Текст книги "Третье место. Кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места «тусовок» как фундамент сообщества"

Мой прежний опыт рассказов о третьем месте подсказывает, что несколько ключевых моментов относительно третьего места нужно проговорить с предельной четкостью. Я признаю свою пристрастность: я выступаю за третье место; я убежден, что общение внутри него благоприятно для общества и индивидов. Эта пристрастность неизбежно вызывает некоторое количество здорового скептицизма, особенно среди тех, у кого нет своего третьего места. На данный момент родовое описание черт и достоинств третьего места завершено, и теперь настал черед ограничений.

Иногда меня обвиняют в представлении стерильной версии третьего места. Некоторые критики напоминали мне, что использование пивных Адольфом Гитлером имело мало общего с теплом и товариществом и что местные таверны в больших городах содействуют антидемократическим действиям политических обществ[157]157
  Букв. «политических машин» (political machines); в американской политике – основанная на клиентелизме авторитарная партийная организация, возглавляемая «боссом» или верхушкой и собирающая голоса на выборах на возмездной основе; в конце XIX – начале XX в. контролировали крупные города США. – Прим. пер.


[Закрыть], таких как Таммани-холл[158]158
  Крайне коррумпированная «политическая машина» в Нью-Йорке, контролировавшая выдвижение кандидатов от демократической партии в Манхэттене и господствовавшая в Нью-Йорке в 1854–1932 гг. – Прим. пер.


[Закрыть].

Рискуя прослыть неискренним, я все же настаиваю, что любое третье место во многом таково, как я описал его, или это уже не третье место. Описание, представленное в первых главах, – не спекуляция. Оно построено на наблюдениях – моих собственных и других людей. Таким образом, оно не стерильно по отношению к жизни, а основано на ее внимательном наблюдении.

Конечно, это описание не соответствует большинству учреждений, которые в ином случае могли бы превратиться в третьи места. Снова оглядываясь на таверны, как обычно делают скептики, я бы первым предположил, что средняя таверна скорее не является третьим местом, чем является. В такие места людей завлекает множество нездоровых вещей. Третье место отличает то, что в нем доминируют порядочность и хорошее настроение. Завсегдатаи знают это, и именно это приводит их обратно.

Еще два вопроса требуют разъяснения. Третье место не является универсальным средством от всех социальных и личных недугов, и общение, которое оно предлагает, подходит не каждому. Что касается положительных последствий взаимодействия в третьем месте для индивида и сообщества, то здесь я занял консервативную позицию и ограничил дискуссию прямыми преимуществами, которые достаточно легко наблюдать, как только попадаешь в мир третьего места.

Что касается ограниченной притягательности третьего места, то даже в таких странах, как Франция или Англия, где третьим местам отводится заслуженное место, не все туда устремляются. Лишь чуть более половины мужчин в этих странах более-менее регулярно посещают кафе или паб[159]159
  Scitovsky T., op. cit., Chapter 11.


[Закрыть]. В небольших американских городках, где «каждый знает каждого» и третьи места доступны всем, многие их не посещают. Возможно, даже хорошо, что кто-то остается в стороне. Смысл общения в третьем месте – не в том, чтобы сидеть и терять время, как часто представляют это критики. Должна быть любовь к другим людям, которая простирается за рамки собственной социальной группы, а также навык ведения разговора. Присутствие людей со строгими лицами, которые не могут ничего сказать и предпочли бы находиться в другом месте, едва ли оживляло бы атмосферу.

Как в лучшие времена и в лучших местах, третье место должно быть просто возможностью. В настоящее время наша урбанистическая топография поощряет тех, кто предпочел бы быть один, остаться дома или ограничить выходы в свет относительно эксклюзивными местами. Но курс городского развития, который взяло наше общество, оставляет в накладе ищущих приключений, общительных и тусовочных людей. А именно от них больше всего зависит, будет ли у нас хоть какое-то подобие жизни в сообществе.

Часть II

Глава 5
Немецко-американские пивные сады

«Сегодняшняя общественная жизнь, – писал историк из Висконсина Фред Холмс, – предлагает мало мест для встреч, подобных старой немецкой пивной. В сравнении с ней современная таверна – надменный самозванец»[160]160
  Holmes F.L. (1949) Side Roads: Excursion into Wisconsin’s Past, Madison, Wisconsin: The State Historical Society.


