Текст книги "Третье место. Кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места «тусовок» как фундамент сообщества"

«Уравнители» («левеллеры») – так называли крайне левую партию, которая появилась во время Карла I и исчезла вскоре после прихода к власти Кромвеля. Целью партии был запрет всех различий в положении или чине, которые существовали среди людей. К середине XVII в. понятие стало применяться в Англии намного шире, указывая на все, «что уравнивает людей»[44]44
  Oxford Dictionary of English, определение существительного № 2 (на данный момент – № 1.– Прим. пер.).


[Закрыть]. Например, открывшиеся незадолго до этого кофейни – одно из проявлений беспрецедентной демократичности в английской среде – повсеместно называли левеллерами, как и людей, которые их посещали и наслаждались новым типом общения, ставшего возможным при разложении старого феодального порядка.

Первые кофейни, предшественницы знаменитых английских клубов, были вдохновляюще демократичными по составу и поведению их завсегдатаев. По свидетельству одного из наиболее красноречивых из них, «компания твоя [здесь] настолько же многоцветна, что и выбор напитков, ибо каждый здесь – Левеллер, его ранг и звание – он сам, без оглядки на степени или порядок, так что часто можно увидеть франтоватого Денди и воплощенную Справедливость, брюзжащего Ворчуна и степенного Гражданина, достойного Адвоката и странствующего Воришку, благочестивого Нонконформиста и лицемерного Шарлатана; смешанные вместе, они образуют Котел Дерзости»[45]45
  Allen R.J. (1967) The Clubs of Augustan London, Hamden, Conn.: Archon Books, 14.


[Закрыть]. Достаточно неожиданно каждый стал членом новообретенной английской общности. Ее территорией была кофейня, которая предоставила в пользование нейтральную зону, в которой люди могли встречаться, невзирая на классы и звания, которые ранее их разделяли.

Место, которое является уравнителем, по своей природе объединяет людей. Оно доступно для разной публики и не устанавливает формальных критериев членства или исключения. Индивиды имеют склонность выбирать компаньонов, друзей и супругов из тех, кто к ним ближе всего по социальному положению. Однако третьи места служат для расширения этих контактов, тогда как формальные ассоциации имеют свойство сужать их и ограничивать. Третьи места противостоят тенденции к выборочному общению, будучи открытыми для всех и позволяя проявиться достоинствам людей независимо от статусных различий в данном обществе. В третьих местах важны обаяние и личностные качества человека безотносительно к его или ее успешности в жизни. В третьем месте люди могут найти удачную замену на вакансию в своем круге общения, приглашая туда тех, общение с кем вызывает у них искреннее удовольствие и восхищение и компенсирует наличие в нем тех, кто менее предпочтителен, однако по воле судьбы оказался коллегой, а то и членом семьи.

Более того, место, которое является уравнителем, также позволяет индивиду узнать своих коллег в других и более разнообразных качествах, чем это возможно на рабочем месте. Большая часть человеческих отношений оказывается связанной с какой-то объективной целью. Эта цель «предписывает им роли», как говорят социологи, и хотя роли, которые мы исполняем, обеспечивают нас долгосрочными матрицами человеческого взаимодействия, они же имеют тенденцию подчинять личность и изначально присущее человеку удовольствие совместного пребывания с другими какой-либо внешней причине. Противоположность этому – то, что Георг Зиммель называет «чистой социальностью»[46]46
  Нем. Geselligkeit, в переводах на рус. яз. – «общество вообще», см.: Зиммель Г. (1996) «Общение», Избранное. Том 2. Созерцание жизни, М.: Юрист, 486–500. – Прим. пер.


[Закрыть], – ситуация, когда люди собираются вместе, не имея абсолютно никакой другой причины, кроме как ощутить «удовольствие, легкость и жизнерадостность» от личного участия в чем-то вне контекста цели, долга или роли[47]47
  Зиммель Г. (1996) Общение, Избранное. Том 2. Созерцание жизни, М.: Юрист, 492.


