Текст книги "Ловушка для дьявола"

Глава 20

Саманта Барнс всегда с нетерпением ждет собраний своего книжного клуба. Первый вторник каждого месяца в ее доме – за исключением того раза, когда Эйлин попала в больницу по поводу ног, и еще одного, когда саму Саманту допрашивала столичная полиция по делу о мошенничестве в Музее Виктории и Альберта. В обоих случаях освободили их довольно скоро.

Гарт никогда им не мешает. Литература не для него: «Это все ложь, дорогая, ничего подобного не случалось». Однако среди ее друзей он вызывает любопытство, и многие часто любят приходить пораньше, чтобы мельком его увидеть. Они говорят: «Привет, Гарт», а тот отвечает: «Я не знаю, кто ты такой» – или же совершенно игнорирует. Его искреннее безразличие, кажется, приводит людей в восторг.

Саманта это принимает. В тот день, когда он вернулся в ее магазин (с окладистой бородой, в клетчатой рубашке и вязаной шапке) и наставил на нее пистолет, погруженная в горе Саманта просто расплакалась. Она не испытывала страха и не пыталась торговаться. Она даже хотела, чтобы он ее застрелил. Гарт чрезвычайно терпеливо подождал, пока она перестанет плакать, после чего заговорил:

– Зачем вы продали мне ту чернильницу?

– Мы просто веселились.

– Мне было не смешно.

– Простите, но вы все-таки припарковались на месте для инвалидов.

– Я впервые приехал в Англию и не знал о местах для инвалидов.

– Вы вернулись, чтобы меня застрелить?

– Нет, просто хочу задать вам пару вопросов. Где ваш муж?

– Он умер.

– Сочувствую вашей потере, мэм. Вам нравится веселье?

– Нравилось.

– Вы бы хотели купить украденную картину?

И вот, к своему удивлению, она обнаружила, что действительно этого хотела.

Сегодня, как обычно, Гарт не сказал Саманте, куда направляется; так как он взял с собой биту, она очень надеется, что он пошел поиграть в крикет. Однако с Гартом никогда ничего не понять.

Поскольку клубная компания распивает вино, «Волчий зал»[10]10
  «Волчий зал» – исторический роман британской писательницы Хилари Мантел (1952–2022), повествование в котором ведется от лица Томаса Кромвеля – будущего советника Генриха VIII и канцлера.


[Закрыть] начинает получать все более положительные отзывы. Джилл, работающая в ветеринарной клинике на площади, говорит, что она высказала бы Томасу Кромвелю все, что о нем думает, если бы жила в то время. Интересно, знают ли они, чем Саманта зарабатывает на жизнь? Должны же быть у них какие-то предположения? Например, Брона, работающая в кулинарии, однажды заблудилась по дороге в туалет и зашла в комнату, в которой сушился свеженаписанный Джексон Поллок. Кроме того, больше ни у кого в Петворте нет «Феррари Тестаросса». Так что ключей к разгадке более чем достаточно.

Саманта удаляется на кухню, чтобы сварить кофе. Ей позвонили прямо перед тем, как пришли ее друзья, и этот разговор вызвал беспокойство. Впрочем, действительно ли вызвал? Скорее, подтолкнул к нему. Возможно, это лишь тревога, сидящая у нее в голове.

Звонила женщина по имени Элизабет. Очень уверенная в себе. «Простите за беспокойство, но мне стало интересно, вы, случайно, не слышали о человеке по имени Калдеш Шарма?» Разумеется, Саманта отказалась отвечать на вопрос. Никогда не раскрывайте информацию добровольно, если в этом нет нужды. Это азы, которым Саманта обучилась за последние несколько лет. «Ах, – вздохнула Элизабет, – какая жалость, я была уверена, что вы его знаете». Что-то в поведении Элизабет заставило Саманту защищаться. У нее возникло чувство, будто ее допрашивал великий мастер шпионажа. Затем Элизабет захотела выяснить, что Саманта знает о торговцах героином. Что ж, это был действительно непростой вопрос. Саманта могла бы дать развернутый ответ, но вместо этого предпочла короткое: «Ничего». Элизабет опять сделала паузу, будто записывая все, что говорила Саманта. Затем она спросила, как организована парковка в Петворте, и Саманта, радуясь, что наконец-то задан вопрос, на который она может дать прямой ответ, сказала, что местный паркинг, должно быть, дело рук самого дьявола. Элизабет заметила, что им это наверняка не понравится, но «боюсь, придется рискнуть». На что Саманта, естественно, спросила: «Кому и чем придется рискнуть?» Элизабет сообщила ей, что «они» – это Джойс и Ибрагим, которые очень скоро приедут ее навестить, и что оба чрезвычайно разговорчивы, каждый по-своему, но у обоих вполне добрые намерения. Саманта ответила, что ее не будет дома ближайшие несколько дней, поскольку она собирается на ярмарку в Арундел, и что ей очень жаль, на что Элизабет сказала: «Саманта, никогда не лгите лжецу».

