Текст книги "Этика микроагрессии"

Но стоит несколько минут подумать, и станет ясно, насколько ошибочным может быть этот вывод. Возьмем, к примеру, «микроцефалию» – заболевание, связанное с нарушением развития мозга. Термин, взятый из древнегреческого языка, буквально означает «мелкоголовость». Но это не означает, что микроцефалия – нечто незначительное. На самом деле она может быть довольно опасной; люди с микроцефалией страдают от судорог и умственной отсталости. Так что ясно, что нет смысла сбрасывать со счетов явление только потому, что оно «микро-».

Но мы можем сказать больше о «микро-» в микроагрессии. Префикс необязательно должен указывать на относительный размер. Он также может говорить о масштабе или уровне детализации. Он может относиться к части системы, а не ко всей системе. Возьмем связь между микроэкономикой и макроэкономикой. Последняя изучает экономику как целое, а первая берет экономических субъектов в рамках более крупных систем. Это различие не говорит нам автоматически, что важнее. Например, в 2016 году ВВП государства Фиджи составил 8,3 млрд долларов. В 2016 году выручка Apple Computers составила 215,6 млрд долларов[60]60
  Данные о ВВП Фиджи взяты из CIA World Factbook: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/fj.html. Данные о выручке Apple взяты с сайта Statista.com:vapple-since-2004/.


[Закрыть]. Национальная экономика Фиджи – макроэкономический феномен, а финансы Apple – часть микроэкономики. Тем не менее существует четкий критерий – общая стоимость в долларах, – по которому это микроэкономическое явление более чем в 25 раз значительнее, чем макроэкономическое.

Дело в том, что микроэкономика – это не маленькая экономика в том смысле, в каком микросвинка – это маленькая свинья. Микроэкономический субъект просто является частью более полной системы. Точно так же микроагрессия необязательно должна быть просто мелкой агрессией[61]61
  В этом отношении оригинальная формулировка Пирса вводит в заблуждение; он писал, что «наступательные механизмы обычно представляют собой микроагрессию, в противоположность грубой, драматичной, очевидной макроагрессии, такой как линчевание» (Pierce, 1970, p. 266). Такой выбор слов предполагает, что он действительно пытался сравнивать размер или последствия. Но я думаю, что это был просто не самый элегантный способ выразить мысль; его работы в целом ясно показывают, что он рассматривал микроагрессию как часть системы.


[Закрыть]. Она является частью более полной системы – в данном случае системы угнетения.

Возможно, было бы лучше иметь термин, подчеркивающий эту систематичность: «микроугнетение» или «микромаргинализация». Кажется, это и было одной из целей Мэри Роу с ее термином «микронеравенство»[62]62
  (Rowe, 1977, p. 56) прямо указывает на аналогию с «микроэкономикой».


[Закрыть]. Но, видимо, искать более подходящее слово уже слишком поздно. В феврале 2017-го «микроагрессия» была добавлена в словарь Merriam-Webster[63]63
  В словаре дано следующее определение: «Замечание или действие, которые тонко и часто неосознанно или непреднамеренно выражают предвзятое отношение к члену маргинализированной группы (например, расового меньшинства)». https://www.merriam-webster.com/dictionary/microaggression [по состоянию на 18 октября 2017 г.].


[Закрыть]. В 2015 году сайт Global Language Monitor выбрал ее словом года[64]64
  (Global Language Monitor, 2017).


[Закрыть]. Когда слово, начавшее свою жизнь как научный термин, получает такой уровень общественного внимания, ребрендинг – уже не вариант.

Важно, чтобы термин не вводил нас в заблуждение; «микро-» не означает незначительный. На самом деле Деральд Уинг Сью имел в виду прямо противоположное. Сью утверждал, что микроагрессия причиняет «наибольший вред» угнетенным именно потому, что она настолько незаметна и неуловима. Он писал:

Не проповедники превосходства белой расы, члены ку-клукс-клана или скинхеды, например, представляют основную угрозу для темнокожих, а доброжелательные люди, принимающие близко к сердцу эгалитарные ценности, верящие в собственную моральность и кажущиеся себе справедливыми и порядочными, которые никогда сознательно не будут никого дискриминировать[65]65
  (Sue, 2010, p. xv).