[Закрыть]. Зиммель утверждал, что эта уникальная ситуация дает максимально возможный демократический опыт, который может быть у людей, и позволяет им в большей степени быть собой, поскольку в таких ситуациях приветствуется, чтобы все сбрасывали свою социальную униформу и знаки отличия и открывали больше ту часть себя, которая скрывается за ними.

Как только индивид открывает двери третьего места, с ним обязательно должна произойти метаморфоза. Мирские статусные притязания должны быть «оставлены у входа», чтобы все находящиеся внутри были равны. Подчинение внешнего статуса, или уравнивание, которое превращает в равных владельца грузовика и его водителя, вознаграждается тем, что индивида принимают на более гуманных и менее изменчивых основаниях. Уравнивание – это радость и облегчение для обладателей низших и высших статусов во внешнем мире. Те, кто снаружи вызывает уважение и обращает на себя внимание одним весом своего положения, обнаруживают в третьем месте, что они востребованы, им раскрывают объятья, их принимают и их обществом наслаждаются там, где привычный статус ценится мало. Их принимают такими, какие они есть, на основаниях, не подчиняющихся превратностям политической и экономической жизни.

Подобным образом и те, кто невысоко стоит на социальной лестнице достижений или популярности, наслаждаются компанией; их принимают, заключают в объятия, и им радуются, несмотря на их провалы в карьере или на рынке. Индивид – не только то, на что указывает его или ее статус, и получить признание этого факта, разделяемое лицами вне узкого семейного круга, – действительно радость и облегчение. Это лучшее из всех болеутоляющих для смягчения раздражения от материальных лишений. Даже бедность жалит не так сильно, когда сообщества могут предложить обстановку и возможность для обездоленных быть принятыми как равные. Чистая социальность подпитывает и тех, кто более, и тех, кто менее успешен, и, во всяком случае, является комфортной для обеих групп. В отличие от соблюдения статусов в семье и царистского менталитета тех, кто контролирует корпорации, третье место признает и внедряет ценность «нисходящего» общения в приподнятой манере.

Мирской статус – это не единственное, что человек не должен привносить в общение в третьем месте. Личные проблемы и переживания также должны быть отставлены в сторону. Просто поскольку в такой обстановке окружающие выказывают отсутствие интереса к личным тревогам и страхам индивида, он сам может, по крайней мере на время, забыть о них, ссылаясь на благословенную ситуацию неуместности. Характер и настрой третьего места оптимистичны; оно поднимает дух. Цель встреч там – наслаждаться компанией других людей и получать наслаждение от новизны их характеров, а не погрязать в жалости по поводу их неудач.

Трансформации при переходе от мира светских забот в волшебство третьего места нередко отчетливо видны в человеке. Всего несколько часов может пройти между моментом, когда человек приплелся домой – нахмуренный, усталый, согбенный, – и его появлением с широкой улыбкой и гордой осанкой в любимом клубе или таверне. Ричард Уэст проследовал за одним из «красивых людей» Нью-Йорка от его лимузина на улице, вверх по лестнице и внутрь ресторана «21», наблюдая, как «к тому времени, как Марвин прошел через открытые двери и встал в лобби, его черты смягчились. Нахмуренность прошла, распирающая его важность “сдулась” и была оставлена за порогом. Он чувствовал, как с ним происходит былое чудесное превращение»[48]48
  West R. (1981) «The Power of 21», New York, 5 October, 33.


[Закрыть].

В полных трагизма воспоминаниях Майкла Дели о молодом Питере Макпартленде («идеальном» сыне «идеальной» семьи), которого обвинили в убийстве отца, упоминается место – возможно, единственное место, в котором Макпартленд когда-либо находил облегчение от постоянной борьбы и соперничества, наполнявших его жизнь. По вечерам в понедельник он ходил с другом «к Руди» – в таверну для рабочего класса, – чтобы посмотреть «Футбол в понедельник вечером». «Это был Йель[49]49
  Имеется в виду престижный и дорогой Йельский университет. — Прим. ред.