[Закрыть]. В своих пивных трактирах и еще больше – в пивных садах при них иммигранты из Германии показывали пример контроля над потреблением алкогольных напитков и буквального построения сообщества вокруг умеренного потребления алкоголя. Наша история не запечатлела лучшего примера успешного третьего места, чем немецко-американский сад с легким светлым пивом. Размышляя о нем, я вспоминаю, что написавший фразу «нет ничего более безнадежного, чем составленный заранее план увеселения», был англичанином, не немцем[161]161
  Цит. по: Johnson S. (1759), The Idler, No. 58.


[Закрыть]. У немецкого иммигранта была своя формула веселья. Она была настолько успешной, что ее можно было с безопасностью внедрять ежедневно, без перерыва или риска неудачи.

Характер пивного сада сложился из комбинации факторов. Среди них важную роль играли демографические характеристики иммигрантов. Немецкая иммиграция, особенно после 1840 г.[162]162
  Начало массовой иммиграции немцев в США, причины которой были разнообразны, включая малоземелье, религию, военную службу и т. д. – Прим. пер.


[Закрыть], отличалась как массовостью, так и разношерстностью. В ней не преобладал ни рабочий класс, ни какой-либо другой социальный слой. Людей разных образов жизни предстояло перемешать и объединить в сообщества, формирующиеся на новой земле. На базовом, неформальном и наиболее глубоком уровне публичные места встреч этих новых американцев были инклюзивными.

Традиции Старого Света, которые привезли с собой иммигранты, также играли жизненно важную роль. В основном иммигранты принадлежали к широкому городскому среднему классу, выросшему в просвещенных немецких городах – в традициях богатого разнообразия моделей общественной жизни. Пивной сад был импортирован так же, как гимнастические и спортивные клубы, клубы стрельбы и певческие кружки, шахматные клубы и драматические кружки, студенческие организации, интеллектуальные, культурные и образовательные общества, а также добровольные ассоциации всех видов.

Помимо преобразований, которые обычно вносит поток иммигрантов, и традиций, которые они с собой привозили, имелось также два важных аспекта мировоззрения немцев, которым подчинялось их коллективное поведение. Это была страсть к порядку и осознание того, что неформальное общение лежит в основе устойчивой жизни сообщества. Пивной сад стал родоначальной формой ассоциации, из которой затем появились более формально организованные виды деятельности. Чтобы пивной сад мог играть эту важную роль, он должен был обладать объединяющим эффектом и никогда – разрушительным. Таким образом, неудивительно, что типичный салун янки[163]163
  «Янки» в пределах США – жители Новой Англии на северо-востоке США, часто английского, ирландского, французского происхождения. – Прим. пер.


[Закрыть] оставлял желать много лучшего.

Один немецкий иммигрант, проживавший в Милуоки[164]164
  Милуоки – крупнейший город в штате Висконсин, расположен на юго-западном берегу озера Мичиган; начиная с 1840-х гг. – центр немецкой иммиграции. – Прим. пер.


[Закрыть], так описывал салун янки в письме родственникам (1846): «Побыть там нельзя, – жаловался он, – не дают ни скамьи, ни стула, просто пей свой шнапс – и уходи»[165]165
  «Germans in America» Collection (1946) Wisconsin State Historical Society, Madison, Milwaukee, December, letter 325, 179.


[Закрыть]. Не хватало и другого. У янки была опасная привычка «проставлять» напитки всем присутствующим или угощать друг друга выпивкой. Угощение могло нести угрозу для бережливого немецкого кошелька, но еще больше оно угрожало порядку. Оно подрывало контроль над количеством потребляемого алкоголя, так как в компании тех, кто покупает друг другу выпивку, скорость задает тот, кто пьет быстрее. Все остальные вынуждены пить со скоростью, превышающей их личные предпочтения. В противоположность такой традиции немцы придумали «голландское угощение», когда каждый платит сам за свое пиво, которое приносят в индивидуальном порядке.

В салуне у янки напитки были слишком крепкими. Англичане и уэльсцы основали первые пивоварни, но их продукты были слишком опьяняющими. В ирландских салунах основным напитком было виски, поведение было грубым, и это было что угодно, только не семейное заведение. Где бы массово ни селились немцы, если только местность подходила для выращивания хмеля, там появлялись немецкие пивоварни, а вскоре после этого – изобилие немецких трактиров и немецких пивных садов. В противоположность романтизированному представлению о том, что прежде всего для немцев важен хороший вкус пива, исторический факт состоит в том, что еще больше внимания они уделяют содержанию в нем алкоголя.

