Автор книги: Ричард Докинз
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Высказывалось увлекательное предположение, что дельфинам, если бы они только захотели, ничего бы не стоило передавать друг другу “мысленные образы”. Все, что им было бы нужно, – это имитировать с помощью своего голоса, которым они владеют виртуозно, эхо, приходящее от тех или иных предметов. Так они могли бы обмениваться своим субъективным восприятием этих предметов. Это восхитительное предположение, увы, не доказано. Теоретически на такое могли бы быть способны и рукокрылые, но гипотеза насчет дельфинов выглядит правдоподобнее, поскольку в целом они более общительны. Также они, возможно, и более “умны”, но не уверен, что это имеет отношение к делу. Аппаратура, необходимая для обмена полученными с помощью эха картинками, не сложнее тех приборов, которые необходимы для эхолокации как таковой и которыми как летучие мыши, так и дельфины уже располагают. И плавный, постепенный переход между использованием голоса для того, чтобы производить эхо и чтобы имитировать его, вполне может существовать.
Итак, как минимум две группы рукокрылых, две группы птиц, зубатые киты и, в меньшей степени, возможно, еще несколько представителей млекопитающих – все они самостоятельно пришли к технологии сонара. И это только за некоторый промежуток времени в пределах последних 100 млн лет. У нас нет возможности узнать, не возникала ли эта же технология независимо еще у каких-либо животных, ныне вымерших. Может быть, у птеродактилей?
До сей поры ни насекомые, ни рыбы, использующие сонар, не были обнаружены[4]4
Не так давно эхолокация была доказана у ночных бабочек совок (Лапшин, Воронцов, 1998). – Прим. науч. ред.
[Закрыть], однако две совершенно различные группы рыб – одни в Южной Америке, а другие в Африке – выработали у себя похожую навигационную систему (судя по всему, не менее сложно устроенную), которую можно считать аналогичным, хотя и иным решением той же проблемы. Это так называемые слабоэлектрические рыбы. “Слабоэлектрические” – это те, что в отличие от сильноэлектрических рыб используют свое электрическое поле для навигации, а не затем, чтобы оглушать добычу. Кстати говоря, этот способ охоты тоже возникал несколько раз независимо в неродственных друг другу группах рыб. Например, у электрических “угрей” (которые на самом деле не угри, но приобрели форму тела как у угрей благодаря конвергенции) и у электрических скатов.
Южноамериканские и африканские слабоэлектрические рыбы приходятся друг другу довольно дальними родственниками, однако и те и другие живут, каждые на своем континенте, в очень похожей воде – слишком мутной, чтобы зрение было эффективным. Применяемый ими физический принцип – электрическое поле в воде – даже еще более чужд нашему пониманию, чем тот, который используют летучие мыши и дельфины. У нас по крайней мере есть субъективное представление о том, что такое эхо, а вот каково это – чувствовать электрическое поле, мы практически не понимаем. Мы вообще узнали о существовании электричества всего пару столетий назад. Будучи людьми, мы субъективно не в состоянии разделить ощущения электрической рыбы, но мы можем понять ее как физики.
Нам нетрудно увидеть на своей обеденной тарелке, что мускулы рыбы расположены с каждой стороны ее тела в виде ряда сегментов – батареи мышечных единиц. У большинства рыб они последовательно сокращаются, заставляя тело извиваться и тем самым проталкивая его вперед. А у электрических рыб – как слабо-, так и сильноэлектрических – они стали батареей в электротехническом смысле. Каждый сегмент (“элемент”) этой батареи создает разность потенциалов. Эти элементы установлены вдоль тела рыбы таким образом, что у сильноэлектрической рыбы, например у электрического угря, вся батарея в целом производит ни много ни мало 1 ампер при напряжении 650 вольт. Человек, которого ударит током электрический угорь, вполне может потерять сознание. Но слабоэлектрическим рыбам, использующим электричество исключительно с целью сбора информации, большие значения силы тока и напряжения не нужны.
