиенфельда, приняв другой подход. Однако сначала я хочу уделить еще немного времени возражениям Лилиенфельда. Я думаю, что его аргументы в основном безуспешны, но они выявляют некоторые проблемы мотивационной теории, для исправления которых потребуются серьезные усилия.

Разновидности скептицизма в отношении микроагрессии

Прежде всего надо понять, насколько радикальный скептицизм подразумевает Лилиенфельд. Можно выделить три типа скептицизма в отношении микроагрессии:

Тотальный скептицизм: никакой микроагрессии не существует. То, что люди называют «микроагрессией», – все это случаи, когда чрезмерно чувствительные люди неверно истолковывают невинные взаимодействия.

Скептицизм в отношении частоты: микроагрессии случаются, но не так часто, как считается. Люди переоценивают частоту, с которой они подвергаются микроагрессии. Иногда они правы, но часто они неверно истолковывают невинные взаимодействия.

Скептицизм в отношении диагностики: микроагрессии случаются, и люди обычно правы, когда утверждают, что испытали микроагрессию. Тем не менее иногда они ошибаются, и в каждом конкретном случае часто нет возможности узнать, правы ли они.

На какие из этих видов скептицизма указывают аргументы Лилиенфельда? Явно не на тотальный скептицизм. Лилиенфельд недвусмысленно признаёт, что «расовые и культурные оскорбления, как преднамеренные, так и нечаянные, несомненно, имеют место»[97]97
  (Lilienfeld, 2017, p. 158).


[Закрыть]. Он также говорит, что «правдоподобно, если не вероятно, что некоторые представители большинства систематически наносят расовые и культурные обиды и оскорбления направо и налево»[98]98
  (Lilienfeld, 2017, p. 155).


[Закрыть]. Таким образом, мы не должны считать, что Лилиенфельд претендует на то, что он разоблачает саму возможность микроагрессии (хотя в своих менее взвешенных публичных комментариях он приближается к этому – и поклонники его статьи определенно интерпретируют его позицию именно таким образом[99]99
  В интервью одному консервативному студенческому изданию Лилиенфельд, по-видимому, сказал, что микроагрессия – это «ужасный» термин, от которого следует отказаться. См.: (Hardiman, 2017).


[Закрыть]).

Как мы видели в предыдущем разделе, Лилиенфельд явно полагает, что отстаивает скептицизм в отношении диагностики. Менее ясно, намеревается ли он защищать скептицизм в отношении частоты. Он не делает явных утверждений об относительной частоте реальных и всего лишь воображаемых микроагрессий, но некоторые из его выводов, по-видимому, предполагают нечто подобное. Например, приводя доводы в пользу моратория на преподавание микроагрессии, Лилиенфельд заявляет:

Повышенное внимание к микроагрессии может обострить чувствительность представителей меньшинств к едва заметным признакам потенциальных предубеждений, сделав их сверхбдительными в отношении тривиальных потенциальных оскорблений… В свою очередь, эти люди могут начать чаще испытывать негативные психологические реакции после незначительных предполагаемых провокаций; они также могут с большей вероятностью начать воспринимать себя эмоционально хрупкими[100]100
  (Lilienfeld, 2017, p. 162).


[Закрыть].

Эта озабоченность имеет смысл только в том случае, если мы исходим из чего-то вроде скептицизма в отношении частоты. В конце концов, если бы люди редко ошибались в истолковании предполагаемых микроагрессий, то не было бы причин препятствовать их восприятиям. Мальчик, кричащий «волк», поступает глупо только в том случае, если вокруг нет никаких волков – но если в горах действительно поселилась волчья стая, то было бы ошибкой игнорировать его постоянные предупреждения. Иными словами, если люди обычно правы, когда считают, что против них совершили микроагрессию, то было бы и бесполезно с научной точки зрения, и морально низко выступать за то, чтобы они молчали и мирились со своей несправедливой участью.

Поэтому я думаю, что мы должны интерпретировать Лилиенфельда как исходящего из скептицизма в отношении частоты, отчасти на основании его аргументов в пользу скептицизма в отношении диагностики. Согласно Лилиенфельду, поскольку мы не можем исключить, что некоторые случаи порождаются ошибочным восприятием (согласно скептицизму в отношении диагностики), то нам следует временно принять скептицизм в отношении частоты.