[Закрыть].

Я не уверена, что Сью прав, что микроагрессия – источник большего вреда, чем открытая нетерпимость. Сью сформулировал эти идеи десять лет назад, в эпоху, которая уже кажется эпохой наивных надежд, когда Америка только что избрала своего первого темнокожего президента. Возможно, сегодня, после того как следующему президенту было трудно осудить смертоносное неонацистское факельное шествие в Шарлоттсвилле, Сью пересмотрел бы свою оценку относительного веса источников вреда. Но нет необходимости однозначно решить этот вопрос. Как мы увидим, в репрессивных социальных системах микроагрессия и фанатизм старого покроя связаны друг с другом. Вред, наносимый ими, взаимно подкрепляется и усиливается. Вспомните, что Пегги Дэвис сказала о связи между нетерпимостью пешеходов и правовой дискриминацией: «[Т]от, кому ты не думаешь, что надо уступать дорогу на тротуаре, не будет считаться равным партнером при расчете требований правосудия»[66]66
  (Davis, 1989, p. 1573).


[Закрыть].

Окей, «микро» не значит «незначительный». Но как насчет «агрессии»? Многие из этих случаев непреднамеренны, простые оговорки, обычные оплошности. Каким образом это считается агрессией наравне с бросанием булыжников в окна?

Когда я читаю лекции о микроагрессии, этот вопрос мне задают, может быть, чаще всего. Людей раздражает этот корень, «агрессия». Когда вы слышите это слово, вы представляете себе размахивающего кулаком скандалиста, а не обычного человека, случайно употребившего оскорбительное выражение.

Но это не единственный вариант использования термина «агрессия», имеющийся в нашем лексиконе. Когда мы говорим о «пассивной агрессии», мы, конечно же, не имеем в виду, что кто-то кричит и размахивает оружием; мы имеем в виду нечто почти противоположное. При пассивной агрессии человек добивается дестабилизирующих целей агрессии, не совершая явного насилия.

Это сравнение помогает нам понять, почему ошибается психолог Скотт Лилиенфельд, когда возражает против термина «микроагрессия» на том основании, что «обозначение действия как агрессивного подразумевает по крайней мере некоторую степень консенсуса, в идеале среди независимых друг от друга наблюдателей, относительно его природы и целей»[67]67
  (Lilienfeld, 2017, p. 143).


[Закрыть]. Поскольку люди не всегда едины в своем мнении относительно природы и цели микроагрессии (к этому моменту мы вскоре вернемся), то, утверждает Лилиенфельд, этот термин неуместен. Но пример «пассивной агрессии» показывает, что это не так; ключевая черта пассивной агрессии заключается в том, что соответствующие действия неоднозначны и не ведут ни к чему похожему на консенсус относительно их характера или намерений.

Микроагрессия – это не то же самое, что пассивная агрессия, хотя у этих понятий есть некоторые общие черты. Вспомним, что определение Пирса конструирует микроагрессию как нечто неуловимое и автоматическое, такое же, как хорошо отработанная игра футболистов. В ходе микроагрессии человек, по мнению Пирса, демонстрирует негативное отношение к угнетенным людям, но может даже не осознавать, что делает это. В этом был смысл его размышлений об «атакующих механизмах»; «агрессивным» является некоторая часть психологических процессов человека, а не всё его сознательное «я».

В главе 4 я еще много буду говорить о том, как следует понимать отношения между «микроагрессивными психологическими процессами» и людьми, которые их испытывают. Это создает реальные проблемы для моральной ответственности за микроагрессию. Но пока дело только в том, чтобы не зацикливаться на слове.