Электрорецепция, как назвали это явление, неплохо понятна нам на уровне физики, но, конечно, не на уровне того, на что это похоже – быть электрической рыбой. Следующее описание в равной степени подходит и к африканским, и к южноамериканским слабоэлектрическим рыбам – так велика конвергенция. Из передней части рыбы ток выходит в воду в виде кривых линий, которые загибаются назад и заканчиваются в области хвоста. На самом деле это не разрозненные “линии”, а непрерывное “поле”, невидимый электрический кокон, окружающий рыбу. Однако нам, людям, нагляднее будет представить его в виде совокупности кривых, которые выходят из рыбы через отверстия, расположенные в ряд на передней половине ее тела, а затем огибают ее и снова проникают внутрь через отверстия на кончике хвоста. У каждой такой “амбразуры” имеется нечто подобное миниатюрному вольтметру, контролирующему уровень напряжения. Если рыба парит в толще воды и вокруг нет никаких преград, то эти кривые гладкие. Каждый крохотный вольтметр регистрирует напряжение в соответствующем ему отверстии как “нормальное”. Но, как только поблизости появится какой-либо посторонний предмет, скажем камень или что-нибудь съедобное, линии тока, наткнувшиеся на этот предмет, изменят свою конфигурацию. Это повлияет на разность потенциалов в соответствующих отверстиях, и изменение будет зафиксировано соответствующими вольтметрами. Таким образом, теоретически компьютер, сопоставляя показания всех вольтметров, мог бы рассчитать расположение неоднородностей в окружающей воде. Именно это и делает мозг рыбы. Опять-таки это не обязательно означает, что рыбы сильны в математике. У них есть аппарат, который решает необходимые уравнения, точно так же как наш мозг бессознательно решает уравнения всякий раз, когда мы ловим мяч.
Крайне важно, чтобы тело нашей рыбы все время оставалось полностью выпрямленным. Если оно будет изгибаться, как у обычных рыб, то возникнут дополнительные искажения, учитывать которые находящемуся в голове “компьютеру” проблематично. Электрические рыбы как минимум дважды независимо обнаружили эту хитроумную методику навигации, однако за нее пришлось заплатить: они были вынуждены отказаться от обычного для рыб – и очень эффективного – способа передвижения, когда все тело волнообразно извивается. Им всегда приходится держаться вытянутыми по струнке, но зато у них есть сплошной длинный плавник, идущий вдоль тела. Таким образом, волнообразно извивается не вся рыба, а только этот плавник. Перемещение в воде происходит довольно медленно, однако все-таки происходит, и судя по всему, жертва себя оправдывает: потери в скорости явно компенсируются способностью ориентироваться в пространстве. Восхитительнее всего то, что южноамериканские и африканские электрические рыбы пришли почти к одинаковому решению, но все же не вполне. Кое-какое несоответствие их разоблачает. Цельный длинный плавник, идущий вдоль всего тела, возник как у тех, так и у других, однако у африканских рыб он расположен на спине, а у южноамериканских – на брюхе. Как мы уже видели, такие различия в мелочах очень типичны для конвергентной эволюции. Разумеется, и конвергентным разработкам разумных инженеров они тоже очень свойственны.
Несмотря на то что большинство слабоэлектрических рыб – как в Африке, так и в Южной Америке – производят свои электрические разряды в виде обособленных импульсов и потому относятся к так называемым импульсным видам, представители небольшого количества видов, называемых “волновыми”, действуют иначе. Не буду углубляться в детали. Для нас тут интересно то, что такое разделение на “импульсных” и “волновых” тоже независимо возникло в ходе эволюции дважды, в не родственных друг другу группах рыб Старого и Нового Света.
Среди известных мне примеров конвергентной эволюции один из самых причудливых являют так называемые периодические цикады. Перед тем как перейти собственно к конвергенции, изложу кое-какую общую информацию. У многих насекомых имеется четкое разделение на ювенильную питающуюся стадию, которая длится бóльшую часть их жизни, и относительно короткую взрослую стадию, во время которой происходит размножение. Например, поденки почти всю свою жизнь проводят под водой в виде питающихся личинок, чтобы затем выпорхнуть всего на один день, в который вмещается вся их взрослая жизнь. Взрослую особь можно сравнить с недолговечным крылатым семенем клена, а личинку – с самим деревом. Разница только в том, что клен производит множество семян и разбрасывает их год за годом, а личинка поденки дает начало всего одной взрослой особи в конце своей собственной жизни. Как бы то ни было, у периодических цикад эта тенденция приняла экстремальную форму. Взрослые особи живут несколько недель, но вот “молодая” стадия (формально говоря, это нимфы, а не личинки) длится аж 13 лет у одних разновидностей и 17 лет у других. После 13 (или 17) лет подземного заточения взрослые цикады выходят на поверхность практически одновременно. Этих цикад за их зрелищные нашествия, происходящие в каждой конкретной местности раз в 13 (или 17) лет, американцы в просторечии ошибочно называют саранчой. Существующие разновидности называются соответственно 13-летними и 17-летними цикадами.