Затем она пожелала Саманте очень хорошего вечера и повесила трубку.

И вот что теперь думать?

Саманта возвращается с чашками кофе и слышит в ответ удовлетворенные охи. Может, ей в самом деле стоит просто исчезнуть на несколько дней? Побыть подальше от опасности?

У Саманты нюх на неприятности, но также имеется и нюх на возможности. По правде говоря, это одно и то же.

Элизабет общалась совсем не как офицер полиции. Она слишком стара и недостаточно вежлива. Может, ей все-таки стоит поговорить с этими Джойс и Ибрагимом? Что ей терять? Они ведь наверняка ничего не знают. А если даже знают, то что?

Дамы перешли от обсуждения книги к теме секса в постменопаузе. Саманта поднимает кофейную чашку и говорит, что ей не на что жаловаться. Это правда – ее большой канадский медведь никогда ничего не делает наполовину.

Во время телефонного разговора Элизабет подкинула ей неожиданный фрукт. Калдеш Шарма. И героин. Возможно, Саманта узнает что-то полезное для себя. Она обсудит с Гартом, но заранее понимает, что́ он ответит. То же, что и всегда:

– Детка, из этого можно извлечь деньги?

И в данном случае это вполне вероятно.

Глава 21

Свет притушен, музыка приглушена, и, если быть до конца честным, настроение Криса тоже так себе. Джойс заканчивает свой рассказ о Доме Холте, торговце героином.

– С клюшкой для гольфа, представляете? – говорит она. – И с большим ножом для прокалывания шин. Как в каком-нибудь документальном фильме! Я бы сфотографировала, но не знала, как спросить разрешения, и не хотела показаться невежливой.

– Полагаю, выдвигать обвинения вы не собираетесь? – уточняет Крис, потягивая диетический тоник с лаймом.

– О, вам стоит хотя бы иногда брать выходной, – замечает Элизабет, и Патрис смеется в свой виски.

Крис расстроен. Он с удовольствием арестовал бы Дома Холта за противозаконное причинение небольшого ущерба. Это могло слегка освежить обстановку в файрхэвенской тюрьме. На днях он проходил мимо диспетчерской отдела полиции – просто хотел бросить взгляд, – но все жалюзи оказались плотно закрытыми. Патрис повела его и Донну в паб, чтобы немного подбодрить, и к ним присоединились Элизабет с Джойс.

Почему их отстранили от расследования? На этот вопрос у него до сих пор нет ответа.

– Контора Доминика Холта расположена недалеко от Нью-Хейвена, – сообщает Джойс. – Элизабет считает, что мы должны проникнуть внутрь и посмотреть, что там.

– Не смейте, – предупреждает Крис. – Честно говоря, мне очень хочется кого-нибудь арестовать. Если что, могу и вас.

Элизабет говорит:

– Ну, кто-то же должен что-то делать, Крис. Есть какие-нибудь новости от старшего следователя Риган?

– На днях она попросила Криса переставить машину, чтобы она могла парковаться на его месте, – отвечает Донна. – Это сойдет за новость?

– В моей старой школе была одна учительница, у которой имелась своя отдельная кабинка в туалете, – рассказывает Патрис. – К двери даже была прибита табличка: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЛЬЗОВАНИЯ ДОРОТИ ТОМПСОН».

– Полагаю, ты все равно туда ходила? – спрашивает Донна.