[Закрыть], ввалившийся в бар рабочего класса, – как сказал его друг. – Казалось, он наконец получал хоть какую-то свободу. Он считал, что это лучшее место в мире»[50]50
  Daly V. (1981) «Break Point», New York, 5 October, 45.


[Закрыть]. Обычный побег от забот можно найти во многих формах, и сам по себе он не объясняет подобных превращений.

Нейтральная территория обеспечивает место, а уравнивание создает условия для основополагающей и постоянной деятельности третьих мест в разных уголках мира. Этой деятельностью является беседа. Ничто не определяет третье место более явно, чем хороший разговор – оживленный, сверкающий остроумием, яркий и увлекательный. Радость общения в третьих местах может поначалу проявляться улыбками и подмигиваниями, пожатием рук и похлопыванием по спине, но она сохраняется и поддерживается с помощью приносящего удовольствие и увлекательного разговора.

Сравнение культур со всей очевидностью показывает, что популярность разговора в обществе тесно связана с популярностью третьих мест. В 1970-х гг. экономист Тибор Скитовски представил статистические данные, которые подтверждали то, что другие наблюдали в отдельно взятых культурах[51]51
  Scitovsky T. (1976) The Joyless Economy, New York: Oxford University Press, Chapter II.


[Закрыть]. Уровень посещения пабов в Англии или посещения кафе во Франции высок и соответствует явно выраженному пристрастию к оживленной беседе. Американские туристы, отмечает Скитовски, «обычно поражены и часто морально шокированы намного более расслабленным и легкомысленным отношением к жизни практически всех иностранцев, что выражается в огромном количестве пустых разговоров, в которые они вступают на променадах и парковых скамейках, в кафе, булочных, в лобби, дверных проемах и везде, где только могут собраться люди». И в пабах, и в кафе, продолжает Скитовски, «основным занятием большинства людей, очевидно, является общение, а не поглощение напитков».

Американские писатели часто не скрывают зависти к тем обществам, где разговор ценится выше, чем у нас [американцев], и обычно они признают связь между деятельностью и окружением. Эмерсон в своем сочинении о «Застольной беседе» обсуждал важность больших городов в репрезентации власти и гения нации[52]52
  Emerson R.W. (1968)Essays and Journals, New York: Doubleday, 158.


[Закрыть]. Он описывал Париж, который доминировал так долго и в такой степени, что повлиял на всю Европу. После перечисления многих сфер жизни, в которых этот город стал «общественным центром мира», автор приходит к выводу, что его «высшей заслугой является то, что это город разговоров и кафе».

В популярном эссе об «американском состоянии» Ричард Гудвин пригласил читателей сравнить час пик в наших крупнейших городах с окончанием рабочего дня в Италии эпохи Возрождения: «Сейчас во Флоренции, где воздух стал красным от летнего заката, колокольни начинают звать к вечерне и работа на этот день завершена, все собираются в своих пьяццо. Ступеньки Санта-Мария-дель-Фьоре кишат людьми всех рангов и классов: ремесленники, купцы, учителя, художники, инженеры, поэты, ученые. Тысяча умов, тысяча споров: живое смешение вопросов, проблем, последних новостей, шуток; неистощимая игра языка и мысли, живое любопытство, изменчивый нрав тысячи душ, которые расщепят каждый объект дискуссии на бесконечность смыслов и значений, – все это проявляется, а затем исчезает. И в этом – удовольствие флорентийской публики»[53]53
  Goodwin R. (1974) «The American Condition», The New Yorker, 28 January, 36.


[Закрыть].

В нашем обществе мнение о разговоре как деятельности обычно имеет две составляющие: мы не ценим его, и мы не отличаемся умением его вести. «Если у беседы нет ценности, – жаловался Вордсворт, – хорошую, оживленную беседу часто с презрением отвергают как говорение ради говорения»[54]54
  Wordsworth W. (1964) «The Art of Conversation», in Wordsworthian and Other Studies, ed. E. de Selincourt, New York: Russell & Russell, 181–206.