А вот теперь факт действительно примечательный. Можно было бы подумать, что один вид цикад 13-летний, а другой – 17-летний. Но, оказывается, все не так: их целых три вида, и у каждого есть 13-летняя и 17-летняя разновидность, или раса. Разделение на 13-летнюю и 17-летнюю расы достигалось независимо по крайней мере трижды. Зачем? Неизвестно. Единственное предположение, которое когда-либо высказывалось, состоит в том, что 13 и 17, в отличие от 14, 15 и 16, – это простые числа. Простыми называются те числа, которые не делятся нацело ни на какое другое число. Соображения были такие. Преимущество животных, периодически высыпающих несметными полчищами, в том, что они поочередно то “подавляют численностью” своих врагов – хищников и паразитов, – то заставляют их голодать. И если нашествия цикад повторяются аккуратно раз в n лет, где n – простое число, тогда врагам намного сложнее синхронизировать с ними свой жизненный цикл. Например, если бы цикады появлялись каждые 14 лет, они могли бы стать добычей для паразита с 7-летним жизненным циклом. Это странное объяснение, но не более странное, чем сам объясняемый феномен. Мы действительно не знаем, что такого особенного в 13-летнем и 17-летнем сроках. Здесь для нас важно то, что в этих сроках должно быть нечто особенное, раз три различных вида цикад пришли к ним самостоятельно.
Случаи конвергенции во множестве происходят тогда, когда два или несколько континентов оказываются изолированными друг от друга в течение долгого времени и примерно один и тот же ряд “профессий” оказывается освоен представителями неродственных групп животных. Под “профессией” я имею в виду способ зарабатывать на жизнь – например, копать червей, разорять муравейники, охотиться на крупных травоядных или объедать кроны деревьев. Хорошим примером может послужить конвергентная эволюция всего спектра профессий млекопитающих в Южной Америке, Австралии и Старом Свете.
Эти континенты не были разделенными всегда. Наши жизни измеряются десятилетиями, даже наши цивилизации и династии длятся всего лишь сотни лет, и потому мы привыкли считать карту мира и очертания континентов неизменными. Теорию о том, что континенты передвигаются, немецкий геофизик Альфред Вегенер выдвинул еще давно, но смеяться над ним перестали только после Второй мировой войны. Тот примечательный факт, что Южная Америка и Африка слегка напоминают кусочки одного пазла, считался не более чем забавным совпадением. В ходе одной из самых быстрых и бескомпромиссных революций, какие только знал научный мир, прежняя сомнительная теория “дрейфа континентов” получила всеобщее признание под именем тектоники плит. Теперь мы располагаем буквально бесчисленными доказательствами в пользу того, что, например, Южная Америка действительно когда-то откололась от Африки, но моя книга не по геологии, и я не буду здесь излагать эти доказательства. Для нас с вами важно, что континентальный дрейф происходил в том же медленном масштабе времени, что и эволюция животных. И если мы хотим понять траекторию эволюции животного мира этих континентов, то пренебрегать фактом их дрейфа мы не можем.
Итак, еще 100 млн лет назад Южная Америка была соединена на востоке с Африкой, а на юге – с Антарктидой. Антарктида соединялась с Австралией, а Индия была прикреплена к Африке через Мадагаскар. Фактически это был один гигантский Южный континент, который теперь мы называем Гондваной, и состоял он из нынешних Южной Америки, Африки, Мадагаскара, Индии, Антарктиды и Австралии, собранных воедино. Был также и единый северный континент, называвшийся Лавразией и образованный теперешними Северной Америкой, Гренландией, Европой и Азией (не считая Индии). Северная Америка в то время не была соединена с Южной. Около 100 млн лет назад произошел грандиозный раскол массивов суши, и с тех самых пор континенты начали свое медленное движение к своим нынешним местам (разумеется, они будут продолжать двигаться и в будущем). Африка соединилась с Азией через Аравийский полуостров и стала частью гигантского континента, который теперь мы называем Старым Светом. Северную Америку отнесло от Европы, Антарктида уплыла к югу и заняла свое льдистое местоположение. Индия оторвалась от Африки и отправилась через то, что мы называем Индийским океаном, чтобы в конечном итоге врезаться в Азию и воздвигнуть Гималаи. Австралия ушла от Антарктиды в открытый океан и стала изолированным континентом, сильно удаленным от всех остальных.