– Конечно, ходила, – отвечает Патрис. – И все ходили. Просто это напомнило мне о вашей Риган. Такого рода штуки никогда не работают долго, правда? В конце концов эта Дороти закрутила роман с учителем Закона Божьего, и их застукали за потрахушками в одном из лабораторных кабинетов. Подобных людей лучше всего просто пережидать.

Донна фыркает:

– Сколько виски ты выпила, мама?

– Ровно столько, сколько нужно, – парирует Патрис.

– Но героин до сих пор не нашли? – спрашивает Элизабет.

– Насколько нам известно, нет, – отвечает Крис.

– Это хорошо, – кивает Джойс. – Я бы предпочла, чтобы его нашли мы.

Официант приносит счет, и Крис отмахивается от всех остальных:

– Со счетом разберусь сам. Хоть для чего-то я еще полезен.

– Есть что-нибудь новое о боссе Доминика Холта, Митче Максвелле? – спрашивает у него Элизабет. – За ним установили слежку?

– Я не знаю. Сколько раз я должен это повторять?

Элизабет продолжает:

– Тогда к более важному делу. Вы не знаете, есть ли на радаре Риган имя Саманты Барнс? Или на вашем?

– Никогда о ней не слышал, – отвечает Крис, глядя на счет с легкой досадой.

– Она похожа на Конни Джонсон, – поясняет Джойс, – только в мире антиквариата.

– Нам следует ею заняться? – интересуется Крис.

– Нет, нет, – отвечает Элизабет. – Я уверена, что эти два дела совершенно не связаны. В общем, какие у вас планы насчет Дома Холта?

Крис пожимает плечами:

– Мы ничего не сможем сделать. Мы отстранены.

– О, никогда не бывает так, чтобы ничего нельзя было сделать, – возражает Элизабет. – Было бы желание.

– В отличие от вас, Элизабет, – говорит Крис, прикладывая карточку к устройству для оплаты в руках официанта, – мы не можем преступать закон.

Элизабет кивает, встает и начинает надевать пальто.

– Вам не повредило бы время от времени огибать его, дорогой. Полагаю, нам с Джойс придется пока избегать Дома Холта, так что вам, возможно, пора подключаться к делу. Кстати, спасибо за выпивку.

– Не за что, – отзывается Крис.

– Никто не будет возражать, если я прихвачу эти свиные котлетки для Алана? – спрашивает Джойс.

– И я хотела бы попросить вас еще об одном одолжении, – говорит Элизабет, доставая телефон. – Донна, вы не могли бы проверить записи моих телефонных разговоров? Посмотреть, кому я звонила?

Донна удивленно глядит на нее:

– Вы что, не знаете, кому звонили?

– Вполне резонный вопрос, – кивает Элизабет. – Но все равно, вы не могли бы меня побаловать?

Донна берет телефон.

– Здесь есть что-нибудь такое, чего мне не следует видеть?

– Полно́, – отвечает Элизабет.

– И что же мы надеемся найти? – спрашивает Донна.

– Если повезет, то нашего главного подозреваемого, – говорит Элизабет. – Спасибо вам заранее, дорогая.

Глава 22

Рон не может иметь ничего общего с компьютерами. Он изложил эту точку зрения Бобу Уиттакеру из Вордсворт-корта.

Рон полагал, что его речь была страстной, но, безусловно, справедливой. В какой-то момент он поймал себя на том, что употребил фразу «Карл Маркс, должно быть, переворачивается в гробу», но в целом он говорил кратко, разумно и по существу. Выпалив последним залпом: «И это я еще не коснулся соцсетей!» – он энергично откинулся на спинку стула.

Теперь Рон пытается разгадать выражение лица Боба. Он впечатлен? Нет, дело не в этом. Задумался? Вряд ли. Кроме того, куда делся Ибрагим?

Словно по сигналу, Ибрагим возвращается в гостиную.

– Я стою в коридоре уже восемь минут и сорок секунд, Рон, – говорит он. – Жду, когда ты закончишь.

– Я болтал с Бобом, – отвечает Рон. – О компьютерах.