О том, что немцы ценят сниженную крепость пива выше, чем вкус, убедительно свидетельствует Джуниус Браун, который писал в 1870-х гг. о пивных садах в Нью-Йорке: «Кажется, вопрос “Опьяняет ли лагер[166]166
  Лагер – светлое легкое пиво. – Прим. ред.


[Закрыть]?” впервые возник на этом острове, и это не случайно, учитывая качество производимого продукта. Хотя иногда я задумывался, мог ли вообще возникнуть вопрос об этом, – настолько плохо во всех отношениях пиво, которое делают и продают в Метрополии[167]167
  Имеется в виду Нью-Йорк. – Прим. пер.


[Закрыть]. Вне всякого сомнения, это худшее пиво в Соединенных Штатах: слабое, невкусное, нездоровое, неприятное – но, насколько могу судить, оно не способно опьянить, даже если кто-нибудь смог бы выпить количество, достаточное, чтобы затопить Дандерберг[168]168
  Дандерберг-Маунтин – холм высотой 331 м на западном берегу реки Гудзон напротив г. Пикскилл в 80 км от Нью-Йорка. – Прим. пер.


[Закрыть]. В Нью-Йорке невозможно выпить стакан хорошего пива, и те, кто никогда не пил его на Западе, понятия не имеют, что за помои здесь подают под этим названием»[169]169
  Browne J.H. (1970) The Great Metropolis: A Mirror of New York, Hartford, Connecticut: American Publishing Company, 161.


[Закрыть].

Рассказ Элвина Харлоу о Цинциннати в тот же период позволяет предположить, что по мере продвижения на запад качество пива улучшалось: «Некоторые старожилы расскажут, что когда-то Джон Хаух варил лучшее пиво в Цинциннати и что в отношении процесса производства и обращения с пивом он был так же разборчив, как любой виноторговец из Реймса или Эперне. Как и многие другие знатоки, он лишь качал головой, когда в 1870-х гг. пиво начали разливать в бутылки: пиво всегда следует держать в деревянной посуде. Он требовал, чтобы владельцы салунов, которые подавали его пиво, хранили напиток в прохладе погреба и обращались с ним осторожно. Его развозчикам не разрешалось стаскивать бочонки с кузова и позволять им ударяться донышком о тротуар; бочонок следовало осторожно приподнять и с той же осторожностью опустить в погреб»[170]170
  Harlow A.F. (1950) The Serene Cincinnatians, New York: E.P. Dutton & Co., Inc., 201.


[Закрыть].

Очевидно, немцы соблюдали стандарты вкуса по отношению к своему национальному напитку. Плачевное качество первого пива в Нью-Йорке (которое, предполагает Браун, пили, делая вид, что оно хорошее) лишь показывает еще большую важность, которую немцы придавали умеренности в потреблении алкоголя. Каким бы плохим ни было первое пиво в Нью-Йорке, немцы не переходили на крепкие напитки. Это отношение прекрасно отразилось в рассказе Харлоу о событиях на празднике певческого общества в Цинциннати летом 1856 г.: «Днем мы заметили несколько случаев возбуждения, но ни одного случая отвратительного опьянения, которое слишком часто встречается на многолюдных собраниях англосаксов. Сравнительно слабые напитки, которые они потребляют, имеют к этому некоторое отношение, но еще большее значение имеет практика приводить на эти собрания людей всех возрастов и обоих полов. Необходимо сказать, что на немецких пикниках не продается ничего крепче пива. Однажды, когда чужак попытался тайно пронести на праздник крепкие напитки, его бутылки были изъяты и разбиты организаторами»[171]171
  Ibid., 191–192.


[Закрыть].