Лилиенфельд выдвигает и второе возражение, ссылаясь на техническое определение агрессии в академической психологии:

По существу, все современные определения агрессии в литературе по социальной психологии и психологии личности утверждают или по крайней мере очевидным образом подразумевают, что действия, образующие этот конструкт, являются преднамеренными. Например, в одном влиятельном тексте об агрессии с самого начала заявляется, что «один конструкт, который большинство людей, вероятно, сочтет необходимым для адекватного определения агрессии, – это намерение причинить вред жертве» (Geen, 2001, p. 2, курсив в оригинале). В другом учебнике агрессия определяется как «любая форма поведения, нацеленного на оскорбление или причинение вреда другому живому существу, не желающему подобного обращения» (Baron, Richardson, 1994, p. 7 [Бэрон, Ричардсон, 1999, с. 26]; см. также аналогичные определения в (Berkowitz, 1981) и (Klama, 1988)). С этих точек зрения концепция непреднамеренной микроагрессии – оксюморон[68]68
  (Lilienfeld, 2017, p. 147).


[Закрыть].

Лилиенфельд рассуждает, кажется, так: микроагрессии часто совершаются неосознанно; «агрессия» требует намерения; следовательно, микроагрессия на самом деле не является агрессией. Но это умозаключение работает только в том случае, если мы исходим из того, что неосозанное действие не может быть преднамеренным. Однако это, видимо, не тот вопрос, по которому психологу Лилиенфельду стоит выдвигать лингвистические утверждения. Психологи говорят о бессознательных (или несознательных, или предсознательных) мотивах постоянно. Эта идея имеет очевидные корни у Фрейда, а в более поздних теориях используется идея бессознательного «преследования цели»[69]69
  См., например: (Sitzmann and Bell, 2018; Custers, Vermeent and Aarts, 2019).


[Закрыть]. За пределами академической психологии мы все знакомы с людьми, которые, кажется, пытаются оттолкнуть других, не осознавая этого.

Я вернусь к деталям проблемы, поставленной Лилиенфельдом, в главе 2, а к вопросу о бессознательной мотивации в целом – в главе 4. Сейчас вопрос только в том, применимо ли наше понимание термина «агрессия» к бессознательным мотивациям. И ответ кажется очевидным: да. Мы не настаиваем ни на том, что у «агрессивной» собаки должно быть четкое, сознательно обдуманное намерение, ни на том, что «пассивно-агрессивный» человек всегда хорошо понимает, что он делает. Если и есть проблема с микроагрессией, то не в самом этом слове.

Хорошо. Но почему все это должно увязываться с политикой идентичности? К чему все эти разговоры об угнетении? Как быть со мной, белым гетеросексуальным мужчиной (и т. д.)? Мне постоянно хамят. Почему бы не сказать, что я тоже жертва микроагрессии?

Теоретически мы могли бы отделить от микроагрессии элементы, связанные с угнетением. Вспомним определение Сью: «краткие и привычные повседневные вербальные, поведенческие и средовые унижения, преднамеренные или непреднамеренные, которые передают враждебные, уничижительные или негативные расовые, гендерные, связанные с сексуальной ориентацией или религиозной верой замечания и оскорбления в адрес соответствующего лица или группы»[70]70
  (Sue, 2010, p. 5).


[Закрыть]. Почему бы не опустить уточнения насчет конкретных расовых, гендерных и т. д. групп и просто сказать, что микроагрессии – это повседневные унижения, направленные на кого угодно? Разве нельзя определить микроагрессию в строго поведенческих терминах, исключив подразумеваемые предрассудки?

Иногда термин «микроагрессия» действительно используется таким образом. Брат Стивена Пэддока, устроившего массовую стрельбу в Лас-Вегасе в октябре 2017 года, назвал Пэддока «королем микроагрессии». Он не имел в виду какие бы то ни было предрассудки. Судя по всему, Пэддок просто любил делать пакости. По данным издания The Independent, «обычно у него всегда под рукой была сигара, хотя он и не курил. Но он сразу замечал, когда кто-нибудь садился рядом с ним и закуривал. Тогда Пэддок, завсегдатай прокуренных казино, вынимал сигару, зажигал ее и старательно направлял дым в лицо тем, чье курение его раздражало»[71]71
  (The Independent, 2017).


[Закрыть].