Так вышло, что этот раскол гигантского континента Гондваны начался в эпоху динозавров. Когда Южная Америка и Австралия отъединились от него и для каждой из них начался длительный период изоляции от остального мира, обе несли на себе свой собственный груз из динозавров, а также из менее приметных животных, которым было суждено стать предками современных млекопитающих. Когда значительно позже, по непонятным причинам, являющимся благодатной темой для спекуляций, динозавры (за исключением той группы, которую мы теперь называем птицами) вымерли, они вымерли по всему миру. Это привело к освобождению многих сухопутных “профессий”. Через миллионы лет эволюции образовавшийся вакуум был заполнен – главным образом млекопитающими. В настоящий момент для нас важно то, что в Австралии, Южной Америке и Старом Свете было три отдельных вакуума, которые заполнялись млекопитающими независимо друг от друга.
Все примитивные млекопитающие, жившие на этих трех территориях в то время, когда динозавры более или менее синхронно освободили основные жизненные ниши, были довольно мелкими и невзрачными – вероятно, ночными – животными, прежде существовавшими в тени теснивших их динозавров. В каждой из трех областей они имели возможность эволюционировать совершенно по-своему. В какой-то мере так оно и вышло. В Старом Свете не возникло ничего похожего на гигантского наземного ленивца из Южной Америки – ныне, увы, вымершего. Огромное разнообразие южноамериканских млекопитающих включало в себя также гигантскую морскую свинку – размером с современного носорога, но при этом относившуюся к грызунам (я говорю “с современного”, потому что фауна Старого Света знавала гигантских носорогов размером с двухэтажный дом). Но хотя на каждом из трех разъединенных континентов и появлялись уникальные, ни на что не похожие млекопитающие, общий характер эволюции был повсюду одинаковым. Млекопитающие, изначально оказавшиеся на каждой из трех территорий, дали множество эволюционных ответвлений и для каждой “профессии” произвели своего “специалиста”, который в конечном итоге часто оказывался удивительно похожим на аналогичного специалиста с другого континента. Любая профессия – копать, охотиться на крупную дичь, пастись и т. д. – становилась предметом независимой конвергентной эволюции на разных концах земного шара. Помимо этих трех главных эволюционных центров на более мелких обособленных территориях, например на Мадагаскаре, параллельно происходили свои собственные интересные истории, в которые я не буду вдаваться.
Если не считать странных австралийских яйцекладущих зверей – утконоса и ехидны, – то все мы, млекопитающие, принадлежим к какой-либо из двух больших групп. Это сумчатые (детеныши которых рождаются крошечными и затем содержатся в специальной сумке) и плацентарные (все остальные). Сумчатые достигли господствующего положения в ходе австралийской эволюционной истории, а плацентарные – в Старом Свете, притом что обе эти группы играли важную роль в Южной Америке, где сосуществовали бок о бок. История южноамериканской фауны более запутанна в связи с периодическими вторжениями млекопитающих из Северной Америки.
Теперь, имея общую картину, перейдем собственно к некоторым профессиям и связанной с ними конвергенции. Одной из важных профессий является эксплуатация пастбищных угодий, известных как прерии, пампасы, саванны и т. п. К животным, практикующим эту профессию, относятся лошади (основные африканские представители которых называются зебрами, а пустынные модификации – ослами) и рогатые копытные вроде североамериканского бизона, ныне почти полностью истребленного охотниками. Как правило, травоядные обладают очень длинным кишечником, содержащим различные виды ферментирующих бактерий, ибо трава – пища невысокого качества и требует продолжительного переваривания. Обычно они не разбивают свое питание на отдельные приемы пищи, а едят более или менее постоянно. Огромные массы растительного сырья текут сквозь них, как река, в течение всего дня. Зачастую эти животные очень крупные и имеют обыкновение сбиваться в большие стада. Каждое такое травоядное – это целая гора ценной пищи для того хищника, который сумеет ею завладеть. Вследствие такого положения дел появилась профессия “хищник”, посвященная непростому делу ловить и убивать травоядных. Говоря “профессия”, я в действительности имею в виду множество более узких “специализаций”: львы, леопарды, гепарды, гиеновидные собаки и гиены – все они охотятся своими особенными способами. Такое же разделение на более мелкие специализации наблюдается и среди травоядных, и среди прочих “профессий”.