[Закрыть]. Что касается наших умений, Тибор Скитовски отмечал, что наши первые шаги к практике дружеского разговора «вялые… и [что] нам не удалось развить местные заведения и условия для пустой болтовни. Нам не хватает материала, из которого сделаны разговоры»[55]55
  Ibid.


[Закрыть]. В нашей низкой оценке пустых разговоров совершенно правильно отражается качество большей части того, что мы слышим: это глупо, банально, эгоцентрично и не отягощено рефлексией.

Если разговор – не просто главная привлекательная черта, а сама суть третьего места, то там он должен проходить лучше, чем в других местах; действительно, так и есть. Посетители третьих мест поддерживают искусство разговора, в то время как оно приходит в упадок в широких слоях общества. И доказательств подобному утверждению множество.

Для начала можно отметить удивительное соблюдение правил разговора [в третьем месте] на фоне их нарушения практически во всех других местах. Многие поклонники искусства разговора излагали его простые правила. Генри Седжвик сформулировал их предельно четко[56]56
  Sedgwick H. (1930) The Art of Happiness, New York: Bobbs-Merrill, Chapter 17.


[Закрыть]. Вот основные из них. 1) Храните молчание определенное время (и лучше больше, чем меньше). 2) Будьте внимательны, когда говорят другие. 3) Говорите, что думаете, но будьте осторожны, чтобы не обидеть чувства других. 4) Избегайте тем, которые не представляют общего интереса. 5) Говорите мало или ничего о себе лично, но говорите о других собравшихся. 6) Избегайте говорить поучениями. 7) Говорите максимально тихо, но так, чтобы другие могли услышать.

Эти правила, как можно будет увидеть, соответствуют демократическому порядку, или уравниванию, которое преобладает в третьих местах. Кажется, что там все говорят точно отведенное им количество времени и что от каждого ожидают участия. Чистая социальность в той же мере имеет свою каноническую форму, что и любой другой вид общения, и данный стиль разговора является воплощением этой формы. В отличие от корпоративного пространства, где статус диктует, кто, когда и как много имеет право говорить и кто, когда и насколько может подшучивать и над кем, третье место, используя описанную манеру общения, в равной мере вовлекает всех собравшихся. Даже острословы должны воздержаться от доминирования в разговоре, поскольку все собрались для того, чтобы самим порассуждать и послушать.

Подчеркивая большую важность стиля, чем словаря, разговор в третьем месте также вносит вклад в процесс уравнивания. В ходе исследования общения в клубах английского рабочего класса Брайан Джексон был поражен красноречием простых рабочих, когда они говорили в привычном и комфортном для себя окружении[57]57
  Jackson B. (1968) Working Class Community, London: Routledge & Kegan Paul, Chapter 4.


[Закрыть].Он с удивлением слушал, как рабочие говорят с «чувством и толком» шекспировских актеров. Я наблюдал схожий артистизм среди фермеров и других рабочих людей в сообществах Среднего Запада, которые могли строфу за строфой драматически декламировать поэзию, сводить выступления местных выскочек к существу предложений или убедительно и красноречиво высказываться против укрупнения школ.

В Санта-Барбаре есть таверна под названием «Кафедра английского», хозяина которой выгнали с кафедры английского языка местного университета по причинам, которыми августейший орган так и не счел нужным поделиться. Большую часть своей взрослой жизни хозяин таверны провел, слушая разговоры. Он слушал на семинарах, лекциях, в офисах и коридорах различных отделений изучения английского языка. Но таверна, как он обнаружил, была лучше: она была живой. «Послушайте этих людей, – говорит он о посетителях. – Вы когда-нибудь прислушивались к разговорам в подобных местах? …И каждый из них заинтересован в том, о чем говорится. Вот здесь – настоящая исследовательская работа»[58]58
  «The English Department» (1982) Playground Daily News, 25 November.