Это значение термина, не связанное с предрассудками, также имеет свою историю. Любопытно, что в 1970 году термин «микроагрессия», по-видимому, был изобретен дважды. Один раз, как мы уже видели, Честером Пирсом, но кроме того, независимо от него, еще и врачом Вильгельмом Халлерманном, который писал о «таких формах микроагрессии, как склоки, насмешливая ирония, дидактическое высокомерие, властная самоуверенность и т. д.»[72]72
  (Hallermann, 1970), цит. по сайту Merriam-Webster Dictionary: ‘Microaggression: A Not-so-subtle growth in usage’. https://www.merriam-webster.com/words-at-play/microaggression-words-were-watching [по состоянию на 19 октября 2017 г.].


[Закрыть]. Определение Халлерманна как будто не имеет никакого отношения к социальным предрассудкам и, по всей видимости, не было известно Пирсу[73]73
  По мнению составителей словаря Merriam-Webster: «Похоже, что это одно из тех маловероятных событий, когда слово придумывается почти одновременно двумя разными людьми. Если бы нам нужно было приписать „изобретение“ этого слова кому-то одному из них, то почти наверняка первым, кто употребил это слово, которое сейчас регулярно используется, был Пирс». https://www.merriam-webster.com/words-at-play/microaggression-words-were-watching [по состоянию на 19 октября 2017 г.].


[Закрыть].

Почти все исследователи микроагрессии, определяя микроагрессию, вслед за Пирсом ставят во главу угла предрассудок или угнетение. Сью утверждает, что когда оскорбление связано с предубеждением, то такой проступок становится «не только количественно, но и качественно иным»[74]74
  (Sue, 2010, p. 52–53).


[Закрыть]. Философ Кристина Фридлендер утверждает в качестве концептуальной необходимости: «Чтобы отнести действие к микроагрессии, нужно установить связь между этим действием и существующей формой угнетения»[75]75
  (Friedlaender, 2018, p. 8).


[Закрыть].

Одно частичное исключение можно найти в работах Мэри Роу, которая серьезно относится к сомнениям в духе «разве микроагрессия – не то, что „случается с каждым“?» Но затем Роу отвечает: «Некоторые из гипотез относительно того, почему микроагрессия приносит больше вреда меньшинствам и женщинам, аналогичны гипотезам о том, почему они вообще приносят вред». Другими словами, может оказаться невозможным объяснить специфический вред микроагрессии, не прибегая к идее предвзятости. Как и Пирс, Роу отмечает, что повторяющиеся оскорбления в адрес женщин и темнокожих имеют особую силу, поскольку они систематически связаны друг с другом. «Подобно капанию воды, случайные капли не причиняют особого ущерба; но капли, бесконечно падающие в одно и то же место, могут иметь глубокие последствия»[76]76
  (Rowe, 1977, p. 64).


[Закрыть].

Вот пример, в котором это различие проявляется особенно ярко. В 2008 году в эпизоде шоу NBC «Студия 30» Лиз и Джек совершают ужасные поступки, а затем утешают себя: «Может, мы и не самые лучшие люди, но мы и не худшие. Аспиранты – вот кто хуже всех». Я тогда была аспиранткой, и едкость этой реплики показалась мне умилительной. (Многие сценаристы ситкомов – недоучившиеся аспиранты, поэтому я восприняла это как черный юмор, а не как настоящее оскорбление.) Я выложила этот клип в социальных сетях, и несколько друзей-ученых посмеялись вместе со мной. Затем произошло нечто странное. Вмешалась другая знакомая, не из научной среды. Обращаясь непосредственно ко мне, она сказала: «Мы с мужем дали друг другу пять, когда услышали эти слова! Мы думали о тебе».

Это было странно. Я так и не поняла, что она имела в виду. В этом явно была смутная враждебность. Я уже давно заметила, что у этой подруги была своеобразная невротическая реакция на разговоры о научной жизни. На протяжении многих лет была целая серия пассивно-агрессивных замечаний о том, как много у меня неструктурированного времени и что люди с «настоящей работой» гораздо более заняты. Затем последовало это странное замечание о «Студии 30», легкомысленно-торжествующий намек на то, что я, должно быть, одна из худших людей.