Дома, на родине, уроки пития были усвоены и превращены в традицию, и для путешественника с объективным взглядом важность этих уроков была очевидна. Одним из таких путешественников была англичанка Вайолет Хант, которая сравнила общественные питейные заведения конца XIX – начала ХХ в. в Германии и в ее родной Англии. Ее описания изобилуют указаниями на то, что именно американцы немецкого происхождения стремились организовать за океаном: «Одним летним деньком большая группа аккуратных, трезвых, приличных, обходительных и вежливых особ всякого возраста и обоего пола сидела за маленькими столиками, каждый из которых был покрыт красной клетчатой скатертью и стоял на гравии, по которому недавно прошлись граблями; на столах стояли кофейные чашки и пивные стаканы. Рядом с ними сидели их дети; их собаки лежали у них в ногах или кружили у ног других клиентов. Птицы прыгали у них под столами, подбирая крошки, которые эти добрые люди время от времени им бросали. Так они сидели, флегматично, спокойно – и ни в одном глазу, – жадно глотая большие порции светлого и маленькие порции темного, снова и снова, и без малейшего ущерба для их священного спокойствия. Их собаки не ссорились, а птицы все так же безмятежно прыгали у их ног; каждый был уверен, что никто резко не отодвинет стул, а злые слова не подпортят той приятной атмосферы, которую они впитывали посреди дыма сигарет и трубок и мягкого дыхания людской беседы. А их тактичные жены с детьми всех мыслимых возрастов поглядывали на солнце и видели, что оно шло к закату. Когда они решили, что уже пора, они сложили свои красивые рукоделия, завернули остатки булочек, стряхнули и тоже завернули крошки с нагрудников у детей и повернули глаза к западу, где позолоченные шпили Хильдесхайма должны были указать им дорогу домой. Затем мужчины встали, отряхнулись и заплатили. В них было полно пива, но ни капли злости к миру»[172]172
  Hunt V. (1908) The Desirable Alien: At Home in Germany, London: Chatton and Windus, 76–77.


[Закрыть].

Став свидетелем этой демонстрации господства человека над демоном-алкоголем, мисс Хант сразу же объявляет, что подобное не могло случиться в Англии. Там, по ее словам, после двух часов потребления алкоголя последовали бы столь неприятные картины и речи, что правительство сочло обоснованным запретить детям появляться в подобных местах. В ее родной Англии, со всей ее «строгой умеренностью потребления и протекционистскими законами об алкоголе», не было мест, сравнимых с немецким пивным садом: «Любое питейное заведение в Англии, которое позволило бы себе быть настолько же привлекательным, как одно из здешних, несомненно, потеряло бы лицензию. Этические чувства правительства тут же взыграли бы, только бы не дать пороку скрываться под маской здоровья, а веселью – под маской красоты. Оно дотошно наказывает радость и увеселение, насаждая должную неприглядность каждому месту, где разрешается предаваться этой привычке»[173]173
  Ibid., 79.


[Закрыть].

Значительная часть различий, как подчеркивала мисс Хант, была обязана напитку: «Немецкое пиво ни в малейшей степени не сравнится по силе, качеству или зрелости с теми напитками, которые, как печально известно, разрушительно воздействуют на спокойствие духа, кошелек и семейную жизнь англичанина. Оно не пьянит, оно разбавлено; оно не притупляет и не изменяет сознания, и его содержат должным образом»[174]174
  Ibid., 78.


[Закрыть].

Джуниус Браун также изучил немецкую традицию веселья со всеми его последствиями, занимая удобную наблюдательную позицию в бесчисленных пивных садах старого Нью-Йорка: «То, как немцы пьют… свободно от пороков американцев. Немцы наслаждаются своим лагером рационально, даже когда кажется, что они доходят в его употреблении до крайности. Они не проматывают своих средств; они не тратят время понапрасну; они не ссорятся; не вступают в драки; не рушат собственных надежд и радости тех, кто их любит, как это делаем мы, с нашей горячей кровью, более тонкими струнами души и страстным организмом. Они потребляют лагер, как наши легкие потребляют кислород: кажется, что на нем они живут и процветают. Пиво – одна из социальных добродетелей; Гамбринус[175]175
  Гамбринус – легендарный король, изобретатель пивоварения в Западной Европе. – Прим. пер.


[Закрыть] – святой покровитель каждой семьи, защитное божество для каждого стабильного домохозяйства. Немцы сочетают семейственность с кутежом – коим это времяпрепровождение для них буквально является – и берут с собой в салун или пивной сад жен, сестер, подруг, нередко – и детей, которые следят за умеренностью или соблюдением приличий и с которыми они удаляются в подобающее время, переполненные пивом и дружелюбием, обладающие двумя незаменимыми элементами спокойствия – легким сердцем и идеальным пищеварением»[176]176
  Browne J.H., op. cit., 162.


[Закрыть].

Страсть к порядку победила алкоголь и его потребление. Однако для того, чтобы салун или пивной сад стали неотъемлемой частью жизни сообщества, цену также нужно было контролировать. Собственник и владелец заведения среди янки всегда остро ощущал потребность сограждан «отпустить себя» и развлечься, и он наловчился на этом зарабатывать. Американцы немецкого происхождения, с другой стороны, требовали публичных мест, где цены были низкими, а праздношатание и ничегонеделание поощрялись. Только при соблюдении этих условий салун и пивной сад могли стать общими местами встреч граждан.