Травоядные животные обладают превосходными органами чувств и в любой момент готовы засечь хищника; кроме того, они, как правило, умеют очень быстро бегать, чтобы спастись от него. Для этого они обзавелись длинными и тонкими ногами и, как правило, передвигаются на кончиках пальцев, которые в ходе эволюции удлинились и приобрели особую прочность. Ногти этих специализированных пальцев стали широкими и твердыми – мы называем их копытами. У рогатых травоядных каждая нога оканчивается двумя такими пальцами, что в результате дает хорошо знакомое нам “раздвоенное” копыто. Ноги лошадей устроены очень похоже, за исключением того, что – вероятно, в силу исторической случайности – они опираются не на два пальца, а только на один. Этот палец произошел от среднего пальца исходной пятипалой конечности. Остальные пальцы в ходе эволюции почти полностью исчезли, но время от времени снова появляются в виде причудливых “атавизмов”.
Как мы видим, Южная Америка была изолирована от остального мира в то время, когда в других его частях шла эволюция лошадей и рогатых копытных. Однако в Южной Америке тоже есть обширные пастбища, и потому там возникли свои крупные травоядные, способные пользоваться этим ресурсом. Там были громадные носорогоподобные исполины, никакого отношения к настоящим носорогам не имевшие. Судя по черепам некоторых первых южноамериканских травоядных, они “изобрели” хобот независимо от настоящих слонов. Некоторые были похожи на верблюда, некоторые не похожи ни на кого из жителей Земли (нынешней), некоторые выглядели как странные химеры, составленные из частей различных современных животных. Ноги так называемых литоптерн были прямо-таки неправдоподобно похожи на лошадиные, хотя лошадям эти животные совершенно не родственны. Этим внешним сходством был одурачен один аргентинский специалист XIX столетия, который в порыве простительной национальной гордости заключил, что они были предками всех лошадей на свете. На самом же деле их сходство с лошадьми было поверхностным и конвергентным. Пастбища всего мира устроены примерно одинаково, и как лошади, так и литоптерны самостоятельно пришли к одним и тем же особенностям, помогающим справляться с проблемами пастбищной жизни. В частности, подобно лошадям литоптерны утратили все свои пальцы на каждой ноге, кроме одного, среднего, который увеличился в размерах, превратившись в нижнее сочленение конечности, и обзавелся копытом. Нога литоптерны практически неотличима от лошадиной, притом что сами животные находятся в очень далеком родстве.
А вот на просторах Австралии пасутся совсем другие травоядные – кенгуру. Им тоже нужно быстро передвигаться, но делают они это совершенно иначе. Вместо того чтобы достигать высочайшего совершенства в галопировании на четырех ногах, как это сделали лошади (и, предположительно, литоптерны), кенгуру предпочли прыжки на двух ногах и большой хвост для поддержания равновесия. Нет смысла спорить, какой из этих способов “лучше”. Оба чрезвычайно эффективны, если организм подготовлен эволюцией использовать любой из них на всю катушку. Лошадям и литоптернам выпало бегать на четырех ногах, что привело к почти что идентичному строению конечностей. А кенгуру взялись эксплуатировать прыжки на двух ногах, что в конечном итоге закончилось возникновением единственных в своем роде (по крайней мере со времен динозавров) мощных задних лап и хвоста. Кенгуру и лошади пришли в разные конечные пункты “зоологического пространства”, вероятно, из-за какого-то случайного различия своих отправных точек.