Комментарий моей подруги действительно несет в себе некоторые основные признаки микроагрессии. Он был обидным, хотя обида была мимолетной. Он выражал неуважение, даже презрение. И он был частью тенденции – ее личной тенденции, вытекающей из ее предыдущих выпадов в сторону академической жизни, и даже более широкой социальной тенденции пренебрежения к кандидатам наук. (Говоря бессмертными словами Мардж Симпсон: «Барт, не смейся над аспирантами. Просто они сделали ужасный жизненный выбор».)

Но это не была микроагрессия. Почему? Потому что, сколько бы над аспирантами ни издевались, их не притесняют. Не существует исторически укоренившейся системы повсеместной дискриминации аспирантов. Едкие шутки – это еще не угнетение; аспирантам не отказывают систематически в доступе к работе, жилью или медицинскому обслуживанию просто на основании того, что они являются аспирантами.

Вот почему мимолетная жестокость по отношению к аспирантам принципиально отличается от мимолетной жестокости по отношению к небелым, женщинам, ЛГБТ и людям с ограниченными физическими или умственными возможностями. Гадости об аспирантах – это всего лишь гадости об аспирантах; за ними больше ничего не стоит. Но гадости об угнетенных людях – это мягкая оболочка гораздо более серьезной и опасной сердцевины, вроде теннисного мяча, наполненного свинцом. Настоящая микроагрессия обрушивается со всей тяжестью угнетения.

Конечно, мы можем использовать слова как нам угодно. При желании мы можем сказать, что это была микроагрессия, когда Стивен Пэддок пускал сигарный дым на соседей-игроков или когда знакомая потешалась над моим академическим статусом. Можно говорить, что любая грубость является микроагрессией или даже вообще любой несмертельный вред. Но это означало бы отход от того, как этот термин использовался его создателем и исследователями в течение 50 лет. Нужны сильные доводы, чтобы оправдать такое отступление.

Правда, было бы полезно иметь общий термин для любого вида скрытого унижения. Но я не вижу особых оснований использовать для этой цели «микроагрессию». Ослабление связанной с ним фокусировки на социальной маргинализации означало бы потерю чего-то морально важного. Случайные грубости не представляют особого интереса ни с этической, ни с политической точки зрения. Ограничение «микроагрессии» предрассудками позволяет нам сосредоточиться на конкретном вреде угнетения и на этических проблемах, связанных с возложением ответственности за широко распределенный вред. Поэтому я ограничу разговор о микроагрессии только этими случаями.

Здесь следует добавить одно важное уточнение. Хотя микроагрессии могут быть направлены только против членов маргинализированных групп, совершаться они могут кем угодно, в том числе членами маргинализированных групп друг против друга. Эта идея восходит еще к Пирсу, который заметил, что по мере накопления расистских социальных паттернов

обе расы начинают ожидать и принимать как само собой разумеющееся, что время, энергия, пространство и мобильность чернокожих будут служить белым. В результате представители обеих рас оказываются сторонниками расизма в том смысле, что они допускают, настаивают, поощряют и поддерживают то, что чернокожие должны вести себя почтительно и подчиненно (в отношении времени, пространства, энергии, мобильности) во всех межличностных взаимодействиях[77]77
  (Pierce et al., 1977, p. 64–65).


[Закрыть].

Прекращение микроагрессии – это наша общая проблема.

А теперь – к деталям

Что мы имеем на данный момент? Микроагрессии действительно причиняют вред, но сложным образом, который в силу системности угнетения не поддается простому контрфактическому анализу. Это будет важно, когда мы обратимся к вопросам моральной ответственности в главе 3. Далее, индивидуальная психология микроагрессии сложна; Пирс постулировал наличие бессознательных «атакующих механизмов», действующих вне поля зрения агрессоров, из-за чего трудно говорить об индивидуальных намерениях. Это еще больше усложнит этический анализ, как мы увидим в главе 4.