Это позволяет нам лучше понять, о каком именно скептицизме идет речь. Теперь я собираюсь показать, что свидетельства в пользу скептицизма в отношении частоты в лучшем случае сомнительны. Затем мы посмотрим, как это отражается на доводах Лилиенфельда в пользу скептицизма в отношении диагностики.

Чтобы оценить скептицизм в отношении частоты, нам нужно знать базовый уровень угнетения в нашем обществе. Насколько часто с маргинализированными людьми обращаются несправедливо, включая и скрытые проявления предрассудков? Если базовый уровень низок, то скептицизм в отношении частоты имеет смысл: люди, которые часто видят микроагрессию, вероятно, часто ошибаются. С другой стороны, если базовый уровень высок, то скептицизм в отношении частоты кажется неправдоподобным: в большинстве случаев люди, видящие микроагрессию, вероятно, недалеки от истины. Таким образом, принятие скептицизма в отношении частоты подразумевает, что базовый уровень довольно низок.

Но у нас есть свидетельства того, что базовый уровень угнетения в Америке XXI века не низок. Полевые исследования в области экономики систематически показывают, что маргинализированные люди реже получают работу, жилье или даже базовые государственные услуги (глава 3). В психологии сразу несколько групп свидетельств указывают на частые проявления скрытого предубеждения. Энтони Онг и его коллеги используют дневниковый метод, когда участников просят каждый вечер записывать, сталкивались ли они с какими-либо событиями, связанными с их расовой принадлежностью. Для американцев азиатского происхождения, например, вероятность того, что их спросят, где они родились, составляет 5,1 % в день, а вероятность того, что «им скажут или они услышат», что азиатские женщины считаются обворожительными или экзотическими, – 4,1 %; для американцев латиноамериканского происхождения вероятность услышать «негативные комментарии о латинос» составила 10,9 %, а шансы на то, что им «зададут больше работы, чем не латиноамериканцам», – 7,1 %[101]101
  (Ong et al., 2013, p. 191; Torres and Ong, 2010, p. 564). Проценты рассчитываются путем деления количества дней, в течение которых участники испытали событие определенного типа, на общее количество дней в исследовании. Поскольку этот метод усредняет данные, полученные от разных участников, это исследование, возможно, уязвимо для возражений Лилиенфельда насчет негативной эмоциональности; теоретически всего несколько участников, сообщающих о чрезвычайно высокой частоте предвзятости, могут исказить выборку.


[Закрыть]. Если эти цифры кажутся низкими, то не забывайте, что это вероятности того, что соответствующие события произойдут в любой отдельно взятый день.

Конечно, эти цифры говорят нам только о том, как часто подобные вещи случаются с маргинализированными группами. Чтобы рассчитать базовый уровень угнетения, нам нужно сравнить их с аналогичными статистическими данными для немаргинализированных людей. Как часто белых американцев спрашивают, где они родились? Как часто им кажется, что им поручено больше работы, чем другим? Без этих сравнительных цифр мы не можем сказать, сталкиваются ли маргинализированные люди с тем же самым уровнем социальной неприязни, который испытывают все остальные, или эти цифры действительно отражают особенности маргинализированного опыта.

Насколько мне известно, никто еще не пробовал провести такого рода сравнительное исследование дневниковым методом. Однако психолог Лилия Кортина и ее коллеги сделали нечто очень близкое. Они опросили сотни сотрудников государственных учреждений, сталкивались ли они (в течение года) с некорректным обращением на рабочем месте, включая такие вещи, как «враждебные взгляды или насмешки» и «обращение в непрофессиональных выражениях». Важно отметить, что эти вопросы были заданы всем сотрудникам, а не только маргинализированным людям и в вопросах никак не упоминалась раса или пол. Тем не менее результаты обнаружили явные различия; женщины сообщили о значительно большей частоте некорректного обращения на рабочем месте, чем мужчины. Подобные, хотя и меньшие эффекты обнаружились и для расы[102]102
  (Cortina et al., 2013, p. 1587).