Взглянем теперь на тех убийц, от которых все эти крупные пастбищные животные убегали, и обнаружим еще более впечатляющие примеры конвергенции. Всем нам, жителям Старого Света, хорошо знакомы такие крупные хищники, как волки, собаки, а также большие кошки – львы, тигры, леопарды, гепарды. Одна из совсем недавно вымерших больших кошек – “саблезубый тигр”, получивший свое название за громадные клыки, которые свисали с его верхней челюсти, обрамляя без всякого сомнения ужасающую пасть. Вплоть до последнего времени ни в Австралии, ни в Новом Свете не было настоящих кошек и собак (американские пумы и ягуары произошли от кошек Старого Света совсем недавно). Однако и там и там были их сумчатые аналоги. Австралийский тилацин, или сумчатый волк (часто называемый также тасманийским волком, потому что на Тасмании он сохранялся несколько дольше, чем в материковой Австралии), был варварски истреблен на памяти ныне живущих людей. Его убивали в невероятных количествах как “вредителя” и ради “развлечения” (еще остается слабая надежда, что он сохранился где-нибудь в глухих местах Тасмании – на территориях, которые сами по себе теперь находятся под угрозой разорения с целью обеспечить людей “занятостью”). Не надо, кстати говоря, путать сумчатого волка с динго, настоящей собакой, завезенной в Австралию людьми (аборигенами). Сделанная в 1930-х годах киносъемка, запечатлевшая последнего известного тилацина, беспокойно шастающего по своей “одиночной камере” в зоопарке, позволяет видеть животное, поразительно похожее на собаку, принадлежность которого к сумчатым заметна лишь благодаря слегка иному положению таза и задних лап, связанному, вероятно, с наличием сумки. Ни один любитель собак не сможет без волнения смотреть на эту альтернативную модель, на этого эволюционного путешественника по параллельной дороге, отделившейся 100 млн лет назад, на такого узнаваемого и в то же время совершенно незнакомого пса, не существующего в реальности. Возможно, они и были вредителями для человека, но человек оказался куда бóльшим вредителем для них: теперь на свете не осталось ни одного тилацина, зато людей – значительный избыток.
В Южной Америке в течение того продолжительного периода, о котором идет речь, тоже не было настоящих собак и кошек, но, как и в Австралии, там появились их сумчатые эквиваленты. Самым впечатляющим из них был, вероятно, Thylacosmilus, очень похожий на недавно вымершего саблезубого тигра Старого Света, только еще саблезубее, если вы понимаете, о чем я. Его оснащенная острыми клинками пасть была еще шире и, как я подозреваю, даже еще более ужасающая. Название этого зверя отражает его поверхностное сходство с саблезубым тигром (Smilodon) и с тасманийским волком (Thylacinus), но если говорить о происхождении, то он чрезвычайно далек от них обоих. Он немножечко родственнее последнему, так как оба они сумчатые, но и тот и другой выработали весь свой набор хищнических приспособлений каждый на своем континенте, независимо как друг от друга, так и от плацентарных хищников, истинных кошек и собак Старого Света.
Австралия, Южная Америка и Старый Свет дают немало и других примеров множественной конвергенции. В Австралии есть сумчатый крот: внешне практически неотличимый от более знакомых нам кротов с других континентов, он “зарабатывает себе на жизнь” той же деятельностью, что и они, и обладает такими же непропорционально мощными передними лапами для рытья, но при этом у него есть сумка. Есть в Австралии и сумчатая мышь, хотя тут сходство с мышами не столь велико, и свой хлеб насущный она тоже добывает несколько иначе. Такая “профессия”, как поедание муравьев (под “муравьями” в данном случае принято также понимать и термитов – еще один пример конвергенции, как мы вскоре увидим), была освоена самыми разными млекопитающими, которые пришли к ней независимо друг от друга. Всех муравьедов можно разделить на роющих, лазающих и наземных. В Австралии, как можно догадаться, имеется сумчатый муравьед. Он называется Myrmecobius, у него длинное тонкое рыло, которое он засовывает в муравьиные гнезда, и длинный клейкий язык, которым он сметает свою добычу. Это наземный муравьед. Есть в Австралии и роющий муравьед, известный всем как ехидна. Она относится не к сумчатым, а к группе так называемых однопроходных млекопитающих, которые откладывают яйца и настолько далеки от нас, что по сравнению с ними сумчатые могут показаться нашими близкими родственниками. Рыло у ехидны тоже вытянутое и заостренное, но из-за иголок на спине она внешне больше походит на ежа, чем на типичных муравьедов.