Но прежде чем мы сможем углубиться в разговор о моральной ответственности, остается еще один большой концептуальный вопрос, связанный с микроагрессией. Кто решает, какие действия считать микроагрессией? Если человек считает, что подвергся микроагрессии, всегда ли он прав? Что делать, если предполагаемый агрессор не согласен с этим? Или если не согласны другие члены маргинализированной группы жертвы? Является ли микроагрессия полностью субъективным явлением?

2. Все в глазах смотрящего?

Психолог Деральд Уинг Сью, влиятельный теоретик микроагрессии, с которым мы познакомились в главе 1, рассказывает историю из своего собственного опыта противоречивых восприятий. Сью и его коллега-афроамериканец садились на рейс из Нью-Йорка в Бостон. Это был небольшой самолет всего с несколькими пассажирами, поэтому они заняли места во втором ряду через проход друг от друга. Позже на борт поднялись трое белых, заняв ряд впереди них. Когда самолет готовился к вылету, стюардесса сказала Сью и его коллеге, что ей нужно перераспределить вес пассажиров. Не могли бы они пересесть назад? Сью продолжает рассказ:

Реакция нас обоих (темнокожих пассажиров) была одинаково негативной. Во-первых, балансировка веса в самолете казалась разумной вещью, но почему выделили нас? В конце концов, мы сели первыми, а трое белых прибыли последними из пассажиров. Почему не попросили пересесть их? Действительно ли нас выделили из-за нашей расы? Или это было просто случайностью, безо всякого расового подтекста? Может, мы слишком чувствительны и мелочны?

Хотя мы подчинились, перебравшись в хвост самолета, мы оба чувствовали негодование, раздражение и гнев. В свете нашего повседневного расового опыта мы оба пришли к одному и тому же выводу: стюардесса поступила с нами как с гражданами второго сорта из-за нашей расы. Но на этом инцидент не закончился. Хотя я все уговаривал себя забыть об этом, я чувствовал, как мое давление поднимается, сердце бьется быстрее, а лицо краснеет от гнева. Когда стюардесса вернулась, чтобы убедиться, что наши ремни безопасности пристегнуты, я больше не мог сдерживать свой гнев. Пытаясь взять себя в руки, я сказал ей натянутым, но спокойным голосом: «Вы понимаете, что только что попросили двух темнокожих пассажиров пройти в заднюю часть „автобуса“?» Несколько секунд она ничего не говорила, но смотрела на меня с ужасом. Затем она сказала тоном праведного возмущения: «Знаете ли, меня еще никогда в этом не обвиняли! Как вы смеете? Я не вижу цвета кожи! Я попросила вас переместиться, только чтобы сбалансировать самолет. В любом случае я только пыталась дать вам больше места и приватности».

Попытки объяснить мое восприятие и чувства только заставили ее занять еще более оборонительную позицию. На каждое мое обвинение у нее, казалось, было рациональное обоснование ее действий. В конце концов она прервала разговор и отказалась дальше обсуждать этот инцидент. Если бы не мой коллега, подтвердивший реальность моего опыта, этот случай оставил бы меня в сомнении, прав я или нет в своем восприятии[78]78
  (Sue et al., 2007, p. 275).


[Закрыть].

Сью представил этот случай в знаменательной статье 2007 года в журнале American Psychologist, которая установила современную парадигму исследования микроагрессии. Почти сразу критики ухватились за проблему с восприятием. Психолог Кеннет Томас написал:

Описание Сью и его коллегами инцидента в самолете может говорить больше о личной потребности Сью чувствовать себя особенным или привилегированным, чем о каком-либо предубеждении со стороны бортпроводницы. Многих людей, которые регулярно летают, в какой-то момент просили сменить место. Эти просьбы раздражают не только темнокожих; однако, возможно, когда человек принадлежит к меньшинству, любая неожиданная просьба может быть истолкована как дискриминационная. С учетом этого сильная эмоциональная реакция Сью на инцидент кажется чрезмерной[79]79
  (Thomas, 2008, p. 274).


[Закрыть].