Успех немецко-американских заведений привлек внимание Брауна, когда он наблюдал квартал Бауэри[177]177
  Бауэри (Bowery) – улица и район в Нью-Йорке, первая магистраль Манхэттена, где в XVIII в. селилась городская элита; ныне – бедный район с высокой преступностью. – Прим. пер.


[Закрыть] в его лучшие дни: «При всем своем усердии, экономии и хозяйственности немцы находят достаточно свободного времени, чтобы повеселиться, и за небольшие деньги. Их удовольствия никогда не являются дорогими. За доллар они могут получить больше, чем американец за десять; они могут разбогатеть на том, что другие выбрасывают, и они так и делают»[178]178
  Ibid., 166.


[Закрыть]. Немецкая эффективность в удержании низких цен на общественные увеселения также была отмечена Холмсом в описании Милуоки: «На протяжении “веселых 1890-х” пиво было дешевым и налог на него был очень невысоким. Действительно, до 1944 г. бокал пива в Милуоки редко стоил больше пяти центов. В конце 1890-х гг. на юго-западном углу Стейт-стрит и Третьей улицы располагалось четыре салуна, за пять центов продававших две кружки пива и предлагающих разнообразные бесплатные ланчи из жареной говядины, запеченной ветчины, сосисок, тушеных бобов, овощей, салатов, хлеба с маслом и другой аппетитной еды. Имея всего пять центов на двоих, мужчины могли основательно подкрепиться и выпить по громадному бокалу пива»[179]179
  Holmes F.L., op. cit., 67.


[Закрыть]. Холмс также указывает на следствия более широкого характера: «В первое время после открытия этот “клуб бедняка” решал важную социально-экономическую проблему. В то время когда капитал был необходим для постройки домов и развития коммерческой и производственной деятельности, здесь можно было найти отдых и общение почти бесплатно»[180]180
  Ibid.


[Закрыть].

Немецкие иммигранты хорошо понимали, что неформальные общественные места встреч были слишком важны для жизни сообщества, чтобы наносить им вред непомерными ценами. Описания заведений Милуоки, сделанные Кэтлин Конзен, схожи с описаниями Холмса: «К 1860 г. лучшие таверны Милуоки предлагали пиво, которое было и хорошим, и дешевым; еду, которая часто была бесплатной; оживленный разговор; музыку, иногда – поющего хозяина… Первый из многочисленных пивных садов Милуоки на свежем воздухе открылся летом 1843 г. на северо-восточной стороне, рядом с рекой. Он предлагал посетителям “ухоженные цветы, обширные набережные, беседки в деревенском стиле и красивый вид с холма Тиволи”, а также немецкий духовой оркестр, игравший раз в неделю днем и вечером, – и все это за 25 центов при входе»[181]181
  Conzen K.N. (1976) Immigrant Milwaukee, 1836–1860: Accommodation and Community in a Frontier City, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 157–158.


[Закрыть].

Сегодня понятие lese majesty[182]182
  Дословно означает «оскорбление величества» (искаж. фр.) – преступление против государства, связанное с неуважительным отношением к монарху. – Прим. пер.


[Закрыть], или государственной измены, рождает образы кого-то, продающего государственные секреты русским. Однако немецко-американские иммигранты вкладывали в него намного более широкий и глубокий смысл. Для них управляющий, завысивший цены билетов на общественный концерт, или «хулиганы», испортившие пикник дракой, также совершали настоящее предательство. Все, что угрожало спокойствию и полному наслаждению жизнью сообщества, настораживало их чувства. В их понимании разрушение социального порядка означало, как проницательно заметил Ричард О’Коннор, не глубокие трещины в его ядре, а допущение беспорядка на окраинах[183]183
  O’Connor R. (1968) The German-Americans: An Informal History, Boston: Little, Brown and Company, 290.


[Закрыть]. Для них вражеский шпион и спекулянт театральными билетами были одного племени. Низкая и доступная стоимость общественного потребления еды, питья и музыки (в первую очередь) имели ключевую важность для сообщества и установления прочных отношений с соседями.

Упорядоченное поведение и минимальные расходы играли основную роль для максимальной инклюзивности и удобства пивных садов. Необходимо было разрешить участвовать всем, иначе эти места переставали служить своей цели. Пивные сады были открыты для детей, женщин, и не только немцев; границы социальных классов во многом стирались. То, что касалось только немцев и что нельзя было разделить с чужаками, оберегалось в семье. Как писал Ричард О’Коннор: «В своих домах немцы стремятся сохранять семейный круг, но когда пробки бочонков откупорены и вино открыто, то все народности приглашаются присоединиться к песням, танцам, распитию и празднованию»[184]184
  Ibid., 288.