– Да, отличная получилась беседа, – замечает Ибрагим. – За все это время бедный Боб сумел сказать всего четыре фразы, я их даже записал. Он произнес… сейчас будут прямые цитаты: «Ясно» – это прозвучало примерно через полторы минуты. Через три минуты семнадцать секунд он сказал: «Да, я понимаю, почему вам могло так показаться». Чуть позже пяти минут, пока ты набирал в легкие воздух, он успел произнести: «Ну, подобное мнение я определенно уже слышал». И примерно девяносто секунд назад последний вклад Боба в разговор был таким: «Интересно, куда делся Ибрагим?»

– Ну нет, он слушал, – возражает Рон. – Людям нравится выслушивать мое мнение, так было всегда.

– И все же Боб сидит здесь одновременно со скучающим и напуганным выражением лица.

Ах, да, соображает Рон, это тот самый взгляд: скучающий и напуганный. Ему следует признать, причем не в первый раз, что он способен увлекаться.

– Извини, Боб, – говорит Рон. – Иногда я раскрываю сердце нараспашку.

– Ничего страшного, – отвечает Боб. – Много пищи для размышлений. И я обязательно передам ваш отзыв кому-нибудь в IBM, как только представится возможность.

– Довольно скоро вы поймете, Боб, что с Роном не обязательно соблюдать такую вежливость, – говорит Ибрагим. – Мне потребовалось на это около недели.

Боб кивает.

– Кроме того, его легко отвлечь. Как только вы почувствуете, что Рон начинает уходить в сторону, что иногда с ним бывает, то простое «Вы видели матч?» или «Вы видели бой?» сработает как кнопка перезагрузки.

– Как «Челси» выиграл этот матч, я даже знать не хочу, – ворчит Рон, качая головой. – Грабеж средь бела дня!

– Тогда за работу, джентльмены, – говорит Ибрагим.

Ноутбук Боба стоит открытым на столе, и трое мужчин собираются вокруг него. Вчера Рон с Ибрагимом нанесли Мервину еще один краткий визит, объяснив по-мужски, что, по их мнению, происходит. Рон рассудил, что будет лучше, если Мервин узнает это от них, поскольку он из тех мужчин, которым труднее усваивать информацию, когда она исходит от женщин.

Мервин согласился притормозить общение на неделю и передать им свою переписку с Татьяной. Главная идея состояла в том, чтобы расставить ловушку и посмотреть, кто стоит за аферой и можно ли вывести этих людей на чистую воду. Затем, по мнению Рона, их следует «хорошенько вздуть» или же, по мнению Ибрагима, «сдать соответствующим властям».

Разумеется, Мервин продолжает надеяться, что Татьяна – это именно Татьяна и что его одиночеству может прийти конец. Рон это понимает. Он провел Рождество с Полин, и все прошло не совсем гладко. Она потрясная цыпочка на самом деле, и Рон знает, что попытался прыгнуть выше головы, но он собирался открыть подарки сразу после завтрака, поскольку это правильно, в то время как Полин хотела подождать окончания обеда. Конечно, они открыли их после обеда, но это было совсем не то. Рону не привыкать к компромиссам, отнюдь, но на сей раз дело зашло слишком далеко. Так что теперь у них небольшой перерыв, чтобы побыть отдельно друг от друга и остыть. Рон скучает по Полин, но не собирается извиняться, ведь он явно прав.

Боба Уиттакера они рекрутировали в качестве технического эксперта после его блестящего выступления в канун Нового года. Сначала все они вместе посмотрели турецкий Новый год, а потом разбрелись по своим постелям. И только Рон с Ибрагимом решили не спать. Они сели пить виски и три часа спустя еще раз встретили Новый год, подняв бокал за Джойс и Элизабет в их отсутствие.

Джойс предупредила, что Боб может проявить застенчивость и сказать нет. Однако Ибрагим изложил Бобу свой план, и Боб, который, как и Джойс, смотрел программу о «любовном мошенничестве», был только рад помочь. На самом деле он даже был счастлив воспользоваться шансом.