Реакция Томаса насмешлива и чересчур персональна. Но даже разумные люди могут сомневаться в том, как понимать этот инцидент. У меня была следующая мысль: стюардесса могла просто среагировать на геометрию. Сью и его коллега уже были ближе к задней части маленького самолета; возможно, она подумала, что имеет смысл попросить пассажиров второго ряда. Легко представить, как она делает эти быстрые вычисления, не задумываясь. И если это так, то этническая принадлежность людей в первом и втором рядах действительно могла не иметь никакого значения. Назовем эту интерпретацию «невинной геометрией».

Рафаэль Харрис – младший, еще один психолог, критикующий Сью, спрашивает, рассматривал ли Сью другую столь же невинную интерпретацию[80]80
  (Harris, 2008, p. 275).


[Закрыть]. Сью и его коллеги ответили:

Конечно, рассматривали, и именно поэтому темнокожие и оказываются в ловушке порочной дилеммы, как указано в нашей статье. Нам, однако, неясно, почему Харрису так трудно хотя бы допустить возможность того, что поведение стюардессы было мотивировано расовыми соображениями, находившимися за пределами ее осознания?.. В любой ситуации, когда темнокожие подвергаются скрытой дискриминации, с большой вероятностью может быть предложено множество объяснений. Например, владелец магазина, который следит за афроамериканскими посетителями более внимательно, чем за белыми, может просто сказать, что они выглядели более подозрительно и что их раса не имеет к этому никакого отношения. Эти объяснения (будучи сознательно правдоподобными) могут помешать пониманию того, что в их поведении играют роль подсознательные/бессознательные факторы и что эти подсознательные/бессознательные процессы могут быть связаны с расой[81]81
  (Sue et al., 2008, p. 278).


[Закрыть].

Давайте назовем интерпретацию Сью «бессознательным расизмом». Дело не в том, что стюардесса намеренно решила устроить в салоне сегрегацию. Скорее, она отдала предпочтение комфорту белых пассажиров над комфортом темнокожих пассажиров в результате бессознательного психологического процесса.

Вот еще одна интерпретация произошедшего. Стюардесса могла (сознательно или нет) действовать таким образом, чтобы избежать сексистских выпадов в свой адрес. У нее, вероятно, был большой профессиональный опыт работы с пассажирами, которые не торопятся выполнять просьбы женщин, наделенных властью. Может быть, ее тревожило, что «белые мужчины в костюмах» в первом ряду скорее доставят ей неприятности. (Представьте себе: трое корпоративных приятелей садятся в самолет в последнюю минуту, возможно, пропустив по паре рюмок в баре аэропорта… Хотели бы вы оказаться на месте той женщины, которой надо попросить их встать и пересесть?) Возможно, по ее расчету, темнокожие ученые со второго ряда с меньшей вероятностью отреагировали бы спектаклем попранных прав или оскорблениями по половому признаку.

Назовем эту интерпретацию «избеганием сексизма». Если эта интерпретация верна, то раса пассажиров была одним из факторов, повлиявших на решение стюардессы, но не таким прямолинейным образом, как предполагает Сью. Стюардесса, возможно, действовала не из бессознательной расовой враждебности по отношению к темнокожим, а скорее из безобидно расистского предположения, что Сью и его коллега с меньшей вероятностью отнесутся несправедливо к ней. Конечно, это объяснение не оправдывало бы ее решения – темнокожие не должны мириться с непропорционально большей долей неудобств только потому, что некоторые белые мужчины усложняют жизнь женщинам[82]82
  Несправедливости, связанные с этой ситуацией, сложны и запутанны, слишком сложны, чтобы исследовать их здесь. Я имею в виду явление, которое теоретики социальной справедливости называют «интерсекциональностью», то, как различные формы угнетения – расизм, сексизм – взаимодействуют между собой в реальной жизни. См.: (Crenshaw, 1989). Обсуждение интерсекциональных сложностей, возникающих при микроагрессии, см. в: (Nadal et al., 2015).


[Закрыть]. Но вопрос сейчас не в том, был ли ее выбор оправдан. Вопрос просто в том, как объяснить ее мотивы.