Южная Америка тоже вполне могла бы обзавестись своим сумчатым муравьедом по соседству с сумчатым саблезубым тигром, но так вышло, что профессией муравьедения там издавна стали заниматься плацентарные млекопитающие. Крупнейшим из современных муравьедов является Myrmecophaga (что означает “муравьед” по-гречески) – гигантский южноамериканский муравьед и, вероятно, самый квалифицированный специалист в своей профессии на Земле. У него, как и у австралийского сумчатого Myrmecobius, вытянутое и заостренное рыло – только в данном случае оно крайне вытянутое и чрезвычайно заостренное – и чрезвычайно длинный липкий язык. Еще в Южной Америке есть маленький лазающий муравьед – близкий родственник Myrmecophaga, выглядящий как миниатюрная и менее экстремальная версия последнего, – а также третья форма, промежуточная между этими двумя. Хотя эти муравьеды и относятся к плацентарным млекопитающим, с плацентарными млекопитающими Старого Света они состоят в очень слабом родстве. Их относят к отдельному семейству, специфическому для Южной Америки и включающему в себя также броненосцев и ленивцев. Это древнее семейство плацентарных млекопитающих сосуществовало с сумчатыми с самых первых дней их изоляции на южноамериканском континенте.
К “муравьедам” Старого Света относятся разнообразные (от древесных до роющих) формы африканских и азиатских панголинов, немного похожие на остромордые еловые шишки. Кроме того, в Африке встречается загадочный трубкозуб, который в основном специализируется на рытье. Отличительный признак всех муравьедов – неважно, сумчатых, однопроходных или плацентарных, – чрезвычайно низкий уровень метаболизма. Уровень метаболизма – это скорость сжигания организмом химического “топлива”, которую проще всего определить по температуре тела. У млекопитающих в целом имеется связь между уровнем метаболизма и размером животного. Чем мельче животное, тем интенсивнее идет метаболизм, точно так же как у маленьких автомобилей мотор обычно работает на более частых оборотах, чем у больших. Однако у некоторых животных уровень метаболизма нетипично высок для их размеров, а вот у муравьедов независимо от их происхождения и родства он, наоборот, обычно существенно занижен. Не вполне ясно, в чем тут дело, однако этот признак так поразительно совпадает у животных, не имеющих между собой ничего общего, кроме образа жизни, что почти наверняка он с этим образом жизни как-то связан.
Как я уже говорил, “муравьи”, поедаемые муравьедами, – это зачастую не настоящие муравьи, а термиты. Термитов иногда называют “белыми муравьями”, но на самом деле они ближе к тараканам, чем к настоящим муравьям – родственникам пчел и ос. Термиты и муравьи внешне схожи, поскольку взяли на вооружение один и тот же образ жизни. А правильнее сказать – один и тот же ассортимент образов жизни, потому что к профессии муравья/термита относится множество мелких специальностей, большинство из которых освоили как муравьи, так и термиты независимо друг от друга. И, как это часто бывает при конвергентной эволюции, различия не менее красноречивы, чем сходства.
И муравьи, и термиты живут большими колониями, состоящими главным образом из стерильных и бескрылых рабочих особей, всецело посвятивших себя эффективному выращиванию крылатых репродуктивных каст, которые затем разлетаются и образуют новые колонии. Интересное отличие: у муравьев рабочие – это бесплодные самки, а у термитов – и самцы, и самки. Как у муравьев, так и у термитов в колонии имеется одна крупная “царица” (реже – несколько), причем иногда (как у муравьев, так и у термитов) ее увеличение принимает гротескные формы. Как у муравьев, так и у термитов среди рабочих бывают особые касты – например, солдаты. Порой они являются настолько специализированными машинами, предназначенными исключительно для драки (это можно видеть по их огромным челюстям в случае муравьев, а в случае термитов – по “орудийным башням” с химическим оружием), что не могут самостоятельно питаться и должны получать пищу от других рабочих. Определенные виды муравьев соответствуют определенным видам термитов. Например, обычай разводить грибы возник независимо у муравьев (в Новом Свете) и у термитов (в Африке). Муравьи (или термиты) собирают растительное сырье, но не переваривают его сами, а превращают в компост, на котором выращивают грибы. Этими-то грибами они и питаются. В обоих случаях эти грибы не растут больше нигде, кроме соответствующих муравейников или термитников. Грибное плантаторство также было открыто конвергентно и независимо сразу несколькими видами жуков.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?