[Закрыть].

В саду «Атлантик», который являлся одним из наиболее известных пивных садов Нью-Йорка, инклюзивность была сердцем заведения. Браун сообщает: «“Атлантик” – это самое космополитичное развлекательное место в городе, ибо, хотя основная часть его завсегдатаев – немцы, там представлены и все другие национальности. Французы, ирландцы, испанцы, итальянцы, португальцы, даже китайцы и индусы – всех их можно увидеть сквозь лиловую дымку знаменитого “Атлантика”…»[185]185
  Browne J.H., op. cit., 165–166.


[Закрыть] «Атлантик» был громадным павильоном, способным вместить 2500 человек. Это было лучшее, что иммигранты из Германии могли предложить, – и они предлагали его всем и каждому.

Инклюзивность была важнейшим элементом манящей атмосферы пивного сада. Это был сад в двойном смысле: кроме растительности в нем культивировались доброжелательность и человеческие отношения. Атмосфера, в которой это происходит наиболее эффективно, имеет свое название, которое хорошо известно в немецком языке, – Gemütlichkeit[186]186
  Дружелюбие, уют (нем.); gemütlich – уютный, непринужденный, добродушный. – Прим. пер.


[Закрыть]. То, что является gemütlich, – теплое и дружелюбное, уютное и притягательное. Из всех недостатков салуна янки нехватка в нем Gemütlichkeit, без сомнения, была самым значимым. Салуны были для скандалистов и для тех, кто решил напиться, но никак не для человека, который пришел с семьей, и не для тех, кто измеряет свое удовольствие радостью на лицах других людей.

Настоящая Gemütlichkeit – уютная атмосфера, в которой осознаются и прославляются сообщество и добрососедство, – не могла быть основана на исключении. Она не могла не допускать людей какого-то возраста, пола, класса или национальности. По своей природе она должна вовлекать всех, и как раз с этим пивные сады справлялись лучше всего. К примеру, немец в Цинциннати мог процветать и купить себе дом «высоко на холме», но, как пишет Харлоу, «такие люди не отделяли себя от соотечественников из “Трансрейнской области”, как местные газеты предпочитали называть центр города; они возвращались туда, чтобы посидеть в пивных залах и ресторанах, поучаствовать в многочисленных клубах и обществах: политических, литературных, музыкальных, спортивных, – возвращались за отдыхом и тренировкой»[187]187
  Harlow A.F., op. cit., 184.


[Закрыть].

Харлоу также приводит случай, когда приезжий профессор из Гарварда был введен другом в Gemütlichkeit пивного сада: «С Эшером я проник в общество немцев в Цинциннати – в высшей степени интересную группу людей, от которых я узнал много нового. Некоторые наиболее прочно стоящие на ногах люди из этой группы имели привычку встречаться в пивном ресторане в части города к северу от канала. Там было много достойных людей… Это были сильные люди; их разговоры произвели на меня огромное впечатление, а их личные качества во многом подняли мои идеалы на более высокий уровень, чем кто-либо из наших людей до этого»[188]188
  Ibid., 188.


[Закрыть].

Часто совершавшееся коренными американцами открытие, что среди них есть те, кто создает места, где преодолеваются границы бренного мира, действительно опьяняло. Харлоу цитирует журналиста из Цинциннати, которого пригласили на вечеринку Немецкого рабочего общества в 1869 г.: «Чувство товарищества было заразительным, им были охвачены все. Мы не должны исключать детей – от младенцев до впавших в детство стариков. Маленькие девочки, многие из которых хотели танцевать среди взрослых, выглядели прямо как взрослые в обратной перспективе подзорной трубы. Все стремились принести другим как можно больше радости. Мы рекомендуем этот пример другим людям, которые не лучше, но много мнят о себе»[189]189
  Ibid., 192.


[Закрыть].

Журналист из другой газеты присутствовал на немецком концерте и написал следующее об общении после концерта: «Атмосфера успокаивает ароматами хмеля, кофе и табака. В сочетании с музыкой Зуппе и Штрауса она побуждает к той благостной открытости, когда хочется обнять весь мир, включая старого Петруса Гримма, который сидит за столом в одиночестве, уткнув свой суровый взгляд в кружку пива. Петрус – местный грубиян, и все считают, что в его злобе повинна неудачная помолвка на родине, хотя более вероятные причины – печень и подагра»[190]190
  O’Connor R., op. cit., 297.