Теперь у нас есть три интерпретации. Во-первых, «невинная геометрия»: Сью и его коллега уже находились ближе к задней части, и это действительно все, что нужно было сделать. Во-вторых, «бессознательный расизм»: сама того не осознавая, стюардесса выражала пренебрежение к темнокожим во втором ряду. В-третьих, «избегание сексизма»: стюардесса попросила темнокожих пересесть не из-за пренебрежения, а потому, что она сочла их более порядочными и разумными, чем белые мужчины[83]83
  Конечно, возможны и другие интерпретации. Например, менее «милосердный» вариант «избегания сексизма»: стюардесса воспринимала темнокожих пассажиров не как порядочных и разумных, а как просто более уступчивых. Несправедливые стереотипы разнообразны, иногда противоречат друг другу, и отчасти именно поэтому их жертвам так трудно интерпретировать то, что с ними произошло.


[Закрыть]. Какое из этих толкований верно? Как мы можем это узнать?

Разочаровывающий ответ состоит в том, что мы никогда этого не узнаем. Мы бы не смогли узнать, даже если бы были в том самолете. Проблема в том, что эти интерпретации различаются бессознательными мотивами, которые нелегко установить какому бы то ни было наблюдателю. Можно было бы надеяться, что хотя бы сама стюардесса знает правду, поскольку все зависит от содержания ее мыслей. Но поскольку речь идет о бессознательных мотивах, то, возможно, даже она не знает о них с уверенностью. Согласно Сью, она могла думать, что действует из соображений «невинной геометрии», даже если на самом деле это был «бессознательный расизм».

Эта проблема – кажущаяся невозможность выбора между конкурирующими интерпретациями – является фундаментальной сложностью для теории микроагрессии. Я назову ее «проблемой субъективности». Эта проблема восходит к появлению самого понятия; как мы видели в главе 1, согласно Честеру Пирсу, действие является микроагрессией в силу именно того факта, что оно вызвано бессознательными мотивами, связанными с притеснением. Но было ли какое-либо конкретное происшествие вызвано такими мотивами, установить часто невозможно.

Говоря философским языком, могут существовать метафизические факты о бессознательных ментальных событиях, определяющих, считается ли событие микроагрессией, но у нас никогда не будет достаточного эпистемического доступа к этим фактам. У каждого участника будет свое субъективное восприятие событий – стюардесса видит свою невиновность, Сью улавливает расистскую составляющую, – и единственные объективные факты, решающие вопрос, надежно упрятаны в бессознательной психологии предполагаемого агрессора. Похоже, что, принимая любую из этих конкурирующих интерпретаций, мы просто отдаем предпочтение одной субъективной точке зрения перед другими.

Цель этой главы – разобраться с проблемой субъективности. Я покажу, как она усложняет научные и моральные споры о микроагрессии. Я утверждаю, что для того, чтобы продвинуться вперед, нам нужно отойти от сосредоточенности Пирса и Сью на бессознательных мотивах людей, совершающих микроагрессию. Я утверждаю вместо этого, что действие становится микроагрессией в силу самого субъективного опыта жертвы – ощущения, что вы, вероятно, но не точно, подверглись скрытому притеснению. Иногда объяснение действительно может быть невинным, но часто нет способа добраться до конечной реальности – а между тем переживание состояния неопределенности в отношении того, хорошо ли с вами обращаются, само по себе является моральной проблемой. Нам нужна теория микроагрессии, которая ставит этот момент во главу угла.

Я знаю, о чем вы сейчас думаете: если микроагрессия действительно всегда «в глазах смотрящего», если жертва всегда «сама решает», подверглась она микроагрессии или нет, то обвинять кого-либо в совершении микроагрессии несправедливо! Эта обеспокоенность естественна, и я думаю, что именно она побуждает многих теоретиков микроагрессии утверждать, что существуют хотя бы какие-то объективные факты, определяющие, действительно ли тот или иной случай является микроагрессией. Но, как мы увидим, эта стратегия не работает. Нам нужен способ решения проблемы субъективности, который признает, что микроагрессия – явление фундаментально неоднозначное. Чтобы подобраться к этому, нам нужно рассмотреть некоторые проблемы, присущие существующим теориям.