[Закрыть]. В момент откровенности бывший президент профессиональной ассоциации представителей одной из социальных наук рассказал аудитории, что, по его опыту, большинство кафедр на самом деле «лишают своих студентов остроумия». Владелец «Кафедры английского» сделал то же открытие. В противоположность этому третьи места являются настоящей гимназией[59]59
  И в значении «школа», и в значении «спортивный зал». – Прим. пер.


[Закрыть] для остроумия.

Преобладающее значение разговоров для третьего места также очевидно обнаруживается в том вреде, который может ему принести зануда. Те, кто имеет презрительную репутацию зануды, заслужили ее не дома и не на рабочем месте непосредственно, но почти всегда – в местах и при случаях, предназначенных для общения. Там, где люди ожидают от разговора большего, они соответствующим образом дают отпор тем, кто злоупотребляет разговором, «убивая» тему неуместными замечаниями или занимая больше положенного времени на высказывание. Характерно, что зануды говорят громче остальных, замещая остроумие и содержательность громкостью речи и многословием. Их неумение добиться желаемого эффекта лишь усиливает их требования к вниманию со стороны группы. Разговор – это оживленная игра, а зануда, неспособный «забить гол», но и не желающий передать пас другому, «держит мяч».

Зануды – бич общения и проклятие для членов клубов. Относительно их Джон Тимбс, плодовитый летописец английской клубной жизни, однажды привел совет бывалого и мудрого члена клуба: «Прежде всего, клуб должен быть большим. У всякого клуба должны быть свои зануды, но в большом клубе вы можете от них отделаться»[60]60
  Timbs J. (1967) Clubs and Club Life in London, Detroit: Gale Research Company (Reprint), 214–215.


[Закрыть].Иметь в клубе одного или больше зануд в качестве «официальных членов» – незавидная перспектива, которая, однако, предполагает дополнительное преимущество инклюзивных[61]61
  Инклюзивный – без ограничений для каких-либо групп, антоним «эксклюзивного». – Прим. пер.


[Закрыть] и неформальных мест перед формальным и эксклюзивным клубом. Сбежать от зануд в первом случае намного проще.

Лучшее качество разговора в третьем месте также объясняется его темпераментом. Он более энергичный, чем в других местах, менее замкнутый и с большей охотой поддерживается участниками. В сравнении с речью в других местах разговор в третьем месте более драматичен, чаще сопровождается смехом и упражнениями в остроумии. Характер речи имеет эффект воспарения над материальным миром, который Эмерсон однажды проиллюистрировал случаем с пассажирами двух дилижансов, следующих в Париж. У одной группы не получилось завязать разговор, тогда как другая быстро в него погрузилась. «Первые по прибытии рассказывали всей компании о печальных происшествиях, ужасной грозе, опасностях, страхе и темноте. Вторые слушали эти подробности с удивлением: буря, грязь, опасность? Они ничего не знали об этом; они забыли землю, они дышали воздухом горних сфер»[62]62
  Emerson R.W. (1932)Uncollected Lectures, New York: William Edwin Rudge, 36.


[Закрыть]. Разговор в третьем месте, как правило, поглощает вас. Осознание окружающих условий и времени среди его живого потока часто пропадает.

Что бы ни прерывало живого потока разговора – будь это зануда, толпа варваров – студентов колледжа, механические или электронные устройства, – все они разрушают третье место. Чаще всего таким препятствием для разговора является шум, который считается музыкой, хотя необходимо понимать, что, когда хочется насладиться разговором, даже Моцарт становится шумом, если громкость слишком большая. Особенно в Америке многие публичные заведения сотрясаются от музыки, проигрываемой на такой громкости, что получить удовольствие от разговора просто невозможно. Почему управляющие предпочитают заглушить нормальный разговор двадцатью децибелами, не всегда очевидно. Может быть, это сделано для того, чтобы создать иллюзию жизни среди вялого и разрозненного собрания, или чтобы привлечь конкретную группу клиентов, или потому, что менеджмент узнал, что люди пьют больше и быстрее, когда слышат громкий шум, или просто потому, что управляющему так больше нравится. В любом случае потенциал третьего места можно свести на нет поворотом регулятора громкости, ибо любое подавление разговора заставит тех, кто им наслаждается, искать другое место.