Прямо сейчас Боб открыл последнее сообщение Татьяны Мервину. После недолгих переговоров они решили, что Рону будет позволено зачитать это вслух, чему Рон, безусловно, рад, поскольку ему кажется, что ни Ибрагим, ни Боб не решились бы читать с акцентом, а акцент – это практически половина удовольствия. Рон читает:

– Мой дорогой, мой принц, моя сила… – Прямо непорочная любовь, господи! – Осталось чуть больше недели до того мгновения, когда я увижу тебя, когда растаю в твоих объятиях, когда мы поцелуемся как любовники. – Наверное, тут можно и без акцента. – Я надеюсь, ты так же взволнован, как я. Только у меня есть одна проблема, мой милый, добрый мальчик. – О, вот оно! – Мой брат недавно попал в больницу из-за несчастного случая на работе. Он упал с лестницы, и потребуется, скорее всего, две тысячи фунтов стерлингов, чтобы оплатить его счета. – Держу пари, так и будет! – Если у меня не получится заплатить, то, боюсь, я не смогу приехать к тебе, поскольку буду выхаживать брата. Дорогой, что мне делать? – Я бы подсказал, что ей делать. – Я не могу просить у тебя еще больше денег, ведь ты и так был щедр со мной. Но, боюсь, что без денег мне придется остаться и заниматься братом. У тебя всегда было хорошо с идеями, мой Мервин, возможно, ты подскажешь, что можно сделать. Мысль о том, что я не увижу тебя на следующей неделе, разбивает мне сердце. Твоя вечно любящая Татьяна.

– Бедный Мервин, – вздыхает Ибрагим.

– И что теперь? – спрашивает Боб.

– Теперь мы ответим, – говорит Ибрагим и начинает печатать: – Моя дорогая Татьяна, как я тоскую по твоим прикосновениям…

Как бы сильно Рон ни ценил романтическую поэзию, он решает, что на сегодня с него достаточно, и оставляет переписку Бобу с Ибрагимом. Последний выглядит довольно счастливым. Рон до сих пор чувствует вину за то, что они не поиграли на Рождество в «Крокодила». Но Ибрагим должен понимать, что дело тут в принципах.

Когда Рон идет по Куперсчейзу, дорогу ему перебегает лисенок. С белыми кисточками на обоих ушах. Рон часто видит его – то шныряющего по кустам, то вылезающего из них. С лисами проще, чем с людьми: они не пытаются никого дурачить, не притворяются тем, кем не являются.

– Удачи тебе, старина, – говорит лисенку Рон.

А может, Рону и вовсе не придется слишком долго переживать о Полин? Подарки после обеда – надо же такое выдумать! Честно говоря, это даже не первый случай. Она слушает «Радио-2» вместо спортивного, а еще заставила его смотреть французский фильм или что-то в этом роде. Хотя если привыкнуть к «Радио-2», то оно даже начинает казаться неплохим. И фильм тоже был хорош, про интересное убийство, пусть даже с субтитрами. И вообще, открывать подарки после обеда тоже нормально, просто тогда он был слишком возмущен, чтобы признать это. Может, она все-таки достаточно хороша для него? Хотя если она хороша, а Рон до сих пор продолжает размышлять и сомневаться, то хорош ли для нее он? Что Полин видит от него, кроме упрямства? Хотя, с другой стороны, он упрям лишь тогда, когда прав, и в этом не изменится ни на йоту. И даже не просите, сэр!

Однако Рону бы хотелось, чтобы сейчас она была здесь.

Рон смотрит на телефон. Ни одного нового сообщения. Что ж, выводы напрашиваются сами собой. Выходит, она просто легла спать, не поцеловав его на ночь. Может, стоит ей написать?

Некоторое время Рон глядит на телефон, будто каким-то волшебным образом в нем может появиться ответ.

Наверное, именно поэтому (как он понимает позже) он не заметил признаков того, что в квартире что-то не так. Он упустил тот факт, что свет в его квартире был выключен, хотя он всегда оставляет его включенным.

Вот почему он зашел прямо в ловушку.

Глава 23

Стефан бродит по гостиной.

Уже поздно, и он один, что кажется не совсем нормальным. Он чувствует себя не в своей тарелке. Трудно сказать почему.

Он знает диван, и на нем безопасно. В этом Стефан совершенно уверен. Диван коричневый, обитый чем-то вроде бархата, на котором остался отпечаток его спины – более светлого, золотисто-коричневого оттенка. Если он знает этот диван, то все не так уж плохо. Худшее тянется к худшему. Сядь поудобнее, подожди и посмотри, что произойдет. Поверь, в конце концов все обретет смысл.