[Закрыть].

Инклюзивность, лежащая в основе Gemütlichkeit, была в свое время отмечена Фредом Холмсом. Он стремился исправить ошибку, которую люди делали, когда называли пивные сады Висконсина «клубами бедняка»: «…понятие “клуб бедняка” в некотором роде ошибочно, поскольку этот салун привлекал не только поденного рабочего, но и его нанимателя, и профессионалов из сообщества, многие из которых были людьми состоятельными. Что это понятие подразумевало, так это, конечно, то, что клиенты салуна были людьми не из высоколобых интеллектуалов или элиты… “Клуб бедняка” родился из человеческого желания – сознательного или бессознательного – поддерживать дружеские отношения с соседями. Он существовал без формальной организации, членских билетов, официальных представителей или взносов для планируемой деятельности. Никакие классовые различия не признавались, как бы характерны они ни были для немецкого общества… В популярных местах собраний – “Пальмовом саду Шлитца”, “Парке Шлитца”, “Саде Милуоки”, “У Хайзера” – мерила достатка и семейного престижа были неприменимы. Богатый и бедный, художник и рабочий, ученый и неграмотный – все смешивались в одну семью, объединенную узами родины и вкусами сообщества»[191]191
  Holmes F.L., op. cit., 56–66.


[Закрыть].

Инклюзивный, или уравнивающий, характер пивного сада наиболее ярко проявлялся в самых роскошных заведениях. Холмс дает описание всемирно известного «Пальмового сада Шлитца»[192]192
  «Пальмовый сад Шлитца» был основан пивоваренной компанией Шлитца из Милуоки, в начале ХХ в. выходившей на первое место в мире по производству пива. – Прим. пер.


[Закрыть] – самого примечательного из крытых «пальмовых садов»[193]193
  Ibid., 69.


[Закрыть]. С его высокими сводчатыми потолками, витражными окнами, богатыми масляными росписями, органом и стоявшими повсюду роскошными пальмами, он тоже был «клубом бедняка». Такова была политика: дать беднякам почувствовать себя желанными в той же степени, что и богачи; социальные различия не сочетались с Gemütlichkeit.

Великолепие места и качество предоставляемых развлечений не рассматривались как причина для повышения цен. От тридцати до пятидесяти бочек пива ежедневно разливались по цене пять центов за стакан, и в стандартное угощение входили бесплатные ланчи – как и в любом другом салуне Милуоки того времени. По воскресеньям проходили концерты, где с радостью встречали всех[194]194
  Ibid.


[Закрыть].

Смешение национальностей, присутствие женщин, соседство богатых и бедных, многочисленные примеры, когда три поколения веселятся одновременно и в одном месте, – таковы были наиболее заметные признаки инклюзивности. Однако есть и другие измерения инклюзивности, которые включают в себя доступность публичных мест для встреч и общую частоту их посещений. По обоим этим измерениям пивной сад имел высокие показатели.

По оценке Брауна, на одном только Манхэттене располагалось три-четыре тысячи пивных садов, «не говоря уже об их сверхконцентрации в Джерси-Сити[195]195
  Джерси-Сити – второй по величине город штата Нью-Джерси, входит в нью-йоркскую агломерацию, как и другие перечисленные здесь населенные пункты; Бруклин вошел в состав Нью-Йорка в 1898 г., до этого был третьим по величине городом в США. – Прим. пер.


[Закрыть], Хобокене, Бруклине, Гудзон-Сити, Вихокене и любой другой точке на легко преодолимом расстоянии от Метрополии, если двигаться по железной дороге или на пароходе»[196]196
  Browne J.H., op. cit., 160.


[Закрыть]. Такое же широкое распространение пивных садов наблюдалось в Буффало, Цинциннати, Милуоки (который прозвали «Hauptstadt der Gemütlichkeit»[197]197
  «Столица дружелюбия» (нем.). – Прим. пер.


[Закрыть], Сент-Луисе, Чикаго и отдаленном Сан-Франциско.

Как отмечает Браун, эти учреждения – всех размеров и видов: от закутка в углу с одним столом и парой стульев до таких масштабных заведений, как «Сад “Атлантик”» в Бауэри, «Гамильтон-Парк» и «Лайон-Парк» в окрестностях Гарлема[198]198
  Ibid.


[Закрыть].