Как есть силы и виды деятельности, мешающие разговору, есть и те, что ему способствуют и помогают. Третьи места часто включают в себя такие виды деятельности и могут даже возникать вокруг них. Если говорить точнее, разговор – это игра, которая хорошо встраивается в другие игры в соответствии с тем, каким образом в них играют. Например, в клубах, где я наблюдаю, как играют в джин-рамми[63]63
  Карточная игра. – Прим. ред.


[Закрыть], редкая карта играется без комментария и еще реже – сдается без какого-либо ужасного упрека, обращенного к сдающему. Игра и разговор движутся в оживленной манере: беседа подталкивает карточную игру, а карточная игра бесконечно провоцирует беседу. Наблюдения Джексона в клубах английского рабочего класса подтверждают это. «Значительное количество времени, – отмечает он, – отдается играм. Криббедж и домино означают бесконечный разговор и попутную оценку личностей. Зрители никогда не сидят тихо, и каждая стадия игры вызывает комментарии, в основном – о характеристиках игроков, а не самой игры; об их лукавстве, медлительности, быстроте, подлости, а также аллюзии на ставшие легендарными случаи из истории клуба»[64]64
  Ibid.


[Закрыть].

Не все игры стимулируют разговор и непрошеные комментарии; следовательно, не все игры дополняют общение в третьих местах. Комната, полная индивидуумов, сосредоточенных на видеоиграх, – это не третье место; не является им и приглушенная гостиная, где молча, уставившись на доски нард, сидят пары. А вот любительская игра в пул в целом хорошо вплетается в жизнь третьего места, гарантируя, что личность не приносится в жертву техническим умениям и игра не сводится к одному-единственному вопросу о том, кто выиграет. Разница прежде всего состоит в свободе действий, которой наслаждается личность, когда делает каждый свой ход.

Социальный потенциал игр был хорошо проиллюстрирован в описании Л. Уайли жизни в маленькой французской деревне Пейран[65]65
  Вымышленное название, под которым скрывается коммуна Руссийон департамента Воклюз, регион Прованс – Альпы – Лазурный берег. – Прим. пер.


[Закрыть]. Уайли отметил различные способы популярной игры в шары (boules), происходящей перед местным кафе. «Остроумие, юмор, сарказм, оскорбления, клятвы, логика, экспериментальная демонстрация и способность придать ситуации черты драмы придавали игре основной интерес»[66]66
  Wylie L. (1957) Village in the Vaucluse, New York: Harper & Row, Chapter 11.


[Закрыть].Когда присутствуют эти черты, относительно простая игра в шары становится живым, полноценным общественным и спортивным событием. С другой стороны, «зрители обычно игнорировали игру физически умелых, но неспособных драматизировать свои действия участников, и толпились вокруг игры, которую вели участники не очень умелые, но остроумные, артистичные, проницательные, способные на словах переиграть соперника. Самыми популярными игроками, конечно, были те, кто сочетал физические умения с остроумием».

Постичь природу третьего места – значит признать, что хотя кий можно вернуть на стойку, а игральные карты – уложить в коробку, но игра продолжается. Это игра, которая, как заметил Седжвик, «требует двоих и становится богаче и разнообразнее, если присоединяются еще четверо или пятеро… Она тренирует ум и сердце, призывает память и воображение, занимает весь интерес, получаемый от неопределенности и неожиданности; она требует самообладания, умения владеть собой, усилия, быстроты – в общем, всех качеств, которые делают игру захватывающей»[67]67
  Ibid.


[Закрыть]. «Игра» – это разговор, и третье место – ее родное поле.