[Закрыть].

Здесь скептик может вернуться к проблеме восприятия. Может быть, женщины и темнокожие просто чаще воспринимают нечто как некорректное обращение на рабочем месте, хотя на самом деле нисколько не чаще испытывают его на себе? Однако есть данные, свидетельствующие против этого. Кортина и ее коллега Кэти Майнер провели дополнительное исследование некорректного обращения среди сотрудников университета. На этот раз участников спрашивали не об опыте некорректного обращения по отношению к ним самим, а о том, были ли они свидетелями грубых замечаний, направленных против коллег-женщин. Им также задавали общие вопросы о справедливости на работе. Неудивительно, что люди, которые чаще наблюдали грубость в отношении женщин, также считали обстановку на работе менее справедливой. Но интересно, что этот эффект был сильнее у мужчин, чем у женщин. То есть мужчины чаще, чем женщины, связывали свое восприятие плохого обращения с женщинами с ощущением несправедливости на рабочем месте[103]103
  (Miner, Cortina, 2016, p. 6).


[Закрыть]. Это противоречит теории о том, что обиженные женщины просто слишком чувствительны к потенциальной грубости.

Кроме того, психологи напрямую тестировали черты личности, подобные негативной эмоциональности, о которой беспокоится Лилиенфельд. Они повторили свой анализ, контролируя влияние предрасположенности к пессимизму, и все равно получили аналогичные результаты. По их словам, «взаимосвязь между восприятием грубости, ощущением несправедливости и благополучием не может быть объяснена склонностью работника видеть мир в черном свете»[104]104
  (Miner, Cortina, 2016, p. 9).


[Закрыть].

Все это делает скептицизм в отношении частоты все более сомнительным. Имеются систематические свидетельства широко распространенного некорректного обращения с маргинализированными людьми. Учитывая этот факт, мы должны допустить, что базовый уровень угнетения может быть довольно высоким. Если это так, то нет оснований предполагать, что люди, сообщающие о микроагрессии, так уж часто ошибаются. Маргинализированные люди действительно сообщают о значительном уровне неправильного обращения, и это не выглядит результатом сверхчувствительности или НЭ.

С чем это оставляет Лилиенфельда? Я думаю, он должен признать, что он не выдвинул аргументов в пользу скептицизма в отношении частоты. Возможно, он согласился бы с этим, но все продолжал бы придерживаться третьей разновидности скептицизма – скептицизма в отношении диагностики. Похоже, в этом и заключается суть его возражений. Он неоднократно утверждает, что в любом конкретном случае предполагаемой микроагрессии, когда восприятия жертвы и агрессора расходятся, может не существовать надежного способа решить, кто прав. Как он выразился, «как мы можем знать, имела ли место данная микроагрессия или она просто померещилась?»[105]105
  (Lilienfeld, 2017, p. 145).


[Закрыть]

Но и скептицизм в отношении диагностики представляет собой серьезную проблему для теории микроагрессии. Скептик в отношении диагностики может признать, что маргинализированные люди часто правы, когда считают, что с ними плохо обращаются. Но, будет настаивать скептик, они не будут правы всегда. Наверняка бывают случаи действительно невинных недоразумений! Если стюардесса действительно попросила Сью перебраться в хвост самолета просто потому, что он был ближе, то Сью ошибался, считая, что ее действия мотивированы предубеждением. И, учитывая значение, придаваемое мотивационной теорией бессознательным мотивам, кажется, что исключить это просто невозможно.

Допустим. Но даже если это так, то какого рода проблему это создает для теории микроагрессии? Лилиенфельд представляет это в первую очередь как научную проблему, имеющую вторичные социальные последствия (например, предложенный им мораторий на тренинги по поводу микроагрессии). Однако теперь, когда мы отбросили скептицизм в отношении частоты, не так ясно, в чем должна заключаться научная проблема. Все науки допускают некоторую степень погрешности измерения, именно поэтому ответственная статистика приводится вместе с оценками достоверности. Если набор данных велик и в целом надежен, то не так уж важно, что некоторые измерения ошибочны.