Он не может найти сигареты – никак и нигде. Он даже пепельницу найти не может. Ни зажигалки, ничего. Он выдвинул все ящики на кухне. Стефан видит, что диван стоит на кухне, так что, скорее всего, это его кухня. Тут явно происходит какая-то чертовщина. От него что-то скрывают. Но что и почему?

Главное – не паниковать. Он чувствует, что уже проходил через все это раньше. Через эту путаницу в мыслительных процессах. Глубоко внутри себя ему хочется кричать, попросить о помощи, воззвать к отцу, чтобы тот пришел и забрал его, но он старается зацепиться за позитив. За диван. За свой диван.

На кухонной столешнице стоит фотография. На фотографии он выглядит намного старше, чем помнит, и рядом с ним пожилая женщина. Он знает ее, даже знает, как ее зовут. Он не может вспомнить прямо сейчас, но уверен, что она ему знакома. Куда он подевал сигареты? Неужели он что-то забывает? Что-то кружится вокруг, но это не комната и даже не зрительный эффект. Это его память. У него кружится голова от воспоминаний. Но как бы Стефан ни старался закрепить их, они отказываются стоять неподвижно.

Он решает съездить к заправочной станции на углу и купить сигареты там. В прихожей на крючке висит куртка. Он надевает ее и ищет ключи от машины. Их нигде не видно. Кто-то провел здесь генеральную уборку. Это очень неприятно – когда привык все держать на своих местах. Зачем надо что-то куда-то перемещать? Снова это кружение. Пора ложиться на диван.

Стефан хочет сбросить с себя этот груз. Он чувствует себя намного старше, чем следовало бы. Наверное, ему стоит обратиться к врачу. Но что-то подсказывает ему, что это бесполезно. Что-то подсказывает: у него есть секрет, о котором другие знать не должны. Сиди на диване смирно и не поднимай тревогу. Скоро все снова встанет на свои места. Туман обязательно рассеется.

Загорается огонек наружной сигнализации. Стефан выглядывает в окно. На поле, которое он не совсем узнаёт, примыкающем к земельному участку, который он не может точно вспомнить, хотя вполне уверен, что проходил мимо него сегодня, появился кто-то, кого он хорошо знает. Это лисенок.

Каждый вечер лисенок подбирается немного ближе, Стефан помнит это совершенно отчетливо. Мечущаяся походка, глазки, бегающие туда-сюда… Человек, который знает страх, понимает, что люди могут причинить лисенку зло. Наконец лисенок устраивается поудобнее. Он кладет голову на лапы и смотрит в окно – как всегда. Стефан пытается вспомнить прошлое – как всегда. Они кивают друг другу. Стефан понимает, что на самом деле они не кивают друг другу – ведь он не сумасшедший, – но существование друг друга они, безусловно, признаю́т. Стефан называет его Снежком из-за белых кончиков на ушах. Когда Снежок ложится, ему кажется, что он хорошо замаскирован, но кончики ушей всегда его выдают. У самого Стефана теперь седые волосы; он заметил это лишь утром, и этот факт его ошеломил. Хотя у его отца тоже седые волосы, и, возможно, он просто что-то напутал.

Снежок катается по земле примерно в шести метрах от патио, и Стефан вспоминает. Элизабет. Так зовут женщину на фотографии. Пожилую женщину. Стефан смеется: ну конечно, она пожилая, ведь он и сам старик. Он прекрасно видит себя в отражении окна. Элизабет сказала ему, чтобы он не приманивал Снежка, сказала, что Снежок – вредитель. Она прогоняет его каждый раз, когда видит. Однако кто-то оставил миску с собачьим кормом у них на террасе, и это точно был не Стефан.

Элизабет вернется скоро. Она найдет ключи от машины, после чего он поедет в магазин. Возможно, навестит отца – он должен что-то ему сказать, хотя совершенно не может вспомнить, что именно. Наверняка он где-нибудь это записал.