Пивной сад отличается от салуна тем, что во втором есть длинная барная стойка или прилавок, который образует центр общения, тогда как в первом главное место занимают столы со стульями. Понятие сад вошло в моду в связи с любовью немцев к летней версии пивных заведений. Очевидно, что лучше всего пиво «шло» под музыку и на свежем воздухе. Во многих отношениях колоссальные постройки наподобие «Немецкого пивного сада» и «Сада “Атлантик”» были попытками сохранить ощущение простора уличного парка в закрытом помещении во время холодной зимы. Во многих местах реальные условия, возможно, деформировали концепцию сада. Проведя обзор заведений под таким названием в Нью-Йорке XIX в., Браун пришел к выводу, что «среди наших немецких сограждан различия между салуном и садом, где подают лагер, очень небольшие; “сад” в них по большей части создается воображением. В тевтонском представлении дыра в крыше, ель в кадке, одна-две вялые лозы в ящике, которые из последних сил слабо ползут вверх, составляют “сад”»[199]199
  Ibid., 159.


[Закрыть].

Большие и элегантные сады того времени можно рассматривать как предшественников современных тематических парков в Америке. Например, в «Саду “Атлантик”» был один огромный буфет в центре и множество небольших – по сторонам. Но также в нем находился тир, бильярдные, кегельбаны, ежедневно игравший оркестрион и множество музыкальных коллективов, которые выступали по вечерам. Многие люди приходили каждый вечер. Открытые парки в Милуоки предоставляли сравнимое разнообразие развлечений. Они предлагали много павильонов и мест для пикника, карусели и расставленные повсюду длинные столы под открытым небом. Парк «Пабст» щеголял 45-метровыми американскими горками, «Дворец Веселья Катценджеммера» и «Дикий Запад» – своими шоу и дневными концертами в летний сезон. «Парк Шлитца» занимал 32 квадратных километра на вершине местного холма в Милуоки, и в нем была большая пагода, откуда посетители могли обозревать весь город. Там был концертный зал на пять тысяч мест, зверинец, зимняя танцплощадка, кегельбаны и большой ресторан. Пространство между ними было усеяно тенистыми дорожками, фонтанами и клумбами. Вечерами тридцать два электрических фонаря, пять сотен стеклянных цветных шаров и тысячи газовых язычков придавали всему месту «роскошное великолепие»[200]200
  Описания изысканных пивных и пальмовых садов можно найти в цитируемых работах: Conzen K.N., Holmes F.L., O’Connor R., Browne J.H., Harlow A.F.


[Закрыть]. Вход обычно стоил двадцать пять центов, что для многих в те дни было немалой суммой денег. Плата за вход была необходима, чтобы компенсировать большое число любителей закусить за чужой счет, которых привлекали такие парки.

Многие нации Старого Света внесли существенный вклад в поток иммигрантов, населивших Соединенные Штаты, но лишь немногие среди этого разнообразия национальностей активно распространяли формы социального этнического смешения, ключевые для демократического «плавильного котла»[201]201
  Имеется в виду известная метафора США как «плавильного котла» (англ. «melting pot») наций. – Прим. пер.


[Закрыть]. Евреи последовательно противились ассимиляции, а греки в значительной степени ограничивали публичное общение собственными кофейнями. Скандинавы, итальянцы и поляки предпочитали общаться с себе подобными, и лишь ирландцы и немцы выступали как «универсалисты», наряду с некоторыми давно переехавшими американцами, которые уже не полагались на этнические связи[202]202
  Wittke C. (1939) We Who Build America: The Saga of the Immigrant, Cleveland: The Press of Western Reserve University, 204–205.


[Закрыть]. Однако разница между ирландским баром и немецким пивным садом как центрами собраний публики и межэтнического смешения была буквально как между днем и ночью. Тогда как «ирландский бар обычно был плохо освещен, в немецких заведениях свет был яркий, как днем», и «немецкий салун был настолько же семейным заведением, насколько ирландский бар был миром мужчин»[203]203
  Duis P.R. (1983) The Saloon: Public Drinking in Chicago and Boston, 1880–1920, Chicago: The University of Illinois Press, 153–154.


[Закрыть]. Хотя женщинам без сопровождения в немецких заведениях не были рады, семьи допускались, включая детей. Немецкие трактиры и пивные сады, как правило, избегали типичных американских обвинений против баров. С ними было связано чрезвычайно малое количество преступлений. Более того, нередко хранение своих сбережений люди с большей готовностью доверяли владельцам немецких салунов, чем банкам. Даже критики вынуждены были признать, что немецкий салун оказывает на семью стабилизирующее влияние.