Это делает упор Лилиенфельда на конкретных случаях предполагаемой микроагрессии довольно странным. Разве нельзя принять (как то утверждает скептицизм в отношении диагностики), что иногда люди действительно ошибочно принимают невинные недоразумения за микроагрессии, но списать это на допустимые ошибки измерения? До тех пор, пока эти ошибки случаются нечасто (и мы уже отложили в сторону скептицизм в отношении частоты), мы как будто бы находимся на территории вполне функциональной науки.

Конечно, надо будет продолжать изучение базового уровня угнетения, чтобы иметь возможность более точно оценить частоту ошибок измерения. Научные исследования микроагрессии еще достаточно молоды, и им есть куда расти. Между тем требование Лилиенфельда о введении моратория на тренинг и курсы по микроагрессии кажется серьезным перебором. Это все равно что оставить овец без присмотра, пока мы не снизим уровень ошибочной идентификации волков пастухами до нуля.

Это что касается сомнений в научности. Но здесь действует и совершенно другой фактор, который, я думаю, и мотивирует Лилиенфельда – и большинство других скептиков в отношении микроагрессии – в гораздо большей степени, чем научная корректность. Если скептицизм в отношении диагностики обоснован, то разговоры о микроагрессии сопряжены с моральным риском. Возможно, научные стандарты и допускают какое-то количество ошибок, но никто не хочет оказаться ложно обвиненным в совершении расистского или сексистского поступка, как бы редко это ни происходило.

Лилиенфельд намекает на этот моральный вопрос в нескольких местах, например, когда он выражает сомнения по поводу одного из примеров Сью. Некоторые учителя часто спрашивают темнокожих учеников. Это может быть воспринято как микроагрессия (покровительственное отношение). Однако если не делать этого, то это тоже может быть воспринято как микроагрессия (пренебрежение). В действительности, отмечает Лилиенфельд, участники фокус-группы Сью называли микроагрессией примеры и того, и другого. Это, по словам Лилиенфельда, несправедливо по отношению к учителям:

Классификация обоих действий как микроагрессии потенциально ставит учителей перед порочной дилеммой: если они игнорируют поднятые руки учащихся из числа меньшинств, то рискуют быть обвиненными в скрытом предубеждении; и, наоборот, если они вызывают этих учащихся и хвалят их, то рискуют быть обвиненными в том же самом[106]106
  (Lilienfeld, 2017, p. 150).


[Закрыть].

Лилиенфельд в чем-то прав. Обвинения в расизме, сексизме или гомофобии могут разрушить карьеру человека и привести к социальному отчуждению. Как правило, когда обвинения могут привести к плохим последствиям, мы не верим обвинителю автоматически. Если Андре говорит, что Беренис сделала ему подножку и отказалась извиняться, мы не верим Андре на слово автоматически; мы обращаем внимание на то, что нам известно о характере Беренис, на то, мог ли Андре что-то неправильно понять, и на другие факты. Прежде чем отвернуться от Беренис, мы пытаемся дать независимую оценку случившемуся.

Но если придерживаться мотивационной теории микроагрессии, то иногда будет невозможно дать подобную независимую оценку. Вспомним, что, согласно мотивационной теории, что-либо становится микроагрессией именно в силу предвзятых бессознательных мотивов агрессора. Если ни у кого – даже у предполагаемого агрессора – нет доступа к этим мотивам, то нет и способа решить этот вопрос.

Теперь, я думаю, вопрос о том, почему скептицизм в отношении микроагрессии вызывает беспокойство, начинает наконец проясняться. Проблема тут не научная, а моральная. Если мы допускаем, что маргинализированные люди иногда ошибочно воспринимают простое недоразумение как мотивированное предубеждение, и если при этом мы не в состоянии определить, в каких именно случаях это происходит, то дело выглядит так, что почти все заявления о микроагрессии несут в себе риск несправедливого обвинения невинного человека в притеснениях. Это, я думаю, и есть основной момент, заставляющий нас рассматривать субъективность как проблему для теории микроагрессии. Оставшаяся часть этой главы будет подводить к разрешению этого вопроса.