Снежок, диван, Элизабет. Стефана любят, и он в безопасности. Что бы ни происходило – а что-то определенно здесь происходит, – но Стефана любят, и он в безопасности. Это отправная точка. Это скала, за которую можно зацепиться.

Снаружи лает собака, и Снежок торопится уйти. Стефан одобряет его решение: лишняя предосторожность никогда не вредит. Все это чудесно – кататься по траве и все такое, – но никогда нельзя игнорировать лающую собаку. Так что до завтра, дружище.

Элизабет живет здесь – Стефан понимает это по фотографиям на стене и бокалам на столике в прихожей. За ним присматривают. Они женаты; возможно, у них есть дети. Он должен это знать. Но почему он не знает? Вот вопрос, на который предстоит ответить.

Когда приедет Элизабет, он подойдет, чтобы поцеловать ее, и только после этого точно поймет, женаты они или нет. Он уверен, что женаты, но проверить стоит. Лишняя предосторожность никогда не вредит. Вокруг лающие собаки и все такое. Он приготовит для нее чай. Стефан бредет на кухню, свою кухню, хотя в этом не уверен, и понимает, что не вполне знает, как варить чай. У него есть профессия, вспоминает Стефан и начинает беспокоиться, почему он сейчас не на работе. Есть работа, которую он еще не доделал. Она срочная? Или, может, он ее все-таки закончил?

Как зовут того человека? Его приятеля? Калдеш, точно! Это имя у всех на устах. Он женат на Прише, Стефан недавно передавал ей привет.

Он открывает кран. Это отправная точка, он в этом убежден, и, конечно, человеческому уму не составит труда продумать следующий шаг. Он ищет подсказки. Он на кухне, но не на собственной. Он начинает чувствовать себя маленьким и слабым, но приказывает себе успокоиться и ровно дышать. Всему найдется объяснение. Он начинает плакать. Это просто страх, он это понимает. Черт возьми, бери себя в руки, старина. Что бы там ни было, оно пройдет. Картина прояснится, и наверняка раздастся голос, который его успокоит.

Вернуться на диван, похоже, будет безопаснее всего. Вернись на диван и жди эту Элизабет. Немного поразмысли, попытайся понять, чего не хватает. А вдруг тебя сегодня еще раз навестит Снежок? Снежок – это лисенок с белыми ушами, довольно милый, он приходит сюда каждый вечер. Элизабет подкармливает его тайком и думает, что Стефан об этом не знает.

Он садится. В замке стучит ключ. Это может быть кто угодно. Стефан пугается. Пугается, но готов ко всему. Вода переливается через край раковины и стекает на кухонный пол.

Заходит Элизабет, женщина с фотографии. Она улыбается, потом видит, что вода льется на пол, с плеском подходит и закрывает кран. Она очень красива.

– Я готовил тебе чай, – говорит Стефан.

Должно быть, он оставил кран открытым.

– Что ж, теперь я дома, – отвечает Элизабет. – Почему бы эту честь не предоставить мне?

Она подходит к дивану и целует Стефана. И какой же это поцелуй! Господи боже, о боже, они когда-нибудь поженятся?!

– Я так и знал, – говорит он.

Но почему он не мог вспомнить? Почему он не был уверен? Где-то глубоко внутри звенит колокольчик. Резко и пронзительно.

Она прикасается к его лицу, и он снова начинает плакать. Элизабет поцелуями вытирает слезы, но их становится все больше.

– Я с тобой, – говорит Элизабет. – Не нужно слез.

Но слезы продолжают катиться. Потому что Стефана настигает вспышка памяти. Она нечеткая и изломанная, как луч солнечного света, проникнувший сквозь разбитый витраж. Но этой вспышки достаточно. Сейчас он точно знает, что происходит. Он видит воду на кухонном полу, опускает взгляд на свои изодранные пижамные штаны и собирает обрывки мыслей воедино достаточно долго, чтобы понять, что они означают. И что будут означать в будущем. О, Стефан, это же удача! Он смотрит на жену и видит по ее глазам, что она тоже это знает.

– Я люблю тебя, – признаётся он.

Что тут еще можно сказать?

– И я тебя, – отвечает Элизабет. – Тебе не холодно?

– Нет, пока ты рядом, – говорит Стефан.

Звонит домашний телефон. Наступает полночь.